Текст книги "Одиссей покидает Итаку"

Воронцов не сразу заметил, что уже принял его, а теперь ищет только обоснования – почему?

Действительно ли повлиял на него внезапно осознанный голос крови? Или важнее чувство долга перед отечественной и мировой историей и культурой? А может, всего лишь желание красиво выглядеть перед Наташей?

Последнее предположение звучало наиболее иррационально, но тем не менее казалось ему существенным. Так, наверное, ощущает истинно верующий внутренний трепет перед ликами икон.

А еще вспомнились строки из стихотворения Гумилева:

 
Что ж, обратиться нам вспять,
Вспять повернуть корабли,
Чтобы опять испытать
Древнюю скудость земли?
 
 
Нет, ни за что, ни за что!
Значит, настала пора.
Лучше слепое Ничто,
Чем золотое Вчера!..
 

Неплохо бы, конечно, взять еще один тайм-аут, хотя бы на сутки, чтобы как следует спокойно все обдумать. Но лучше сразу. Решать – так решать!

– Хорошо, – сказал он. – Предположим, ты все же меня уговорила. Дальше как?

Наташа облегченно вздохнула, как человек, справившийся наконец с трудной задачей.

– Да дальше-то просто. Ты, если окончательно согласен, можешь до завтра отдыхать. Потом начнется подготовка. Серьезная подготовка, но там уже все предусмотрено, и теория, и практика, тебе заботиться не о чем. Все необходимое будет предоставлено, ты только выберешь наиболее подходящий для тебя вариант действий. Сходишь, принесешь контейнер. И на этом все. Вернешься домой. Все свои обязательства форзейли выполнят. В обиде не останешься…

– А ты? С тобой как будет?

– Я? – Она покачала головой. – Вот как раз про себя я пока ничего не знаю…

– Думаю, с тобой тоже будет полный порядок, – успокоил ее Дмитрий. – Ежели они, как ты говоришь, понимают толк в приличном обхождении. Даст бог, в Москве встретимся, обменяемся впечатлениями. Отпуск у меня еще три месяца. А в Писании сказано: «Мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело».

Глава 6

…Подготовка заняла больше времени, чем Воронцов предполагал. Потому что программа, которую он сам себе определил, не довольствуясь планом пришельцев, непрерывно расширялась.

Ведь нормально его положение в прифронтовой зоне ничем не будет отличаться от положения немецкого шпиона. В чужой роли, с чужими документами, выполняющий задание иноземной разведки… А какой именно и с какими намерениями – кто в таких мелочах будет разбираться?

И неважно, какой длительности окажется его там пребывание. Чтобы угодить к стенке, может хватить и часа. В то суровое время и со своими не церемонились, невзирая на звания и заслуги, а уж со шпионами – безусловно.

Правда, он с самого начала поинтересовался было, не снабдят ли его чем-нибудь этаким, из научно-фантастического реквизита: антигравитатором, защитным полем, невидимостью, на худой конец.

Ответ, увы, был неблагоприятный. Форзейли могли синтезировать для него что угодно, но в основном следуя образцам, уже существовавшим на Земле к текущему моменту. Инопланетную же технику вообще приспособить к человеческим параметрам и к использованию за пределами Замка якобы практически невозможно. Отговорка не показалась Дмитрию убедительной, но спорить у него не было оснований.

Несколько дней он добросовестно изучал исторические документы и материалы, относящиеся к начальному периоду войны, и наши, и немецкие. Читал газеты, журналы, дневники и письма, пересмотрел километры кинохроники и тысячи фотографий, чтобы вжиться в обстановку, усвоить манеры поведения, стиль и обороты речи, даже способ мышления людей, среди которых придется жить и которых предстоит имитировать.

Оказалось, что отличия тут были гораздо значительнее, чем ему казалось раньше.

