Текст книги "Такая как есть [Запах женщины]"

– Думаю, – сказал Бейл неторопливо, – вам следует поговорить с моим главным парфюмером.

Духи «Суть Евы» появились весной 1960 года и имели просто сногсшибательный успех. Ева настояла на масляной, а не спиртовой основе. «Мои духи должны быть стойкими. Я хочу, чтобы женщина, один раз надушившись, не доставала их снова и снова в течение дня. Женщина должна настолько пропитаться этим ароматом, чтобы он становился частью ее самой».

Ради этого Ева целыми часами просиживала рядом с парфюмером.

«Тепло, тепло… – говорила она, принюхиваясь к новому предложенному им сочетанию, – но все еще не горячо. Может быть, чуточку меньше жасмина?» Или же: «Слишком определенно. А запах должен нести в себе лишь намек и в то же время поражать с первой минуты».

Поскольку Ева совершенно точно знала, что ей нужно, она отвергала все то, что не соответствовало замыслу. Время шло. Счета росли, но Генри Бейл выводил свою подпись, не моргнув глазом. Он не сомневался, что Ева Черни пойдет далеко. И не только потому, что у нее был особый паспорт, который давал ей право входа куда угодно, – ее красота. Но и кое-что другое. Она завораживала его. Вот она – поток остроумия, шаловливость – вроде как пузырьки шампанского, а в следующую секунду – полная серьезность, деловитость, сосредоточенность. Она сама была, как подумалось ему, воплощенным образом собственных духов. Генри заметил, что заходит в лабораторию чаще, чем обычно, что ему нравится просто сидеть и наблюдать за нею, когда она что-то объясняет и доказывает. Он чувствовал странное удовлетворение, которого не испытывал уже много лет. Ева составилась из противоположностей – как и ее духи. Она с легкостью могла обворожить. В ней ощущалась сильная энергия, и в то же время в ней была какая-то беззащитная хрупкость.

То что она была по самой своей сути пиратом – в этом Генри Бейл нисколько не сомневался. Так же как и в том, что в ее прошлом было немало мужчин. Она принадлежала к числу таких женщин, за которыми сильная половина человеческого рода бросается без оглядки. И ему так нравилось быть с ней. В дни, когда он не видел Еву, время тянулось бесконечно долго. Они могли подолгу говорить о делах, обсуждать новые проекты. Бейл никогда не тратил на разговоры столько времени. Его жене совершенно не было дела до того, чем он занимается. Дочери и внуки – вот что в основном занимало ее. Генри Бейл все еще любил свою жену. Но вот уже много лет развлекался на стороне: так, ничего серьезного, просто чтобы пощекотать нервы, как унимают зуд на коже. Но Ева была более серьезным случаем. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем, и Генри Бейл со страхом ожидал того дня, когда Ева, воздев руки к небу, рассмеется своим дразнящим смехом и воскликнет с торжеством: «Вот оно!»

Духи «Суть Евы» вывели все дела Евы Черни на орбиту настоящего успеха. Сбылась мечта Евы – представитель самого престижного торгового дома и сети магазинов «Херродз» обратился к ней с лестными предложениями. Она согласилась сотрудничать при условии, что «Херродз» даcт ей возможность продавать продукцию Евы Черни в комплекте. Тем покупательницам, которые берут весь набор – крем, лосьон, мыло и косметику, будет бесплатно выдаваться изысканный флакончик духов, по форме напоминающий листик – листик из райского сада.

Одновременно Ева продолжала работать и над кремом «Возрождение» – к осени он появился на рынке, чему предшествовала невиданная на рынке рекламная кампания. Ожидания Бейла полностью оправдались: понадобилось всего лишь девять месяцев, чтобы окупить каждый истраченный пенни на производство и рекламу духов. Генри Бейл с лихвой вернул свои вложения. Он представил Еву людям, которые оказались полезными для дальнейшего продвижения. Известная лондонская актриса, о красоте которой ходили легенды, хотя ей уже было за сорок, стала покупательницей Евиной косметики. Ева убедила ее напечатать одну из рекламных фотографий в иллюстрированном журнале. Актриса сидела у себя в уборной так, что было видно ее отражение в зеркале, а на переднем плане на ее столике стояла баночка с кремом, на которой отчетливо читалась надпись: «Ренессанс». Ева добилась разрешения напечатать эту фотографию в своей первой, в целую полосу, рекламе на страницах «Харперс базар».

