Текст книги "БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН"

5

Протесты штаба остались без результата. Наполеон доверчиво и неуклонно действовал «по Владычину».

«Наполеон обработан. Надо сойтись с первыми людьми империи», – подумал Роман и настойчиво пытался сдружиться с соратниками Наполеона.

Весельчак Ней быстрее и охотнее других раскрыл Роману объятия – и не фигурально, так неистов был его восторг перед тактическим даром Владычина.

Жизнь Франции пошла новыми путями, такими неожиданными и странными, что порой немного пугала даже самого Наполеона, того Наполеона, который бесстрашно смотрел в глаза сорока векам, засевшим на популярных египетских пирамидах [2]2
  Бытует мнение, что двадцатидевятилетний генерал Наполеон Бонапарт перед стычкой близ Каира 20 июля 1798 г. предупредил солдат: «Сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!» Ан, оказывается, дело было не совсем так. Они, все сорок, засели там, смотрят, а Наполеон как выйдет вперед, как им навстречу бесстрашно в глаза, в свою очередь, глянет!.. Так сказать, состязание в гляделки между корсиканским чудовищем и сорока веками.
  Если это пародия, читателю предлагается самостоятельно догадаться на кого.
  А что «обработанный» героем Наполеон начал «немного пугаться», так это типичный пародийный прием снижения. И хоть авторы и утверждают, что он был тот самый, что под Каиром, – они шутят. Не совсем тот: в полтора раза старше и изрядно потрепанный.


[Закрыть]…

История, эта хитрая и бесчувственная дура, была побеждена при Ватерлоо. Роман швырнул ее на колени. И теперь он полновластно и уверенно правил Францией. Ведь его покровителем и учеником был один из самых понятливых и способных людей эпохи – Наполеон I Бонапарт.

«Маленький капрал» захлебывался от восторга. Блестящая победа, гениальный министр, грандиозные перспективы – разве этого недостаточно?

Наполеон помолодел, оживился, он жаждал работы, и в ней не было недостатка. Князь Ватерлоо был совершенно неистощим на проекты. В Париж летели десятки курьеров… Роман требовал выслать ему специалистов-металлистов, и заводы Крезо были лишены всех своих мастеров по приказу Владычина. Парижские химики вызваны были в Намюр, где Владычин поставил производство динамита; мелкие части всего револьверного заказа были рассованы по заводам Маастрихта, Льежа и Намюра.

Император ускакал в Париж, где общий подъем и ликование достигли крайних пределов. Он был занят армейскими резервами, обучение их велось форсированно.

Армия в шестьдесят тысяч под общим командованием Нея продолжала занимать бельгийский промышленный район.

Коалиция держав против Наполеона, потрясенная новым успехом узурпатора, не отказывалась все же от мысли отнять у него то, что ему удалось создать вновь. В Ганновере происходили перегруппировки союзных армий. Соединенное командование под общим руководством героя Лейпцига, князя Шварценберга, удивлялось бездеятельности Наполеона, и к концу августа союзники начали наступательное движение.

Под Аахеном сводная русско-австрийская армия, предводительствуемая Блюхером, встретила сильнейшие укрепления и убийственный артиллерийский огонь, отвечать на который не было технических средств. Роман предвидел наступление и прежде всего озаботился созданием небольшого парка Макленовских пушечек [3]3
  В середине XIX в., изводясь мыслью, где угодно, а все-таки допечь укрывавшегося супостата, герцог Мекленбург-Стрелицкий изобрел гладкоствольную мортиру весом в один пуд, перемещаемую во вьюке или, без затей, на солдатском горбу. Военное ведомство Николая I использовало изобретение против горцев Шамиля. По солдатскому обычаю выражаться покороче, пушка прослыла «макленом», а потом у гг. преподавателей в артшколах – «Макленовской». Первая стальная пушка в России, сталь варить у нас не умели, и болванки для «макленов» покупали в Пруссии у Круппа. Вряд ли хоть кто-то, кто страдал от огня «макленов» или таскал их на себе по горам, знал слово «грациозный», так что это определение целиком на совести авторов.


[Закрыть], и союзникам пришлось на первых же порах познакомиться с невиданными доселе гранатами, любезно присылаемыми в их ряды этой грациозной артиллерией. Кроме того, Роман озаботился постройкой минометов окопного типа; их примитивные бомбы серьезно угощали нападавших. Окопная оборона с ружьями старого образца была облегчена возведением проволочных заграждений.

