Текст книги "Хранители. Собери письма. Найди свою любовь. Останься в живых"

– Если Ивану не хватит, он попросит еще. А то остынет. Не волнуйтесь, все окей, – с улыбкой ответила я.

Минут через сорок хозяин здешней вселенной присоединился ко мне, а еще спустя пять минут в зал вышел Манолис. Таким хмурым я его не видела никогда. Нагнувшись к Ване, он что-то яростно зашептал ему в ухо. Устав от видимых проявлений их закулисной жизни, я ушла в магазин покупать джинсы и кроссовки – не идти же на дело в длинной путающейся юбке и лодочках. С Иваном договорились встретиться в таверне в восемь. Он с плохо скрываемым облегчением расстался со мной до вечера. О чем секретничал с Манолисом, так и не сказал.

Вот и сейчас, спускаясь в подвал, Иван был молчалив и сумрачен. Очутившись в темноте, слегка разбавляемой светом мобильного, я инстинктивно ухватилась за Ванин рукав.

– Да подожди ты, – раздраженно прошептал друг, скидывая мою руку.

Завозился рядом, расстегивая рюкзак. После щелчка вспыхнул свет, излучаемый большим фонарем, явно одолженным в автосервисе у Михалиса.

Почти все пространство было уставлено стеллажами и столами со стопками бумаг. В дальнем конце комнаты свет выхватил дверь. Ваня двинулся к ней, я – за ним. Была она еще ниже предыдущей. Распахнув ее, мой нежный спутник посветил фонарем: ступени с покатыми краями вели вниз, в коридор. Пол землистый, с осколками камней. На последней ступеньке нога поехала, я инстинктивно оперлась рукой о стену и угодила пальцами во что-то скользкое, шевелящееся. Заорав, отдернула руку и отскочила от страшной стены. Ползучих гадов, больших и маленьких, я боюсь.

– Шо ты рыпаешься?! Шуму от тебя, как от стада гамадрилов. Еще раз пикни – выведу!

Хотелось его стукнуть, но я прикусила губу, решив впредь держаться середины коридора.

Мы осторожно двинулись вперед. Стены были покрыты замшелым камнем. Во многих местах кладка осыпалась и сквозь нее проступали петли вьющихся растений. Идти приходилось медленно: под ногами попадались крупные осколки. Так, черепашьим шагом, мы шли минуты три-четыре. Коридор сделал плавный изгиб, и показалась дверь, обитая железным листом. В скважину Ваня вставил длинный ключ. Эта дверь отворялась тяжело, со скрежетом, выпустив тяжелый, сырой дух. В свете фонаря мы видели сводчатый потолок. Вниз снова вели ступени. Вспомнилась давняя московская экскурсия в боярские палаты, во время которой гид объяснял, что каждый культурный слой лежит выше предыдущего По моим представлениям, мы с Ваней прошагали на пять-шесть веков вглубь.

Небольшой зал с растрескавшимся мраморным полом перегораживала щербатая стена, появившаяся, вероятно, при турках. Потому судить о размерах усыпальницы до захвата Ханьи Османской империей не представлялось возможным. В стене рядом зияли две пустые погребальные ниши, сохранившие ровные, практически без сколов контуры, что наводило на мысль о перезахоронении, нежели о вандализме и разграблении. Пошарив фонарем, Ваня остановился на разломанном надгробии с сидящим на его краю ангелом. Посланцу небес здорово досталось. Одно крыло, нос и пальцы ног отбиты. Рука, державшая на ладони Библию, исцарапана.

Не оборачиваясь, Ваня сунул мне фонарь и обеими руками приподнял каменную обложку. Прижав ее к себе, запустил ладонь в углубление и вынул предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет.

– Сунь мне в рюкзак, – протянул он сверток через плечо.

