Текст книги "Законодатели"

Разговор о браках, предложенных магами, разъяснил Нарайяне сущность его чувств к Уржани; тем не менее, мысль жениться на ней вызвала в нем внутреннюю борьбу. Первый раз в жизни почувствовал он себя стариком по отношению к этому ребенку, а воспоминание о мятежном прошлом внушало опасение, что Дахир совершенно основательно отнесется, может быть, к нему с недоверием и не захочет иметь своим зятем. Все же и под лучом мага таилась еще весьма бурная натура прежнего человека, чтобы подчиниться каким бы то ни было, даже самым разумным доводам рассудка. И вот, совершенно неожиданно, произошло между ним и Уржани решительное объяснение.

Во время прогулки по божественному городу, когда он показывал ей свой дворец, и они болтали в саду, а Уржани восхищалась красотою виденного, Нарайяна сказал:

– Да, это не дурно на время, а настоящий волшебный дворец, я построю в моей будущей столице. Ты же знаешь, в будущих государствах, где будут царить первые божественные династии, одно из царств предназначено мне. Я построю, конечно, столицу и, как обещал тебе когда-то, назову ее «Уржана». Дворец же, где я буду жить с женою, будет просто чудом. У меня готов и план его.

Уржани вдруг покраснела и опустила глаза, а потом совершенно неожиданно для себя спросила:

– А кто будет твоей царицей, дядя Нарайяна?…

Темные глаза Нарайяны заблестели, он нагнулся и взял ее руку.

– Хочешь быть царицей в городе твоего имени? – спросил он полушутя, полусерьезно, заглядывая в ее смущенные глазки. – Только я уж не пожелаю называться «дядя Нарайяна».

– Да, хочу, если отец и мать позволят быть твоей царицей. Но ты должен обещать не любить никакую другую женщину, потому что, говорят, ты был очень ветреный, – решительно ответила Уржани.

Нарайяна рассмеялся:

– По всему видно, что г-жа Ева переехала сюда с покойной Земли, и что во всех мирах женщины похожи одна на другую. Что же касается распущенной обо мне дурной славы, будто я был повесой, так это – старые и необоснованные сплетни. Я только любовался всеми видами женской красоты, потому что я художник по природе; но так как вместе с тем я никогда еще не любил и не восхищался чем-либо столь же прекрасным, как моя маленькая Уржани, то могу добросовестно поклясться быть ей безусловно верным. Завтра утром отправлюсь просить твоей руки у твоих родителей.

На другой день утром Дахир и Эдита были на террасе, прилегавшей к их помещению. Пышная листва окружавших деревьев заслоняла ее от солнца, а душистые кустарники в больших кадках, в изобилии расставленных, повсюду образовали тенистые уголки, и в одном из них, около стола, сидела и работала Эдита.

На столе перед нею стояли две большие плоские хрустальные вазы; одна была с золотом, другая с серебром, но металлическая масса была мягка и гибка, как воск. Эдита брала то из одного, то из другого сосуда, и тонкие пальцы ее лепили корзинку для плодов, изумительную по художественной работе. Она усердно занималась изготовлением посуды для украшения и обихода в новом дворце божественного города, куда им предстояло скоро переселиться.

Но в тот день Эдита была рассеяна, и минутами ее ручки покоились в бездействии на коленях, а задумчивый взор застывал на расстилавшейся перед нею роскошной картине природы.

Прислонясь к перилам террасы, стоял Дахир в длинной белой тунике магов. В эту минуту прекрасное лицо его подернуто было также грустью, и задумчивый взор смотрел вдаль. Глубоко вздохнув, он провел рукою по лбу, словно отгоняя докучные мысли, а потом подошел к столу.

– Нарайяна придет сейчас просить у нас Уржани в жены. Ты знаешь, вчера вечером между ними произошел решительный разговор, – заметил он.

– Да, она любит его, и это понятно, поскольку он человек обаятельный и искусный в покорении женских сердец, – ответила Эдита.

