Текст книги "Сначала было Слово. Благословленному"

Разбужу вулканы

Разложила мольберта треногу,

Выставленный на дорогу,

Оглядевшись вокруг, думать стал,

Не сказать, что от жизни устал,

Есть ещё в коробах сих запал,

Запасался годами,

И теперь открывал сундучки,

Всё разложено смело:

Палитра пастельного мела,

Кисти, карандаши, краски…

Мастихины взяла и палитру,

Представляя надуманный образ

Цветов ярких смешала нехитро,

Красок невских, густых,

Как из образов стих,

Концентрация слов вбита в строфы,

Каждый слог в них звенит,

Жжет, пылает, горит,

Ярким солнцем поднявшись в ЗЕНИТ!

Сквозь призму объектива глаза,

Луч лег на землю яркий,

И сразу,

В контуре опала, огнем планета запылала,

Стала жаркой,

Коричневый налёт, как кофе с кофеварки,

Рисунок пены в чашу льет,

И, белый холст обрел хребты,

Горные гряды.

Появились в картине вулканы,

На подрамнике лен в стае огненных птиц.

Крылья вскинули разом над миром,

Запорхали огнем колесниц.

Кружевницы плету словно петли с крючка,

И Жар – птиц выпускает на волю рука.

Взмах крыла без границ,

Жар пера, из зарниц,

Бег по небу, как будто по полю

Отпустила гнедого на волю.

В открывшийся фрактал

Огнем пылал опал,

Раскаленная смола,

Янтарным выстрелом плыла

Облакам из пепла ветер несёт,

Испела всё!

Испепелила, извела, дотла сожгла…

Моя Жар – птица ожила!

Я вяжу полотно,

Красок, слов мастерство, – куделится…

Хоть оно и чудное,

Накидом из фраз, мастер точит алмаз,

И плетет кружевница на тканном холсте,

Кистью тонкой, подобно игле,

Гладь ниток мулине.

Синтетический блеск,

У фантазии всплеск, перемычки…

Но, слетают узором с моих рукавиц,

Словно искры, горящие птички,

О чиркаш Акаши,

Эфирных пространств зажигаются спички!

Полотна волшебство,

У картины живой,

Замелькали этюдами вспышки,

В перелёте границ, переплете страниц,

Моей полыхающей книжки,

Брошенная в огонь – мной,

Она стала живой!

Куркумою окрашены перья

Охрой мелких частиц,

Дробленных в старой ступе чечевиц,

Кистью беличьей – огненной Векши,

Чей волос рыжий в перемычке,

Полыхают костры словно порох

С поднесенной к нему серной спички.

Воспылала красивая лава,

Выплавленная из сплава

Распустившихся медуниц,

Фиолетовых тысячи лиц – цветониц,

Расцветали и падали ниц в русло Леты,

Запекались огнем самоцветы на углях костра,

Я его развела у солдатской печи, греться…

Птицы мои, слетелись ко мне спеться,

Перепела всех, пере-пила, пере-кипела…

Стаканом кипятка согрета до нутра,

До слез горячих с ночи до утра,

Я полотно пишу,

Кисть отогреть, – дышу.

Потоком лавы смешаны тона,

На бабью осень шанс последний дан,

И юбкой клеш раскинут по горам

Зигзагом отороченный волан,

Словив искры блесну – волну изволновал.

Потрескалась вся кракелюром ткань,

В раскинутых полах пылает медь,

Кокеткой вышла, приподняв подол к бедру,

Давай гореть!

Гори, да полыхай!

Оборками гуляя по хребту,

Пропитанный насквозь костюмный лен,

Меняя всю причудливость тонов огня,

Как пламя в топке моей печи,

На горящих дощечках меняет цвет,

И в пламени огня,

Картин особенный сюжет, листаю я.

На сцене огненной идет по акту – драма,

Я – гений, режиссер, веду программу!

После– желательно, после -довательно,

Так, как играют гамму,

На авансцену, выпускаю даму!

Шагами, словами, жестами,

Заученными ролями,

Пламенными чувствами,

Стреляя глазами – углями,

Навстречу диве, – он!

Оранжевый от хны осенний клен,

Конечно по сюжету он влюблен!

Фантазия художника легка,

Воздушен мыслей газ,

Горячим пеплом,

Силой пыхнул в облака из недр души,

Попробуй теперь пламя затуши!

