Текст книги "Сначала было Слово. Благословленному"

Сначала было Слово
Благословленному
Velikaya Lives Lui Braun

Иллюстратор Velikaya Lives Lui Braun

© Velikaya Lives Lui Braun, 2024

© Velikaya Lives Lui Braun, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-3796-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Velikaya Lives Lui Braun

Благословение!

Он пришёл в мой сон глубокой ночью за Благословением на войну.

Человек в белых одеждах ждал.

Поднявшись с постели, я подошла к Нему, коснулась руками груди, через тактильный контакт посмотрела, суждено ли Ему одержать победу?

Воззрению открылся морской бой.

Шторм. В бирюзовых грязных волнах, большие корабли терпели поражение от властной, сильной руки Благословленного мной.

Иди! Я дарю Тебе капкан на щуку с кроваво красной головкой гвоздики вместо сигнального флажка, носи его у сердца. Стальной, остро заточенный зуб жерлицы запрограммирован на взвод и в любой миг подцепит на крюк приблизившегося хищника, а я вымощу молитвою своих снов Твой Благословлённый путь!

Возвращайся с победой!

Это слово Тебе!

Эпиграф

Ме-ме, му-му…

Зайцы плавать умели,

Щука не шла к Емеле,

И все, кто имели, – теряли.

Пески через пальцы – пересыпальцы,

Вода сквозь руки – ручьями…

Переполнились воды пустыни,

В пригоршнях качали, носили пакеты,

Треугольные плыли брикеты молока.

Сон черно белый не смылся пока,

Он отпечатан газетной печатью,

Штамповал штамм,

Переболейте!

Крылья раскинув стальная оснастка

Несет вам то, что принадлежит мне!

Бог приказал!

И ветер носил листья снятые начисто,

Словно остриженный волос.

Стыдливо прикрывшись ветками,

Деревья шумели, в голос ревели,

Шли ураганы большие, земли немели,

Парализованы стали устами,

Сопротивляться Богу стали.

Сохранная грамота

Куделю Твой путь, куделю,

Устилает дорогу метелица,

Промереженной скатертью лен,

По широкому полюшку стелется.

Кликаю метели я, да зову снега,

Завывает плачами черная пурга,

Снег порошею за спиной,

Непроглядной стоит стеной,

Закрывает от глаз чужих

Благословленного мной.

Путь лежит открытый Ему,

Этот путь в клубок куделю.

Деревянная дыля скрипит,

Шерсть на лопати светится,

И огонь от огарка свечи,

Отражается в круглое зеркальце,

Амальгама играет огнем —

Золото в яйце,

Да блестит золотою искрой

На Твоем лице,

Освещенный путь видится

В чудном изразце.

Добавляется солнечный свет,

Просыпается день понемногу,

Золотистый луч под ноги падает,

Через зеркальце на дорогу,

Белую полотняную,

Ту, что выстлана скатертью,

К дому милому своему

Клубком катится.

Падает снег и падает,

Ткется узорами борозда,

Мир подобного снегопада

Ещё не видал никогда.

Словно белая шаль на полях,

На лугах, на просторах всех…,

Облака по небу бегут,

Кипельно белые в снег,

Обрядились в руно шелковистое, Оренбургский мех.

На орнамент угольников гор,

Встали петельные ряды,

Из узоров тех,

Переплетами,

Обросли хребты.

Частоколом брошенных слов,

Падает хлопьями снег,

Легкий, воздушный снег,

Словно Твой чистый смех.

Береженному, обереги вью,

Нитями через пальцы лью,

Накрахмаленною дорогою

Путь Его стелю.

Сначала было Слово

 
Расправив крылья над землей,
Макая перьев кисть
В палитру смерти цинковых растворов,
Седая тень, закончив жизни трудодень,
Скользила плавно в облаках,
Как дух потерянный у вечности в руках.
Ах, еще один удался слабый взмах
В сто восемьдесят градусов размах.
 
 
Сгибая скрипом в локотках,
Кокетки возрастной складные опахала,
Перо раскидывая вширь,
Как веером махала руками дряблыми,
И страусовый пух
Вплетенный кантом пышного боа,
Рассеивало пудры белой тальк,
От тяжких дум шла кругом голова,
Она еще могла, она ещё сильна,
Расчетливо выстраивая план,
Включать великой жатвы жернова.
 
 
Метались мысли сладкого дурмана
На пике нот высокого сопрано,
Где  в лепестках из дикого шафрана
Застыл картиной замок на холсте,
Стоит в цветах, как шея в декольте.
 
 
Пропитан маслом бюст,
Корсет сковал дыханье словно дуст,
Затруднено,
Сложнее каждый вдох, и выдох,
Все тяжелей стоять.
Обвитый плющом ядовитым торс,
Стянул лианой, как сутажем ост,
И грубая канва распошивалкой обняла,
Скрестила перетяжками шнурка,
Чрезмерно кажется тонка
Осиной талии дуга,
Фигурка хрупкая легка,
Пером лебяжьим поднималась в облака.
 
