Текст книги "Хлопок одной ладонью"

Василий Звягинцев
Хлопок одной ладонью

Книга первая
Игра на железной флейте без дырочек

Неужель хоть одна есть крыса

В грязной кухне иль червь в норе,

Хоть один беззубый и лысый

И помешанный на добре,

Что не слышат песен Улисса,

Призывающего к Игре?

Н. Гумилев

Глава 1

Из записок Андрея Новикова

«Ретроспективы»

Cвои действия мы заранее спланировали, как на командно-штабных учениях, проиграв все варианты предстоящего сражения. Благо опыт работы в Сети у нас был уже довольно солидный. Причем в разных ситуациях, и вынужденный, и благоприобретенный.

Поэтому даже никаких особенных усилий не потребовалось. Совсем короткая совместная медитация в абсолютно пустой комнате, где на полу лежали четыре тростниковых татами, а в нише-токонома стоял в кувшине букет из засохших бессмертников и над ним – лист пергамента с японскими иероглифами, тибетскими письменами и арабскими закорючками, которые из вежливости принято называть «вязью».

Это тоже придумал Удолин. Нам с Шульгиным таких дополнительных средств для активизации подсознания не требовалось. Но если человек считает, что нужно, – пусть так и будет.

На этот раз найти Удолина не составило особого труда.

Профессор по-прежнему, как будто и не было в его недавней биографии разных бурных событий, увлекался исследованием древних эзотерических рукописей султанской библиотеки и некоторых хранилищ, в коих обнаружились порядочные фонды пресловутой Александрийской. Это ведь не в новейшие времена придуманная технология – сначала украсть все, что успеешь, а потом списать на других воров, стихийное бедствие или «неизбежную на море случайность».

Во времена позднего эллинизма и раннего Халифата тоже достаточно было библиофилов, которые, пользуясь неудовлетворительной постановкой учета и отчетности, не одну сотню лет потомственно перли все, что представляло художественный или финансовый интерес. Что-то оставляли себе, что-то загоняли на черных рынках Иерусалима, Рима, Константинополя или где там еще находились ценители раритетов, а когда ревизия стала неминуемой, библиотека, как «Воронья слободка»[1]1
  См. И.Ильф иЕ.Петров. «Золотой теленок».


[Закрыть], запылала, подожженная сразу с четырех концов.

Одним словом, материалов для научных занятий у Константина Васильевича хватало. Параллельно, утоляя непреодолимую страсть к публичности и многословию, он почти непрерывно гастролировал между четырьмя главными российскими и полудюжиной европейских университетов, где читал скандальные, но собирающие полные аудитории лекции по нескольким взаимоисключающим дисциплинам.

Это удовлетворяло ненасытную жажду славы и приносило неслыханные гонорары.

Неизбежные же запои он столь мастерски регулировалскользящим графиком, соотнесенным с планом гастролей, студенческими каникулами и прочими сложноучитываемыми факторами, что фактически его можно было считать скорее изощренным трезвенником, с некоей тайной целью прикидывающимся пьяницей, чем полноценным алкоголиком.

Разыскать его удалось в древней Саламанке, и для чистоты эксперимента я доставил его легким самолетом через Стамбул и Сухуми на уединенную и близкую к звездам дачу недалеко от Архыза.[2]2
  Горное ущелье и курорт на Северном Кавказе.


[Закрыть]

Когда мы расположились на веранде сложенного из дикого местного камня дома, повисшей над многосотметровым обрывом, Шульгин изложил результаты своих последних наблюдений и созревшие предложения.

Далеко внизу, по ту сторону бурной речки, светились редкие огни карачаевского аула, вдоль плато тянул знобящий ветерок, и очень к месту пришлись наброшенные на плечи белые, тончайшей выделки «ханские» бурки.

У мангала трудился лучший во всем горном Карачае шашлычник, присланный наследственным владетелем этих мест князем Курманом Кипкеевым в знак уважения к «большим людям». Сам же он ждал нас в своем дворце в Хасауте завтра.