Ева продолжала довольно часто появляться за прилавком, очаровывая и завораживая покупательниц, которые роем вились вокруг нее и которым она не уставала повторять:

– Это лучшая покупка в вашей жизни. Не буду говорить, что крем творит чудеса, – этого мне еще предстоит добиться, – но удивительные вещи он творит несомненно. Вы появитесь здесь через месяц и повторите мне эти же слова. Ну, а если нет, я верну вам деньги.

Естественно, ей ни разу не пришлось выполнить свое обещание. Ее борьба за качество сделалась легендой. Ева могла, заявившись на фабрику, – выкинуть всю приготовленную для отправки партию только потому, что ее острый глаз подметил в креме едва уловимый оттенок желтого или розового цвета, несвойственный крему.

– Так дальше не пойдет, – сказала она Генри, когда они обедали в «Рице». – Мне нужна своя собственная фабрика.

– Да, – согласился Бейл, – думаю, что так и следует сделать. Есть одно подходящее место.

– Где? – глаза ее сверкнули, словно блик солнца на воде.

– Неподалеку от моей собственной.

– В Швейцарии? – Сама Ева предполагала основательно обосноваться в Соединенных Штатах.

– Думаю, что именно там твои требования относительно качества и чистоты могут быть полностью выполнены. Швейцария славится своими клиниками. Горы, озера, чистый воздух, яблоневые сады, стабильность – и деньги. Думаю, тебе следует приехать посмотреть.

Их взгляды снова встретились.

– Хорошо, – сказала Ева. – Наверное, я сделаю это сейчас – самое время.

Когда она сообщила мужу о своем отъезде, Джон встретил это без всякого удивления. После рождения ребенка всякая близость между ними почти прекратилась. Но эмоционально, как он догадывался, Ева отдалилась от него уже давно.

– Прекрасно, – ответил Джон, – думаю, что нет никакой необходимости поддерживать то, что и раньше едва теплилось.

– Мой адвокат свяжется с тобой и уладит все необходимые формальности.

– Обвинение в супружеской неверности? Думаю, что с этим не будет никаких осложнений. – Джон усмехнулся.

– Все расходы по процедуре развода я беру на себя, – продолжала Ева, не обращая внимания на его насмешку. – И к тому же я хочу отблагодарить тебя за помощь.

– Вообще-то это здесь называется тайным сговором между истцом и ответчиком – сказал Джон, – но коль скоро такая практика распространена, с чего мне возражать? Но мне нужно больше, чем деньги, мне нужна дочь.

– Пожалуйста. Я не стану препятствовать.

– Нет, я хочу, чтобы это было сделано по закону. Алекс записана на мое имя, и официально она – мой ребенок. Мне нужно пять тысяч фунтов на ее воспитание и образование. Она чудесная девочка и заслуживает многого.

– Но ты ведь сам преподаватель, – съязвила Ева, – вот и плати себе зарплату. – Тем не менее Ева быстро поняла, как мало просит Джон, учитывая, как долго ему придется поддерживать дочь. И названная сумма не представляла для нее никакой проблемы: в среднем меньше четырехсот фунтов в год, если, как скорее всего и будет, Джон решит дать Алекс университетское образование. «Пусть делает, что хочет, – подумала Ева, – и они оба навсегда исчезнут из моей жизни».

– Я проконсультируюсь со своим адвокатом, – солгала она, – и он скажет, не слишком ли многого ты запросил. – А потом вдруг спросила с искренним изумлением: – Ты в самом деле любишь ее?

– Да. И Алекс обожает меня. К счастью, вы так редко виделись, что она воспринимает тебя как постороннего человека. А когда она станет постарше и начнет расспрашивать о тебе, я отвечу, что ты умерла во время родов. И это будет почти правдой. Ты отвергла ее еще тогда, когда носила в утробе.

– Ты знаешь, почему, – ответила Ева.

– Я знаю только то, что ты сказала мне. Но теперь я уже не настолько слеп, чтобы верить каждому твоему слову, как это раньше.