 
Колье из балюстрад нависло на ключицы,
Балясин тянется резных узорный ряд,
Так, что не сразу обойдешь
Тот свод ступеней в высоту,
Шепнешь, и эхо в темноту:
– А ту – а ту – а ту… —
Рассеет гулом пустоту,
Лишь потревожь,
Такая жуть, по телу дрожь гуляет,
И страхи – тенью  оживают.
 
 
Да, был когда то этот дом,
Большим отстроенный трудом,
Что храм – хорош!
А нынче с неба сыплется морошь,
Седая дымка мутного тумана,
Морозною пыльцой
Под тон лица размытые частицы,
Вуалью скрыли лик,
И нежелание смириться,
Все ж помогло слегка омолодиться,
Подштукатурить скол,
Побелкой взять,
Тонировать морщины,
И, годами вспять,
На новом рубеже,
Еще б век простоять.
 
 
Зрит остро колкая стеклянная зеница,
Из глубины хрусталика – колет,
Сквозь линзу бросившая свет,
Дисперсией бьет на угасший цвет.
 
 
Играет взором, за кого б схватиться,
Торопится добрать свое, блудница,
Решилась новым обликом открыться,
Усладою утех упиться напоследок,
Но, замок пуст давно,
Как ты не молодись,
А старый мускус едок, ядрён,
Черствея сухаря  с горбушки хлеба,
Источник жизни истреблён,
Родник иссушен, поражён.
 
 
Такая в жизни получилась драма,
Лишь сдерни тюль, стара под нею дама.
 
 
Как сброшенный внезапно обертон,
Извлекший из себя фальшивый тон,
Скатился с нот высоких вниз,
И там скуля повис,
Так хмель свисает на карниз.
 
 
Покошена рассохшаяся рама,
Подернута тенётой панорама,
И рюши волнами жабо
Окантовали пеной берег,
Седые скалы высоко,
А замок все же видит мели.
 
 
Ракушечник лежит у ног,
Вода трет в крошку даже камень,
Разбитым в щепки принесло корабль домой,
В родную гавань.
 
 
Все прах, все тлен,
Сырою плесенью пропитан гобелен,
И веер вейлы на груди скрестил,
Все кончено,
Уж не осталось сил, иссякла мощь,
В запястьях трутся путы,
Осталось жизни на минуты в ней,
О смерти мысли всё больней.
 
 
Раздуты вены, руки перегнуты,
Искривлены персты,
Нарушены движенья пальцев,
Как непослушные скитальцы,
Хаотичны,
Прикрытые перстнями кости,
Неприличны, выдают года,
Стара совсем перчатка кожи,
Как никогда,
Изморена, тонка, старухина рука.
 
 
Пропащая совсем, потраченная молью,
Текстиль изношенный,
Побитый в дырку болью,
Парила маревом по контуру земли,
И, рассыпав волос точно нити пряж,
Впадала в прихоть, улетала в блажь:
Тушь, ретушь,
Акварель, гуашь, вода, акрил,
И, размыты контуры,
Границы, берега ли…
 
 
Ей все одно, простора пустота.
Калины ягодка в бросок,
Контрольным пятнышком пометила висок,
И он потек…,
Великолепен, ярок,
Пылает алым цветом яро,
Как алой розы лепесток,
Горит пожаром.
 
 
Стекает спелый,
Горький сок из приоткрытых уст,
Цвет крови концентрированно густ,
Поскрипывают зубы в злобный хруст.
 
 
Слеза скользнула по щеке,
Хрусталиком лежит,
Глаз океан окаменел,
Застыл, не плещет, не дрожит.
Что даже рябь не тронет эту гладь,
Зыбучего болота гать,
Ни колыхнется топь,
Ни дать, ни взять,
Как есть, случилась с ней напасть,
Одной ногой уже ступила в мир иной,
Ослабла, упускает власть
Руки иссушенная кость,
Трясется слабо, словно трость
В кисти дряхлеющей старухи,
Ослабли члены, ноги, руки…
Озлобленный прищур метает злость.
 
 
В душе метель, все закоулки, уголки,
Покрыли иглы колкие ванили,
Опутали кристаллами, пленили…,
Под слоем вырытых морщин
Лица не увидать,
Ни распознать ее, и не признать.
 
 
Ни слез, ни чувств…,
Не узнана никем.
Распущенные лепестками льда
Огромные охапки хризантем,
Их лепестки – белковый пышный крем.
Воздушным контуром лег шман,
Подчеркнут бренных дней обман,
Сумел, ввел в заблуждение цыган,
Пленил гагатом жгучих глаз,
И птицей певчей напоказ,
Свой завершающий полет,
На острый шип бросаясь грудью,
В кустах терновника поет.
 
 
Озябшая, промозглая совсем,
Ладонями сама себя объяла,
Пролито в них грудное молоко,
В руках вместилось озерко.
Пузырной патоки вскипает мутный лед,
Фестоны корда тонкие плетет,
Лавиной из стекла ползут к лицу,
Ажурным изразцом к венцу,
Крадется смерть под саван мертвецу.
 
 
Всё понимает старческим умом,
Никто не видит, не услышит,
К ней не придет потом…
 
 
Колышется гуляющий подол,
Ветра поют, и обдувают дол.
Отныне дни и ночи напролет,
Уже чудес не ждет,
Реальностью жестокою живёт.
 
