Текст книги "Стурнийские мозаики"

I

Взошедшее солнце ударило в эгиду венчавшего колонну колосса, и Тимезий признал правоту вождя. Это надо снести. Пока над тобой высится золотой истукан, ярма с души не сбросишь, будь ты хоть сто раз победителем.

Таран мерно бил в ворота. Фаланга ждала своего часа в боевом строю, только копья пока упирались в землю, а щиты висели на своих ремнях. Ворота падут, и воины двинутся вперёд извивами лабиринта, с каждым шагом приближая победу, с каждым шагом теряя своих… Тимезий завертел головой, всматриваясь в лица товарищей и встречая взгляды, повторявшие его собственный. Арминакт, Гистий, Матрей… Они не знали, не могли знать, кто дойдёт до победы, кто хотя бы до берега Стурна, кто – ляжет у самых ворот. Умереть в последнем бою казалось особенно обидным, а ведь, было дело, Тимезий боялся умереть, отступая. Те, кто учил его, храброго, но неумелого, выживать и побеждать, почти все погибли, а он учился, и ему, кроме того, везло. Вот и смог дойти до этого гиблого места.

Хрустнуло – дышавший в затылок Клионт раздавил какой-то черепок. Орудующих тараном коняг с места, где стояла полусотня, было не разглядеть, и парень таращился на сверкающего истукана. Главный бог титанов. Небо, прекрасное и недостижимое. Бесплодное. Гордое. Неизменное и меняющееся. Что в сравнении с ним смертные муравьи? Всё! Потому что изгой и бог изгоев Время оскопил надменного отца. Потому что дети Времени свободны и знают радость любви и победы. Пусть они смертны, зато они живут!

– Клионт! – окрикнул Тимезий. – Нашёл куда смотреть…

– Что? – Дуралей не знал, что боги порой замечают и муравьёв, а дожить хотелось. Дожить и увидеть то, за что не жаль сдохнуть, но лучше всё-таки уцелеть.

– Ничего. Двинемся – от меня ни шагу. Понял?

Клионт кивнул и опять запрокинул голову. Пришлось врезать по курчавому тёплому затылку.

– Сказано, не смотри! Вот когда вернёмся…

– Ладно тебе. – Мальчишка широко улыбнулся, он не умел злиться на своих. – Здорово же! Надо вместо этой дуры наверх что-то затащить… Или огонь зажечь, чтоб как в порту, только больше. Пусть горит и не гаснет…

– Ишь ты! – присвистнул Арминакт. – Чтоб не гас, значит? А хворост наверх кто таскать будет?

Клионт насупился и притих. Придумывает какую-нибудь корзину на верёвках или ещё чего-нибудь, а маяк, как его ни назови, и правда не помешает. Оливы и огонь, Жизнь и Смерть, что волею Времени Всемогущего владеют всем, кроме душ человеческих.

– Хватит зевать! – Арминакт привычно перехватил копьё. – Коняги своё отколотили, дело за нами.

* * *

Асон не видел, как погибал Сонэрг. Может, он ещё и не погиб, но сердце словно бы сжало за мгновенье до того, как сигнальные гонги принесли весть: враг на площади Свитков. С таранами управлялись кентавры, и они же первыми устремлялись в пробитую брешь. Разгорячённых, осыпанных каменной крошкой отступников встречали сохранившие верность. Битвы кентавров были страшны даже на ристалище, недаром туда пускали лишь совершеннолетних мужчин, что уж говорить про нынешние схватки, где конская ярость сплелась с человеческой ненавистью, а ненавидят люди лучше других. Ненависть начинается там, где кончается вечность, вот она и началась.