Воронцов заучивал наизусть сотни фамилий более-менее известных работников наркомата обороны и главного политуправления, командующих фронтами и армиями, командиров корпусов и дивизий, комиссаров и членов военных советов, популярных тогда писателей, журналистов, актеров театра и кино, вспомнил или узнал впервые названия тогдашних московских улиц и площадей, уточнил маршруты и номера трамваев, троллейбусов, автобусов и метро.

Он не допускал мысли, что ему и вправду придется проходить проверку на столь глубоком уровне, но все же… В случайном разговоре при тогдашней всеобщей шпиономании, которая называлась бдительностью, можно допустить оговорку всего лишь раз – и погореть.

Только теперь, кстати, он с удивлением задумался – а как же мог работать под немецкого офицера Николай Кузнецов? Допустим, язык он знал в совершенстве, но и только. Пятиминутного разговора с любым настоящим немцем должно было хватить для полного провала. Что-то в его истории не так. Или немцев следует признать полными идиотами, или писатели и очевидцы темнят…

Разумеется, для Воронцова изготовили документы, неотличимые от подлинных даже на молекулярном уровне, одежду, предметы снаряжения, оружие, спички и папиросы, бритвенные лезвия, мыло и одеколон, все прочие мелочи, необходимые человеку в командировке на фронт. Несколько газет трехдневной давности, отпечатанные именно в Москве, пара бутылок коньяка со штампом ресторана гостиницы «Националь», блокнот со страницами, исписанными адресами и телефонами. И так далее и так далее…

Главным же для него самого были карты. Комплект крупномасштабных топографических карт с нанесенной на них обстановкой, отражавшей положение наших и немецких войск на неделю вперед, начиная с момента перехода, для всех подразделений в полосе фронта от роты и выше.

Ценность таких бледно раскрашенных листов бумаги с красными и синими цифрами и условными знаками невозможно ни выразить словами, ни даже в полной мере вообразить штатскому человеку. Командир, получивший в руки такую карту, сразу же окажется в положении зрячего, играющего в жмурки со слепым. А цена ставок в этой игре известная – тысячи жизней ежечасно.

Никто никогда, за всю историю войн, не располагал достоверной информацией о положении на фронте в текущий момент. Любая информация, даже о своих войсках, всегда запаздывает. А о силах неприятеля, их дислокации, замыслах вражеского командования полководец обычно узнает слишком поздно. Часто – только после конца войны.

Воронцов со своими картами должен был стать первым, после господа бога, всеведущим лицом на театре военных действий. А если учесть, что существование бога нельзя считать доказанным, то и вообще первым.

Последние три дня он носил форму постоянно, даже спал в ней, не раздеваясь, чтобы не выглядеть как манекенщик из главного военного ателье.

Вечером перед переходом Воронцов, по древнему обычаю, организовал себе баню. В дальнем углу парка нашлась подходящая бревенчатая банька, стоящая как раз посреди старой березовой рощи, у родника. Она никак не подходила по стилю к архитектуре Замка, но подобные несообразности давно уже не удивляли Дмитрия. Хозяева Замка просто наилучшим образом учли и такую его склонность.

Низкие разорванные тучи быстро плыли над головой, почти цепляясь за вершины берез, из них то и дело срывался холодный мелкий дождь, как почти все время здесь, и только далеко на западе мрачный горизонт еще алел полоской неуютного, тревожного заката.

Воронцов медленно прошел по тропинке, заваленной палыми листьями, нагнув голову, вошел в темный предбанник, освещенный керосиновой лампой «Летучая мышь», не спеша снял гимнастерку, покурил, сидя на пороге и глядя в сизо-черное рыхлое небо, на гнущиеся под ветром, почти облетевшие деревья, на лужи, то поблескивающие тусклым оловянным блеском, то мгновенно вскипающие от дождевого залпа.

И, странно размягчаясь душой от этого невеселого пейзажа, подумал, что хорошо б Наталья сейчас подошла и села рядом на толстый, кое-где уже подгнивающий брус. Чтоб не было никаких пришельцев, никакой войны впереди, а просто встретились наконец два человека, понявшие, что все случившееся в прошлом было нелепой ошибкой, в которой никто на самом деле не виноват, поговорили бы по-хорошему и решили, что и как им теперь делать дальше.