Вернув крышку на место, Иван отобрал у меня фонарь и еще посветил по углам. В одной стене глубоко сидела заваленная осколками дверь. К ней была прислонена могильная плита, такая старая, что на ее ноздреватой, точно пемза, поверхности нельзя было разобрать надписей.

Вдруг за нашими спинами раздался шорох, луч Ваниного фонаря метнулся и скрестился с таким же лучом.

– Ага! Попались! Что вам здесь надо?!

Я ахнула и зажала рот ладонями.

Голос был высокий, старческий. Рассмотреть его обладателя мешал бьющий в глаза свет.

– Убери фонарь, малака!1717
  Малака (греч.) – дурак (грубое ругательство).


[Закрыть] – крикнул Иван.

Услышав это, человечек по ту сторону света взвился фальцетом:

– Я вызвал полицию, и вы ответите не только за взлом, но и за оскорбление!

– Лучше б ты, Ваня, учил Шиллера, – пробормотала я любимое выражение Розы Михайловны, когда сын делал что-то особо ее огорчавшее.

Он вскинулся было на меня, но я, уже не слушая, заслоняясь рукой от слепящего света, крикнула:

– Извините нас, пожалуйста! Мы просто сильно испугались! Мы не сделали ничего дурного!

– We come in peace!1818
  Мы пришли с миром! (англ.) – фраза из фильма «Марс атакует».


[Закрыть] – крикнул, передразнивая меня, Иван, которого несло сегодня весь вечер.

Луч немного сместился. На пороге комнаты стоял седобородый дед в рясе.

– Мы пришли сюда с… исследовательскими целями, – сказала я.

– Полиция разберется, зачем вы сюда пришли, – проскрежетал дед мстительно.

«Ох, черт, вторая дверь – та, возле которой я поскользнулась, так и осталась открытой!» – пришло запоздалое понимание.

Принесла же нелегкая архивариуса, а это был, видимо, именно он. Надо сказать, мысль о слежке вообще не посещала мою голову. Это здание казалось таким забытым и выключенным из жизни, особенно по сравнению с тавернами по соседству.

Старичок посторонился, пропуская нас, а когда мимо прошел Иван – еще и попятился.

Под его конвоем молча миновали коридор. Поднимаясь к злополучной двери, Иван негромко процедил мне в спину:

– Полиции я скажу, что ключи передал друг дяди, но для чего – не знаю. Типа сходил посмотреть. А ты пошла за компанию.

– Угу… А как ты узнал, от чего ключи?

– Скажу, видел их у дяди прежде и якобы он объяснил, что они от архива.

– Мне кажется, старикан не видел, что мы там делали, – прошептала я, очутившись в архивной комнате.

Иван не ответил.

Выйдя на улицу, я испытала сразу и облегчение – от свежего воздуха, и ужас – рядом с дверью стояли двое полицейских, а напротив входа в переулок крутила световые шары полицейская машина. Возле нее собралось несколько зевак. Я вспомнила митрополита, его просьбу не привлекать к себе внимания, и меня затошнило.

– Господин полицейский, я поймал их! Я же говорил, дверь не заперта! Я поймал! – выкрикивал дед.

Закатив глаза к небу, Ваня молитвенно сложил руки и покивал головой:

– Да-да, господин полицейский, мы не закрыли дверь.

Когда надо, Иван мог отлично играть на публику. Вот и сейчас, изложив свою версию, он покаянно вздохнул:

– Просто я хотел показать древние подвалы своей девушке. – И обнял меня за плечи.

Злопамятное сознание тут же подсунуло его слова о гамадрилах.

– Прошу прощения, – услышали мы низкий голос, – произошло недоразумение.

Говоривший подошел к нам по переулку во время вдохновенного Ваниного рассказа и теперь стоял меж двух полицейских. Свет от фонаря нимбом расплывался вокруг его головы.

– Этот молодой человек должен был передать ключ мне. Я – Георгис. Наверное, вы, Иван, слышали обо мне.