Взмах рук в порыве вдохновенья,

Способен в вечность заключить

Сознаньем промелькнувшие мгновенья.

Так и сейчас, душа творца горит,

Летает слог, и тексту в унисон,

Мистерии творит!

Ах, как красиво чиркнула рука!

Резка!

Не кисть, а меч!

Летела голова с плеча,

Молись, чтоб в землю лечь.

Потрескалась гора от страстных чувств,

В разрыве полымя,

Разбужен, зло фырчит вулкан,

Проснулась, и в озноб – дрожит земля,

Огненные моря, её охватили вкруг,

Горит…,

Цветное масло на себя вобрав,

Плюётся рыжей пеной Уайт спирит.

И жирная луна кровавым салом,

На землю полила вулкана лаву,

Который отразился в ней

Пылающим янтарным минералом.

И друг за другом, в жерлах топок,

Физалис раскрывал свои коробки,

Так горы разом сняли шапки,

И оголили лысые головки.

Оркестр играл!

Играл неистово, так, как огонь пылал!

Играйте под смычками скрипки,

На высших обертонах дней,

Я вместо струн вам натянула,

Хвосты отловленных чертей.

Лилась калины кровь манящей славы,

Которой пожелала дочь от мамы,

И звезды падали в лимонные дорожки,

Летели шикая, горели головешки,

Роился искро улей актрис киношных,

Они обшаркали пурпурную дорожку

На пляж жемчужный, что в ночи манил.

О пирс порезался акрил,

И вскрылись пузыри бордовым,

Ах, Боже мой, ах, Боже мой!

Зачем же вы зарезали корову?

Пульсируя теперь волна толкалась,

Чернил у моря больше не осталось,

Перо чернильное сломалось.

Не перекрыть ему потоков алых,

Которые ударили в прибой.

Заплакал стоном жалобным гобой,

И прокаленным, как железо жалом,

От искр летящих пламя раздувал,

Катальп позолоченный охрой,

Сердца разбитые бросал,

Направо и налево перо сердечное летело,

И голос чей то получивший шок,

Вкрадчиво шептал:

– В магическом лесу, все будет хорошо!

И те, кому любви хотелось сильно,

С мешками за листвой к нему плелись,

И, надевали маски,

Способные сокрыть приливы краски к щекам.

Порхали путинки по свежим колодяжкам,

Под ход которых скрылась кладовая

Великой тайны их.

И утопая в переполненных бокалах,

Раскинулись по берегу шалманы,

Как люльки выстроили ряд мангалы,

Люлячат баб…

Крутилась мясорубка поршневая – Касли,

Луна на небе всю себя умаслив, смотрела вниз,

А там, катала скалка сочни,

Вдыхая пьяный воздух Сочи,

Слюну глотал, кто жрать хотел по волчьи.

Цветным узором полимерной глины,

Разбрызганы на стол плоды рябины,

Казан давно водой кипит,

Скрывает пар печальные напевы плача,

Ножом разделочным снимается удача с чела.

Ну, да, да -да…

Какая то настала ерунда,

Скрипит нога и голова не варит,

Скребутся крысы жирные в амбаре,

И волос дыбится, как ноги кабаре,

Где в спертом запахе амбре,

Крутили бублики на пальцах,

Рассыпалось пшено под ноги их…

Но, бурный вечер стих.

У берега дремал хмельной бродяжка,

Костришко шаял, мидии варил,

Ошпаренный рапан кипя слюнною,

Клеймил крепленным словом барские устои,

Но, всё ж, покинул Фибоначчи,

И раковину – дом, освободил.

Пес рядом беспризорный ошивался,

Что мочи было блох в хвосте давил,

Прохожим зубы свои скалил,

Загрызть грозил.

Там рыба «ТУПА» ртом хватала воздух,

Ох, как же было ей дышать не просто,

Поджаренная до румянца коксом,

Пускала паровозики в откос,

Бурлила маслом выдувая слюни,

Кот, вместо лески – рыбу ногтем улил,

Как Васька, тот, что слушает, да жрет.

На фонари ночные в стекле мата,

Мотыль, упитанно – мохнатый,

Крылом махал каштанового пледа,

Огнёвка плавилась,

Соленою казалась им победа,

Пить хотелось, горели трубы!