– И не только ты, – насмешливо бросила Ева.

– Брак с тобой многому научил меня.

– У меня свое предназначение. Ты никогда не понимал этого.

– Хотел бы узнать, почему ты считаешь, что у тебя какое-то особенное предназначение в этой жизни?

– Да потому, что знаю, кем я была, кто я есть и кем буду.

– Хотелось бы знать, в чем тут правда?

– У правды много ликов, но я распознаю только собственный. Я человек особенный, я родилась для славы. И знаю об этом с самого детства. Моя судьба предопределена свыше, и я не собираюсь ничего менять в этих планах. Пусть другие живут своими жалкими интересами, остаются безвестными и страшатся рисковать. Я другая, моя судьба – из тех, что задумываются наверху. У меня особый талант, дорога моя проложена, все двери нараспашку. И каждый раз открываются все новые и новые горизонты. – Ева воодушевилась, словно избранная, только смирения в ней не было. Сказанное ею выглядело так, словно она исполняла нечто большее, чем просто свой долг. Словно сама судьба остановила свой выбор на ней, не спрашивая ее согласия. – И у меня нет иного пути как идти вслед за своей судьбой.

– Это что – ты оправдываешься таким образом за то, что всегда делаешь только то, что, когда и как хочешь?

– Да, я давно решила, что значение имеет только то, что хочу я. С меня достаточно того, что я сама, а не другие будут распоряжаться моей жизнью. В Венгрии я была всего лишь марионетка.

– Но ты-то хочешь дергать за ниточки других. Зачем? Чтобы занять место Богини красоты? Сесть на трон и смотреть, как тебе поклоняются люди?

– Да, – твердо ответила Ева. – Именно этого я и хочу.

– Да, власти и славы. – Джон очень серьезно посмотрел на жену. – Будь осторожней, Ева. Такая игра становится опасной, потому что в какой-то момент начинаешь принимать воображаемое за реальность.

– Я знаю, на что способна, и даже ты не можешь не признать, что все, что я сделала, – превосходно.

– Да, только постарайся избавиться от губительной самоуверенности и убеждения, что никто не сможет манипулировать всем и всеми.

– Послушай Джон, тебе не о чем жалеть. Ты ведь не так уж и прогадал. Дав мне то, что я просила, получил от меня то, в чем нуждался. Уверенность в себе. Ведь было время, когда ты не решился бы диктовать свои условия – ни мне, ни кому другому.

– Может быть, ты и права, знакомство с тобой весьма расширило мои познания о жизни и о людях, – проговорил Джон задумчиво. – И я очень многое понял за эти четыре года. Может быть, мне уже не придется никогда увидеться с тобой – разве что я увижу тебя по телевидению или на страницах газет, – но я никогда не забуду тебя. Что было, то прошло – уж слишком ты от меня отдалилась. – Но я навсегда останусь благодарен тебе за многое. Ты подарила мне Алекс.

Улыбка сошла с лица Евы:

– Я рада, что смогла дать тебе хоть что-то. Ведь в этом мире все – и мужчины, и женщины – живут сами по себе и для себя. Если бы я не поняла этого, разве я бы смогла добиться такого успеха за четыре года?! Но не забывай о том, что, заботясь о себе, я забочусь и о других, я даю им работу.

– Нет, Ева. Ты ничего не делаешь для других – все только для самой себя. Ты используешь людей, а потом выбрасываешь. Я знаю, почему ты вышла за меня замуж, Ева. Благодаря мне ты получила британское гражданство. А я получил то, на что никогда не надеялся, – у меня есть дочь. И за нее я бесконечно благодарен тебе. Но если бы что-то в таком решении не соответствовало твоим планам, ты никогда не оставила мне Алекс. Я слишком хорошо тебя знаю.

Ева с удивлением смотрела на мужа. Неужели это тот самый влюбленный дурачок, которого она презирала? Она знала, что он давно разлюбил ее и это отчуждение было взаимным. Но сейчас Ева впервые за всю свою жизнь почувствовала, что из неприятной ситуации ей не удалось выйти победительницей.

– Ты очень изменился, Джон, – задумчиво произнесла она.