 
Витает странный холодящий сон,
Окутанный в лазоревый виссон,
Бархоткой меховой припудрен лоб,
Велюровый налет дополнил гардероб.
 
 
Вжимая ноги стопами в начес,
Закрытых тапок легонького флиса,
Свой идеальный образ подчеркнув,
Лежит на одре старая актриса.
 
 
В наличье страз хрустальных и бежу,
Межу прорыли между «до» и «после»,
И очевидна стала сторона,
Приветившая эту гостью.
 
 
Гримерки, зеркала, конферансье,
Бархотки, леденцы из монпансье.
Жестяных баночек причудлив колорит,
Из перьев веер, томный взгляд хранит.
 
 
Мурены перелив на роговице,
Мерцает перламутром око жрицы,
Сперт воздух терпким запахом амбре,
Наряд за ширмой ноги задирает,
По памяти танцорок кабаре.
 
 
Иллюзия любви в гостином доме
По половицам крашеным виляет,
С приходом утра,
Чуть заметный след ночных утех
Жестокою насмешкой оставляет.
 
 
Вино пролито,
С губ слетевший цвет
Измазал белоснежную подушку,
И праздной жизни день еще один,
Сутажом смотан на бобинную катушку.
 
 
Поломанный крахмал у простыней
Обмяк совсем, погас луча софит,
Сошлись кулисы плюша на окне,
Жизнь угасает, и, актриса спит.
 
 
В наряде ленты атласа, капрона…,
Отдушка резкая из будуарных сцен,
Нет-нет, да, шикнет шлейф одеколона,
Уже почти забытого совсем.
Навеет фимиам воспоминаний
Рожденных с ней под эталоном «шипр»
Чубук к губам игриво приставляет,
Взор с поволокою,
Само кокетство, флирт, игра!
 
 
Щелчок кремня на высечке сорвался,
Еще попытка, чтоб добыть огня,
Пиджак на плечи жестом лег вниманья,
И тянет руку за собой маня,
На крохотный в балясинах балкон,
Ну, вот признайтесь, каждый сам себе,
Чей адюльтер не взмахивал платком,
К нажиму груш в изысканный флакон?
Ноздрю в ложбинку, поплывет сознание…
Блудница!
Ну, как суметь и устоять, не соблазниться?
 
 
Воспоминаний амфорный кулон,
Многообразьем граней видных в нем,
Сочит на грудь масла из выжимки цветов
Навеки погребенных с ней,
И приторностью триумфальных дней
В несбывшихся мечтах, качает сон,
Из роз, открыток и мужских кальсон,
Былых утех, промчавшихся свиданий…
 
 
Оваций шквал, шумит еще в ушах,
Их выкрики: – «Она прекрасна, ах!»
Вечерний выход, балдахин кулис,
Завистливый сверлящий буром глаз
Толпы неопытных актрис.
 
 
Она же, ПРИМА!
Так легка, как безмятежность,
Манерно, утонченно нежность
Прольется в песенный вокал,
И в макияже золотистой щурки,
Который раз, возьмет аншлагом зал.
 
 
Повсюду выкрики со зрительного места,
– «На бис!» – кричат,
В софите натюрель – невеста, была она…,
Уверена в себе, убеждена!
 
 
Туманной дымкой крепдешин
Искрился, чисто горный мел,
Каскадом полотна стекал,
Обмоткой погребальною белел,
Шуршал от холода, шипел…
 
 
Тисненьем снежным по щекам,
Прокрался иней и пророс,
Сквозь кожу просочившись тонкой льдинкой,
Лик бледною пыльцой покрыл мороз.
 
 
Глаза подернула прохладной дымкой марь,
Осколки кольчатого льда
Сквозь стеклышки зрачков метнули ярь,
Темней чем газовая сажа.
Вся затряслась, всю бросило в озноб,
Как будто разом подхватили руки,
И понесли на вынос гроб.
 
 
Стучали злобой зубы…,
Гашеной известью белешенькие губы
Мир проклинали и слова наперебой
Летели стонами над выгнутой дугой.
 
 
Туда, где мир когда-то был иным,
Разбилось небо кракелюром голубым,
Потрескался тончайший марципан,
Под холодом обветренный стакан,
Расколотые грани потерял.
 
 
Слов ритм тяжел,
Как сердца стук висящего на волоске,
Метали мыслей четких груз,
Паук летал в  лихом броске,
Поймал на кружеве сети – мошку
В свою ажурную постель,
И завертелась карусель,
Сплеталась нити канитель,
Кудель тянулась из петель,
Петля, накид, навес, петля…
Тугою стала кисея.
 
 
Веревкой скрученный аркан,
Взлетел, как брошенный батман,
Воздушен, легок и высок,
Чуть изогнулся позвонок,
Пошел носок наискосок…
 
 
Как бы играясь и шаля
Сковала разум, овладела,
Порабощая его тело, владела им.
Любовь ее, зернами вызревшей полыни,
Размоченной отваром хворостине,
Была горька.
 