– Да, в этом он мастер. Но я пришел к убеждению, что он питает глубокую любовь к нашей Уржани, и, конечно, это чувство – самое прочное из всех, какие когда-либо бывали в его сердце. Он очень изменился к лучшему во время последнего посвящения, – сказал Дахир и лицо его озарилось легкой усмешкой.

– А между тем он привез с собой этого ужасного Абрасака, из-за которого счастье Уржани будет очень кратко, да и окажется ли бедняжка на высоте в предстоящем ей жестоком испытании? Ты знаешь, Дахир, как опасны даже для чистой и уравновешенной души окружающая обстановка, общество лукавых существ с низменными инстинктами и влияние разнузданных страстей. А ведь она будет жить именно в таком аду, – заметила Эдита, подняв на мужа глаза, полные слез. – По-видимому, душа ее предчувствует грозу, – грустно продолжала она, – потому что Уржани много раз жаловалась на дурные предчувствия и на ощущение, будто на нее опускаются тяжелые, как свинец, черные флюиды.

– Правда, тяжелая борьба ожидает Уржани; но ведь она – дочь магов и не изменит своему назначению. Неудивительна и незначительна заслуга быть добрым, чистым и великодушным там, где нет ничего, что бы соблазняло и шло наперекор привычкам, где ничто не возбуждает дурные задатки, таящиеся в неизведанной бездне души человеческой. Только в борьбе познаются силы, а готовящиеся события начертаны в книге судеб. Подвижники во все времена уходили от мира, ища в лесах или пустынях тишину и уединение, что помогает сосредоточению. Уржани должна сохранить лучезарную чистоту своей души посреди бурь, и я твердо надеюсь, что она вернется к нам победительницей, – уверенно ответил Дахир, крепко пожимая руку жены. – Но вот едет Нарайяна.

На озере показалась небольшая лодка с одним гребцом, и в ней стоял Нарайяна в облачении рыцарей Грааля. Солнечные лучи играли на металлическом шлеме и серебряной тунике, а его высокий и стройный стан мужественно выделялся на фоне воды.

– Какой красавец! Он действительно создан женщинам на погибель, – проговорила, смеясь, Эдита.

Нарайяна легко выскочил из лодки на ступени пристани и быстро пошел к ним. Дойдя до Дахира с Эдитой, он остановился и сказал с улыбкой не то натянутой, не то лукавой:

– Находясь перед родителями, не принадлежащими к числу обыкновенных смертных, не требуется как будто высказывать мою просьбу. Вам она известна уже, и я знаю, что отказа мне не будет; тем не менее, мне хочется услышать из ваших уст, что я – не совсем-таки нежеланный зять.

Дахир крепко пожал протянутую ему руку и сказал приветливо:

– Добро пожаловать, Нарайяна. Мы ничего не имеем против избранника сердца Уржани, твердо уверенные, что ты будешь верно любить нашу дочь, и что с тобой она будет счастлива.

– И что прежний Нарайяна-ветреник превратился в степенного Нарайяну, – дополнила Эдита слова мужа.

– Ты угадала, дорогая теща, и добродетели мои изумят мир. Но где же покорительница моего сердца, ради которой я даже готов остепениться? – весело отвечал Нарайяна, целуя руку хозяйки.

– Ты найдешь ее подле птичьей беседки, а пока вы будете болтать, я приготовлю здесь угощенье и приглашу наших друзей выпить за здоровье жениха и невесты. Мой план, надеюсь, тебе нравится? – лукаво спросила Эдита.

– Еще бы! Благодарю за добрую мысль. Это будет как будто мы все еще на нашей бедной умершей Земле. Ах! И надо же было ей погибнуть, именно когда я собираюсь жениться. Это ужасно! Что бы ни было, а она все близка моему сердцу, – со вздохом ответил Нарайяна. – А пока, до свиданья. Я иду к моей красавице невесте.