* * *

В октябре император прибыл с резервами в Бельгию, и Владычин произвел вооружение шестидесятитысячной армии револьверами, в конструкцию которых он внес некоторое изменение (у браунинга, подобно маузеру, прицеплялось деревянное ложе и ствол был удлинен).

Однажды за завтраком, после маневров, император спросил Владычина, не может ли Роман переехать теперь в Париж.

– Охотно, ваше величество, тем более что мне как облеченному вашим доверием надо провести в жизнь ряд мероприятий.

– Я так и думал, – благодушно кивнул Бонапарт, – я уже распорядился о помещении для вас, князь… Пале-Рояль!

* * *

Пале-Рояль!

…Урал. Екатеринбург.

Извозчик в кафтане с гофрированным задом нестерпимо потел на козлах.

– Где у вас можно остановиться? – спрашивает Роман,

– В «Полу-рояль» доведется… Способно будет Но «способно» не было. «Пале-Рояль» оказался грязной провинциальной гостиницей с клопами скверной кухней и весьма примитивными «удобствами» Пале-Рояль!

Екатеринбург – Париж. Извозчик – Император.

* * *

Рустан в дверях:

– Лошади готовы, ваше величество.

– Верховые?

– Так точно, ваше величество!…

– М-м… Подай карету, Рустан!

Индейка, страсбургский пирог, бутылка рейнвейна, фрукты, салат. Масседуан [4]4
  Масседуан – произвольная смесь, чаще всего из зелени, овощей или фруктов. Название пущено в ход французскими кулинарами под конец XVIII в. Образовано от слова «Македония» в разуменье, что держава Александра Македонского представляла собой причудливую смесь племен и народов. Вообще-то пишется через одно «с», но с двумя смотрится если не вдвое аппетитней, то вдвое иностранней.


[Закрыть] – легкий завтрак, слишком тяжелый, однако, для верховой езды.

В пути Роман болтал с Наполеоном относительно императорской диеты. Ему удалось напугать мнительного Бонапарта раком желудка, и тот торжественно обещал не злоупотреблять бесцеремонным обращением с меню, вроде порции потрохов по-кайеннски после мороженого.

Приехали.

Император с восторгом смотрел на упражнения и стрельбища на полигонах.

И Роман слышал, как воинственный корсиканец бормотал в увлечении:

– Весь мир! Весь мир! Весь мир!

С такими средствами Наполеон решился вести зимнюю кампанию; к декабрю 1815 года он уже был в Берлине и расквартировал армию в Бранденбурга и Саксонии; ряд последовательных поражений, понесенных союзниками, обеспечивал спокойную зимовку. Западные княжества и государства без сопротивления присоединились к Франции. Массена, вновь примкнувший к императору, очистил Бельгию и Нидерланды; таким образом вся северо-западная Европа очутилась в руках Наполеона.

* * *

Париж праздновал падение Берлина.

Император отсутствовал, и, может быть, поэтому особенно хорошо прошел этот день…

Париж был весел, приветлив. Париж, привыкший к удачам своего деспота, – ошеломлен.

Так скоро, так легко!…

Ничто, казалось, не могло затмить славы Ватерлоо… и, однако, эта бескровная, нетрудная победа радовала и пьянила.

Париж был на улице… Он плясал, пел, дрался, сквернословил… Он двигался, этот прекрасный сумбурный город… Он жил, он цвел…

Сквозь тесные прорезы улиц, сквозь щели переулков выбирался он на площади и здесь распластывался…

Безумствовала музыка, неистовствовали крики и песни…

Уличные торговки обогащались, выкликая: «Пирожки „Берлин“! „Берлин“ с мясом! Хватайте, глотайте, пока Бонапарт не слопал! Жрите, берите за здоровье Наполеона! Горячий „Берлин“! Здесь! Здесь!»

Девочки с бульваров, дешевые куртизанки Монмартра – на сегодня изобрели новый искус… Они поднимали свои юбки выше, чем это могло бы пройти незамеченным, они показывали свои ножки и шептали:

– Взгляни, душка, на мне чулки из Берлина!… На мне панталоны из Берлина!…

7

У Талейрана банкет по случаю падения Берлина.