«Звёздный» сидел на мраморной глыбе, которой так и не стать колонной. Щурился на солнце. Слушал растекающийся по улицам глухой рёв. Ждал. В Лабиринте кентаврам-чужакам придётся плохо. Таранщиков людскому вожаку не сдержать, но когда они лягут, вперёд пойдут люди. Этих встретит ополчение. И не остановит. Ополченцы вправе отступать без приказа, они и отступят. Люди бросятся следом, растекаясь по Лабиринту, теряя строй, забираясь все глубже и глубже… Кто-то упадёт у недостроенных храмов, кто-то найдёт конец у ристалища, кто-то прорвётся к озеру… Сонэргу следовало находиться там, но он пошёл к воротам. «Я не желаю видеть иклутов в Линдеях и не увижу. Пока я жив, они не пройдут, когда они пройдут, не будет меня…» Гнедой знал, чем скоро станет Стурнон, и всё равно сделал по-своему. «Стены Линдей святы…» Стены ли?

Родись Асон четвероногим, он бы дрался рядом с Сонэргом, но «звёздные» будут исполнять приказы, хотя бы рушилось небо, а последний приказ был прост, понятен и не вызывал сомнений. Глупо умирать, забрав с собой десяток, если можешь забрать сотню, а повезёт, так и больше.

– Всё.

– Да, это уже не кентавры…

Люди тоже в бою кричат, но их крики после яростных хриплых визгов – почти тишина. Тишина, которая приближается, а перед ней прибоем катится стук копыт. Вот и они… Шестеро. В мыле и крови, но, кажется, не ранены. Сонэрга нет, а спрашивать – дурная примета. Отвечать, впрочем, тоже. Значит, просто встать и поднять руку.

– Уходящие в бой приветствуют вас.

– Мы к Стурнону, – кидает на бегу рыжий белоногий бородач. – Мы всё помним.

– Мы скажем и за вас, – добавляет ещё один, молодой и златокудрый. Асон видел его на ристалище. Или не его?

– Вы за нас, – подтверждает «звёздный», но он, Асон, ещё и за Сонэрга, Интис, троих вчерашних чудаков… За кружащие в бассейне цветы и огонь, который хотят погасить.

Снова гонги: ополченцы, удерживавшие Хранилища, просят помощи. Они продержались даже дольше, чем требовалось, но ремесленник или художник, пусть и в лучшем панцире, всё равно не воин. Асон привычно коснулся меча, пробуждая заключённую в рукояти «звезду». В глубине полированного камня вспыхнул малиновый огонёк, почти невидимый в солнечных лучах. Почему его «звезда» горит малиновым? Почему о таком задумываешься тогда, когда не остаётся времени ни на что?

– Половина – к недостроенным храмам, – велит начальник, пробуждая уже свой меч. – Остальные – здесь.

Половина «звёздных»! Как звучит, если не пересчитывать…

II

Линдеи на памяти Тимезия были не первым взятым городом, но в опутавшем храмы лабиринте копейщик чувствовал себя юнцом почище Клионта. Пауки, те свою паутину знали, но гостям, да ещё столь нежеланным, приходилось плохо. Белобрысые выскакивали из узеньких боковых улочек, прыгали с крыш, вылезали из вовсе непонятных укрытий и убивали, убивали, убивали, чтобы вновь исчезнуть в проклятом Временем лабиринте. То есть пытались исчезнуть, но удавалось это не всем и не всегда: люди умели учиться.

– Это последний бой, друзья! – не поймёшь в который раз крикнул оказавшийся рядом Невкр. – Несколько часов, и – все… Победа!

Последний, но как же обидно за тех, кто уже не дожил… Упал Гелитат, и тут же – на него – Гистий. Отшатнулся, ткнулся лицом в трижды проклятый линдейский мрамор Детий. То ли ранен, то ли мёртв. Последний бой… Последний! Платить дюжиной своих за одного титана горько, только что поделаешь – здесь по-другому быть не может.

Навстречу прохромал серый кентавр; он припадал на заднюю ногу, как обозная кляча, и то выл в голос, то ругался последними словами. Потом упал на бок, тоже по-лошадиному, и забил ногами. В боку торчал обломок стрелы, рана казалась совсем лёгкой…

– Не лезть внутрь! Улицы… Пока только улицы! – Другой кентавр, на нём – воин в плаще сотника.

– Только улицы, – подхватывает Арминакт. – В храмы не лезть – змеи… Только жечь!

Змеи! Их Тимезий боялся с детства. Больше стрел и клинков. Больше подползавших к самой деревне крокодилов.