Запахи стояли умопомрачительные. На всякий случай я заглянул в загородку, чтобы проверить, действительно ли в дело пущен настоящий черный барашек, или, как шестьдесят лет спустя, местные жители для русских лохов красят обычных, грязновато-серых, черной гуашью. Нет, тут все было без обмана.

Вино, конечно, на столах стояло грузинское, из-за недалеких перевалов, и хорошее до чрезвычайности. Ничего другого на стол ставить было нельзя, чтобы уважаемый профессор раньше времени не выскочил в зону неуправляемости. А так поговорили очень хорошо. Издалека подходя к теме, Шульгин вызвал у собеседников (вернее, собеседника, поскольку меня готовить не требовалось) должный настрой.

Астрал, мол, дело давно привычное, и ничего плохого и опасного, кроме научного и развлекательного интереса, он пока не приносил. И вот сейчас возникла еще одна тема. Сложная, скрывать не буду, подчеркнул Александр, но и результат обещает быть не только общеполезным, но и до чрезвычайности познавательным для вас, Константин Васильевич. Потому что, по некоторым данным, в возникшей сопредельной реальности проводятся эксперименты по организации собственного канала нам навстречу. Вроде бы как оттуда кто-то «долбит стенку», но она не «крошится», а «прогибается», и в месте приложения усилий образуется «нейтральная зона» с непонятными свойствами.

То есть, если установка Левашова в свое время проткнула пространство-время, как шпага – соломенное чучело, устройство наших «соседей» работает как таран, бьющий в резиновую преграду. Даже не в резиновую, а скорее в свинцовую, потому что «остаточная деформация» очень велика.

И, чтобы подзадорить Удолина, сказал наугад, вернее – интуитивно, и, как не раз уже бывало, попал почти в яблочко.

– Сдается мне, Константин Васильевич, что не научный эксперимент в государственных масштабах там проводится, а некий свой «Левашов» упражняется. Только не на инженерном, а скорее мистическом уровне. Завелся там, предположим, маг и некромант, возможно, превосходящий нас с вами силой ума и способностями…

– Это чрезвычайно интересно, – воздев на вилку солидный пучок гурийской капусты, воскликнул профессор. – Мало что эксперимент сам по себе интересен, так никогда в жизни не видел коллегу из иных измерений. Вы – не в счет, – счел нужным уточнить профессор, – прошлое, будущее – это все одно и то же, а вот параллельный мир – это да! – Он закусил и снова немедленно выпил.

– Так, может, посмотрим?

Посмотреть на «коллегу» Удолину в этот раз не удалось, зато само вхождение в астрал «вирибус унитис»[3]3
  Viribus unitis (лат.) – объединенными усилиями.


[Закрыть] прошло в этот раз на удивление гладко. Несмотря на то что я обещал Ирине больше не соваться в Гиперсеть, удержаться не смог. Да и работа втроем на порядок повышала безопасность предприятия.

Разумеется, при каждом «заходе» антураж «предбанника», или входного портала (можно еще сказать – интерфейс Сети), оказывался новым, неожиданным, совершенно непредсказуемым. Неизвестно, зависело это «оформление контакта» от текущего состояния самого «компьютера», подсознательного психологического настроя «пользователей» или регулировалось некими «свыше» установленными правилами и принципами.

Наиболее комфортным был предпоследний вход в Сеть Шульгина с Удолиным. Тогда они очутились в заброшенном, одряхлевшем и опустевшем Замке Антона, и всю необходимую информацию Сашка получил частью в беседе с Голосом, частью – войдя в ментальную связь с неожиданно заработавшим личным компьютером форзейля.

И, погружаясь, мы все договорились настраиваться именно на Замок. Привычнее как-то, сохраняется иллюзия безопасности и благожелательности того, кого Шульгин назвал Хранителем, или Душой Замка. И оставалась надежда, что оттуда, в случае чего, можно выбраться в свою реальность чисто «механическим» путем, как это делалось раньше, в самом начале наших приключений.

Запасной парашют, в общем, который помогает летчику спастись, когда отказывает самая навороченная электроника.

Но сейчас, кажется, парашют не раскрылся. Абсолютно банальным образом.