– Благодаря тебе.

Ева еще на несколько секунд задержала взгляд на своем бывшем муже, словно пыталась найти какие-то слова, а потом повернулась и вышла, так и не сказав ничего.

7

Швейцария, 1988

Благодаря связям Макса с прессой, газеты не слишком распространялись о смерти единственного сына Евы Черни. Некролог был коротким: но это не помешало репортерам и фотокорреспондентам занять прочные позиции у ворот виллы. Макс переговорил также с местным отделением полиции. И поскольку компания Евы Черни была одной из самых преуспевающих в Швейцарии, они сделали все, чтобы перевезти тело Кристофера из морга в местную часовню как можно более скрытно. Макс закончил формальности, связанные с похоронами, а Алекс отправилась на поиски гранильщика и белой мраморной урны, которую заказывала Ева. Надгробие, выбранное Алекс, тоже было из мрамора – чистого и без единой трещинки. Она спросила Джонеси, какую надпись хотела бы сделать Ева.

– Простую, короткую, но буквы должны быть написаны золотом, – ответил Джонеси.

«В точности как ее этикетки на кремах, – подумала Алекс. – Крис оценил бы эту шутку».

Ева продолжала отсиживаться взаперти. Ни один человек не мог зайти к ней, кроме Джонеси. И когда Макс снова спросил у него, в каком состоянии находится Ева, тот только молча покачал головой и поджал губы. На Алекс он не обращал внимания, всем своим видом давая понять, что осуждает ее холодность и резкость в отношении Евы.

Похороны назначили на четверг, после обеда. И закончив все необходимое, Алекс предоставила Памеле заниматься остальным. Та украсила маленькую церковь цветами.

Стало сыро, упал туман, и в оставшееся время, поскольку Макс всегда был в отъезде: то в конторе компании, в Женеве, где располагался главный офис, то на фабрике, в пригороде, Алекс решила осмотреть виллу. Во многих комнатах она никогда раньше не бывала. И пройдя по большинству из них, испытала разочарование. Мебель была бесценной. Картины – подлинники. Все предметы декоративного искусства – высший класс. Но все производило впечатление декораций роскошного фильма. И каждую секунду ей чудилось, что вот-вот появится Ева – прямо из-под рук гримера и парикмахера, в великолепном платье, готовая к исполнению новой роли. Алекс заметила, что в каждой комнате расставлены цветы, и, только столкнувшись с женщиной, приводившей их в порядок, сообразила, что меняют их каждый день.

Одну-единственную комнату она знала хорошо – это была библиотека. Но сейчас Алекс разглядывала не корешки книг. Она сидела и смотрела на фотографии. Две особенно привлекли ее внимание. Это были фотографии пожилой пары. У женщины была прическа по моде тридцатых годов и вечернее платье с пышной юбкой. Лицо породистое и величественное. Она сидела с непреклонностью полководца на софе в восточном стиле, сжимая в руках веер из страусовых перьев. Жемчуга и бриллианты, которые были на ней, вероятно, стоили огромных денег. Рядом с ней – мужчина в военной форме с нафабренными усами, набриолиненными волосами и с моноклем. Подойдя поближе, Алекс разобрала подпись фотографа, выведенную в правом углу серебряной рамочки: «Карлоу-Будапешт». Когда она спросила у Макса – единственного человека, который мог знать, кто это, он ответил со строгим выражением: «Твои бабушка и дедушка – граф Тибор Черни и его жена Магда». Из своих родственников Алекс знала только мать отца, а припомнив, что та говорила о ее, Алекс, матери, решила, что «граф и графиня» – чистая выдумка. Так оно и было.

Только одна фотография и ничего более. Ни единого семейного снимка. И ничего из семейных реликвий, только несколько стилизованных статуэток, да пара рисунков Орта. Остальные фотографии, которые ей удалось найти, начинали отсчет жизни Евы с 1960 года, то есть с того момента, когда звезда ее стала восходить. Фотографии Генри Бейла – еще одно примечательное лицо из того периода. Затем следовали портреты «первого» мужа Евы. Много снимков Криса – в младенчестве, в детстве, юности. И, конечно, больше всего фотографий самой Евы – всегда сияющей и улыбающейся.