Хватали жадно пену пива – губы…

Лоснилось жиром тело,

А, вот душе чего то не хватало,

Душа болела, как душа болела!

Кололо сердце,

Псу – по человечьи,

А людям – по собачьи.

Горело все!

И был тот цвет красивый,

Рубин волос взъерошенной осины,

Что вся сгорая от стыда – дрожит.

Как вспомнит, что повесила Иуду,

Что грех ее давно открылся люду,

Трясется у дорожного креста.

Распутье, да беда…

На все четыре стороны иди…,

Но где узнать куда?

Похмелье…,

Словно после дикой пьянки,

Давно уже наскучили гулянки,

И все не так уж больно вроде, больше «по»

Сидишь на «точке»,

Как цветок в кашпо -Ядренна горечь!

Cachucha в тесной паре с Нага Морич, спелись,

Пылать хотели, но, не загорелись, тлели,

Огонь любви не зазвучал…

Колени моют волны, берег обмельчал,

Корабль разбитый в доску, нашел таки причал,

Пришвартовало, под ногами ползал,

Слюнявой пастью стопы целовал…

И жалился так больно пчело улей, до слез,

Лист желтый облетает у берез.

Кому-то все ж таки обрили бошку,

Облили йодом цвета «брюшко блошки»

Матрешку извлекают из матрешки.

Все оптом – четвертак,

Поштучно – трешка.

И густо смазав сковородку маслом

Блинов поминных,

Зал нарядился, словно ждал невесту:

Жемчужный гроб в проходе тесном

В убранстве страз дисперсию давал,

Переливаясь в гранях света,

Атласных простыней крахмал – сиял!

И словно при церковном доме,

Пюпитр на клиросе стоял с набором партитур.

Поднявшись из своей домины, под утро,

Она в окно смотрела взором мутным

Сквозь тюли полотно, да запотевшее стекло.

Гостей ждала, но видеть не хотела их.

В уме крутился чей-то грустный стих,

Давил на грудь,

Щемило мелодией тоскливой сердце,

И плакать сильно так хотелось,

Упала маска, и пропала смелость,

Остался страх небытия,

Забвенье.

Жизнь книгу словно не прочла, а проглотила,

Одно мгновенье, поминовение…

Никак сложить в уме не получалось,

Реальность, ту, что в двери постучалась,

И разом выбила из сил.

И ей казалось, что злорадствуя смеется,

Великий ГЕНИЙ, что над нею пошутил.

Еще не возраст,

Ведь еще совсем не возраст был,

Не ощутила лет своих,

А, он, убил!

Убил словами,

Он даже не запачкал рук о эту грязь,

Не обтирал ладоней чистых о гробовую бязь.

Дождь шел,

Наверно, кто то тоже с нею плакал,

Свою тоску покровом ночи прятал,

Печаль в настойке горечи топил,

И не тонула, хотя много пил.

В ногах стояли два вазона белых с цветами,

Их дети принесли на память маме.

– Маме – маме… —

В ушах звенело,

И в этом крике вся нутром слабела,

Задета за живое, побледнела,

Сошла с лица, мутится роговица…,

Закрыть глаза,

Пускай, как будто снится страшный сон,

Совпавший ненароком в унисон,

Границу перехода ищет он,

Там затаиться, спрятаться, укрыться…,

Увидеть выход, наутек пуститься,

Чтоб миновать внезапного ухода.

А дождь слезами капал,

Он на стекле окна росою стыл…

Безумно сильно ей хотелось,

Уйти не дожидаясь прощенья и прощанья,

Тоннелем арок, в белый зал венчанья,

И под цветами свезшихся с дуги,

Надеть вазоны словно сапоги,

И, белым мелом чиркнуть по дороге…

Ремарка!

Играла музыка, играла, резвилась…,

Казалось, жизнь ключом сначала, забилась.

Зажглось в груди все что таилось,

Все, что когда то не сбылось…

Мелькали руки над роялем

Девчонки с золотой косицей,

И в голубом виссоне неба, был,

Аккомпанемент отроковицы.

Безумно хотелось,

Тоннелем арок в зал венчанья,

Летящим пируэтом ловким,

Воздушной юбки раскрывая,

Заломы мелкой плиссировки.

Как гриб на превысокой ножке,

У одноногой танцовщицы,

Шопенка распахнула стропы,

Как будто все могло случиться.