Я ощутил сильнейший удар сначала ногами об землю, а потом, не успев подняться и, как принято, ощупать себя, проверить, целы ли кости и все остальное, получил чем-то твердым по затылку.

В голове загудело, боль отдалась в глаза, но сознания я не потерял. И готов был даже рвануться, вывернуться из обхвативших рук, оказать достойное сопротивление. Совершенно так, как десантник, выпрыгнувший на условленные три костра в партизанском крае, но попавший вроде бы не туда.

Сил у меня хватило бы, чисто физически я человек достаточно крепкий, да и обучен кое-каким штукам, чтобы при необходимости убить врага мгновенно и не оставляя следов.

Однако допустил, сознательно или нет, паузу, после которой дергаться было уже поздно. Знающий человек понимает, что, если в затылок упирается нечто железное, пистолетный ствол или просто торец кочерги, думать следует о худшем. А тут еще умелые руки обматывают тебе запястья сыромятным ремнем. Это нынешняя молодежь не умеет отличить сыромятный ремень от дубленого, а кто жил в те годы, помнят разницу.

Потом меня повели. И я по-прежнему не видел ни одного из тех, кто так со мной обошелся в «момент приземления». Кто они и откуда, вот вопрос. Внутри Узла высокоинтеллектуальные Держатели вряд ли пользовались сыромятными ремешками, которыми можно шнуровать ботинки, а если вязать руки, то очень больно становится от пальцев и до лопаток.

И все равно я соображал, что не в девятом веке меня поймали и скрутили. Простые матерные слова произносились с лексическим оттенком именно конца ХХ века. Даже в его начале выражались хоть немного, но иначе. Да и стены, двери того здания, куда меня втолкнули, были из цивилизованной жизни.

Со двора и до начала круто спускавшейся вниз лестницы я ощущал позади двух или трех человек, с очень неприятной, странной и агрессивной привычкой толкать под ребра то кулаком, то железом.

Я, конечно, мог бы сейчас начать размышлять о превратностях жизни, о том, в какой межвременной пробой залетел, и даже попытаться напрячь свои силы, но понимал, что это бессмысленно. Что планировал – сделал, а сейчас не моя партия.

Надеялся на хорошее каре или флеш, а сдали мелкий мусор, меняй не меняй, лучше не выйдет. На выход сюда мы все силы потратили, а уж куда попали – извините. Сашки рядом нет и Удолина. А что есть? А вот то и есть. Станешь дергаться – пришибут. Посему – потерпим и посмотрим. Одна надежда – не для того сюда затащили, чтобы убить без объяснения причин.

А когда спустились этажом ниже, парни вдруг исчезли. Доверили дальнейшее конвоирование женщине. Одной. И не очень привлекательной.

Она обошла меня справа, на плече у нее висел стволом вниз немецкий «МП» (с чего вдруг?), и довольно спокойным голосом сказала:

– Идите. Не спеша. Здесь довольно круто, а если оступитесь, придержаться будет нечем.

Женщине было лет сорок. Выглядела она неухоженной. Темные волосы давно не мыты, глаза и губы не подкрашены. Свитер крупной вязки, то ли из сероватой шерсти, то ли просто заношен. Плотная темная юбка прямого покроя ровно по колено. Коричневые чулки, издали не поймешь, капрон, нейлон, шелк? Туфли без каблука на толстой подошве. Все практично, но некрасиво и почти не поддается временной идентификации. Плюс-минус тридцать лет. В общем – небогатая интеллигенточка промежутка от Сталина до Брежнева, собравшаяся на шефскую помощь в пригородный колхоз.

А вот три кожаных пенала для автоматных магазинов на ремне с пряжкой «Gott mit uns»[4]4
  Gott mit uns (нем.) – «С нами Бог». Девиз, штамповавшийся на пряжках и другой амуниции военнослужащих вермахта.


[Закрыть] – интереснее. Что здесь – военное время? Какой-нибудь партизанский край? Или наоборот – оккупация, и попал я в руки к местным полицаям или власовцам?