У Талейрана сегодня избраннейшее общество.

Государственные деятели, крупные финансисты, прелестные дамы.

Император отсутствует, и, может быть, банкет пройдет хорошо.

Дамы так не любят… Нет, нет… Так стесняются императора… Он холоден и циничен… И больно щиплется и смотрит в декольте.

Государственные деятели так не любят… Нет, нет… Так благоговеют перед императором, что им не до веселья…

Финансисты так…

* * *

– А где же, где же?…

– Этот… «князь» заставляет себя ждать. Как, однако, любезный Фуше, сказывается происхождение… Дворянин никогда бы…

– Да, да, дворянин…

– Приехать последним… На час позже обозначенного!… Для этого надо быть по крайней мере императором…

– Что ж, князь сейчас что-то вроде наместника императора в Париже… Ему можно… ха-ха

– Выскочка! – пробормотал Талейран и вздрогнул…

– Князь Ватерлоо! – доложил лакей, и через секунду на пороге появился долгожданный гость, таинственный, знаменитый и уже ненавидимый князь Ватерлоо, министр, ученый и выскочка…

* * *

Когда кончились представления и поклоны, Роман сел в стороне.

Хрупкое кресло которого-то Людовика жалобно под ним скрипнуло.

«Я никогда не доверял этим „каторзам" [5]5
  От фр. «quatorze» – «четырнадцать», вычурная резная мебель в стиле Людовика XIV, не обученная выдерживать обвалы семипудовых задов и грубое обращение.


[Закрыть]», – подумал Роман и улыбнулся.

К нему подошел Фуше.

– Ваша светлость! Я необычайно рад, что наконец познакомился с вами… Я столько о вас слышал… Ваши проекты… Ваши предприятия…

– О, вы слишком любезны, господин министр…

– Уверяю вас… Кстати, князь, не имеете ли вы каких-либо сведений от императора?

– Я имел сегодня депешу от его величества. Он поздравляет меня с победой и…

– Может быть, князь, вы разрешите мне взглянуть… конечно, если это не секрет…

– Пожалуйста! – недоумевающе сказал Роман.

Он протянул Фуше депешу.

«Министр полиции, – подумал он. – Профессиональные замашки!… Напрасно я дал ему депешу…»

Фуше читал: «Сердечно поздравляю вас, князь, с победой… Берлин взят. Благодарю за ваш план – он безукоризнен… Что слышно в Париже? Желаю вам здоровья и счастья… Жму руку… Наполеон».

Фуше передернуло.

Он не получил от императора поздравительной депеши. Неужели и Талейран тоже?… Это надо выяснить.

– Благодарю вас, князь, – возвратил Фуше депешу, – император очень к вам благоволит!… Лишь к немногим из своих сотрудников он так относится.

– Я счастлив, господин министр, что попал в число этих избранников… надеюсь, что и вы…

– Нет, к сожалению, нет, князь… Император иногда ошибается и расточает свое внимание людям недостойным, в то время как истинные его друзья остаются в тени, – сказал Фуше, подчеркивая каждое слово,

Роман промолчал. У него, оказывается, есть враги в Париже… Так… Это забавно! Необходимо быть настороже.

Лакей доложил о ком-то.

Роман не расслышал и обернулся. Он видел, как лицо Фуше выразило крайнее удивление.

Дама в белом отдавала обществу общий поклон.

Опершись на руку сопровождавшего ее мужчины, она пошла по залу. Была она худощава, стройна, необыкновенно изящна, темные ее глаза смотрели ясно и умно.

– Кто это? – спросил Роман.

– Это мадам Рекамье [6]6
  Жанну-Франсуазу-Жюли-Аделаиду Рекамье (1777 – 1849) только наши три автора величают Жюльеной. Все, кто удостаивался ее доверительности, называли ее Жюли. Была выдана замуж в шестнадцать лет, зато потом никому из всеевропейского множества воздыхателей никакими силами так и не удалось завоевать сердце знаменитой красавицы (в том числе и Наполеону; его переданное через третьих лиц капральской прямоты предложение было отвергнуто; в отместку он распорядился разорить законного супруга Жюли, а непокорную выслал из Франции), – эту славу история за ней закрепила.
  Так что, даря своего героя любовью мадам Рекамье, авторы потворствуют ему сверх всякой меры, ни у кого не должно быть ни малейших сомнений на этот счет.