Ваня кивнул. Я же щурилась и никак не могла разглядеть его. Помимо фонаря, мешали всполохи полицейской мигалки.

– Наша организация при поддержке архимандрита Тихона планировала построить детскую школу ремесел под Ханьей, – продолжал Георгис, очевидно тот самый, о котором говорил митрополит. – Но возник вопрос о межевании земель. Потребовался доступ к архиву, и с высочайшего дозволения нам сделали дубликат ключей. Отец Тимофей намеревался передать его мне в Ханье через племянника. Но скоропостижная кончина помешала ему предупредить Ивана, кому именно он должен отдать ключи.

Человек обернулся к архивариусу и почтительно произнес:

– Отец, мы еще раз сделаем запрос на дубликат ключей, – иногда в голосе его прорывались хрипловатые нотки. – Тем более со смертью архимандрита строительство школы, боюсь, осложнится.

И обращаясь к полицейским:

– Если надо, могу подтвердить свои показания письменно в офисе у Ставроса Ксенакиса. Я все равно собирался к нему.

– Вы знакомы с господином Ксенакисом? – уважительно спросил один из полицейских.

– Да, он мой друг.

– Кхм… Я не думаю, что заявление необходимо, – заблеял старик.

Иван протянул ему ключи:

– Извини, отче. – И, вспомнив утреннюю встречу с митрополитом, кротко добавил: – Человек слаб.

Архивариус строптиво глянул исподлобья, готовый простить, но помня еще обидное «малака».

Полицейские записали номер прав Ивана и отпустили нас с миром. Когда мы уходили, они с архивариусом слушали нашего спасителя. Я хотела узнать, что он им говорит, но Ваня потянул меня за руку в темное чрево переулка.

Пару раз он оглянулся, а выйдя в небольшой дворик, напустился на меня:

– Вера, рыбонька, имею задать тебе вопрос: шо ты стояла истуканом?! Или не могла мне подыграть? Ты ж только очи щурила! – И передразнил меня.

Сейчас, когда напряжение последних часов спало и страшное разоблачение нам больше не грозило, терпение мое лопнуло:

– Ваня, дорогой, ты сегодня вечером прям в ударе. Сделай с собой что-нибудь: постучись головой об стену, нырни в гавань. Но уймись!

Иван усмехнулся:

– Вау! Какая страсть! Уже надо было изобразить ее на десять минут раньше!

Две полные гречанки в черном, режущие салат за столом посреди двора, с интересом наблюдали за нами.

– Я должна была броситься тебе на шею с криком «Аллилуя, любимый!»? Или устроить истерику и надавать по морде? Так я с удовольствием!

– Ну, попробуй.

Шлепнула его по затылку, и он притянул меня к себе:

– Не разочаруем зрителей, бэйби?

Я улыбнулась, и мы обнялись. От его рубашки исходил едва уловимый запах оливково-лавандового мыла, которым я ее стирала.

Как-то там наши? Надо позвонить Марии.

– Пойдем, я куплю тебе выпить, – пробормотал он.

– Спасибо, друг!

По кривому переулку гуськом мы вышли на набережную. Она оглушила взрывами хохота и музыкой, ослепила огнями. Сев за первый же свободный столик, Иван заказал ракии1919
  Ракия – виноградная водка.


[Закрыть] и вытащил из рюкзака сверток. Вокруг голосили и обнимались туристы, чокались, проливая спиртное из стопок. Никто не обращал на нас внимания.

В целлофановом пакете лежал металлический пенал. А в нем – листы, исписанные убористым почерком.

Склонившись, мы начали читать:

«Дорогой Ваня!

Так странно писать, зная, что, когда ты прочтешь это, меня не будет в живых. Видишь, и после смерти я не оставляю тебя. Не грусти! Я всегда буду рядом.