 
Полна безмолвных слез река,
Сама ее и погубила,
Святой источник отравила, извела,
Все, что сумела – отняла,
Лишила радости и сил,
И он потух, себя пролил,
Упал на илистое дно,
Мечтая только об одном,
Покинуть мир.
 
 
Покончено!
Перевернулся тигель хранилища души,
Впредь, вороши, не вороши,
Остались прошлым кутежи.
 
 
И снова прыснул иней
На белый саван краску —
Кобальт синий сутажными разводами потек,
Вздувался узловатых вен пучок.
На гибель сам себя обрек,
Опутал, туго обволок
Игрушку в плотный коконок,
Рисунок изощренный паулина,
Паучья вязь, седая паутина окутавшая все,
Липка,
Меласса смоченная нить
Спешит собою все обвить в сачок.
 
 
Наскок, скачок, закрыт силок,
Мгновенно стихли щебет, птичьи трели,
У клети черенком подпёрты двери.
Повисла радуга оттенков всех белил,
Серебряные птицы каменели,
Их тушки падали в морозные снега,
Утихло все, умолкла пустельга.
Плыл мутный пар, шла манная крупа,
Кристаллом сахара посыпались луга…
 
 
Сошел к челу прекрасный вечный сон,
Тенётою колышется виссон
Тончайшей пряжи вышивок на сетке,
Мошкой налипшей на тончайшей клетке.
 
 
И показалось, будто смерть сладка,
Снег сыпался, недобрая рука,
Больничной бязи кинула в луга.
Из хлопка кажется мягка постель,
Приют последний, колыбель,
Сон, без начала и конца,
Метла от тризны до венца,
Метет, метет крахмальный снег
И, вновь сужден обратный бег.
 
 
По жизни, словно на арене,
Суставом скошенном в колене,
Идет по кругу человек,
Не в силах разорвать оковы пут,
Которые ему ветра плетут.
 
 
А он все ждет судьбы начала,
Кто бы помог, кто бы решил,
А нет бы, сам набрался сил,
Откинул мертвое одеяло,
Встряхнул главою и прозрел,
Увидел мир, что чисто бел,
И сам на этом покрывале
Соткал свою судьбу себе,
Хозяином в своей избе.
 
 
Но дремлет, смерть ему близка,
Змеей застыла для броска,
Упорно собирая яд
В сосуде трубчатого зуба, ждет,
Когда совсем ослабнет тот,
Чтобы открыть на жертву рот.
 
 
Все будет так, ну, а пока,
Гарцует ветер, гонит облака,
Осколками роняя рафинад
Засыпал город Мертвых – град.
Так много, реки колотого льда,
Еще никто не видел никогда.
 
 
А после долгое волненье
Укрыло белое пенье.
Рулон раскатан ватной ткани
По всей умывшейся земле.
Начеса мягкое плетенье,
Как праздничное украшенье.
 
 
Зима за пяльцами вздыхает,
Себя работой утешает,
В натянутую ткань  вплетает
Нить утолщенную – букле.
Рукой взмахнула, повела,
Узором хитрым заплела, —
Кулирной гладью на пяло
Снег изморозью намело.
 
 
Раздует щеки на пяло,
Как на остывшее чело,
С земли мерцающий налет
Метель клубами понесет,
Лоснящийся припудрит лед.
 
 
Взовьются вихри у дорог,
Муслина рыхлого воронки,
То плачет, жалобно поет
Песнь о потерянном ребенке.
 
 
В том пенье стон, в том стоне крик,
Насквозь,
До атомов проник в пространство,
И изменил его.
Вновь обновленное убранство
Нехоженых дорог легло.
 
 
Идет одна, в какой они ведут острог?
Зовет, кричит, за весью весь,
Ведь знает, где то рядом, здесь!
 
 
Все холоднее на душе,
Как будто в сердце ткнули нож,
Под ребрами тесак торчит,
До боли, что бросает в дрожь.
 
 
Уходит через рану жизнь
Теряя время, рано – поздно…,
Земля той вечностью промерзла,
До основанья, до кости,
Продрогла так, что вся звенит,
Настолько, даже меркнут звезды,
Взошедшие в зенит.
 
 
Расплылись блеклой акварелью в миражи,
А раньше было, раскрывались,
Цветами лилий Суланжи.
В ночной тиши, в лесной глуши,
Распустит небо лилий цвет,
Сиянье брызжет по просторам,
Мерцает в небе самоцвет,
А вот теперь лишь мутный свет,
Туман до одури морит,
И лишь одна звезда сияет, горит,
Как будто за землей следит,
Хрустальным блеском серебрит
Глаза усталые слепит.
 
 
Зима под светом тем не спит,
За рукоделием сидит,
Все вышивает, что то ткет,
В огне лучину поправляет…,
И ведь совсем не устает.
 
 
Накрылся лес телесной сеткой,
Затих под нею, слабо дышит,
И каждым вздохом шевелит
Оборки, складки драпировок
Наряженных в убранства елок.
 