[Закрыть] и художник Давид, – сказал Фуше и прибавил: – Ее никак нельзя было ждать сегодня… После ее конфликта с императором она совершенно игнорирует правительственные балы и банкеты. Ее можно видеть лишь в ее собственном салоне… и вдруг – сегодня!… Странно, очень странно… Вам удивительно везет, князь!…

– Могу ли я быть ей представлен, господин министр?

– Конечно, князь. Я даже думаю, что она здесь лишь для того, чтобы видеть знаменитого князя Ватерлоо!… Любопытство – женский порок, – сказал Фуше с иронией.

– Итак, господин министр… – оборвал Роман.

– Я вас представлю, князь…

Они пошли.

8

Наполеон на фронтах, Роман в Париже, оба до бешенства, до изнеможения работали, работали, работали…

Англия не решалась напасть на Бонапарта; армия, потрепанная в Бельгии и возвратившаяся без полководца, была пополнена и отправлена в Испанию и Португалию, в надежде оттуда повторить удачную кампанию 1809 года…

Наполеон, разместив широкую линию гарнизонов по Восточной границе завоеванных областей, в феврале 1816 года, не задерживаясь перед сильно укрепленной Прагой, пошел прямо на Вену, и в марте, во дворце, где меньше года назад происходил конгресс, он под громовые крики и салют гвардии провозгласил своего пятилетнего сына императором Германии и Австрии.

В Шенбрунне Наполеон имел свидание с Марией Луизой, он поссорился с ней, и эта бесчувственная и тупая женщина, покинутая всеми, переехала в один из богемских монастырей, где и умерла в начале мая.

Ее отец, низложенный император Франц, бежал в Турцию, намереваясь впоследствии перебраться в союзную Россию, но переменившиеся обстоятельства так и не позволили ему последовать этому намерению, и он закончил бездарное существование на берегу Босфора.

Меттерних успел улизнуть в Петербург и там распинался перед русским двором, козыряя сожженной Москвой и побуждая Александра выступить против Наполеона.

* * *

Наполеон на фронтах, Роман в Париже…

Наполеон назначил Романа генерал-инженером великой армии.

Роман привлек к сотрудничеству академию и создал ряд научных и промышленных съездов.

Первый съезд.

9

Надо сознаться, он не был блестящим. Роман устал, изнемог, отчаялся… Он надорвал горло, убедительность его жестов достигла апогея, он метался по кафедре, размахивая руками, и слова со взволнованной быстротой, обжигая губы, вырывались из его рта и гасли в холодном молчании зала, переполненного представителями научной и промышленной Франции. Он застывал в твердой и основательной позе, каждое слово чеканил, каждую фразу подчеркивал, но и эти старания были впустую. Холодное молчание зала – оно подступало к кафедре ближе и ближе с каждой минутой. Еще немного – оно захлестнет Романа.

«Черт побери! Как глупо: мне приходится быть на амплуа Коперника перед этим техническим синедрионом», – со злобой подумал Роман.

Роман выпил воды, он пил жадно, большими глотками; края стакана едва заметно, чуть слышно стучали о зубы.

Он волновался.

Это надо прекратить, и, кроме того, съезд не мог так кончиться… Так кончиться съезд не мог…

Роман посмотрел в зал.

В первом ряду старик в пудреном парике, с длинным носом, с ястребиными глазами нахохлился в удобном кресле. От него на весь зал несло иронией. Может быть, он заразил остальных, этот старикашка, это славное прошлое.

Роман посмотрел в зал.

Двое одинаково одетых людей и даже весьма схожих лицом – сходство было, собственно говоря, в полном безличии – подталкивали друг друга и весело улыбались каждому новому заявлению Романа.

Да, пришлось констатировать, что его доклад о мартенах, о бессемеровании, томассировании и некоторых других металлургических процессах [7]7
  Речь идет о процессах передела железного лома и жидкого чугуна в сталь, разработанных во второй половине XIX в. Названы по именам изобретателей: француза Пьера Мартена (1824 – 1915), англичан Генри Бессемера (1813 – 1898) и Сидни Джилкриста Томаса (1850 – 1885). Применение этих процессов открыло широчайшие возможности в машиностроении. Повсеместно применяются и сейчас, но те из потомков, кто позабывчивее, называют способ Мартена просто «регенерированием», а способы Бессемера и Томаса – просто «конвертерными».