Сложив на стул шлем и меч, он сошел с террасы и быстро исчез в одной из тенистых аллей сада.

Вышел он на лужайку, посреди которой в большом водоеме бил фонтан, а сбоку пряталась в чаще зелени беседка, затянутая ползучими растениями. На скамье у беседки сидела Уржани; рядом с ней стояла корзина, а в руках она держала чашку с зернами, которые бросала горстями. Вокруг нее, на коленях, плечах и земле порхали и клевали корм стаи всевозможных яркоперых птиц. Она гладила рукой красивую бирюзово-голубую птицу с серебристым хохолком, сидевшую на краю чашки. Уржани была обаятельна в широкой белой тунике, стянутой серебряным поясом. Увидав Нарайяну, она покраснела, поставила чашку на скамью и встала.

– Надо ли заставлять тебя догадываться о причине моего прихода? – сказал Нарайяна с чарующим взглядом и улыбкой, завоевывавшими сердца женщин.

Уржани подняла на него чистые и глубокие глаза.

– Была ли бы я истинной дочерью Дахира, если бы не слышала голос твоего сердца, несмотря на то, что уста молчат? Да и ты знаешь, чувствуешь и видишь давно, что я полюбила «блудного сына» магов. Я люблю тебя и не краснею от моего признания. Я готова делить твою жизнь, труды, успехи и неудачи и идти за тобой к свету совершенному, когда выполнен будет начертанный нашими учителями план, – просто сказала она.

– Я постараюсь быть всегда достойным твоей любви, – серьезно ответил тронутый ее словом Нарайяна, привлекая ее в объятия.

В этот миг послышалась гармоничная вибрация; это были могучие и нежные аккорды, потрясавшие всякий нерв.

– Это музыка сфер выражает согласие верховных магов на наш союз и их благословение, – обрадовался Нарайяна, – а вот и подарок Эбрамара, – прибавил он, указывая рукой на большую белую птицу с золотистым хохлом, которая быстро спускалась, держа в клюве венок из белых фосфоресцировавших цветов, и возложила его на голову Уржани.

Жених с невестой знали, что это одна из магических птиц, которыми пользовались великие посвященные, а потому оба погладили и поцеловали шелковую головку крылатого посла. Издав радостный крик, птица взмахнула крыльями и улетела.

Пока беседовали жених с невестой, Эдита позвала нескольких молодых учеников Дахира, набранных из среды землян, чтобы помочь ей в приготовлениях к пиру, а также созвать друзей.

Приготовления уже шли к концу, когда начали прибывать гости. Эбрамар пришел после других, а одновременно с ним в противоположную дверь вошли Нарайяна и Уржани.

Счастливым, веселым взглядом окинул Нарайяна круг друзей. Собралась вся его духовная семья: Эбрамар и Нара, Супрамати и Ольга с детьми, Дахир и Эдита, Удеа, Нивара и некоторые другие. Эбрамар первый обнял и благословил жениха с невестой; но когда Нарайяна подошел к Наре и встретил насмешливый, лукавый взгляд бывшей жены, он расцеловал ее в обе щеки и шепнул на ухо:

– Я постараюсь быть для нее более честным мужем.

– Будем надеяться. Мы все так много потрудились для твоего совершенствования, что ты должен оправдать наши старания, – добродушно ответила Нара.

Когда перешли в столовую, Эбрамар заметил:

– Прежде чем сесть за стол, друзья, нам следует пропеть благодарственную молитву неизреченному Существу, осыпавшему нас столь неоцененными благами.

Все сначала безмолвно и благоговейно сосредоточились, а потом раздалось пение, которого не слыхало, конечно, ухо ни одного простого смертного, так оно было чудесно по совершенству исполнения, и в каждом звуке его слышались вера, любовь и благодарение.