Ничего, скоро разберемся. Случалось с нами уже подобное, и не раз. И по своей воле, и по чужой. Когда Сильвия, перебрасывая меня на Валгаллу, что-то не так настроила в своем универблоке, довелось побывать и в личности попавшего в чекистский концлагерь белого генерала, и еще кое-где. Вот и сейчас тоже… Правда, в данный момент я находился в своем собственном теле, и реализма вокруг было многовато.

Обойдя меня сбоку, дама оказалась в такой позиции, что лучше не придумаешь. Даже со связанными руками ничего бы не стоило ее сейчас подсечь под неказистые, в чулках с затяжками ножки. Разом. И покатилась бы она, болезная, вниз, стукаясь затылком о края цементных ступеней.

И что?

Убиться не убьется, автомат останется лежать на площадке, а руки как развязать? Никак. Не обо что перетереть ремешки, ни одного острого предмета поблизости не видно. Да и закричит она наверняка, и мгновенно появятся те самые ребята. Или – другие. И непременно приложат прикладами по зубам и по ребрам. Совсем не ко времени. Значит, ваше превосходительство, еще чуток потерпим.

Лестница была какая-то странная. Мы шли вниз и вниз. Литые узорные ступени, зачем-то поверх чугуна крашенные белой масляной краской, и перила тоже чугунные, сделанные давно и с забытым ныне искусством.

На третьем марше вниз (а ведь ввели меня сюда на уровне земли?) я увидел слева высокую двустворчатую дверь. Она была закрыта на тяжелый засов, однако сквозь щель просвечивал явно дневной свет. Это как возможно?

Возможно, тут же сообразил я, если здание стоит на очень крутом косогоре. Один фасад может быть двухэтажным, а другой – четырех.

Какая ерунда в голову приходит. Впрочем, почему ерунда? В моем положении самая мелкая деталь может оказаться жизненно важной.

– Слышь, девка, а куда мы идем? – спросил я, заранее изобретая себе подходящую для непонятной ситуации роль, никак не интеллигента, а так, приблатненного слесаря с ближайшего завода. – Я вас вообще не трогал, в разборках ни с кем не связывался. Пушку не ношу, с ментами все тип-топ. Зачем я вам? А вы сами-то из каких?

Мне показалось, что половина сказанного женщине оказалась непонятна. Опять попал не туда?

Но тут же она ответила, совсем не так, как я ожидал.

– Вы лучше говорите, как привыкли. Что же, думаете, я, кандидат филологии, с диссертацией по послевоенной русской лексике, не понимаю, как вы сейчас язык коверкаете? Не нужно.

Тут я натуральным образом обалдел. Уж чего-чего, а такого от «затруханной», той же лексикой выражаясь, женщины, пусть и с автоматом, не ожидал услышать.

Но нашелся.

– Интересно, мадам кандидат, кто же это вам позволил такую тему? Не то чтобы защищать, а вообще прикоснуться? При «батьке усатом» – посадили бы. При Хрущеве – ну, не знаю, в первые два-три года, может, и проскочило б. А потом… Да и, простите, год у вас нынче какой? И лексика моя вас теперь устраивает?

– Вы – из наших? – странным шепотом спросила женщина и вдруг кинулась развязывать стягивающие запястья ремни. Получалось плохо, парни постарались, затянули на совесть.

Я указал глазами на штык-нож у нее на поясе. Нет, в самом деле, люди обвешались оружием, а для чего оно – просто не понимают. И снова, какой непрофессионализм, сказал человек пару слов на подходящем языке, и на тебе – руки развязывают. А вдруг бы я – тот самый враг, от которого они столь неграмотно обороняются? Но, похоже, сам того не подозревая, сказал нечто, позволяющее идентифицировать меня благоприятным образом.

– Из каких – из наших? А! – сделал вид, что догадался. – Из интеллигентов-диссидентов-шестидесятников? Так у вас здесь что, очередная гражданская война, что ли? И про год вы мне так и не ответили…

– Успеется, – в голосе женщины опять проскользнул холодок. Опять, наверное, я допустил какую-то оплошность, и она успела пожалеть о своем порыве. Так откуда мне знать, на самом-то деле, где я и что здесь творится? Допустим, эпоха насильственного свержения Советской власти, а здесь – лагерь ее последних защитников. Тогда я подставился.