«Вероятно, – подумала Алекс, – отсутствие всего, что касалось событий до 1960 года, можно объяснить тем, что в Венгрии произошла революция. Интересно, что ее мать скрывает в своем прошлом?» – задумалась Алекс. «Я потеряла все, кроме самой себя», – повторяла Ева в каждом интервью. У кого, интересно, она украла самое себя?

У Алекс хранилось несколько драгоценных снимков, которые дал ей отец и которые она прятала от матери, ибо на всех изображались Джон с дочерью на пляже, на Трафальгарской площади, где Алекс кормила голубей.

«Это наша с тобой тайна, – говорил ей отец. – Храни их, но не показывай никому». Никому – означало Мэри Брент, которая наверняка порвала бы их.

Если не считать этой женщины, которая не называла ее иначе, как ублюдок, – первые пять лет жизни Александры напоминали долгий счастливый солнечный день. А после смерти Джона Брента на нее обрушился штормовой ветер. Просматривая фотографии, Алекс не нашла и следа тех, что были сделаны в Челтнеме, – женском колледже – групповые фотографии класса, которые обычно высылают родителям. Хотя, насколько знала Алекс, Макс получил их все. В школьных документах Алекс Макс значился опекуном. «Если он отдал фотографии матери, значит, та просто выбросила их, – подумала Алекс, – какой интерес они могли представлять для нее?»

В кабинете Евы не оказалось ничего, что не имело бы отношения к делам компании. А на стенах висели только фотографии ее магазинов. И тоже только начиная с 1960 года, когда взошла звезда Евы. «Так кто же ты? – думала Алекс, рассматривая их. – Откуда ты пришла? Почему ты такая, какая есть? Что тебя сделало именно такой?»

В те дни ей все-таки удалось отыскать первый ключик.

Ева не принимала никого. Поэтому большинство ее друзей и знакомых присылали открытки и визитные карточки с выражением соболезнования. Послания заняли уже несколько полных ящичков. Но когда Жак принес Алекс еще одну визитную карточку – от миссис Уильям Рэндольф, на обороте которой было два слова: «Помнишь Вену?», Алекс сказала: «Я встречусь с ней. Мне кажется, что это какая-то очень давняя подруга мадам».

– Да, мисс.

Миссис Рэндольф оказалась американкой. Хорошо сохранившейся для своих шестидесяти лет. Сухощавая, обаятельная, красивая. Настоящая леди. Алекс объяснила, что мадам сейчас никого, ну просто никого не принимает.

– Но я вообще-то и не надеялась, что она вспомнит меня. Ведь в конце концов прошло тридцать лет.

– А вы знали ее по Вене?

– Я оказалась в числе ее первых клиенток, когда она еще была беженкой. А потом я следила за тем, как растет ее известность, и вот теперь, оказавшись в Цюрихе, – мой муж – банкир, он приехал сюда по делам, – подумала, что смогу выразить ей свое сочувствие и поговорить о старых временах.

– Вы ее хорошо знали?

– Конечно, хотя мы и не стали друзьями. Я всего лишь пользовалась ее услугами, я очень хорошо помню, как она рысью бегала по городу со своей красной сумкой из одного дома в другой. Я была в числе первых обращенных и с тех пор, где бы ни оказалась, не пользуюсь никакой другой косметикой, кроме той, что идет под маркой Евы Черни. Ева прошла долгий путь с самых низов к вершине славы. – Губы женщины, выкрашенные темной помадой от Евы Черни, тронула улыбка при воспоминании о прошлом, а потом она вздохнула:

– Как жаль, что с ее сыном случилось такое. Я сама потеряла одного своего сына во Вьетнаме, поэтому понимаю, что она сейчас испытывает. Вот почему я пришла… Но она всегда была сильной и храброй женщиной, хотя первые месяцы тряслась от страха, что ее похитят, отвезут назад в Венгрию и будут судить.

– За что? – удивилась Алекс.

– Не знаю во всех подробностях, но от кого-то, кто слышал это еще от кого-то, который в свою очередь разговаривал с корреспондентом – он вывез Еву из Венгрии и познакомил с Джоном Брентом, – стало известно, что Ева была кем-то вроде двойного агента: работала на русских, но все добываемые сведения передавала подпольной венгерской организации. Конечно, это могли быть всего лишь слухи. О Еве Черни всегда ходило так много сплетен. Такие красивые женщины, как она, неизбежно становятся объектами досужих домыслов.