По окончанию молитвы начался обед, оживленный веселой беседой. Один Нарайяна был задумчив; когда же Нивара выразил восхищение разнообразием и богатством произведений планеты и прибавил, что среди этого обилия можно забыть, что находишься в другом мире, Нарайяна неожиданно сказал:

– Ты прав, Нивара, наша новая отчизна осыпает нас столькими благами, что было бы неблагодарно с нашей стороны не полюбить ее и не чувствовать себя счастливыми здесь. Тем не менее, выпьем в память погибшей Земли, где мы совершили самый тяжелый в нашей жизни переход. Наша бедная мать-кормилица не виновата в том, что неблагодарное человечество разграбило ее, использовало, разорило, высосало ее жизненные соки и обрушило на нее хаотические силы, которые повлекли за собой ее преждевременную кончину. Я полагаю, что в сердце каждого из нас она сохранит всегда свое место, так как с нею бесспорно связаны воспоминания о наших несовершенствах, о счастливых и недобрых минутах, о пережитых бедах, о любви и ненависти, о победах и неудачах – словом, о всей той борьбе, которую претерпевает неуравновешенная душа. – Он взял чашу и встал:

– За тебя, Земля, бывшая нашей колыбелью, вознесем, друзья, молитву и прольем слезу.

По его примеру все встали, и на глазах многих действительно показались слезы. Слова Нарайяны пробудили тысячи далеких воспоминаний; много дорогих теней восстало из пучины прошлого, и всколыхнулись сердца людей, волею судьбы выброшенных из среды заурядного человечества.

– Признательность – это благороднейшее из качеств и необходимый долг человека. Пропоем же вечную память нашей родной колыбели и пусть дойдут до нее наполняющие сердца наши чувства любви и благодарности; пусть согреют они и утешат там тех, кто искупает на мертвой Земле свое безумное возмущение против Создателя и Его незыблемых законов, – произнес Эбрамар.

На этот раз пение магов вылилось в бурю глубоких захвативших душу звуков. Из всех их исходили потоки огня и ослепительного света, уплотнившиеся в виде раскаленного шара, который, подобно комете, треща и выбрасывая снопы искр, устремился в пространство по направлению к далекой, окутанной темными тучами, лишенной света и тепла Земле, страшной темнице отверженных.

Известие о помолвке Нарайяны с Уржани быстро разнеслось между обитателями божественного города и среди землян; но для Абрасака оно явилось громовым ударом и в первую минуту совершенно подавило его. Судьба отдавала обожаемую им женщину его спасителю, благодетелю и посвятителю, у которого ему предстояло ее похитить. Сначала он устыдился и почувствовал угрызения совести за такую неблагодарность; но доброе побуждение растаяло, как воск на солнце, когда он увидел жениха с невестой, которых должен был поздравить вместе с другими учениками.

При взгляде на Уржани в душе его закипела буря, и Нарайяна ничего не заметил только вследствие своего ослепления и рассеянности. Что же касается невесты, то она даже не взглянула на Абрасака, затерявшегося в толпе других учеников и быстро скрывшегося. Зато, вернувшись к себе, он дал волю полному отчаянию и бешенству; закипели все гнездившиеся в его душе недобрые побуждения, заглушая угрызения совести, благодарность и стыд. Когда же по прошествии нескольких часов он встал смертельно бледный, но спокойный, то в глазах его, сверкавших злым огнем, и в жестокой складке стиснутых губ читалась непреклонная решимость.

Он решил бежать как можно скорее и с лихорадочной поспешностью стал готовиться к отъезду. Еще на Земле он был превосходным наездником, а в новом мире приручил одного из крылатых драконов – великолепное, совершенно черное животное, которое, как собака, слушалось его, понимая каждый его жест и слово. На нем он очень любил совершать воздушные поездки в пределах разрешенной местности; но этого было мало, и ему хотелось быть вооруженным для предстоящей борьбы с магами. Поэтому он заблаговременно и понемножку похищал у Нарайяны те из магических предметов, которые могли бы ему понадобиться и не стесняли бы своими размерами.

Для бегства своего Абрасак хотел воспользоваться тем оживлением, которое вызвали последние приготовления к освящению города и брачным торжествам.