 
Легка воздушная кулирка,
Шелк расстилает под копирку
На юбки – клеш, длиною в пол,
Как будто бы девчонки вызрев,
Решивши выйти на престол,
Пришли на королевский бал,
И скромно встали
У зеркал в колонном зале.
Воск в канделябрах тихо таял,
Плыл, оплавляяся – пылал,
В разводах льющихся на стены,
Подобно  щекам на морозе,
Румянцем алым заиграл.
 
 
Где было множество потерь,
Теперь есть встречи,
И в свете собственной души,
Ты безупречен!
 
 
Случится все когда ни будь,
Лишь смелости иметь чуть – чуть,
Суметь партнера притянуть,
Мужчине – женщину,
А женщине – мужчину.
Чтоб захотелось щегольнуть ему,
На встречу нежности шагнуть,
Взглянуть в глаза, и утонуть….
 
 
Приливом кровь, и от волненья
В мотивах кружевных напевов
Корсеты приподняли грудь,
Не выдохнуть и не вздохнуть
В минуты ожиданья эти.
 
 
Освоившимся на банкете,
Забыв настрои о запрете,
Захочется с плеч снять, встряхнуть,
Мех опыленный перламутром,
Чтоб он до наступленья утра
Свой блеск прекрасный осыпал,
Пылинок крохотных крахмал
Посеребрив паркетный зал,
Пыльцою золоченой пудры
В пол лакированный упал.
 
 
Пленительный, запретный плод,
Так трепетен и сладок он,
Слетает с губ чуть слышный стон
Глубоких сердца нот,
В тот миг, когда душа поет,
И сердце вырвалось в полет,
Летит на пике высших нот,
Взяв самый звонкий обертон,
Настраиваясь в камертон
С избранником своим.
 
 
Счастье даётся двоим!
 
 
Ах, этот вырвавшийся стон,
Умаслил губы, как лосьон в мороз,
Эмульсия из почек роз
Стоявших на меду,
И шепот, словно  ты в бреду,
Летишь куда то в пустоту,
Мгновения сложив в версту,
И сквозь запретную черту,
Вдруг попадаешь в счастье.
 
 
Еще немного красоты,
Сиянья от мерцанья страз,
Словно весь лес пришел в экстаз,
Весь ожил, в танце замелькал,
Чепрак набойкой многослойной
Застучал считая такт.
Движенья рук, движенья ног…,
Какой итог!?
Каблук, носок, пролог…,
Чуть слышный диалог
Наполнил сладкие мгновенья
Телесного прикосновенья,
Влил в кавалеров вдохновенье.
 
 
Колышет дымку органзы безумье чар.
Зал завертелся,
Жизни круг вращал гончар.
Стремителен разгон у колеса,
Мелькает новой жизни полоса.
 
 
Из белой глины на кругу,
Запорошившись на лугу,
Кружился бал,
И вальсом встретившихся пар
В три четверти – бежал.
 
 
Мелькали рюшей кружева,
Лодыжки и розетки страз,
И обороты вальса пар за разом раз,
Словно звезда в груди у каждого зажглась.
 
 
За шагом шаг, за тактом такт,
Бежало и пяло в руках Зимы,
Что ткет убранство,
Своим провиденьем
Меняет времени пространство,
И дымчатою кисеёй
Качает звезды под луной.
 
 
Немного женственности, граций,
Чуть чуть причуды вариаций,
Миг смены чудных декораций,
И вот картина в новом жанре,
Волнительный аккорд настал!
Софиты фонарей включили
Свои сатиновые мини,
И к их ногам в чулках гипюра,
Со швом вдоль всей длины ноги,
Влюбленный кавалер припал,
Согнув в колене сапоги.
 
 
Горячим, страстным поцелуем
И услаждал и утешал,
Слова любви шептал, вздыхал….
Губами щупая коленки,
Гулял, как ветер по воланам,
Колыша праздничный крахмал
Поддетых снизу кринолинов
И пышных дамских панталон,
В оборках кордов кружевных,
Тонул, себя теряя он.
 
 
Звучали и стихи, и проза,
Мелькали пафосные позы,
Ах, как ему была сладка,
Ладонь, что нежно отвергала,
Сама же, вопреки себя,
Его щекою прижимала к себе, любя.
 
 
– Непредсказуемая дама! —
Воскликнул он прильнув к руке,
Той, что игриво проскользнула по щеке.
И, все! пропал!
В бальзаме дамских ароматов
Навек рассудок потерял.
 
 
Теперь ему только за ней,
Пусть даже в самый хмурый день,
Ходить по лесу будто  тень,
Листом пергамента шурша,
Следя за нею чуть дыша,
Восторга глаз не отводить,
Одною жадной страстью жить,
Ее лишь аромат вдыхать,
О ней мечтать, вздыхать, страдать,
Одною ею обладать,
Себя всего любви отдать,
В объятьях страсти потерять.
 
 
И в белом шелке от Армани,
Невероятной красоты
Очаровательный цветок
Раскрыл свой первый лепесток.
И выразительно звучало,
Играя на волне контраста,
Все, что дарило жизни вкус,
Что наполняло смыслом, счастьем,
Бутонами покрытый куст.
 