Он усмехнулся этим мыслям, раздавил о порог окурок папиросы, которые курил теперь вместо сигарет, несозвучных той эпохе, куда он собирался, встал и закрыл за собой тяжелую дверь.

…Попарившись всласть, он снова сидел в предбаннике. Под закопченным стеклом лампы дрожал узкий клинок пламени, по стенам метались призрачные тени, пряный запах керосина и копоти напоминал о детстве.

Ему было хорошо сидеть, никуда не спеша, и слушать шорох дождя по крыше.

Если б только не возникала моментами между сердцем и желудком неприятная тошнотворная пустота.

Как-никак, а завтра будет война, причем совершенно незнакомая ему сухопутная, а не морская, к которой он имел некоторую привычку. И хотя он, в отличие от других людей, сможет быстро уйти с нее и почти наверняка останется жив, все-таки серьезнее этого момента у него еще в жизни не было.

Уж больно плохо сейчас там, в отмеченном на карте квадрате северо-западнее Киева…

Утром он встал в четыре по восточноевропейскому времени. Еще раз проверил свое снаряжение: автомат «ППД», несколько круглых дисков к нему, гранаты, бинокль, планшет с картами, кое-какое продовольствие на первый случай. Обычный командирский «тревожный чемодан». Все это он загрузил в маленький штабной броневичок «БА-20». Он тоже в полном порядке. Из башни торчит тонкий ствол пулемета «ДТ», баки заправлены, снаружи на броне укреплены канистры с водой и бензином, лом, лопата, топор, две запаски. Все по уставу. Протекторы в меру стерты, примерно как после тысячи километров пробега, окраска тоже не новая, номера наркомата обороны. От серийной машины броневичок отличали две подробности.

Накануне он попросил Наташу:

– Ты скажи им… Пусть, если можно, бронирование заменят. Титановую поставят или хромоникелевую, я не спец, чтобы хотя бы крупнокалиберную пулю выдержал, а то же его из винтовки прострелить можно. Для их же пользы, между прочим. За себя я не боюсь, не думай, мог бы и на мотоцикле сбегать… – Он не удержался, чтобы не отвести от себя возможное подозрение в трусости. Тоже своего рода офицерский гонор. – И движок желательно помощнее, мерседесовский, например, сил на двести. С его родным полстасильным далеко не уедешь, приличный дождь пойдет – и привет…

– Разумеется, Дим, – заверила его Наташа, – все, что нужно, они сделают.

Словно оттягивая время, Воронцов снова вернулся в Замок и вызвал Наташу. Она появилась на экране сонная, в наброшенном на плечи пеньюаре.

«Вот сволочи», – подумал он про авторов этой мизансцены и спросил:

– Ну, как у меня вид, подходяще? – Расправил под ремнем гимнастерку, самую по тем временам модную, из тонкого коверкота с легким красноватым отливом, с двумя рубиновыми ромбами на петлицах и звездами на рукавах. На груди два ордена Красного Знамени, монгольская «Полярная звезда», медаль «ХХ лет РККА» и значок за Халхин-Гол. Дело не в честолюбии, если нужно, он мог бы надеть форму и рядового, просто в роли дивизионного комиссара из центра, облеченного неограниченными полномочиями, он обеспечивал себе полную свободу действий.

– Как в кино, – сказала Наташа, и ему показалось, что говорила она искренне и от себя, а не по поручению пришельцев.

– Так я пошел. Не скучай тут…

– Ты там поосторожней, Дим, – попросила она.

– Как-нибудь… Кое-чему меня тоже учили. Восемь лет подряд. А ты повторяй про себя стихи Симонова. Те самые. А я отбыл… – Щелкнул каблуками, поднес руку к козырьку и вышел.