Однажды ночью он уложил в большой продолговатый ящик свои тайно добытые сокровища, а на дно положил флакон с первичной материей погибшей планеты, ввиду того, что не имел возможности приобрести таковую же в новом мире. Разумеется, эссенция эта не имела уже силы для планетной жизни, но являлась тем не менее могущественным средством против всяких болезней и обеспечивала очень продолжительное существование. Потом он поместил в ящик несколько свитков древних текстов и книгу с магическими формулами, а в точеной коробочке спрятал амулеты и большой силы магические перстни, которые тоже похитил из замечательного собрания Нарайяны. В нескольких металлических шарах величиною с орех хранились необычайно тонкие трико, легкие, как пух, пропитанные таинственными эссенциями и обладавшие не менее удивительными свойствами; так, например, одно делало носившего его невидимым для глаз простого смертного, другое – неуязвимым для действия стихий и уменьшало тяжесть его в воздухе, а третье, наконец, в полной тьме, хотя бы даже в недрах земли, излучало свет, подобный лунному, и испускал аромат, уничтожавший самые ядовитые миазмы. Вместе с прочим спрятан был и черный шар величиною с гусиное яйцо, при нагревании становившийся прозрачным; он показывал будущее.

Наконец он положил в ящик семь флейт, разнообразных по величине и материалу. Звуки одной укрощали диких зверей, другая усмиряла грозу, была и такая, звуки которой во время сражения возбуждали воюющих до полного неистовства. Подобные инструменты были известны еще в глубокой древности и находились в обладании некоторых фараонов; но впоследствии тайна их затерялась.

Все эти магические инструменты и другие такого же рода предметы при умелом пользовании ими развивали великую силу, и Абрасак со свойственными ему лукавством и хитростью предусмотрительно выбрал то, что могло бы окружить его ореолом таинственности или покорить ему дикие племена посредством страха перед его могуществом и вселяя в них убеждение, что он – сошедший с неба бог.

– С этими средствами я смогу покорить мир, наносить поражения магам и доказать тебе, Уржани, что я стою выше твоего Нарайяны! – самодовольно проворчал Абрасак, закрывая ящик.

Затем он повесил на шею лиру, поднял ящик и поспешил на высокий утес, где ожидал его крылатый друг и лежало несколько ранее снесенных туда узлов. Крепко привязав к спине животного свою драгоценную поклажу, он сел верхом и направил полет свой к далеким лесам и равнинам, манившим его своей непроницаемой тайной и тянувшимся по ту сторону запретного рубежа. Летел он побеждать неведомый мир, одинокий и вооруженный лишь своим волшебным знанием, неустрашимой отвагой и безумной страстью.

На вершине одной из высоких астрономических башен божественного города стояли Эбрамар с Дахиром; оптический инструмент направлен был на одинокую скалу, где сидел темный дракон Абрасака.

– Вот он привязывает к спине дракона ящик с тем, что украл у Нарайяны, – презрительно сказал Дахир.

– Пусть себе следует по пути событий, предначертанных в астральном клише. Наступил момент, ты знаешь, когда должно разразиться великое движение, которое пробудит страсти, настроит умы и создаст изобретателей. Пусть слепое орудие судьбы идет своей дорогой. Его задорное тщеславие, столкнувшееся с упорной самозащитой Нарайяны, вызовет напряженную борьбу всех духовных сил этих двух могучих натур и произведет великое потрясение, столь необходимое для дальнейшего движения вперед.

– Во всяком случае, я буду следить за ним и вооружу Уржани на предстоящую борьбу, – произнес Дахир, уходя вместе с Эбрамаром с башни.

Бегство Абрасака произвело большой переполох и очень изумило всю колонию землян. Начались бесконечные пересуды, и все ожидали, что маги будут преследовать и примерно накажут ослушника их воли: но так как ничего подобного не случилось, и адепты относились к происшествию с полным пренебрежением, то земляне решили, что наказание это только отложено, но тем не менее будет в свое время суровым, а волнения по случаю готовившихся празднеств отвлекли их внимание от беглеца, которого притом недолюбливали за гордость и необщительность.