– Гады, – топает ногой Клионт. – Гады прячутся за гадов! Но это же… Это…

– Это титаны! – зло бросает Тимезий, обходя затихшую тушу. Их полусотня вступала в город пятой, а теперь они идут первыми. Была лекавионская фаланга, осталось… Мало осталось, но золотой истукан не будет унижать людей, хватит!

Топот, яростный боевой визг сзади. Отскочить к стене, оттолкнуть дурака Клионта. Ну и что, что свои?! В бою коняги дуреют! Хриплый крик, ругань. Так и есть, кого-то зашиб! Гигантский гнедой кентавр даже не оборачивается на сбитого, заносит копьё! Кто-то ещё успевает заорать о предательстве.

Арминакт. Теперь ещё и Арминакт!.. Гнедая смерть издевательски хохочет и исчезает в очередном отнорке. С крыш свистят стрелы, две находят свою цель…

– Вперёд, Лекавион! Этот бой… последний! Вперёд!..

Невкр уже без шлема, красный плащ мечется языком ещё не вспыхнувшего пламени, зовёт, приказывает, умоляет. Те, кто шагает рядом, – почти все чужие… Конец полусотнику, конец полусотне. Конец?! Они с Матреем живы! И мальчишка Клионт жив.

– Вперёд, друзья, впе…

Ярость разгоралась с каждой новой потерей, потому они и кинулись на вынырнувшую из дыма блестящую троицу. Тимезий бежал первым, по сторонам не смотрел. Не смотрел и вверх…

– Вверху… зий!!!

– Стой!

Запоздавшее предупрежденье заглушил треск валящихся глыб.

Товарищи остались позади, за мигом перекрывшим проулок завалом, но Клионт каким-то чудом проскочил сквозь камнепад и встал рядом. А впереди… Белобрысые. Трое. В своих проклятых панцирях, с гигантскими двухлезвийными секирами. Все преимущества за ними, но твари медлят… Растерялись?!

Чутьё выжившего в десятках схваток воина бросило Тимезия к высившимся у золочёной оградки врагам. Копьё с тяжёлым, чужого металла наконечником змеёй скользнуло мимо выставленной вперёд секиры и с хрустом проломило панцирь. Скривилось не скрытое полумаской шлема надменное лицо… Точно так же открылся рот у прибитого к стене Арминакта. Точно так же!

Умирающий осел у ног торчащих столбами соплеменников. За плечом торжествующе завопил Клионт, а эти двое… Время Всемогущее – струсили! Швырнули свои секиры, повернулись и огромными шагами понеслись назад, туда, где в просвете между стен виднелась какая-то площадь. И ещё что-то большое, с колоннами, на другом её краю.

* * *

Асон даже не успел устать, он только разогрелся. Сначала бой у Хранилища, потом суматошная схватка на Фонтанной площади, несколько стычек с заплутавшими в незнакомых переходах сворами. Перед давешним храмом пришлось отбиваться от пары вконец обнаглевших кентавров, решивших, что справятся с одиноким мечником в ближнем бою. Не справились, конечно…

Пока все шло сносно, то есть сносно для тех, кто думает лишь о деле и живёт единым мигом. «Звёздные» большего и не хотели. Один Асон к полудню взял дюжины две иклутов, а бой ещё даже не выплеснулся к ристалищу.

– Жив? Наших не видел?

Сосед из третьей сотни. Носитель бирюзовой звезды. Был весельчаком. Когда-то.

– Видел. Отходили к водосборникам.

– Сколько?

– Было… было девять!

– Спасибо… А я вот ваших не видел. Порадовать нечем.

Как и огорчить. Храм – нараспашку, наверняка после вчерашнего осталось и вино, и вода, а пить хочется! Всесоздатель, только этого и хочется!

– Проверьте, что там, – чужой десятник, пробегая, устало тычет мечом влево, – а мы – к перешейку! Гоните туда всех. Всех! Хватит тут…

* * *

– Клионт, стой! Стой, кому говорят, одному опасно…

Проклятое копьё удалось выдернуть из туши белобрысого лишь с третьего раза. Вот ведь тварь мясистая!.. И ты хорош, нечего было так стараться! Подсёк бы ноги, и хватит, небось не коняга, чтоб одним ударом – насквозь, а теперь поди догони!