Глава 7

…Пронизанный отвесными лучами солнца лес, густой запах сосновой смолы, хвои, цветущих трав, заброшенная грунтовая дорога, по которой, похоже, давно никто не проезжал, – все создавало ощущение ленивого, дремотного покоя, и Воронцов на какое-то время этому ощущению поддался.

Поэтому, когда из-за вершин мачтовых сосен вдруг беззвучно выметнулись и пошли на бреющем полете вдоль просеки два желтых, с черными консолями крыльев и коками винтов «мессершмитта», он на мгновение замешкался, и лишь строчка пылевых фонтанчиков, косо резанувшая дорогу в нескольких шагах, заставила его броситься на песок и откатиться к обочине, в колючие заросли кустарника.

Ударил по ушам сдвоенный грохот моторов, сквозь который едва слышен был пулеметный треск, и пара исчезла, словно ее и не было. Воронцов полежал еще секунд десять, вывернув голову и глядя в зияющее небо. Немцы не возвращались. Да и не нужен он им – одинокий, едва различимый с высоты человечек в зеленой форме. Так, для забавы нажали на спуск, не пожалели десятка патронов и полетели дальше по своим фашистским делам. Чего-чего, а целей им сейчас хватает. Не в воздухе, где практически нет русской авиации, а именно на земле.

Он поднялся, отряхивая бриджи и гимнастерку, выругался сквозь зубы, зябко передернул плечами. Пройди он еще метра три – и лежал бы сейчас, изорванный пулями, на всеми забытой дороге, на быстро впитывающем кровь песке, и вся его эпопея на том и закончилась бы…

Впрочем, у него еще все впереди.

Воронцов отошел чуть в сторону, где под низко нависшими ветвями стоял его броневичок с открытой дверцей, сел на подножку, закурил длинную, еще довоенную папиросу «Северная пальмира».

– Ладно, не вибрируй, – сказал он сам себе вслух. – Всего и делов-то, сутки-другие продержаться. Так что покурим – и вперед. Но отпуск, конечно, получается своеобразный… А начинался совершенно банально…

Воронцов вдруг насторожился. С дороги послышались голоса. Он встал и потянул с сиденья автомат.

…Утром этого дня 14 немецких моторизованных дивизий нанесли внезапный удар по измотанным в предыдущих, не прекращающихся от самой границы боях войскам Юго-Западного фронта, прорвали оборону южнее Новоград-Волынского и устремились вперед по расходящимся направлениям, отрезая от основных войск фронта несколько наших корпусов.

Наступали немцы сравнительно узкими клиньями, и тот район, где высадился Воронцов, оказался своего рода ничейной зоной. Наши части, разрозненные и потерявшие управление, начали отход, пытаясь прорваться из окружения, кто к Коростеньскому укрепрайону, а кто – на Киев.

Немецкие пехотные дивизии, догоняя ударную группировку, в этот район еще не подошли, да и двигались они только по основным магистралям, пока не отвлекаясь на выполнение второстепенных для них задач.

Ориентируясь по карте, Воронцов определил, что очутился почти на семьдесят километров юго-восточнее того места, где должен был появиться контейнер. Сработал принцип неопределенности, не позволяющий с точностью обеспечить совпадение по месту и по времени. Но это как раз Воронцова не очень огорчило. Километры можно проехать за несколько часов, хуже, если бы он опоздал. И даже то, что придется двигаться в глубь захваченной врагом территории, его не смущало. Вот оказаться по другую сторону линии фронта он бы не хотел…

Стволом автомата Воронцов раздвинул кусты.

Прямо на него шли двое – лейтенант и старшина, оба с черными артиллерийскими петлицами. Старшина держал наперевес короткий кавалерийский карабин, а плечо лейтенанта оттягивал тяжелый вещмешок.

Его внезапное появление, а особенно звание смутили их, однако лейтенант взял себя в руки и довольно четко доложил, что является командиром огневого взвода из гаубичного дивизиона, три часа назад полностью уничтоженного на позициях неожиданно появившимися с тыла и флангов танками.