Но дело было сделано, и филологичка велела мне идти дальше, а сама приотстала, держа ствол автомата на уровне моих лопаток.

Разминая затекшие руки, я продолжил спуск в неизвестность.

Не очень улучшилось мое положение. Что-то тут опять очень альтернативное, а я – дурак дураком и с совершенно пустыми карманами. Пачка сигарет и зажигалка «Зиппо». Все. Ножа, и того нет. Документов никаких, денег тоже.

«А деньги при чем? – подумал я. – Да хотя бы как вещественное доказательство своей непричастности к их забавам. Посторонний я!»

За тяжелой броневой дверью, действительно броневой, да еще и с массивным штурвалом кремальеры, оказался просторный тамбур с многочисленными трубами под потолком и по стенам. Пахло ржавчиной и кошками. Справа и слева двери, тоже металлические.

Женщина приказала открыть левую.

В неярком свете забранных сетками ламп передо мной открылась длинная сводчатая анфилада. Очень длинная. Прямо даже и конца ее не видно. Не хуже, чем в Замке. А вдоль стен – открытые шкафы и застекленные витрины с разными музейными ценностями, причем по преимуществу – оружием. Огнестрельным и холодным. И то же самое оружие, только покрупнее, стояло на огороженных легкими перильцами площадках и подиумах. Пушки, например, трехдюймовки 1902 года, пулеметы «Максима» и других систем на конных лафетах и треногах и еще разное в этом роде.

Весьма напоминает залы и запасники Артиллерийского музея в Ленинграде.

Глубокая ниша во втором от входа зале была обставлена, как кабинет хранителя этого богатства. Старый письменный стол, старый диван с круглыми валиками и зеркалом вдоль верхнего края спинки. Каталожные ящики до потолка, всякая рухлядь по углам, может быть, имеющая историческое значение, но никак не товарную ценность.

Бывал я в подобных местах, неоднократно. Помещения музейных фондов и кабинеты сотрудников везде выглядят почти одинаково. Что в Эрмитаже, что в каком-нибудь областном краеведческом. Органически эти люди не могут выбрасывать старые вещи, мебель в том числе, если она непрерывно и автоматически превращается в антиквариат.

За столом пил чай с черными сухарями старик с узким морщинистым лицом, глубоко посаженными глазами и орлиным носом. Было ему лет восемьдесят, но выглядел он крепким, жилистым и очень напоминал капитана Кусто.

К этому мы тоже успели привыкнуть. Все «видения и посещения», которые устраивали потусторонние силы, обязательно базировались на образах, ассоциациях и аллюзиях, извлеченных из нашей собственной памяти. А больше откуда взять? Увидели мы один раз с Сашкой не для нас приготовленные декорации, так это было то еще зрелище!

Жуткое, честно сказать …

И сейчас при воспоминании морозцем дернуло по коже.

…Тогда, в Замке, направляясь к кабинету Антона, мы элементарным образом заблудились. Такого просто не могло быть на этом, многократно исхоженном пути. Но тем не менее, пройдя нужное количество лестниц и коридоров, оказались не на пятом этаже, а на первом, перед обширным холлом, двери которого выводили к главным воротам и подъемному мосту.

– Увлекательно, да? – Шульгин поджал губы и посмотрел на меня, как бы в надежде на сочувствие. Я неопределенно пожал плечами. Больше всего мне хотелось, не задерживаясь, проследовать по предложенному маршруту: за ворота и дальше. Но, не будучи по-настоящему отважным человеком, я самолюбив и упрям. И ни за что не позволил бы себе проявить слабость, даже если свидетелем этого – один Сашка.

Второй раз мы попробовали добраться до цели на лифте. Он привез к дверям моей комнаты и дальше просто не пошел.

– Что делать будем, экстрасенс? – теперь я смотрел на Шульгина с некоторой растерянностью.

– Можно, конечно, позвонить Антону, посоветоваться. Но лучше давай еще раз попробуем. Есть идея…

Идея оказалась не слишком плодотворной. То есть по замыслу она была, может быть, и хороша, но Замок, или некие силы, захватившие контроль над ним, не дремали. И в результате мы заблудились всерьез.