[Закрыть], мягко выражаясь, не имел успеха.

Отсутствие дерзания, недоверчивость и самодовольство – вот те аплодисменты, которые получил роман. Они звучали, как пощечина.

«Саботажники! Прописать бы им хорошую Чеку!»

Пришлось прибегнуть к приказам. Академия встала на дыбы, но князь Ватерлоо наложил домашний арест на президиум и приступил самостоятельно к организации опытных мастерских. И только когда лабораторные занятия подтвердили предложенные им теории, Роман снял арест с опальных ученых, догадавшихся «сменить вехи».

В декабре Роман открыл Институт металлургии, где широко были поставлены опыты и изыскания и где доучивались инженеры Франции.

Теперь слова Романа стали подхватывать, немедленно была издана его книга, а наиболее рьяные из бывших противников договорились, можно сказать, до полной лирики на эту тему и орали везде о «неометаллургической эре».

Результатом явилась постройка мартеновской печи в Крезо…

Роман усмехнулся, распечатав присланный из Академии пакет, гласивший, что все меры к наискорейшему проведению съезда агрономов приняты и Академия занята по поводу этого тем-то и тем-то.

И, бросив пакет, он направился в чертежную.

* * *

Талейран – министр иностранных дел и Фуше – министр полиции были явно оппозиционны Роману.

Роман не баловал себя иллюзиями насчет прочности и безопасности своего положения, он завел при Пале-Рояле постоянный конвой, и бравые старые гвардейцы Наполеона бдительно и усердно сторожили «Ватерло-оского кардинала», «Ришелье Второго» – клички эти пустили в Париже враги Романа, намекая на бывшего деспота Пале-Рояля.

Но Роману было не до интриг и козней.

Он работал. Он работал с утра до ночи, вездесущий, всезнающий, неутомимый…

Князь Ватерлоо – имя это распласталось над Францией крепким и уверенным росчерком. Оно скрепляло правительственные указы, возглавляло обложки научных книг, стояло в повестках дня съездов и конференций, кричало с листков газет. Самый воздух, казалось, был пропитан гением и дерзостью этого человека.

Роман работал. В промышленных районах он дал тип постройки, отвечающей требованиям гигиены. Идея городов-садов, которая дремала в ХХ столетии, «теперь» была широко проведена.

Растущая металлургическая промышленность Рейнского района была загружена исключительно производством рельс, назначение которых правительством хранилось в тайне.

Съезд по агрикультуре закончился; учреждение мелиоративных институтов в провинции не замедлило последовать; крупный успех имел в винной промышленности способ пастеризации, о котором Роман узнал в «свое время» совершенно случайно. Декрет об обязательной посадке картофеля проводился в жизнь. Настоянием Владычина Наполеон сложил акциз на вино, соль, сахар, кожу и отменил целый ряд пошлин.

Бумажные деньги, печально и неуверенно шелестевшие в руках граждан, были подвергнуты деноминации. Выпуск местных займов, дававших натуральные проценты и талоны на получение швейных машин государственного производства, позволил окончательно улучшить состояние ослабленных финансов.

* * *

Швейные машины.

Ого!

Они перевернули все мировоззрение хлопотливых парижских хозяек…

Аккуратные, блестящие швейные машины красовались в витринах и дразнили видом своим и могучей своей сущностью этих женщин, наполнивших Париж стрекотом оживленных и слышных голосов.

Но до поры до времени были разговоры и волнения – вскоре им предстояло смениться другим стрекотом – ведь приобретение швейных машин было нетрудно и выгодно, а уж тогда-то не до бесед и споров будет хлопотливым парижским хозяйкам…

* * *

«Граждане!

Что было дорого в прошлом году?

Соль, сахар, вино, кожа.

Благодаря чему все это было дорого?

Благодаря акцизам, так как государству нужны деньги.

Теперь же, если вы дадите взаймы деньги государству, вы можете получить в счет процента многие продукты бесплатно.

Подписывайтесь на заем 1816 года!»

«Хозяйки!

Известно ли вам, что такое швейная машина?