Лейтенант Долгополов, как значилось в его документах, окончил училище всего два месяца назад, к войне в таком ее варианте не был подготовлен ни тактически, ни политически и смотрел на Воронцова, вернее, на его знаки различия с надеждой, что товарищ дивкомиссар все же объяснит и скажет, как жить дальше. Старшина же Швец, кадровый сверхсрочник, служил в армии двенадцатый год и знал по опыту, что от большого начальства добра ждать не приходится. Было ясно, что больше всего он мечтает как-нибудь незаметно скрыться в лес и действовать по своему разумению.

Да и Воронцов тоже предпочел бы не встречаться ни с кем.

Ощущение, что он говорит сейчас с людьми, которые на самом деле давно, наверное, погибли, сорок с лишним лет лежат под бесследно сровнявшимися с землей холмиками и вновь существуют только потому, что он оказался здесь чужой волей, нельзя было назвать приятным.

Но положение обязывало, и он стал вести себя соответственно. Как и должен был поступать в сложившейся ситуации старший по званию и должности командир.

Раскрыв планшет, Воронцов предложил лейтенанту показать на карте позиции его дивизиона и батарей, направление танкового удара, задал несколько уточняющих вопросов.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Документы у вас в порядке, личное оружие оба сохранили, это говорит в вашу пользу. Я – дивизионный комиссар Воронцов, представитель Ставки Главнокомандующего. Вы поступаете в мое распоряжение. Машину водите, лейтенант? Да, а что это у вас в мешке? Личное имущество?

– Никак нет, товарищ дивкомиссар. Это прицелы от орудий моей батареи. Те, что уцелели. Согласно инструкции положено… «Господи, – подумал Воронцов, – прицелы… Хорошо еще, что гильзы, согласно той же инструкции, не собрал… Но парень, значит, надежный. Генералы дивизии бросают, а он – прицелы через фронт тащит».

– Молодец, лейтенант, – сказал он вслух. – Благодарю от лица службы. Положите мешок в машину, и поехали. Только так – аккуратно. Скорость тридцать, и не газуйте, здесь двигатель форсированный…

В течение ближайших часов они несколько раз встречали группы выходящих из окружения бойцов и командиров, и неожиданно для себя Воронцов на практике убедился в правильности философского положения, что не только содержание определяет форму, но и наоборот. Причем в данном случае форма подразумевается не в философском, а в военно-интендантском смысле…

Проще говоря, он оказался здесь не просто старшим по званию. Он ведь имел высшее военное образование, был взрослее всех не только реальным возрастом, но и опытом войны и послевоенных лет, знал и умел такое, что здесь и сейчас никому, вплоть до командующего фронтом, и в голову прийти не могло, и очень быстро почувствовал, что не в силах проезжать мимо этих людей, как богатый сноб мимо голосующих в дождь пешеходов.

И форма на нем была дивизионного комиссара, что немаловажно.

Бойцы, на время потерявшие возможность, но не желание сражаться с врагом, нуждались в руководителе, и Воронцову пришлось им стать.

В течение первой половины дня он собрал на лесных дорогах и тропах более полусотни окруженцев.

Построив людей на глухой поляне, он быстро распределил их по званиям, должностям и специальностям; из майора, двух капитанов и четырех старших политруков сформировал штаб опергруппы, бойцов свел во взводы – управления, комендантский и охраны штаба.

Теперь, имея штаб и штабные подразделения, Воронцов мог подчинять себе не только одиночек, но и целые воинские части.

У него по ходу дела возник некий стратегический замысел, который он и решил осуществить – не в ущерб своей основной задаче. Ход войны он, конечно, не изменит, но кое-что сделать можно. На этом как раз участке фронта.

…Он вел свою группу через лес, туда, где согласно его карте находилась разгромленная немцами колонна тыловых подразделений Шестой армии, попавшая сначала под удар пикирующих бомбардировщиков, а потом – передовых отрядов 48-го немецкого моторизованного корпуса.