Нарайяна был больно уязвлен неблагодарностью и лукавством своего питомца; увидав же, сколько драгоценных магических предметов у него было похищено, он весьма смутился и пожалел, что не слушал советов друзей, предупреждавших его не доверять Абрасаку. А он не подозревал еще, какие дерзкие замыслы таились в голове опасного беглеца.

Негодование и оскорбленное самолюбие не позволили ему говорить по этому поводу с Дахиром и Супрамати, те также молчали; но Эбрамару он рассказал, как его ограбили, и жаловался на подлую неблагодарность облагодетельствованного им человека.

Великий маг молча выслушал его и серьезно ответил:

– Что делать, сын мой! Неосмотрительность всегда ведет за собою прискорбные последствия.

Вскоре с большой торжественностью совершено было освящение города; когда же адепты поселились в своих новых жилищах, то не менее пышно отпраздновали свадьбы.

Браки магов совершены были в подземном храме, а адептов низших степеней венчали в большом городском храме, и затем уже следовали бракосочетания привезенных землян. Последние были обставлены особенно блестяще, чтобы окружить наиболее глубоким почитанием этот великий, может быть, даже величайший акт человеческой жизни, – обоснование семьи – общественной ячейки, призванной быть школой для воспитания благороднейших чувств: взаимной преданности, терпения, снисхождения к слабостям друг друга, любви и самоотречения ради детей, верности и взаимной поддержки в жизненных испытаниях.

По окончанию всех этих торжеств обычная жизнь вошла в свое русло, и маги приступили к необходимым делам по устройству в новом отечестве.

Первой заботой был вопрос об охране источников первородной материи. Их было семь, но некоторые еще были покрыты водами океана и не представляли опасности; поэтому внимание пока обращено было на те, которые находились на твердой земле.

Несмотря на миллионы лет, посвященных упорному изучению бесчисленных свойств великой силы – жизненной эссенции Вселенной, – удивительное могущество ее все еще не было достаточно известно, и на новой земле иерофанты уже наталкивались на некоторые, отличавшиеся от прежних, химические сочетания. Таким образом, являлась необходимость в дальнейших научных исследованиях, и значительное число как магов, так и магинь, украшенных уже двумя лучами высшего знания, охотно приняли на себя обязанность продолжительного и уединенного пребывания в подземных пещерах, как только те будут оборудованы для жилья, чтобы отдаться там науке и созерцанию.

С не меньшим усердием приступили к открытию разнообразных школ посвящения. После соответствующего выбора среди землян немногие из них оказались способными к высшему посвящению; остальные были размещены по низшим школам, где подготовлялись административные служащие, ремесленники, земледельцы и артисты. Маги, сообразно своим вкусам и умению, взялись заведовать школами и преподавать в них, а женские школы поручены были магиням.

Занятый трудной и сложной работой по разборке и приведению в порядок документов, собранных изгнанниками, Дахир был освобожден от преподавания в школах, как и Супрамати, который взял на себя устройство книгохранилищ из древнейших сокровищ науки и литературы, привезенных с умершей планеты. Но если они и не обучали в больших школах, то каждый из них все-таки имел несколько любимых учеников, которых они наставляли в деле науки и духовного совершенствования.

Калитин постепенно сделался любимым учеником Дахира, расположенного к молодому ученому ввиду его усердия, настойчивости и скромности, с которой тот отрекся от своей прежней «науки» ради истинного знания. Дахир часто брал его на свои экскурсии и каждый вечер уделял ему час-другой для беседы, что было для ученика счастливейшим временем за день.

Еще на Земле Калитин пристрастился к ботанике, и теперь он составлял гербарий из неведомых ему растений нового мира и подбирал их по сортам. По просьбе Дахира, изучивший флору планеты Удеа помогал ему и руководил его работами.