 
Цветок сакрального сосуда
Еще не полон, но не пуст,
Только заварено зерно,
Как в чаше золоченый чай
Благоухает тонкой нотой
Тихонько распуская типсы,
И набухает почек цвет…,
Им сорван этот первоцвет
Для уникального прочтенья,
И, власть особая дана,
Хранить, оберегать лоно,
В котором вызреть суждено
И чепчикам и распашонкам,
Украсить будни бытия
Обетованного житья
В счастливый, звонкий смех ребенка.
 
 
Готова первая пеленка!
Распошивалкою легла,
Седою, старой повитухой,
Пестует рядышком игла.
В обилье швейной фурнитуры,
Из тканей вычурных текстур,
Зима ткет жизненный узор.
Ее волшебное пяло
На мир поглядывает цепко,
Через морозное окно,
Такие выдаст выкрутасы!
Орнаментом растет узор,
То загогулины, надсечки,
То шелкографии развод,
То, если сильно сдавит сердце,
Зло ткнет иглою в небосвод,
И снова долгий снег идет,
Метет и кружится пороша,
Льет золотистую сусаль,
И сыплет глиттер в вертикаль
Дорожки лунного просвета,
Кружится вьюга в фоне этом,
Летает в заунывном плаче,
Скулит будто бродячий пес,
То, спрячет морду в длинный ворс,
И по спирали Фибоначчи бежит
В широком платье Бохо,
Смеется в истеричный хохот,
Так, что летит по небу грохот,
Тяжелый гул растет в раскат…
Кто в этом горе виноват?
Болит душа, иль не болит?
Да, кто ж теперь узнает это,
Месть в сердце до красна нагрета,
Огнём горит!
Горит,
Как будто жжет вулкан из самых недр,
Такая боль,
Словно с корнями выдран кедр.
 
 
Жаль!
Безумно, безгранично жаль,
Зима закручена в скрижаль,
Рулонной ленты – серпантина,
Заверченного пальцем Арлекина.
 
 
Разливы световых сияний
Дополнили сей колорит,
И небо вторило напевом:
– «Болит оно, иль не болит?»
На землю выпустило стрелы – лучи,
Сеченья лазеров пылающих в ночи,
Ах, как они жгучи!
 
 
Энергий полные заряда,
Лучи поверхность пробивали
Сверх электрическим разрядом.
И на техническом рисунке Зимы,
Едва заметные наброски,
Наметкой новою легли.
 
 
Все очертила контуры границ,
Наметила края,
Так начинала обновлять себя земля.
 
 
Проснулись разом все вулканы,
Открыли лавой свои чаны,
И пики гор надели сразу,
Парчи горящей сарафаны.
 
 
Вода волною поднималась,
Шла на дома людей тараном,
Чтоб смыть с поверхности земли
Её открывшиеся раны.
«Болит оно, иль не болит?»
Ее юдоль, в себе хранит.
 
 
На грудь Зимы упали стразы
Кусками колотого льда,
И лед шипит, и снег пылает от огня.
– Мороз, Мороз! – Кричит Зима,
И нанизает бисеринки,
Иглицей тычет в сердцевинки
Снежинок – белых балерин,
И пришивает маргерит
На сборки пышные шопенок,
Пораспошила за бесценок,
Все самоцветы да парча,
Размахом с барского плеча,
Пораздала.
Приштопала к корсажной опояске
Из бусинок жемчужный ряд,
Пускай глухою полосой пройдется град.
И снег упал зернистою крупой,
Он ливнем шел, как будто дождь косой.
Потом крупа у лесополосы,
Раскрыла почкой свои листья – типсы,
И каждая зернистая крупинка,
Преобразилась, стала, как снежинка.
Худыми ножками дрожа,
На цыпочках пуант,
Сплелись танцорки в полотне
Подвязкою – воздушный бант,
Собой украсив круг пяло.
Кому назначено оно?
Шьет, ничего не говорит,
Все в сердце ледяном хранит,
Лишь только нерв, струной натянутой дрожит,
Да месть холодным пламенем пылает, горит!
Болит оно, иль не болит?
Эмоций – ноль,
Взгляд ничего не выражает,
Все при себе, ее юдоль.
 
 
Она, как в раме из багета,
Изысканного изразца, – Царица!
В мехах из белого песца,
Морозного пера жар – птица,
Живой гравюрою стоит.
Вуаль застыла на багете —
Фатина сеть в молочном цвете.
Ухмылкой сомкнуты уста
Поличья, что глядит с холста.
Стреляет зорко острый глаз,
Мерцает россыпью алмаз,
Пролился тысячью мечей
В лучах дисперсии своей
На чудное пяло,
Очарование одно!
Дано лишь ей одной оно.
 
 
Всего лишь жест, намек, нюанс,
И снова тучами несется,
Откуда только снег берется?
Весь лес отвесил реверанс,
Стряхнул с главы у ног ее,
Снежинок хрупкое стекло.
Да, есть такое, развлекло!
Чуть – чуть совсем смягчило сердце,
И снова вьюжит помело…
 
 
Несется черная пурга,
Как из трубы летает сажа,
Когда в чуть тлеющие угли,
Рывком воткнется кочерга,
Пошерудит огонь нога,
Дым стелется на берега.
 