Дорога с обеих сторон была плотно зажата лесом, и сворачивать с нее некуда. Поэтому, насколько хватало взгляда, она была забита сотнями машин – исковерканными бомбами и снарядами и совсем целыми, сползшими в кюветы, уткнувшимися радиаторами в стволы сосен, сцепившимися бортами и крыльями. Некоторые уже сгорели дотла, остались только рамы и диски колес, от других еще тянуло черным зловонным дымом.

Убитых осталось сравнительно мало, большинство водителей и сопровождающих успели укрыться в лесу и разбрелись кто куда.

Но все равно смотреть на картину внезапного беспощадного и безнаказанного разгрома крупной воинской части было тяжело. Если бы еще в настоящем бою, где противник оказался сильнее, но все же заплатил за победу достойную цену… Все это напоминало Воронцову картину заключительного периода четвертой арабо-израильской войны, так называемой «войны судного дня».

Но рефлектировать сейчас и размышлять, кто и почему виноват, не было времени.

– Майор! – резко подозвал он к себе начальника штаба. – Выслать по дороге охранение на километр в каждую сторону. При появлении противника – задержать. Одному взводу убрать погибших в лес. По возможности – захоронить. Главная задача – найти не меньше десятка исправных машин, собрать как можно больше стрелкового оружия, боеприпасов, продовольствия. Исходите из того, что еще сегодня вам придется сформировать из окруженцев примерную бригаду. На все – три часа. Колонну выстроить вот здесь, – он показал на карте место. – Быть готовыми к движению в восемнадцать ноль-ноль. Все. Выполняйте.

Он отъехал на полкилометра западнее головного дозора, свернул в сторону и остановился на невысоком песчаном откосе, откуда хорошо было видно вперед, где возможно появление немцев. Его самого надежно скрывали кусты орешника.

Сидя на подножке, Воронцов расстегнул планшет, вновь достал нужные листы карт. Только он один может сейчас принимать решения, исходя из точного, а главное – своевременного знания. И гораздо более современного стратегического мышления.

Дмитрий вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Достал из чемодана сверток с бутербродами, налил, согласно приказу наркома обороны, полстакана армянского коньяка. Выпил в два приема, закусил твердой, как фанера, колбасой с московским хлебом, закурил и опять обратился к карте.

Да, никто не знает сейчас, что происходит в этой полосе Юго-Западного фронта. Ни командующий Кирпонос, ни Генштаб, ни сам товарищ Сталин, которому положено знать все.

Рейхенау и Клейст думают, что уж они-то знают все на десять ходов вперед, но тоже ошибаются.

Судя по карте, в радиусе пятнадцати километров сейчас находится до двух десятков более или менее организованных групп наших войск, от рот до остатков полков. К вечеру их можно собрать. И тогда – ударить под основание немецкого клина, перерезать основную коммуникацию, а главное, под весь этот шум и гром можно попытаться окружить и уничтожить штаб 48-го корпуса. Вряд ли немцам тогда будет до продолжения операции. А такие отчаянные штуки довольно часто удаются именно в силу своей полной внезапности… Только нужен способный и решительный командир. Придется поискать. Вот, хотя бы здесь, где флажок с пометкой «33 ТД».

А под кронами вековых, двухобхватных сосен было совсем тихо и настолько спокойно, что даже странно представить, как в десятке километров отсюда сгорает в ожесточенных сражениях вера и надежда миллионов людей, будто война окажется короткой и победоносной, подойдут войска вторых эшелонов и на старой границе мы остановим немца и погоним его назад.

На самом деле враг уже глубоко вклинился в линию последних укрепрайонов и кое-где уже вышел к Днепру, и сдерживать его Юго-Западному фронту больше нечем.