Если раньше нам только казалось, что атмосфера коридоров, по которым шли, напоминает антураж готического романа, то сейчас зловещие перемены были видны невооруженным глазом. Чем дальше углублялись мы в лабиринт лестниц и переходов, похожих на те, что таятся за малоприметными дверьми с табличкой «Посторонним вход воспрещен» в старинных театральных зданиях, в Большом, например, или в Мариинском, тем явственнее становилась печать запустения, все мрачнее закоулки, слабее освещение, гуще паутина и копоть на стенах и потолке. Хотя откуда взяться всему этому в специально сконструированном и в одночасье созданном для вполне конкретных целей здании? Когда Шульгин об этом спросил, я ответил, что не вижу повода для удивления. То, с чем столкнулся при первом посещении Замка Воронцов, тоже не соответствовало облику стандартной инопланетной базы.

– Или мы с тобой подсознательно хотим увидеть именно это, или…

– Или нам довелось увидеть предназначенное не нам. Присмотрись повнимательнее…

Мне будто не хватало именно Сашкиной подсказки. А ведь и на самом деле такое впечатление, что здешние декорации совсем не из этого фильма. Все чуть-чуть, но не так, не по-земному! И кладка стен, и форма сводов, изгибы лестниц и оформление перил. Словно бы архитектор руководствовался не только другими СНиПами, но и не совсем человеческой логикой… Это и имел в виду Шульгин, когда предложил свой план – пройти к Антону той частью Замка, где на нас не рассчитывали и не ждали. Вот только не предположил, что угадает чересчур точно – мы, похоже, забрели в сектор, выходящий на совсем другие миры, предназначенный для охмурения и вербовки существ с принципиально иными вкусами и привычками.

Очень захотелось повернуть обратно, гораздо сильнее, чем в первый раз. Заблудиться, так уж в земном лабиринте, а не инопланетном.

Теперь мы оказались как бы внутри аналога московского ГУМа, разумеется, со всеми поправками на детали чуждой архитектуры, из-за которых простая схема продольных галерей, связанных то висячими горбатыми мостиками, то заостренно-арочной фигурной кладки тоннелями, воспринималась с трудом, как фантазии Мориса Эшера.

И было все раз в десять больше в длину и в высоту, не имело никакого видимого смысла, с человеческой точки зрения, но каким-то целям, безусловно, служило.

Разговаривать, да еще громко, в таком месте не хотелось, поэтому Шульгин тихонько насвистывал попурри из первых приходящих на память мелодий, а я молча рассматривал и запоминал все достопримечательности этого загадочного сооружения, ощущая себя одним из героев лемовского «Эдема». И оба непроизвольно все ускоряли и ускоряли шаги.

Сначала мне показалось, что от усталости рябит в глазах. Потом – что на соседней галерее мелькнула крупная крыса. Потом такие же крысы померещились еще в нескольких местах сразу. И раздалось частое мелодичное цоканье, словно стайка крошечных козлят бежит наперегонки по хрустальному полу.

– Саш… – выдохнул я, вскидывая к плечу карабин.

– Стой, не стреляй! Бегом! – Шульгин увидел новую, действительно омерзительно-жуткую опасность одновременно со мной, только тактическое решение у него созрело другое.

Вверху, внизу, на поперечных, переброшенных над тридцатиметровой пропастью мостиках, неизвестно откуда появившись, скользили стремительно-плавной рысью десятки громадных пауков. А может, и не пауков вовсе, а неких паукообразных существ неземного происхождения. Паук и сам по себе отвратителен, даже простой крестовик или тарантул, но когда он размером с кавказскую овчарку…

Пауки, похоже, не проявляли пока интереса к землянам и решали какие-то свои проблемы, но слишком их вдруг стало много, и так угрожающе-близко проносили они свои тугие, как наполненные нефтью бурдюки, брюха… Вот вывернет сейчас один-другой из ближайшего коридора и…

Почти до конца галереи нам удалось добежать без помех, а потом пауки словно бы увидели добычу или получили команду извне.