Хочу попросить прощения. Мой дорогой мальчик, извини, что последнее время избегал общаться с тобой. Думаю, после разговора с митрополитом Филаретом ты понимаешь: причина моей скрытности в боязни привлекать к тебе внимание. Боязни, наверное, на грани умственного помешательства. Кажется, за мной следят везде: на винограднике, в церкви – повсюду мне мерещатся уже знакомые страшные лица. Подозреваю, выгляни я ночью в окно – и там увижу их. Так что не сердись! Ты единственный, кого я могу сделать Хранителем тайны о чуде. Поскольку единственный, кому доверяю (кроме отца-настоятеля, конечно). Есть еще Его Высокопреосвященство митрополит Филарет – давний друг отца Тихона. Но, к сожалению, лично с ним я не знаком. Хотя все равно придется его потревожить телефонным звонком. Отец-настоятель пребывает в столь плачевном состоянии духа, что благословил меня поступать исключительно по своему разумению… Посему это наша с тобой миссия, Ваня.

Письмо это вводное, требует особого сосредоточения. И я осознанно иду на риск, составляя его заранее, в монастыре.

Сейчас четыре утра…

Сперва я перескажу, что узнал из письма, отправленного прежнему настоятелю нашего монастыря Софией Да Молин. Ох, Иван, что за девушка! Некоторые люди являют собой столь сильные и цельные натуры, что души их живы и после смерти. София была такой. Итак, представь…

Середина XVII века. Крит лихорадит: четырехсотлетнему господству венецианцев на острове приходит конец, с моря наступают войска Османской империи. В это время в Ханье (Ла Канея – так она тогда называлась) ко дню рождения единственной дочери Софии знатный синьор Франческо Да Молин хочет заказать ее портрет. Ему советуют молодого художника из почтенной критской семьи, ведущей род от византийских вельмож – прежних владельцев острова. Георгис Скордилис – так зовут юношу. Во время написания портрета молодые люди много общаются: компаньонка Софии, неотлучно присутствующая при сеансах живописи, туговата на ухо и почти все время спит. И художник, и его модель, насколько можно судить, пригожи собой, имеют развитый, глубокий ум. При таких данных их различный образ жизни лишь усиливает взаимный интерес, поскольку дает неиссякаемые темы для разговоров и споров. София выросла в стенах отцовского палаццо, книги – основные ее собеседники. Георгис взрослел средь гор Сфакьи, с детства воспитывался на разговорах о восстаниях против венецианских захватчиков, привык к тяжелому труду в отцовском доме. Но уже успел вкусить самостоятельной жизни вдали от родного очага – был отдан в школу иконописи при монастыре. Итог их встреч очевиден. Они влюбились друг в друга и продолжали искать встреч и после того, как портрет был закончен.

Вскоре о любви сына к дочери венецианского вельможи узнает отец Георгиса – глава влиятельного критского клана. И во избежание беды отсылает сына в монастырь Мони Одигитрия, где настоятелем служит родственник его матери. Монастырь это известный, находится, как и наш, в горах Астерусии. Только ближе к морю.

Там Георгис пишет в храме фреску Богоматери. Ее лик – это очередной портрет Софии, любовь к которой не уменьшается в разлуке. Тогда же настоятель Одигитрии посвящает Георгиса в главную тайну монастыря. Вот уже два века здесь хранят свиток папируса со святыми письменами – Евангелие, написанное апостолом Павлом в его бытность на Крите. И еще список с Евангелия на пергаменте, сделанный предположительно в VIII веке, накануне завоевания Крита арабами. Обе рукописи бесчисленное количество раз перепрятывали, отчего они сильно пострадали, от оригинала к тому времени почти ничего не осталось. Подробнее об их содержании, а также то немногое, что известно об их скитании, я расскажу в следующем письме. Ты, возможно, удивишься: зачем монахи скрывали манускрипты от венецианцев – таких же христиан, как они? Но дело в том, что, несмотря на периоды мирного сосуществования коренного населения и подданных Светлейшей, несмотря на расцвет культуры на острове при венецианцах, они были все-таки захватчиками. Насаждали католическую веру на Крите. Запрещали православные книги. А в мирской жизни облагали местных непомерными налогами и полностью отстранили от управления островом. Ты, Ваня, без сомнения, все это знаешь и прекрасно помнишь мой рассказ о восстании критян под предводительством Кантанолеоса против венецианцев. Подавленном с особой жестокостью. Попади Евангелие им в руки, они увезли бы его, сделали достоянием Светлейшей. Но писалось-то Евангелие Павлом на Крите! Монахи хотели сберечь рукопись до тех пор, пока родной остров не обретет свободу.