…Впереди пылил по дороге броневик Воронцова, за ним «ЗИС-5» с четырьмя бойцами, доверху загруженный бочками с бензином. По расчету, оставалось не более шести часов, чтобы успеть организовать рейд, а сил пока не хватало. И с командиром неясно. Впрочем, майор Карпов получил все необходимые указания, заканчивает формирование ударной группы примерно в пятьсот штыков, и крови немцам он сегодня в любом случае пустит и попортит порядочно.

Машины свернули с большака. Просека была узкая, и, если б Воронцов не знал заранее, он вряд ли догадался бы, что тут недавно прошли танки.

Опираясь грудью на закраину люка, он внимательно всматривался в глухой и темный лес. Вот-вот можно ждать встречи с боевым охранением.

Интуиция не подвела. Метров через сто просека оказалась перегорожена толстым бревном, и, как только броневик остановился, на дорогу с двух сторон вышли люди с автоматами, в черных комбинезонах и серых танкистских гимнастерках.

А впереди шевельнулся куст боярышника, и Воронцов увидел за ним башню танка «БТ-7» с направленным прямо на него стволом пушки.

– В чем дело? – властно крикнул Воронцов. – Кто такие? Старший – ко мне!

Сцена была мучительно узнаваема, Воронцов наверняка видел что-то похожее в кино, только не мог вспомнить, в каком именно. Как будто сейчас это могло иметь какое-нибудь значение.

– Это я сейчас спрошу, кто вы такие! – С танка спрыгнул коротконогий, но удивительно широкоплечий человек и пошел навстречу, загребая носками сапог желтый песок. Левой рукой он придерживал болтающийся на длинном ремне немецкий автомат «МП-40». – Всем выйти из машины.

И тут увидел петлицы Воронцова.

Дмитрий не торопясь вылез наружу, за ним, с оружием на изготовку, лейтенант Долгополов и батальонный комиссар, которого Воронцов планировал назначить замполитом бригады.

– Что же вы замолчали, товарищ капитан? – медленно спросил Воронцов. – Станьте как положено, представьтесь, доложите.

Танкист нехотя подвинулся.

– Помначштаба 142-го танкового полка капитан Ковалев, товарищ… – Он не сразу разобрал, кто перед ним, комдив или комиссар, и только потом увидел звезды на рукавах. – Товарищ дивизионный комиссар.

– Кто у вас старший по команде?

– Командир дивизии.

– Ведите.

– Есть. Только, извините, машины придется здесь оставить, не положено.

– Хорошо. Ведите, – повторил Воронцов.

Капитан быстро шел впереди, предупредительно отстраняя с дороги низко нависающие ветки. Тропа сделала несколько поворотов, поднялись на взгорок, и вдруг сразу открылась длинная, полого уходящая вниз поляна, покрытая пестрым разнотравьем, с несколькими кустами терновника посредине.

Слева на опушке леса Воронцов увидел две большие штабные палатки под маскировочной сетью, а за ними несколько забросанных зеленью «эмок» и два танка «Т-26». Людей видно не было, только перед палатками прохаживался человек с винтовкой «СВТ» на ремне.

– Доложите комдиву: прибыл представитель Ставки, – коротко приказал Воронцов.

Капитан скрылся в палатке, и через несколько секунд оттуда шагнул через брезентовый порог высокий, очень для своего звания молодой генерал-майор в тонкой хромовой куртке поверх гимнастерки.

Как раз из тех удачливых, безусловно, способных молодых командиров, которым волей судьбы и истории повезло (или, лучше сказать, пришлось) за три-четыре года перескочить через десяток лет службы, пять-шесть должностей и званий, чтобы занять посты, которые, кроме них, занять было просто некому. Которые в большинстве своем честно и отважно, хоть и не слишком умело, воевали в первые, самые трудные дни и месяцы и которые, как правило, не дожили до Победы.

…Интересно было наблюдать смену выражений его лица. Он шел, явно готовясь увидеть генерала высокого ранга со свитой, услышать разнос на повышенных тонах, а обнаружил совсем не то. Своего почти что ровесника, наверняка тоже окруженца, да к тому же и не генерала совсем, а комиссара.