 
За нитью нить, за вязью вязь…,
Шелка игла вплетает в бязь,
Уколет вверх, уколет вниз,
Как шилом, что не утаишь,
Ни в мягком месте, ни в мешке,
Все видит, как в чужом зрачке,
И, колет правдой  глаз,
В изыске самых острых фраз,
Все выставляя на показ,
Как будто в гневе разошлась, и не унять,
Остроты на иглу стала цеплять.
Разгневанная, сумасбродит ягодой в вине,
И слово каждое пришито на канве.
 
 
Такой был у Зимы каприз,
Идея – бумер!
Всех, кто остался рядом с нею,
Кто не умер, рядила в кружева
Нарядов ХАЛПЕ.
 
 
Бывало, снова грусть нахлынет,
Слеза накатит пеленой,
Да, заждалась!
Ни зги не увидать,
Как будто с горя напилась,
И, ну реветь, то в голос, то навзрыд,
Ударят молнии с небес, весь лес дрожит.
Но, все ж, берет себя в узду,
Чтоб ровно выткать борозду,
Прокатанную, как слюду
Полозьями саней.
 
 
И снова иглица колотит,
Стучит мороз по изразцу,
Как в ступе пест толчет муку,
Так и она забыв про муку,
В обход, соседним околоткам
Топталась пьяною походкой,
Ползла под куст почти ничком,
Вбивалась в щели паучком,
И, снова нити канитель
Вытягивала из петель.
Уж все пяло прошла насквозь,
И вроде все сошлось, срослось,
Но, все же топчется нога,
Иглы стальная кочерга.
 
 
Хромая на одной ноге
В снегу по самое ушко,
Посмотрит под ногу себе,
Все припорошено пушком.
Встать некуда совсем,
А все плетется, бисер нижет,
Петляет  стежки в хитрый шаг,
То семенит, а то, скачками,
Углами острыми в зигзаг.
 
 
Совсем устал, обледенел,
Сточил свой шип каблук стальной,
Как старостью сточенный зуб,
Тупая боль.
И по прямой от можерги
Пошел поношенный цоколь,
Раздался приглушенный стук,
Ритмичный, словно сердца тук,
Тук-тук, тук – тук, тук – тук…,
Как метронома мерный звук.
И тянет за собой ногу,
Почти, что выгнувшись в дугу,
Буксует нитками в снегу.
 
 
Планету всю метет пороша,
Мир не плохой и ни хороший,
Он просто чист в убранстве пуст,
Слетела маска злобных уст,
Смеющихся над ней,
Разорваны их рты!
Пал в своей славе лицедей,
В след, мимы,
Копии людей пошли за ним.
 
 
Стих бесноватый дикий смех
Былых чудачеств и утех.
И мир испуганно притих,
Взяла его кручина,
Взгрустнул, уныл, безлико сник,
И тело сбросивший старик,
На одре смертном с ним расставшись,
Не обрядился в новый лик.
Ушел, оставив этот мир,
Тот, кто недавно был Кумир!
 
 
Месть Матери всегда,
Страшна и очень беспощадна,
И этим женщина отрадна,
И этим женщина ценна,
И этим, святостью полна,
Сумеет зло вернуть сполна.
 
 
Разыщет сына своего,
Сама дорогу ему выбьет,
Тропу протопчет и пробьет,
Ту, что к порогу приведет Его,
К порогу дома своего.
 
 
Зима плела и вышивала
Земли атласное одеяло.
Мело – мело, белым – бело…
В особый переплет жаккарда
Все нити разом заплело,
И серебро к ногам бросала,
Кидала пух в земли чело.
 
 
Холст простегала в мелкий шаг,
Мережку повела в овраг,
Как батог для врагов тянула,
Потом сквозь поле на леса
Плеть положила волоса,
Все распустила, растрепала,
Хвостом махать не успевала.
 
 
Дорога тропами вилась,
Игла утаптывала бязь.
Ходила вдоль и поперек,
В диагональ,
Наискосок проложен стежки шаг,
И, вновь петляющий зигзаг.
 
 
Накатом бисерным лег кант,
Оплел ажурно диамант
Мерцающий в снегу,
Теперь он в вышитом кругу,
Хрустальным озером застыл,
Флаконом хрупкого стекла,
Но, жизнь внутри еще текла.
 
 
И густо выстлался над ним
Холодный и туманный пар,
В трико затянутый фигляр
На сцену вышел пантомим,
Миниатюрами пленим.
 
 
Молчаньем скованы уста,
Иглой хирурга неспроста,
Зима стянула порванные рты,
Ланцетовидные видны швы.
 
 
Теперь в плену у немоты
Зашитый узловато рот,
Ни возгласа, ни хрипоты не издает.
Молчит и дни, и ночи напролет,
В нем только мимика поет.
 
 
Пластично изгибая тело,
Фигляром гибкость овладела.
Туман над ним, туман под ним,
Раскинул пелену.
Хмарь, дымка, пустота…,
Он раб у этого холста,
До той поры, пока душа пуста,
Пока Зима не отпустила его с холста.
 