Несколько лишних мгновений, всего ничего, но приятели убитого почти доскакали до угла. Захлёбывающийся от восторга Клионт нёсся следом, потрясая своим копьецом. Дурак напрочь забыл про осторожность, и всё же… Тимезий даже замер на пару ударов сердца, уж больно зрелище радовало душу: здоровяки-титаны, побросав оружие, удирают от одного – одного! – человеческого юнца, не достающего им и до плеча.

– Стой, осёл!

Мчится вперёд, будто глухой! А кто бы на его месте слушал? Уж не ты ли?!

Копейщик торопливо оглянулся и с досады сплюнул. Улицы за спиной не было. Пара горящих домов, не вовремя рухнувшие истуканы, и они с мальчишкой оказались вдвоём в этой треклятой паутине, отрезанные от своих камнем и огнём. Невкр сейчас ищет путь в обход пожаров, а это непросто. Лучше выждать или пойти на шум, да куда там! Бегущие уже огибают рогатый выступ, ищи потом!..

– Клионт!!! Вот мелочь глухая…

Здоровенное блестящее тело лежит на пути, словно пытаясь загородить дорогу. Нога встаёт на божественного титана, словно на зарезанную свинью. Вот и лежи… сын Неба. Трус, а два других труса уже скрылись из виду.

– У-лю-лю! – вопит Клионт и тоже исчезает. – У-лю-лю!.. Бей белобрысых!..

* * *

Асон расстался с «бирюзовым» на крыше прилегающего к площади дома. Вдвоём было бы лучше, но раз приказано проверить… Сосед кивнул и помчался верхами к водосборникам, Асон, прыгая с крыши на крышу, рванул к соседней площади. Она была пуста – ни врагов, ни своих, жёлтые ромбовидные плиты блестели, словно их подмели заботливые фавны. Титан спрыгнул вниз и пошёл вдоль стены, вслушиваясь в отдалённый гул, из которого вдруг вырвался топот и вопль… Боевой клич иклутов. Ну хорошо же…

Шаг в нишу, за увенчанный каменной вазой столб. Из чаши спадают плети настурций, кружат равнодушные, как само небо, пчёлы. Топот все громче. Топот и какое-то бряканье. Двое или трое. Не больше. Значит, эта ваза не последнее, что ты увидишь, а вот и они…

Двое выскакивают из-за угла. Ополченцы. Безоружные, с одуревшими лицами и устремлёнными в никуда остекленевшими взглядами, они проносятся мимо. Своих ночных собеседников Асон узнал сразу: похоже, бедняга каллиграф уже погиб, но мозаичник с поэтом ещё поживут. Немного.

Бегом через площадь навстречу иклутскому визгу. Теперь беглецы за твоей спиной, крикнуть бы им… Не поймут, а себя раньше времени выдашь.

– У-лю-лю-ю-ю!..

Первый преследователь уже на площади. Одиночка с копьём. Ни на мгновение не задержавшись, кидается на нового врага. Одиночка – это странно, до сих пор меньше чем десятками иклуты не бегали. Мысль эта пришла уже потом, а сначала «звёздный» просто сделал шаг навстречу и ударил. Быстро и точно, как делал многие тысячи раз. Звякнуло о плиты выпавшее из руки человека копьё, и сам он, с разрубленным боком, рухнул следом.

* * *

Звонкое «у-лю-лю», с которым малыш гнал белобрысых, оборвалось. Это ещё ничего не значило, совсем ничего, но Тимезий побежал быстрее, проклиная жирного титана и собственную нерасторопность. Рогатый угол приближался чудовищно медленно, но человек его все же обогнул. И увидел.