Однажды, по возвращению из ботанической экскурсии, Калитин зашел вечером к Удеа и показал ему найденное им странное растение. Это был пучок красновато-бурых тонких и гибких веточек с крошечными листиками и огромным корнем более светлого, почти оранжевого цвета. Корень удивительно был похож на человеческое тело. Псевдоноги и руки оканчивались множеством отростков, длинных и тонких, а прекрасно сформированная голова имела как будто настоящее лицо, снабженное носом, ртом, лбом и тремя углублениями, представлявшими словно три глаза, размещенные подобно тому, как и глаза у пещерного человека.

– Я случайно нашел это необыкновенное растение, – рассказывал Калитин, – в горной долине, которую ты указал мне для исследования. Росло оно в тени скалы, а так как я еще не видел подобного растения, то захотел его сорвать, но в ту же минуту почувствовал ожог на руке и колотье, как от разряда электричества. Это уже заинтересовало меня, и я во что бы то ни стало хотел добыть его. Тогда я разрыхлил вокруг землю и с большим усилием вытянул вот этот корень. Но, вообрази, пока я тащил из земли корень, он точно вздрагивал и издавал треск, похожий на глухие стоны. С понятным изумлением рассматривал я его и вдруг вспомнил, что на Земле также существовало растение, походившее на человеческое тело, только с более малым корнем. Его называли мандрагорой. В мое время его уже не было или оно не попадалось, но в старых ботанических книгах я читал описание и видел его на рисунке. Растение это называли таинственным, приписывали ему необыкновенные врачебные свойства и рассказывали о нем всякие легенды.

– Легенды никогда не бывают совершенно вздорными и неизменно хранят в себе зерно истины, а время и воображение приукрашают его и тем искажают, – ответил Удеа с улыбкой. —

Это растение и многие другие того же рода действительно облечены таинственностью для непосвященного, и чтобы объяснить тебе это, придется вернуться к весьма далекому прошлому.

То, что ты видишь теперь на этой земле, ее флора, фауна и человечество, все это – усовершенствованные плоды работы в течение миллионов лет природы и разумов, которые управляют беспорядочными стихиями. Воля их вызвала из ауры Земли исполинские неуклюжие образы, которые солнечная теплота оплотнила и одарила громадной физической силой. Существа эти – воплощение первобытных сил – будучи грубыми и невежественными работниками, становятся могучими сотрудниками, если ими руководит дисциплинированный ум; тогда они деятельно работают каждое в той стихии, откуда вышли, чтобы слить ее с землею и произвести необходимый взаимообмен. В течение долгих веков такой работы эти эфирные существа настолько пропитываются тяжелыми истечениями земной оболочки, что не могут уже подняться в воздух и, пригвожденные своим весом к земле, кончают тем, что пускают в неё корни, сохранив отчасти некоторое приобретенное ими подобие человека. Известное время эти существа-амфибии составляют особую фауну; но большая часть их погибает во время геологических катаклизмов, а другая, под влиянием солнечной теплоты и стихий, изменяет внешний вид, становясь все более и более плотной. Некоторые из таких существ окончательно углубляются в землю; другие же, наоборот, отделяются от нее, делаясь ползучими, а не то вьющимися, словом, избирают иной путь восхождения.

Но блиставшее над челом эфирных существ пламя, которое вообще служит зрительным органом для существ во флюидическом состоянии, также сгущается и принимает вид одного, двух или трех глаз. Было бы слишком долго и сложно описывать все разновидности этих странных существ. Ты говорил сейчас о мандрагоре? Так вот, на нашей умершей Земле было и другое, еще более ужасное мясоедное растение, пожиравшее человека или животное, захватив его своими растительными когтями.

– Как все это любопытно и интересно! Какой неожиданный свет разливается на тайны мироздания и эволюции существ! – задумчиво и серьезно проговорил Калитин.