 
Нет, не скорби и не жалей
Своей земли последних дней.
Пусть умирает старый мир,
Он тих и вял, ослаблен, стих,
Постигнув тайны бытия,
На одре смерти лег, и сник,
Весь исхудал, торчит кадык,
Скукожился, совсем притих,
Стал жалок выдохшийся лик.
Он, выживший из сил старик,
Свой опыт жизненный остриг,
Слил с проводов иссякший ток,
Скрижалей пройденных виток,
Смотав путь жизненный в моток,
Собрал пожитков в узелок,
С собой в путь долгий поволок
Лиловый лотос
На закате случайно сбросивший цветок.
Утихла жизни кутерьма,
Пришел Мороз, и с ним Зима.
 
 
Сей сон цветка холодным был,
Он по страницам жизни выл.
Подобно волку на горе,
Холодной ночью при луне,
По форме вытянув хребет,
Встряхнул загривка седину,
Сглотнув обильную слюну,
Тянул плач смерти в глубину
Взяв в собеседницы луну.
 
 
Листал с тоской прожитый путь,
Что не убавить, ни отнять,
И некого винить, пенять…,
Но, память жжет, не поменять,
Сил нет совсем, иссяк,
Хватило б песню отстоять,
Последним мигом просиять,
И, все, что было – потерять,
Приняв итог, уйти в чертог
Иных просторов и миров,
Где дух без плоти и оков
Парит в пучине облаков
Среди галактик и комет
На протяженье долгих лет.
Смотрел в последний раз, вздыхал:
«Устал, устал…, я жить устал…».
 
 
Мир угасал, как бабье лето сентября,
Как ремесло изжившее себя.
Да, он устал, и сбросил цвет
В пучину, бездну долгих лет,
Как будто с плеч стряхнул жакет.
 
 
Окончено! Закрыт сюжет!
Снег шел и шел густой,
Звучала панихида с небес,
Несла на веси эту весть:
Что на закате был итог,
И лотос сбросивший цветок,
Навеки погребен,
Что бренный мир покинув он,
Погружен в одинокий сон,
И от того, метут снега,
Бушует черная пурга, скорбит,
Ведь сердце женское разбитое болит.
 
 
И снег, как будто порох белый,
Взорвался бросив в небо стрелы,
Они, осыпавшись с небес,
Упали в чистый зимний лес.
О тех уколов, всё стонало,
Земля ходила ходуном, дрожала.
 
 
И вот, на длинном черенке,
Оставшемся торчать из вод,
Бутон сиреневый дрожит
И новых листьев бухнет плод,
Как выползень из чешуи
Переодевшейся змеи.
 
 
Мир новый ярок, свеж и смел,
Он чистый, словно белый мел.
Укрылась ватманом земля,
Мир начинается – с меня!
 
 
На поле белом, словно кровь из лона
Лежали листья старого цветка,
Застывшие навек глубоким сном,
А рядом, ярким росчерком сирени
Зрел фиолетовый бутон!
Он лепестки лиловые раскрыл,
И свет златой на мир пролил,
Украсив путь в чертог спасенья,
Пришло Святое Воскресенье!
Мир обозначен новой датой,
Назад дорога заперта,
Все, от креста и до креста.
Пришел на землю Новый Крест.
 
 
И, словно кольцами железного байдана
Подернулся нагорный склон.
В кольчуге рыцарских доспехов
Теперь вовек окутан он.
Шлем нахлобучил на макушку,
В забрало глаз один глядит,
И с высоты вершины горной
Зимы обитель сторожит.
Копье по боку, наготове,
Стальной руды его оклад,
Стрела начищена златая,
Так, что погибнет любой гад.
Зима, на теплую одежку,
Ему на грудь приткнула брошку,
В ней словно в дорогой оправе,
Огнем большой рубин пылает,
Горит, сердечный самоцвет,
До жара пламени нагрет.
Горою богатырь идет,
И войско за собой ведет,
Шагами землю сотрясает,
Зима дорогу ему ткет,
И сразу под ноги бросает.
С горою рядом, сшит тулупчик,
Тепло в нем спрятан мальчик – чукча.
Бежит, ногами поспешает,
Да, разве ж кто им помешает?
Спокойно ей, лишь чуть вздыхает,
Плетет сугробы, вышивает,
Мотив нехитрый затянула
Тихонечко себе под нос,
Мурчит, мяучит  словно кошка,
Что спрятала под лапой нос,
Крещенский чувствуя Мороз.
 
 
Стада оленей волокли в повозках белые яранги,
Полозья нарт впивались в снег,
Тянули тяжкие вязанки,
Качались сани на волне изогнутой дуги,
Как будто плыли по теченью
Реки могучей – челноки.
Копыта семенили бег,
Мелькала плеть и сыпал снег.
 
 
Рога оленей зацепили кусочки ватного жабо,
И выдрав клочья облаков, порвали небо,
Пролился цвет в прорехи те,
Все засияло в темноте
Волной безумной перелива света.
И новый мир весь засиял,
Мгновением окрашен стал
В чарующие всполохи рассвета.
Звезда одна поднялась ввысь,
Светанье!
Даже днем теперь – денницей,
И вспыхнула раскинув в небосвод
Лучистые дисперсии зарницы.
День 1 от рождения Мороза – настал!