Оттого мгновенное облегчение на его лице сменилось разочарованием. На помощь рассчитывать не приходится, а хлопот прибавится.

Однако привычка к субординации и авторитет должности гостя тем не менее сработали. Генерал отдал честь. Воронцов назвал себя.

– Извините, товарищ дивкомиссар, но я прошу предъявить ваши полномочия, – твердо сказал генерал.

– Пожалуйста, – Воронцов протянул документ, прочитав который генерал еще более подтянулся и, возвращая, снова поднес руку к козырьку.

В палатке, где собрались все уцелевшие в боях старшие командиры и политработники дивизии, Воронцов узнал, что фактически дивизия состоит из восьми легких танков, да и те с почти сухими баками, зенитной батареи, разведроты и сводного полка, штыков примерно в семьсот. И все.

– А тыловые подразделения? – спросил Воронцов.

Генерал вздохнул и отвел глаза.

– Тылов тоже нет. Есть две ремлетучки, несколько грузовиков с боеприпасами и кое-каким продовольствием, редакция дивизионной газеты и санитарный автобус. Это все. Да что вы хотите? – вдруг повысил он голос. – Дивизия идет с боями от самой границы. Без поддержки, без подкреплений… Пока танки еще были – вперед, в атаку, разгромить, уничтожить! Броня на броню! А что у немцев броня в три раза толще, да артиллерия, да авиация сверху долбает как хочет – кому это объяснишь? А когда пожгли танки – две сотни танков, как спички, пожгли, вот тогда стоять насмерть! И стояли! То стоим, то ползем задним ходом с рубежа на рубеж. А немцы уже на полста километров в тыл зашли! Я пехоты своей неделю в глаза не видел! Самолетов своих – ни одного! Только немцы летают… Сегодня утром два последних бензовоза сгорели. Связи – и той не было. Пять дней назад прорвался лейтенант с пакетом на мотоцикле из штаба фронта, а в пакете приказ: фланговым ударом опрокинуть и разгромить! Чем? Это вы мне скажите, товарищ дивизионный комиссар из Москвы, можно мне так воевать? У меня же одни легкие танки, для глубоких рейдов и преследования противника… Были. Можно их было использовать во встречных боях?

…Генерал Москалев три года назад был отличным командиром батальона. Возможно, из него получился бы неплохой командир полка. Однако его сделали комдивом, и, кое-как справляясь с командованием в мирное время, на войне он сумел доказать только одно: безукоризненной личной храбрости и беспрекословного выполнения приказов на таком посту, увы, недостаточно. Только вот цена этого открытия оказалась непомерно высокой.

– Если я вам скажу – нельзя, вам станет легче? – спросил Воронцов нарочито тихо. – Считайте – сказал. И давайте ближе к теме. В нынешних условиях какие ваши планы?

Он обратил внимание, что присутствующие в палатке командиры прячут глаза, будто не желая, чтобы представитель Ставки подумал, что они одобряют внезапную вспышку потерявшего над собой контроль комдива. Только один молодой, интеллигентного вида батальонный комиссар смотрел и слушал с жадным интересом. Как в театре.

– Какие тут планы… – Генерал потерянно махнул рукой. – Танки взорвем и будем пробиваться на Киев. Главное, что обидно – снарядов сколько угодно, а горючего совсем нет… Если из всех машин слить в санитарку и пару грузовиков, километров на сто хватит…

– Решение преждевременно. Там у меня в машине около двух тонн бензина есть. Пошлите людей, заправьте танки. Пока хватит, а к вечеру бензину будет выше головы. Прикажите приготовиться к маршу. И отпустите людей, пусть идут в подразделения.

Командиры покинули палатку, Воронцов сел на раздвижной парусиновый табурет:

– А мы с вами сейчас немного поработаем…

Он развернул на столе свою карту, с обстановкой на сегодняшнее утро во всей полосе фронта.

Москалев долго изучал ее, потом поднял голову:

– Да, теперь для меня кое-что проясняется…