Известно ли вам…»

Правительство не скупилось на восклицательные знаки.

* * *

– Огюст! Не смей покупать золотых пуговиц к жилету! Я хочу иметь машину!…

– Жанна, поторопись со стрижкой овец. Ты ведь читала объявление о займе.

10

– Я вас уверяю, граф, что наш корсиканский бульдог сошел с ума вместе со своими министрами. Это положительно скандал! Это черт знает что – издавать такие приказы!

И маркиз д'Эфемер, дрожа от ярости, налил себе и гостю по новому стакану бургундского.

– Успокойтесь, маркиз! – развертывая газету с злополучным приказом, проговорил граф Врэнико. – У императора, очевидно, имеется серьезное основание отдать подобный приказ.

Вы, граф, как будто не отказывали и королю Людовику в серьезности его намерений, когда этот верблюд был еще на Эльбе, – язвительно сказал маркиз.

– Я не вдаюсь в оценку высоких особ, маркиз! – сдержанно ответил на его выпад гость.

(Оппортунизм вообще явление не новое.)

* * *

На первой странице «L'Empire Franзaise» [8]8
  «Французская Империя» (фр)


[Закрыть] жирно был отпечатан приказ, содержание которого так разобидело бурбонствующего маркиза.

Князь Ватерлоо именем императора осуществлял проведение плана дорожного строительства. По всей империи намечалось возведение насыпей определенного вида, и это внушало многим странное раздумье.

Но что особенно бесило маркиза д'Эфемер и других его круга, это:

«…к работам привлекается все без исключения население империи. Мужчины в возрасте от 17 до 45 лет обязываются предоставить личного бесплатного труда 240 часов в год; женщины от 20 до 35 лет – 180 часов в год. Никакое общественное положение, титул, ценз от этой повинности не освобождают. Исключение делается по отношению только…

…всякому гражданину, почему-либо не могущему или не желающему участвовать в работах, предоставляется возможность внести тройную стоимость рабочей силы в мэрию округа.

…Виновные в уклонении…»

– Титул! А-а? – забрызгал слюною сдержанный доселе граф. – Конфискация?! Тюрьма?! Московский погорелец!… А этот проходимец, произведенный в князья…

– Да как можем мы, дорогой Врэнико, копать землю, мы, в чьих жилах…

– Антуан, еще бургундского!

– Что ж делать, дорогой маркиз, – тюрьма!…

11

В комнате просторной и светлой корпел Роман над чертежным столом. Легко и четко ложились линии…

Тоненькие и грациозные, они группировались, цепляясь друг друга за новые прирастали к ним, веселый хоровод с минуту медлил так, а потом они вдруг разбегались врассыпную, врозь, в сторону, они резвились, и шалили, пока линейка, циркуль и угольник снова не собирали их.

Роман корпел над чертежным столом…

Как дирижер, весь уже во вдохновенном азарте, весь уже не здесь, в темном зале, где насторожился занавес, где суетятся и будоражатся звуки, как дирижер, у которого поет рука, управлял Роман дружным, слаженным оркестром своих инструментов…

Конец увертюре.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Роман.

И они вошли – министр полиции Фуше и шестеро в мундирах.

Полиция?… Что бы это могло значить?…

– Чему я обязан чести видеть у себя господина министра в неприемный час? Да еще с такой… свитой?!

Фуше молчал. Шестеро в мундирах были холодны и непроницаемы.

– Я спрашиваю, чему обязан я чести…

– Честь не велика. Вы арестованы по обвинению в государственной измене.

– Делайте ваше дело, – обратился Фуше к полицейским.

Шестеро в мундирах подошли к Роману.

– Но… – сказал Роман.

* * *

– Но… – сказал Роман.

Но вот уже который день он в этой тесной и темной клетушке; вот уже который день взбирается он под потолок навстречу робкому, унылому рассвету…

Сквозь маленькое, решетчатое окно утро смотрит в жадные глаза Романа… По грязному заплаканному небу торопятся облака, словно пушинки, поддуваемые озорником мальчишкой.

Ветер стар и зол, и не к лицу ему эти повадки; но нет. он не хочет сдаваться, он еще покажет себя, он надувает щеки – легче, легче, они лопнут! – он дует изо всех сил… Ветер стар и зол – он кашляет хрипло и натужно; вот он устал, смолк, и только молоденькие стройные ветки еще трепещут под рукой незваного любезника.