Клионт скорчился на плитах отвратительно-жёлтого цвета. Тёмное пятно, быстро растекавшееся под телом, не оставляло места надежде – если кровь так хлещет, все ясно. Убийца стоял тут же. Один из тех двоих, он больше не думал убегать. Крупный, надменный, в блестящем панцире и шлеме. Тварь, подстерёг за углом и ударил, ах ты…

Ненависть швырнула Тимезия вперёд, но совсем сознание она всё-таки не затмила. И когда титан одним коротким движением перекинул из-за спины на левую руку овальный щит, а правой вскинул меч – проклятье, у него не секира, а меч! – человек успел среагировать. Ноги сами унесли тело вправо, подальше от смертоносного клинка.

Время Всемогущее, попался! Кем бы ни были те трусы, но этот… Навершие длинного меча полыхнуло малиновым, без слов сообщая, с кем Тимезия столкнула судьба. Шансов в поединке не было, это человек понял сразу. И простые титаны сильнее и быстрее людей, так захотели дурные боги, а уж мечеглазы! Что сделает бывший погонщик верзиле, начавшему убивать, когда Тимезия ещё не было на свете?

Бежать? Бесполезно – догонит, и десяти шагов не сделаешь. Значит, драться! Драться и тянуть время. Если подоспеет Невкр, они управятся. И не таких страшил брали…

Стоит, молчит, а с меча капает кровь Клионта. Теперь у матери осталось шестеро, а этот стоит и любуется… Ведь проиграл, проиграл же, вот и тянет за собой живое, свободное, юное. Ну что, тварь? Думаешь, твоя взяла? Думаешь, убьёшь? Может, и убьёшь, но тебе тоже конец, не сейчас, так к вечеру…

* * *

Второй оказался умнее и, похоже, опытнее. Почуял опасность, успел прянуть в сторону. Замер, расставив ноги, – оценивает… Ну и мы оценим. Для человека – высок, всего на полторы головы ниже титана. Широкие плечи, сносные мускулы… Доспех из простёганной холстины, на бедре короткий меч. Иклутская работа, таким только горло упавшим перерезать, зато копьё! Древко паршивое, а вот наконечник знакомый. Широкий, зеленовато-золотистый, похожий на лист лилии. Трофей, значит, приспособил. И наконечник, и древко под ним – в алых пятнах. Кровь бедняги-каллиграфа? Другого ополченца?

Убить «звёздного» будет потруднее, а, недомерок? Как просто резать тех, кто строил, пел, лечил. Как просто косить траву, а ты сруби громовое дерево. Своим поганым иклутским топором сруби!

Шаг вперёд. Зов «звезды» успокаивает, помогая собраться. Воин без меча порой живёт долго, меч без воина – до первой крови… Жаль «звезду», почти так же, как Стурнон, как мозаики, которых никогда не будет. Жаль?! Нет, мы ещё живы!

А парень соображает. Не бросился бежать, понял, что глупо. Закружил влево, за щит, копьё наготове. Хочет удержать на расстоянии, выиграть время, а там набегут остальные, возьмут в кольцо. Да, иклут, ты, сразу видно, прошёл не один бой. Все делаешь правильно, но и сам ведь понимаешь, что это бесполезно. Ты молишься Времени? Время тебя и предаст!

* * *

Тимезий попробовал «танцевать», поводя копьём и угрожая сразу и уколом в горло, и секущим ударом по ногам. Если повезёт, мечеглаз промешкает. Вбок, ещё вбок… Золото бликов, злой малиновый луч, стук сердца. Конец? Если и так, то лишь твой. Невкр скоро будет здесь, Невкр и фаланга… Назад, чуть вперёд, опять назад. Бережёт ноги? Тогда на волосок вперёд и сразу отступить. Влево. Пусть взглянет в глаза солнцу. Сперва солнцу, потом – смерти. Только бы продержаться! Перейти эту площадь, дойти до озера…

Не вышло. Мечеглаз тянуть не стал. Мгновенно, одним шагом, сократив расстояние, он краем щита отбил в сторону наконечник копья и обрушил на человека смертельный удар. Отскочить Тимезий не успел, но в последнее мгновение кувыркнулся в сторону и вниз, лезвие с тонким свистом пронеслось над самой макушкой. А вот подняться на ноги уже не удалось – проклятый титан развернулся гораздо быстрее. Стоящий на одном колене Тимезий даже не пытался уклониться от падающего ему на голову клинка, вместо этого он ударил сам, надеясь достать врага в бедро. Надежда оказалась тщетной – мечеглаз словно того и ждал. Он лишь немного качнулся, и золотистый тяжёлый листок, предав человека, ударил мимо. Все… Проклятье… Но другие будут жить! Счастливо. Долго… Будут…