Настоятель Одигитрии просит молодого родственника переписать Евангелие. Георгис, как я говорил, был прекрасно образован. И к делу подошел старательно. На сегодняшний день его список – почти полный текст Евангелия от Павла! На страницах он делал пометки, откуда – из оригинала или из списка – взята та или иная строфа (большая часть, конечно, из списка). Закончив, он подписал свой труд: «Исполнено Георгисом Скордилисом. С любовью к Господу и Софии».

Тем временем турки наступают на остров. И, предчувствуя их скорую победу, настоятель решает укрыть рукописи в тайнике близ монастыря, откуда их перенесли когда-то в Одигитрию (и, забегая вперед, в котором они пролежали до тех пор, пока мы с отцом Тихоном их не нашли). Монах-каменщик делает новый саркофаг – герметичный, насколько это тогда было возможно. К нему Георгис вытачивает несколько дубликатов каменных ключей, поскольку при турках один ключ легко мог сгинуть без вести. Сколько всего было ключей – не знаю, но один из них взялся хранить сам Георгис. И после захоронения саркофага с рукописями наш молодой человек покидает Мони Одигитрию: не в его характере было прятаться за монастырскими стенами в смутное время.

Он едет в родную Сфакью, оттуда – в Ханью, к любимой. Вскоре они с Софией тайно венчаются в церквушке на полуострове Родопос. И проводят в бухте Диктинна три счастливых дня в полном уединении и в объятиях друг друга.

Тем временем войска Османской империи вторгаются на Крит. Георгис примыкает к повстанцам, стремящимся не допустить новых захватчиков на родные земли. А София рассказывает отцу о замужестве и умоляет синьора Да Молина простить и принять зятя. Тот соглашается и велит передать Георгису, что готов встретить его в замке Да Молинов в поселении Аликианос, что под Ханьей (помнишь, мы как-то ездили на его развалины?). Обрадованный Георгис едет в замок. Но не один. С собой он везет женщин и детей, спасающихся из захваченных турками поселений. Однако теплая встреча зятя в планы Франческо Да Молина не входила. Венецианец сговорился с турками, что они позволят им с дочерью покинуть павшую Ханью и отплыть в Светлейшую. А взамен он сдаст им смутьяна Георгиса Скордилиса.

Дальнейшие строки в письме Софии были написаны с особо сильным нажимом. И я, кажется, догадываюсь почему – так ясно вижу через века эту молодую женщину. Она заставляла руку не дрожать и писать твердо.

В замке, куда Георгис привел искавших защиты жителей, они попали в засаду. Сотворив насилия и зверства, турки убили всех женщин и детей. Георгису перерезали горло. А тело его позже повесили в Ханье на площади. Узнав об этом, София написала настоятелю Нектарию – своему духовнику и крестному отцу. Понимаешь, София была православной. Думаю, сказалось влияние ее матушки, наполовину критянки, настоявшей на крещении дочери в вере предков.

В письме София рассказала историю своей любви и про переписанное Георгисом Евангелие, оставив четкие указания, где искать рукописи. Написала, что спрятала ключ в надгробии матери. София не хотела рисковать, посылая через весь остров и письмо, и ключ. Оно и понятно: наш монастырь находится на противоположном от Ханьи конце Крита. В те лихие времена вряд ли давала надежную защиту даже охранная грамота, с какой путешествовали гонцы Да Молинов. Грамота эта, подозреваю, была одним из плодов, принесенных предательством синьора Франческо. К сожалению, не единственным.