Прерывая свой механический бег в никуда, они вдруг начали тормозить всеми восемью конечностями, разворачиваться на месте, искать многочисленными фасеточными глазами цель. И вот первый уже помчался вдогонку.

По счастью, все пауки оказались отчего-то на параллельных галереях, и, когда самый прыткий, опередив нас, рванул наперерез по висячему мостику, Шульгин, не останавливаясь, взял его влет, прямо сквозь витые балясины перил.

Гениально придумал Сашка – тонкая оболочка пули, надсеченная глубокими и крутыми надрезами, ударившись в хитин, развернулась тюльпаном. Мельхиоровая розетка со сгустком ртути внутри разнесла чудовищное создание в клочья. Вследствие несжимаемости заполняющей его брюхо слизи.

То делая короткие перебежки, то разворачиваясь на ходу поочередно и прикрывая друг друга огнем, прорвались мы все же к подножию узкой, почти вертикальной лестницы.

Совсем рядом мелькали мохнатые ноги, щелкали, как ножи сенокосилки, устрашающие хелицеры, разлеталась по сторонам и застывала на стенах и полу тошнотворная рыже-фиолетовая гадость…

Если бы хоть немного времени на эмоции, меня непременно бы вырвало, как однажды в сельве, где я наступил на паука размером с куриное яйцо. А здесь с непривычным гулким свистом молотил почти без пауз карабин Шульгина, громыхал, вырываясь из рук, мой собственный, густую сортирную вонь перебивал резкий пороховой запах, и отвлекаться на ерунду было некогда.

Единым духом взлетев сразу на три марша, мы остановились на решетчатой площадке перед узкой металлической дверью.

Шульгин швырнул вниз загремевший по ступенькам предпоследний расстрелянный магазин и вдобавок мстительно плюнул.

– Вот, – сказал он, когда дверь отделила нас от пережитого кошмара. – Я говорил. Пауки. Как раз, кого ты терпеть не можешь…

– Да уж… – меня все же начало запоздало мутить. – А ты кого больше всего не любишь?

– Сложный вопрос, однако… Вслух не будем, от греха. Но за меня не бойся. Очередная подставка все равно снова для тебя будет…

– Не думаю, что третий раз вообще будет. Глупо как-то… За пацанов нас держат. Или убивали бы, или отвязались… – Мне неожиданно стало скучно. В прямом смысле. Все понятно, все предсказуемо. Как в Диснейленде.

И вот здесь, сейчас – чрезвычайное близкое предощущение. Похожие коридоры, похожая аура. Только тогда рядом был верный друг и противослоновые карабины в руках, теперь же все наоборот. Решили посильнее припугнуть? На коленки поставить? Как Сашку Сильвия, не сумев в роли Шестакова согнуть, в Ниневию отправила?

Значит, опять мы их, сами того не подозревая, прищучили? Или чересчур близко подошли к тому, к чему не следует?

Тогда – тем более вперед, черные гусары! Впереди победа ждет, наливай, брат, чары!

И сразу вспомнилось заклинание Шульгина: «Ловушка, ловушка, я в тебя не верю!»

– Здравствуйте, садитесь, – предложил старик. Указал на древний электрический чайник, алюминиевый, с деревянной ручкой и толстым шнуром в тканевой оплетке: – Выпьете? Горячий. Ничего больше предложить не могу. Света, посмотри, там, кажется, леденцы в банке еще остались…

– Спасибо, я только чаю. Хоть настоящий? Или уже морковный?

Старик усмехнулся.

– Вы историк или непосредственно из эпохи морковного чая к нам прибыли?

– Я журналист, значит, и историк в некоторой мере. Новиков, Андрей Дмитриевич, последнее место работы – еженедельник «За рубежом».

Старик опять усмехнулся.

– Я – директор музея. Вайсфельд Герман Артурович. Это – Светлана Петровна, заведующая архивно-библиографическим отделом.

– С автоматом «МП-38» фонды бережет? А вы еще и Вайсфельд. Из старых запасов ствол? От кого защищаетесь. От белых, от красных, от банды батьки Шпака или наследников Че Гевары?