* * *

Каллиграф может спать средь лазурных небесных маков. Его кровь смыта, и не только его, но держался иклут неплохо. А, пустое… Это все уже не важно. Теперь вперёд, пока на площадь не вывалилась отставшая толпа. Теперь всё просто. Пока есть силы, он будет убивать, силы иссякнут – умрёт! Пусть остальные отходят, он останется здесь, у недостроенного храма, в который его вчера занесло. Думать поздно. И искать виноватых. Так вышло, так выпал жребий…

Топот за спиной. Кентавр, только чей?

– Нашёлся! Нашёлся, морда твоя «звёздная»!

– Ты кого-то потерял, Сонэрг?

– Тебя и этих… Думал вытащить хоть до вечера… Не идут, а старину Эрсана убили… Каллиграфа… Где-то здесь.

– Я так и подумал. Похоже, вот этот и убил. Слышишь? Кажется, пролезли…

Приятели покойной парочки? Другие? Не важно. Они идут сюда. Идут умирать.

– Встретим-ка их у колонн, «звёздный». Там удобней.

Бегом, положив руку на лоснящуюся гнедую спину. Так он бегал в школе воинов. Так он бегал в восточных горах, так бежит сегодня, в свой главный день. Почему он почти счастлив? Потому что жив? Потому что отомстил за нелепого, от безысходности влезшего в панцирь бедолагу? Потому что рядом друг? А может, дети Неба просто не могут умирать в страхе и боли, пока светит солнце и горит их «звезда»?

– Забыл вчера спросить, ты не из Нинней?

– Нет. Я с востока, а что?

– Ничего… Уже ничего.

Вот они, иклуты, прут навстречу. Сомкнули щиты, два ряда копий уставились прямо в глаза. По давно заведённой привычке бросить взгляд на «звезду», прося немного удачи, перемигнуться с посланным Небом другом, и вперёд!

– Пожалуй, эти, слева, не слишком уверены в себе, а, «звёздный»? Копья в ручонках дрожмя дрожат. С них и начнём?

– Да, Сонэрг. С них.

Двое ещё не побеждённых. Сотня ещё не победителей. Два десятка шагов до смерти. До победы. До вечности. А боги смотрят. Они могут так мало, эти боги. Только зажечь звёзды в душах и смотреть в огонь.

Имя им – легион

Максиму Максимычу

 
Мы несём едино бремя;
Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой.
 

ДЕНИС ДАВЫДОВ

 
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать…
 

МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ

1102 год Счастливой Эры

Чахлые померанцевые деревца в огромных кадках по обе стороны входа в резиденцию прокуратора напоминали, что ты не на юге, где решается спор Роя и Грифа[2]2
  Золотой Рой («Идакловы пчёлы») и Улей – символы Стурнийской империи. Сжимающий молнии Гриф – символ вечного её соперника Велонской республики.


[Закрыть], и не на севере, где границу прикрывает Октавианов вал и где тоже кипит жизнь, а в самом что ни на есть захолустье. Сухом. Пыльном. Скучном и неизбежном, если хочешь сделать военную карьеру. Сенаторы начинают писцами, военачальники – младшими командирами в забытых Временем крепостицах на краю варварских степей. Выдержишь три года, и тебя отправят туда, где ты либо умрёшь, либо пойдёшь в гору, а пока закаляй волю и пиши стихи. Или читай те, что накарябали другие. Не хочешь творить – охоться, пей, таскайся к местным девкам – в свободное от гарнизонного ярма время. Другой дороги наверх в Стурне нет, разве что присосаться к кому-то из уже поднявшихся, но Тит принадлежал к дому Спентадов, а значит, должен был карабкаться на имперскую гору сам.

– Прокуратор ждёт! – возвестил тучный домоправитель, слишком угодливый для свободнорождённого и слишком самодовольный для раба. Вольноотпущенный, надо полагать.