Но…, выли сирены, мигалки..,

Порхала бабочкою юбка балерины,

И танцовщица убегая,

Трясла своим подолом длинным.

Кружился зонтик в озоне,

Нога в пуанте, как в вазоне,

Как стебель на высокой ножке

Согнулась в «па»,

И, в гроб цветок упал.

Шла медленно,

Не поднимались ноги, волоклись,

«Мечта» еще держала, и исчислялась в «га»

Но вечности тропа у ног лежала,

И, метр всего отмерила нога, второй, – другая.

Пошла…

Тихонько, не спеша, но, гордо!

Пиджак салатной точкой бил аккорды,

В конце тоннеля темного мелькал.

Актриса скрылась за кулисы без оваций,

И, занавес упал!

Был для нее окончен светский бал!

А, люди уходить не торопились,

Еды в тарелку каждый нагребал…,

Все лезло в горло, ком им не мешал,

Прекрасен, чист, и свеж банкетный зал,

Белым бело,

Лишь только далматинец капнул каждой чашке,

Чернильно темное пятно.

Ворона каркала истошно

Дотошно выученный текст,

Уже давно играть не модно,

Но фоном зазвучал оркестр…

Противно!

Все кончилось, и все уже не то,

Так хочется закутаться в пальто,

И пуговицы застегнуть на два Барто,

И обернуться бегством в детство,

Язык закинув на плечо…

Нет, ну, а «чо»?

Всем стало ясно:

Мир не так устроен…

Строенье вроде у него простое, но, не понять,

Хоть кто то бы сумел все разжевать,

В раскрытый рот сложить!

Заглоченые слюни – научат жить.

То вдруг притих горы высокой склон,

Вулкану кажется, что спит, и видит сон:

Раскрытой пастью губ – зияет рана,

Из челюсти клещами выдран зуб,

И кровоточит коренная яма.

Дымится, как» вагон в давильне тесной»

Слов не убрать из легендарной песни

Поэзии классического жанра,

Он плющит под своим огнивом склон.

Разорвана земля на пополам.

Харкает кровью кратер и ревет,

Нарывы вскрыты, требуха горит,

А женщина, ликует и поет,

Суд женским танцем, – жесткий аудит.

Сотрет дотла, боль вырвет из груди,

Вздымаются легко порхая рюши,

Любой каприз для взбалмошной души,

Когда обидою твое дыханье душит,

В борьбе за жизнь все средства хороши!

Так разрывается оков порочный круг

Друзей под маской, хитрых лже подруг.

Убиты словом, тем, что есть сначала,

И это слово зычно зазвучало!

Слова подобны камней павших в воду,

Кругами поплыли по небосводу.

Волнообразных импульсов полог

Перевернулся и окутал землю,

И каждый слышит теперь этот слог,

И, яблоки посыпались на землю.

Бах– бах – бабах…

Все! Отстрелялся горный Карабах.

Довольно, войны!

Теперь за не вернувшихся домой,

Подходит спрос,

Спрос за детей, что пущены в откос.

Закройте пасти, кто плевался в небо!

В такой простор, ну кто же доплюет?

Когда оно одно способно все повернуть наоборот.

И что плевком легло в его просторы,

В мутации, подобно метеорам, обратно упадет.

В дом каждый камень залетел с разлома,

Стекло дрожало под костяшкой пальца

Принесшего тайком дурную весть.

Река потоком раскаленной магмы

Всю покрывала весь,

Ла – Пальма вскрыла вены, ветвь сломала,

И разбросала пальцы по земле.

Так брошен вызов, снятою перчаткой,

Могучим, властным отпечатком – Сатане.

И богатырь прошедший через лаву,

Себе свой остров новый создавал,

И форму приобрел развал.

Дракон летал сиренево красивый,

Сверкал в прищуре глазом с лист осины,

Отжал его с осеннего куста.

Слеза немая так была густа,

Что выкатившись с глаз, уже не пала,

Застыла и не капала с лица.

Толста слеза, как платье халпи – бохо,

Сорваться можно в истеричный хохот,

С ума сойти…

Остановите землю на этом рубеже,

Тупик, и дальше бежать некуда уже.

Мосты сжигаю, как листву у рощи,

Кидаю фанты в желтые костры,

И жадно пламя облизнув бумагу,

Съедает следом эту бедолагу,

Лишь в цинковом ведре дымится лед,

Тот, что пытается заполнить небосвод

У ясных глаз.