– Разбираетесь? Вы какого года рождения?

– Пятидесятого. Тысяча девятьсот. Еще бы не разбираться…

– Ну да, ну да. Похоже. А к нам как попали?

Чай из стакана в серебряном подстаканнике был вполне ничего. Краснодарский, а то и индийский «со слоником». Да в горле у меня так пересохло, что и пустой кипяток пошел бы за милую душу.

– Курить можно?

– Курите, и нас со Светой угостите.

Протянул им почти полную пачку «Кэмела» из пароходных запасов. В Крыму я обычно курил отборные турецкие папиросы, а на «Валгалле», вспоминая молодость, баловался американскими сигаретами.

– Из спецбуфета? – со знанием дела спросил Вайсфельд, затягиваясь с жадностью давно не курившего человека.

– Вроде того.

Я никак не мог сообразить, как выгоднее всего держаться и какую легенду излагать.

Судя по тому, как отреагировал директор на мой возраст, место работы, сорт сигарет – здесь что-то около восемьдесят седьмого – девяностого. Канун событий девяносто первого, о которых я так и не успел ничего узнать, потеряв в схватке с грабителями драгоценную пачку газет.

И вдруг, с таким запозданием, я подумал, а не было ли то нападение организовано отнюдь не для того, чтобы отнять у меня кожанку и изнасиловать Ирину в темной подворотне, а именно – не позволить переправить в другое время материальный носитель информации. То, что я успел просмотреть несколько заголовков, сочтено было несущественным, а вот пара сотен печатных страниц, да еще и с фотографиями – парадокс. А если бы Ирина в ресторане не помешала, и я прочел их целиком – выпустили бы нас из девяносто первого, или удар нунчаками по затылку достиг бы цели?

– Ну а к нам как попали? Прямо во двор музея? Чтобы вы стену перелезали, ребята не заметили. Но допустим. Узнали о наших безобразиях и приехали материал собирать? Откуда? Из Москвы? А она вообще еще существует, Москва-то, и хоть что-нибудь за окраиной нашего города?

– Какого города?

– А вот не скажу пока, – хитро сощурился Вайсфельд. – Раз вы утверждаете, что не знаете. Сам не знаю почему, но… И вообще, как это в книжках пишут: «Вопросы здесь задаю я!» – и дробно рассмеялся. Смех у него действительно был старческий.

– Ничего я вам дельного не скажу. Потому что сам ничего не понимаю. Сидели мы с друзьями в комнате, выпивали понемногу, о пустяках болтали. Потом один любитель эзотерики начал насчет астрала, эфирных и тонких сущностей человека распространяться и какую-то мантру или сутру произнес. Меня как схватило, закрутило, встряхнуло, понесло… Только ваши охранники в чувство привели…

Не верите? Так внимательней присмотритесь: в таком виде на разведку ходят или просто в командировки ездят? У меня же с собой вообще ничего. Еще спасибо, я привычки не имею сигареты на стол выкладывать, в нагрудном кармане держу, а то бы вообще труба… Да и то, на троих нам едва до вечера хватит, а потом?

– Ничего, «Беломором», «Примой» и махоркой я вас обеспечу. С другим, извините, временные трудности[5]5
  Официальное в советское время объяснение отсутствия в открытой продаже каких-либо товаров. При том, что на базах, в спецбуфетах и т. д. то же самое обычно имелось.


[Закрыть]. Но если вы не шпион, не вражеский агент, отчего вы так нечеловечески спокойны? Я что, думаете, не представляю реакцию нормального человека, с которым случилось бы то, что якобы с вами?

– Профессиональное свойство, если хотите. Бывал я и в плену у никарагуанских «контрас», у «охотников за головами» гостил, с вертолетом в тундре падал. Со шпаной в московских переулках дрался несчетно. Привык, наверное…

– Это хорошо. Вы нам, наверное, пригодитесь. В оружии разбираетесь? Вон у меня «Максим» почти новый стоит, наладить можете?

– Да не вопрос. Но до тех пор, пока вы мне не расскажете, в чем дело и где я, – ничего не будет.