– Иду к прокуратору. – Воин входит с мечом даже в Сенат. Дважды этим пользовались убийцы, но убивать прокуратора Отрамы Тит не собирался. Убивать всех, кто неприятен – это для варварских царьков.

– Кого я вижу! – Плотный бровастый человек с распростёртыми объятиями устремился навстречу гостю. Гость выдавил из себя улыбку и продолжал улыбаться, пока его плечи сжимали начальственные руки. От благородного[3]3
  Благородный – в Стурнийской империи титул, означающий принадлежность к одному из 329 семейств, ведущих свой род от легендарного вождя людей Идакла и его братьев.


[Закрыть] Нуммы пахло кожей, дымом и слегка – кипарисовой водой для бритья. Прокуратор честно выслужил свою должность, пройдя и юг, и север, и всё же было, было в нынешнем хозяине Отрамы что-то от толстого вольноотпущенника. Эта нарочитая радость от приезда в его – его провинцию наследника Спентадов, эта торопливость, смешанная с ненавистной Титу фамильярностью…

– Я – младший трибун Тит Спента́д, – чётко доложил молодой человек. – Прибыл в распоряжение прокуратора Отра́мы. Воля Сената.

– Спентады могут быть лишь в распоряжении Стурна! – усмехнулся рекомый прокуратор, и Тит вспомнил, что отец подозревал Нумму в доносе на старшего Ферта́ра. Впрочем, заговор существовал на самом деле – на редкость глупый, к слову сказать.

– Прокуратор прав – мой дом служит Стурну и порфироносному Агриппе, но сейчас я в распоряжении прокуратора. Готов отправиться в самую захолустную из крепостей под начало грубейшего из комендантов.

– Второе – к твоим услугам, первое – нет. – Нумма пригладил роскошные, с проседью кудри, и Тит не к месту вспомнил, что Спентады к сорока становятся лысыми, как колено. Самому Титу, впрочем, было лишь двадцать четыре. – Я пошлю тебя в Скада́рию. Тебе что-то говорит это название?

– Крепость. Защищает самый удобный из бродов через Перонт. Заложена сто десять лет назад, в начале нынешнего правления перестроена. Работы окончены в 893 году.

– Узнаю школу Тита Спентада-старшего. – Прокуратор гостеприимно кивнул на накрытый возле окна стол. – Скадария – хорошая крепость. Настолько, насколько восточная крепость вообще может быть хороша… Это вино тебе должно быть памятно. Не могу отказать себе в маленьких удовольствиях, разумеется, в счёт жалованья, тем паче больших удовольствий здесь не найдёшь. Театры, карнавалы и бега остались в Стурне.

– Я знаю, – улыбнулся в ответ на намёк Тит и отпил. Нумма был неприятен, но если хочешь усмирять врагов – начни с себя, а значит, к грифам неприязнь! – Я хотел бы услышать от прокуратора о коменданте.

– Я назначил его в Скадарию в конце весны. Приск груб и навязчив в той же степени, в какой предан и честен. Это не тот человек, с которым приятно обедать, но научить он может многому. Раньше он присматривал за Южным бродом. Засиделся. Император не любит, когда вояки пускают корни, и император трижды прав. Я не выявил в Южной ни недочётов, ни злоупотреблений и с чистой совестью отправил Приска в Скадарию, а его предшественника – в отставку. Ты так ничего и не сказал про вино.

– Оно выше любых похвал. – Тит не кривил душой, он в самом деле помнил и любил ниннейскую лозу. Любопытно, каким вином Нумма потчевал Фертара.

– Да, имей в виду, в Скадарии тебя ждут две неожиданности. Одной ты будешь доволен.

– Другой, видимо, нет?

– Трудно сказать, но твоё появление эту… м-м-м… неожиданность не обрадует точно. Боишься захмелеть? Приск разбавляет вино водой.

– Это варварство, прокуратор.