Да жадно руки потирает тот,

Кто нахимичил, наморозил лед.

Его кораблик, синий – синий,

Повесил флаг побед,

И там, где пишется обманчивый сюжет

Кипит туманным диоксидом лед,

И углекислый газ съедает кислород…

Ревет, пускай, как никогда вулкан ревет!

По всей земле прокатится давильни каток,

И станет ценным воздуха глоток.

Огонь, что в старой о землянке песне,

Наружу вырвался из топки слишком тесной,

И машет крыльями,

Он горный буревестник!

Пар над жестянкой травяной

С водицей пресной,

Слезой соленой разбавляет вкус…

Какой то странный у любви есть привкус…

Не спрячешь в ус.

Горчит полынью выедая горло,

Хотя слезу уже давно утерла,

А все же колет больно иглой терна.

Любовь записанная в LOVE,

Вдруг потянулась лентой ровной,

И извиваясь телом поползла…

Нет, не лови ее, – грязна!

Предательски грязна,

Как черный пруд из лилий,

В котором цветам стебли подрубили.

Кидаю в пламя память

Стопой ненужных писем хранящих вехи,

Подобно Вию, закрываю веки свои на них,

И стук что учащал сердцебиенье, немного стих.

Стих…, в миноре угасает, тих, безмолвен стон.

Прощай!

Печаль прикроет стойкой пудры тон,

Рука сожмет припрятанный жетон,

Закрутится гусарская рулетка,

Смахнет со лба волнение салфетка…

Ну, время не тяни!

Гори давай!

Пылай дотла, до атомных крупиц,

Мне так от прошлого оборотиться проще,

Шипят окалины, искрятся, льются ниц,

Потоком горным, сотней кобылиц гнедых

Под цокот лошадиный их,

Несется колыханием огня

Мой танец страсти – жгучее фламенко,

Выскакивая прыгает в батман

Раскрытая по циркулю коленка,

Волан несется, раскрываясь от бедра,

Носок по кругу гонит роем тучи,

Разрывы молний, и горит земля

В расплавленных потоках хрусталя,

Дым с под земли, из под воды валит,

Такая страсть, что даже снег горит!

Горчит упавшей ягодой рябины в коньяк,

И настоявшейся, как сердце в боли,

До крика немоты слетевшей с уст,

В ночи напившись,

Пламенной луной скатившейся под куст,

И там остыв в овраге,

Скрутился козьей ножкою в бумаге,

К зубам прильнул…

Чудное курево, но, как лекарство роже,

Рубцует хохот порванного рта,

Снимает маску лжи,

Завороженные стоят толпой зеваки,

Но только рты попробуй развяжи —

Заблеют, понесут свои рога,

Заря отары гонит на луга,

Летает плети золотистый луч…

Там яблони цветут, трава пьянея хмеля,

Душистые стоят в полях стога,

Ручьи под солнцем ртутью серебрятся,

Там овцы отъедят свои бока…

И снова жизни цикл идет сначала,

Земля прекрасна, словно бабка отшептала.

Помолодела ликом, хороша,

Умытая с природного ковша,

Свежа!

Луной на месяц снова обновилась,

Сияет вся невестою на ложе.

Огонь вулкана выжег гнойники

С увядшей лягушиной кожи.

По всем просторам всполохом плыла,

Та осень бабья, что последнею была.

Как нить пролезла сквозь иголки ухо,

Листву к ногам всю сбросила старуха,

Стоит гола совсем,

К чертям стесненья!

Она сама, как тысячи чертей уже стояла в жерле,

Замотанная нитью фитиля в пропитке воска,

И ей казалось, вырваться не просто из пут

Охотничьей петли стянувшей руки,

И ноги утонувшие в смоле,

Но, выход все же был, хотя не просто,

Самой гореть!

Гореть осиной алой в бабью осень,

Пылать там, где среди зеленых сосен,

Постель расправил угловой диван,

Поправил изголовника подушку,

В объятья ждет давно свою подружку,

Печь растопил, слегка поправил вьюшку,

Винца из диких ягод настоял…

Прилив хмельной волной воспоминаний

Сначала круг большой, потом поменьше диск,

Его волнует, будто бы во сне,

Как он любовью первою охвачен,

Разбрызгал ягод сок на простыне.