– А вы знали ее мужа?

– Джона Брента? Как-то раз встретилась с ним. Высокий. Немного сутулый. Застенчивый. Никто не мог понять, что Ева нашла в нем, потому что она могла выбрать любого. Некоторые утверждали, что она пошла на это, чтобы заполучить британское подданство. Не такой уж редкий случай в ту пору. Они уехали из Вены вскоре после ее замужества, и я больше никогда не встречалась с ней, не считая того случая в Нью-Йорке, когда она уже была замужем за Кристофером… Это произошло в театре… Я помахала ей рукой, но не уверена, что она заметила меня. В ту же минуту нас разделила толпа. А на следующий день мы должны были вернуться в Рим, так что, кроме сообщений в газетах и журналах, я ничего не слышала о ней. Передайте, что я очень хорошо ее помню. Ева Черни не из тех женщин, о которых можно забыть. – Миссис Рэндольф поднялась. – Вы ее секретарь?

– Да, – ответила Алекс.

Женщина накинула норковое манто.

– Возможно, когда она немного отойдет после потрясения, мы сможем встретиться. Я была бы очень рада снова поболтать с нею.

Алекс проводила ее до дверей, все еще пребывая в состоянии шока. Ее мать – двойной агент? Невозможно! Просто нелепость! Наверное, очередная выдумка самой Евы. «Ах, если бы я могла хоть что-то разузнать об этом, – подумала Алекс. – Но как? Вот если бы мне удалось найти того корреспондента. Кто он такой? В какой газете работал? И жив ли еще? Как он подружился с моим отцом?» Эти вопросы, изводя ее, сами собой снова и снова возникали в голове.

И, наконец, что-то шевельнулось в глубине ее памяти. Алекс пыталась ухватиться за кончик нити, но она ускользала из рук. Целый день Алекс мучила себя, но все оказалось тщетным. Она легла спать, так и не выудив ничего из обрывков воспоминаний о тех – счастливейших – временах ее жизни, и заснула ни с чем. Но ночью ей приснился сон. Алекс открыла глаза и села на постели, словно ее кто-то кольнул иголкой:

– Ну конечно же!

Это произошло за несколько месяцев до смерти отца, воскресным днем, когда он взял ее с собой в город, насколько помнилось Алекс, на очередную экскурсию по историческим местам. Они отправились к монументу на Паддинг-Лейн, где горел вечный огонь. Почему-то там она особенно остро ощущала, насколько живой может быть история. Они спустились по Ладжгейт Хилл до Флит-стрит. Алекс шла, слегка прищурив глаза, представляя исторические картины, словно смотрела старый фильм. Отец говорил ей, что это здание из стекла и бетона принадлежит газете «Дейли Экспресс». И тут какой-то мужчина окликнул ее отца. Он стоял на другой стороне дороги. «Джон! Джон Брент!» – позвал незнакомец и поспешил к ним через дорогу, не обращая внимания на автомобили и автобусы. Как же отец назвал этого человека? Алекс помнила, что отец тоже обратился к нему по имени… «Питер! – вскрикнула вдруг Алекс. – Питер Брюстер – именно так!» Она так отчетливо слышала голос своего отца, полный радости и удивления, словно он прозвучал совсем рядом в эту минуту. О чем они разговаривали, Алекс, естественно, не запомнила. Ее внимание в тот момент привлекла витрина расположенного по соседству магазинчика с игрушками. И в вознаграждение за проявленное терпение она вышла оттуда с огромной куклой.

Со вздохом облегчения Алекс снова откинулась на подушку, благословляя отца за то, что он постоянно тренировал ее память. Всякий раз после того, как они возвращались с прогулки, Джон задавал ей вопросы, проверяя, что она запомнила. И спустя годы все увиденное и услышанное оставалось на той же самой полке, куда было уложено во время таких прогулок. Питер Брюстер. Теперь ей известно по крайней мере имя этого человека. Остается только узнать, где он живет сейчас.