– Совершенно верно, но Приск во многом – истинный варвар. Но хоть он и трезвенник, неразбавленное при нём можешь пить смело. Служака слишком плохо ладит с чернильницей, чтобы писать в Стурн, и слишком плохо ладит со мной, чтобы доносить лично, хотя…

Тит молчал, дожидаясь продолжения. Нумма пригубил вино и закончил:

– Хотя я не доношу Сенату о невинных шалостях тех, кто душой и телом предан императору. Да хранит его само Время!

* * *

Скадария встречала вернувшуюся конницу запахом луковой похлёбки, вылизанным двором и довольными – убил бы! – рожами. Стараясь не хмуриться, Приск слез с покрытого степной пылью мерина и выслушал доклад. Столь же вылизанный, как и замощённый местным песчаником двор. Придраться было не к чему, хоть умри! Махнув добросовестному Сервию рукой, комендант залпом выпил услужливо поднесённую воду и, шагая через две ступеньки, поднялся на стену – думать. Он почти привык к Скадарии, но признать её лучшей крепостью степного рубежа мешали девять отданных Южной лет.

Приск понимал, что недавний перевод – повышение, причём скорее всего последнее в его карьере; отдавал он должное и проныре-прокуратору, не взъевшемуся на настырного ветерана, но свежеотштукатуренные стены и просторные казармы нет-нет да и вызывали ревность. Крепость приводили в порядок без участия Приска, зато стремительный бросок за реку был уже на его счету. Все прошло безупречно! Можно садиться и кропать донесение о том, что жизнь и имущество граждан священного Стурна под надёжной защитой, и испрашивать наградные. Дадут. Погладят по шлему и дадут. За Нуммой не заржавеет – прокуратор превратит вылазку в великий поход и вытрясет из столичных чинуш корову для себя и курицу – для Скадарии, а бо́льшего от начальства не добьёшься. Уж в этом-то Приск, оттрубивший под «пчёлками» без малого тридцать лет, убеждался не раз. Небе́ц ушастый, отличная крепость и сносный прокуратор – что ещё нужно, чтобы дотянуть до отставки?

Комендант топнул ногой в тяжёлом, подбитом гвоздями сапоге, шумно втянул воздух и для успокоения уставился на молочную от глины реку. Надо радоваться, радоваться, а не беситься! Гарнизон не подкачал. Не прошло и получаса, как в крепостные ворота заколотил взъерошенный племянник скототорговца, а Приск уже выводил своих всадников. След взяли сразу – скера́ты и не думали хитрить, а коровы ещё не выучились порхать. Шесть часов погони, короткая схватка, медленное – со стадом не побегаешь – возвращение…

Ночью степняки попытались вы́резать спящих «пахарей» и вернуть добычу, только «спящие» не спали. Разбойники угодили в ловушку и теперь отправятся в каменоломни, так что империя оказалась пусть и в невеликих, но барышах. Двое легкораненых и одна захромавшая лошадь – это даже не потери, только вот избегавшие даже приближаться к Перонту скераты не просто перешли его по низкой воде, но забрались на два дневных перехода от границы! И ведь докладывал же, что у Кривой косы нужен постоянный пост, куда там! Вот тебе, старый дурак, твоя крепость, вот тебе твой брод, вот тебе твой гарнизон и не лезь, куда не просят! Он не полез – полезли лохмачи. Хорошо, наглецы охотились за скотом, а не за головами граждан хранимой Временем империи. Плохо, что Стурн переваливает на Время то, что следует делать самим, а в Скадарии втрое меньше солдат, чем нужно, чтобы повесить на границу хороший замок.

«Пока варвары пугают детей великим Октавианом, на востоке не случится ничего страшнее угнанных коров…» «Держать за Перонтом многочисленную кавалерию – излишняя роскошь…» «Лошади жрут даже больше городского сброда, а добывать золото из навоза в казначействе не умеют…» Тьфу, уроды столичные!

– Уроды! – от души рявкнул Приск и потёр разнывшуюся к вечеру спину. Ветеран всегда успокаивался, поняв, где в сапоге гвоздь, а сейчас он как раз это понял. Скераты! Косматые мерзавцы держались нагло даже в сравнении с прошлой осенью. Они и раньше-то мало походили на с детства запуганных страшным соседским императором, а уж теперь!