– Да, вся природа – это раскрытая книга, на страницах которой начертаны все периоды развития великой земной машины вместе со всем на ней живущим, и надо только иметь ключ к этой азбуке. Невежда запутывается и теряется среди законов, кажущихся ему крайне сложными; на самом же деле они очень просты и действуют по единообразному плану. Например, разве лапы и ноги некоторых животных, или даже наши конечности не похожи на корни? Это – явный след эволюции, но никто на это не обращает внимания, – добродушно закончил Удеа.

Подобные разговоры производили на Калитина глубокое впечатление; поэтому он страстно желал скорее изучить и глубже исследовать чарующие тайны творения. Однажды, во время обычной беседы с Дахиром, он высказал ему свое нетерпеливое желание скорее приобрести знания и достичь посвящения. И маг с любовью посмотрел на него.

– Твое желание, сын мой, законно и достойно уважения, но всему свое время. Не забывай, что поспешность – признак несовершенства, и продолжай усердно работать. Как только ты будешь достаточно подготовлен, я наложу на тебя испытание одиночеством; а если ты с честью его пройдешь, то это будет большой шаг вперед.

– Прости, учитель, но я не понимаю пользу одиночества. Несомненно, оно способствует сосредоточению на молитве; но подвинет ли меня к науке и знаниям одна молитва, и чему могу я научиться один, без наставника, который просвещал бы меня? – с тревогой и смущением спросил Калитин.

– Ты ошибаешься. Уединение само по себе является могучим и мудрым руководителем. Наедине с самим собою, имея товарищами одни лишь стихии, ум проходит через удивительное посвящение, наставниками его становятся силы природы, отвечающие на вопросы, которые задает мозг ищущего. Одиночество и безмолвие – это два великих двигателя для выделения астральных сил. Свет нуждается в воздухе для распространения, и свеча тухнет в слишком спертом пространстве; так и внутренний свет подчинен тому же закону. В тяжелых, густых и материальных излучениях толпы мысль становится тяжелою, внутренний свет туманится и даже гаснет; а в глубоком безмолвии одиночества, вдали от тяжких и смущающих веяний людского стада, человеку легче собрать воедино всю могучую силу своих мыслей и направить их к желанной цели.

Калитин слушал с блестевшим взором и вдруг восторженно воскликнул:

– Ты говорил, что мне предстоит жить в течение нескольких тысячелетий? Порою эта мысль ужасает меня, и я боюсь сойти с ума; а временами, как, например, в эту минуту, я чувствую себя несказанно счастливым при сознании, что в моем распоряжении столь громадное время для изучения великих тайн. Но мне так хотелось бы понять, что это за таинственное вещество, которое придает хрупкому человеческому телу такую живую силу жизни, что оно в состоянии противостоять закону разрушения почти до бесконечности. Прости, учитель, если я задаю такие вопросы, на которые ты не можешь ответить мне.

– Нет, твое желание знать истину так законно, что я охотно дам тебе краткое объяснение. Что же касается того, чтобы постичь все свойства и способы употребления этого таинственного вещества, наполняющего Вселенную и составляющего ядро, на котором производится формовка всех планет и которое является питательным соком миров и существ, этого никто еще не постиг.

Вещество это, называемое нами первородной материей, представляет как бы самое дыхание неизреченного Существа, Которого никто не знает и не может постичь, а Оно непрерывно работает за священной, окруженной пламенем оградой. Дыхание это, заключающее в себе все, – звук, цвет, свет, аромат, – появляется в виде легкого пара, обладает умопомрачительной вибрацией и превращается в жидкий огонь, а потом разливается исполинскими каплями, которые кружатся в пространстве до тех пор, пока не накопится студенистая субстанция, утяжеляющая и замедляющая неописуемую быстроту вибрации. Студенистая масса, – я говорю «студенистая» по сравнению только, ибо тонкость этого вещества не поддается описанию, – приходит во вращательное движение, мало-помалу сгущается и наполняет астральную форму, моментально начертанную одним из созидателей планетной системы.