У Романа начинает колоть в глазах, он спускается с окна, долго машет затекшими руками…

Потом он садится на край постели, она жестка и безжалостна; Роман часто меняет позы – кажется, он ерзает от какого-то неотвратимого и едкого волнения… Так сидит он с лицом немного удивленным, потом вдруг встает – пять шагов туда, пять назад, вся камера десять шагов, и это в оба конца.

За дверью, тяжелой и низкой, – открывают и закрывают ее большим, ржавым ключом, замок каждый раз долго и глухо гудит, – за дверью беспрестанно, днем и ночью, не стихая ни на миг, – шаги…

Это часовой. Он ходит медленным ровным шагом по длинному коридору. Ему скучно, он зевает, и тогда эхо слышно в камерах протяжным, жалобным звуком… Роман пробует ходить с часовым в ногу; не удается. Для того это – работа, ему некуда торопиться, он выходит положенных двенадцать часов медленно и ровно, он выходит их, а потом завалится спать, и какая-нибудь Жанна рада будет разделить его одиночество… Роману не удается ходить с часовым в ногу, он сбивается, он нервен и тороплив; надо спешить…

Сегодня – четырнадцатый день, завтра – пятнадцатый… А может быть, его и не будет, пятнадцатого… Надо спешить…

Бежать невозможно… Крепки решетки и стены, а за тяжелой, низкой дверью днем и ночью, не стихая ни на миг, – шаги…

Роман думает. Мысли его смешались в беспорядочной чехарде:

«Конечно, заговор… Талейран… Фуше… подлое дворянство… Талейран, Фуше… подлое дворянство…» Перед ним ослепительным миражем вставала Франция, та Франция, которая грезилась ему еще в том времени, в Москве, в маленькой комнатке на 2-й Тверской-Ямской, в тот последний, прощальный год…

Над столом, щедро унавоженным лоскутами бумаги, карандашными стружками, крошками хлеба и сахара, обглоданными хвостами сельдей – скромными дарами торжествующего нэпа, склонен Роман в безмолвии и покое…

В комнатке предвечерний сумрак, густая тишина и нервное дыхание Романа… Из темного угла, бережно неся округлое свое брюшко, подходит к Роману Наполеон… На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук… Он смотрит на Романа пристально и серьезно, роман хочет сказать что-то, что-то сказать надо, но слова перекатываются в горле неподатливым шершавым комом, и вот уже трудно дышать… И Наполеон вдруг тянет Романа за пиджак и говорит: «Эй, братишка… снимай, снимай! Ничего! Все одно разменяют!…» И, полураздетый, стынет Роман в подвале, в екатеринбургской контрразведке… «Все одно разменяют!…» Поставят к стенке, залп – готово. Но до этого придется идти по смрадной каменной лестнице, и нескончаемы будут холодные ступени под его босыми ногами. Он замедлит шаги, каждый шаг – шаг к смерти… И конвоир пощекочет его штыком… «Ступай, ступай, нечего!…» И, полураздетый, дремлет Роман в подвале екатеринбургской контрразведки.

Вдруг окрик: «Проснитесь!…» Романа тормошат. Но он не хочет просыпаться – ведь это его последний сон перед тем, самым последним.

Снова:

– Проснитесь! Проснитесь же!… – Романа тормошат. – Да проснитесь же, ваше сиятельство! По приказу суда я обязан немедленно доставить вас…

Роман понял.

– Сейчас, – говорит он. – Сейчас, сейчас, милый друг, сейчас…

Молодой офицер смотрит на Романа участливо. Он в первый раз видит князя Ватерлоо. И хотя князь – арестант, государственный изменник, молодой офицер констатирует уважение к Роману в казенной своей голове и жалость – в присяжном сердце.

И молодой офицер весьма недоволен собой.

А Роман решает, что, может быть, есть небольшое утешение в том, что расстрелян он будет из ружей «его изобретения», по приговору хоть какого ни на есть суда и все-таки, все-таки во Франции, в той самой, что ослепительным миражем вставала перед ним еще в том времени, в Москве, в маленькой комнатке на 2-й Тверской-Ямской, еще тогда, когда он жил в первый раз.