Теперь же!

Боже мой, созрела вишня!

Им встреча выпала опять, ну, так уж вышло!

И, ночь любви – огнем в закрытой спальне,

Жаровня пышет сталью в наковальне,

Скрипит слегка расшатанный диван,

Качается и держится в застенок,

Не рухнуть бы, так он страсти пьян…

И шашкой в дамках, бархатным сезоном,

По золотым усыпанным газонам

С поднятой гордо головой идет.

Дорогой женскою, от осени в озиму,

Сквозь месяцы, подобно пилигриму,

И по весне, лишь воды отойдут,

На свеже выжженной земле,

Совсем на голой целине.

Побегами ее плоды пойдут.

Можно было конечно еще подождать,

Может быть бы еще запостила,

Погрустила, как дождь в сентябре,

Свои слезы рекою пустила,

Да, и грусть по реке, по теченью,

В узелок завязав отпустила…

Но, увы, никого я не жду,

Повторяю себе, – не простила.

Под пудовым замком сердца клеть,

Разве кто то захочет пуд соли той в снедь?

И поэтому, мне ль, одинокой скорбеть,

Слезы лить по тому, кто хотел погубить,

И того, кого птицею ввысь отпустила?

Жгу костры у вулканов,

Гореть, так гореть!

Это колокол мой – раскаленная медь!

Так пылает огонь в жерле доменных топок,

Закаляется сталь растворенная в лаву,

Чтоб с поверхности быта всю нечисть стереть,

И воспеть моему Богу – Славу!

И звенит чистым стоном церковная медь,

Это колокол мой захотел песни петь!

Женщина огня

Нет– нет…,

Я не буду молчать!

Надо обязательно говорить, продолжать беседу.

Пусть между нами идет добро, сила, ум,

Звучат стихи, песни, сказки…

Крепкая дружба свяжет нас…,

Но, если ты захочешь подойти ближе,

Будь осторожен!

Я– женщина огня!

Мое сердце– огонь!

Моя любовь– языки пламени!

Этот огонь может быть тихим,

Теплым, еле заметным,

Исчезающим до искорки…,

И, мгновенно воспламеняющийся!

В огне любви горят все,

Кто-то дольше горит – тлеет,

В холода не согреться,

Кто-то ярче горит,

Полыхает влюблённое сердце!

Такой вот странный выбор у меня:

Любовь – во имя жизни огня,

Или жизнь огня – во имя любви!

Я – женщина огня – твоя любовь!

Разве ты не узнал меня?

Жар огня уже коснулся твоего сердца,

И кровь быстрей побежала по венам.

Люби меня– женщину огня!

Гори в пламени моей любви!

Береги этот огонь, он в твоих руках,

Пока он с тобой, ты жив!

Джудари – мифическая гора спасения Пакистана

Ее жизненный путь имел много дорог

Витиеватых, как горные тропы.

И по скалам отвесным ходила Джудари

Без надежды на крепкие стропы.

Лишь на свой чуткий нюх,

На прозорливый глаз,

Изворотливый ум, он от гибели спас

Древний род гордых птиц,

Что попрятали гнезда в меху рукавиц

Снежных горных вершин.

И там в рыхлом клубке, словно руки в тепле

Птица горная прятала кладку,

Утепляла ту варежку нитями трав,

Их ажуром вплетала в обвязку.

Зелень свилась узлом маскирующим дом,

Для чужих,

Он был словно большой книги том,

Не открыть ни прочесть, не понять…

А внутри, Боже мой!

Весь вселенский простор,

Дом уютен и свеж, как дыхание гор,

Из цветов ароматных вбит в стены узор,

И на волю манит Джударей.

На вселенский ковер

Где рассаду лугов пересыпала сумка пастушья,

Что с собой к ней носил,

Тем теперь и цветет

Святой склон у горы Джудари.

– Джудари – Джудари, Джударята мои! —

Детей кличет своих Джудари.

И на зов своей матери, прыгая с гор,

Вылетают птенцы из гнезда.

В крыльях неба глоток, облаками в восток,

Клинья сбились в огромные стаи.

Закурлычут они новой жизни виток,

Своим криком тот склон украшая.

Эхо носит у гор поднимая с земли,

Звонкий крик:

– Джудари – Джудари!