Письмо Софии заканчивается так: «Да хранит Вас Бог, отец мой. Другого отца у меня больше нет. Единственное, о чем молюсь, – чтобы Евангелие, труд Георгиса, сохранилось. Мне кажется, вместе с ним – в словах апостола – будем жить и мы. И наша любовь. Я хочу, чтобы меня услышали, отец! А ныне дочь Ваша отправляется на встречу к Господу и Георгису».

Далее следует приписка, сделанная самим настоятелем Нектарием. В ней он сообщает, что письмо ему доставил гонец из дома синьора Да Молина. Вместе с вестью о кончине молодой госпожи. София вышла на площадь, вооруженная кинжалом. Пыталась снять тело мужа с виселицы и была заколота турками. Настоятель пишет, что попытается уберечь сие послание от полчищ турков, которые вне всяких сомнений скоро заполонят остров. И в завершение просит читающих молиться о живой душе его несчастной крестной дочери.

Вскоре весь Крит был захвачен Османской империей.

Письмо же Софии Нектарий схоронил среди хозяйственных записей в подвале одной из пристроек, где турки устроили склад. Расчет оказался очень точным. Почти все, находившееся в самом монастыре, включая иконы и книги, османы сожгли. В одном крыле главного храма ты сам видел обожженные стены и потолок, в память о годах турецкой оккупации мы сознательно их не реставрируем. Так же поступают во многих других церквях и монастырях острова. А в подвал на протяжении столетий турки сбрасывали разную рухлядь, которая, точно покрывало Богородицы, укрыло собой драгоценное письмо.

Однако скоро уж шесть утра. Сейчас я выйду из кельи. Поставлю в храме две свечки. Одну – за Георгиса и Софию. Вторую – за всех детей, женщин и мужчин, погибших от рук турок. После я заберусь в кузов грузовика отца Арсения, который отправляется сегодня с благословения архимандрита на рынок в Ханью. На парковке перед рынком выберусь из кузова, спрячу это письмо в каменной Библии, откуда еще недавно забирал ключ от тайника. Позвоню Его Высокопреосвященству митрополиту Филарету. После чего на машине, которую просил у тебя через знакомого, развезу по острову все остальные письма с указаниями. На все про все у меня четыре дня, на больший срок мне тревожно покидать отца-настоятеля. Пока только он знает о моих планах и преподнес молитвенное благословение на то. Сам же гложет себя и изводит так, что роскошная борода его уменьшилась втреть. Ранее, забирая ее в горсть, он не мог сомкнуть вкруг нее ладонь, теперь же пропускает ее меж указательным и большим пальцами, точно мышиный хвост…

Следующее мое письмо отыскать будет несложно. Ты помнишь ущелье неподалеку от нашего монастыря, в которое я звал прогуляться тебя этой весной, когда ты в последний раз навещал меня? Ты еще неважно себя чувствовал и в результате в ущелье не поехал, остался ждать меня в таверне деревни Лендас2020
  Лендас – деревушка на южном побережье, в Астерусии.


[Закрыть]. Я же ехал прибраться и отслужить литургию в маленькой церквушке Богородицы в том ущелье. Не знаю, есть ли у него название. Оно не особо длинное и среди великого множества критских ущелий не пользуется популярностью: для любителей каньонинга там нет интересных спусков, для любителей прогулок оно не всегда доступно. Уверен, ты помнишь, где оно находится, ведь я подробно объяснял тебе это.

Церковь Богородицы притулилась в самом его конце. В ней я оставлю ключ к тайнику с Евангелием, сделанный Георгисом Скордилисом. И следующее письмо. Все это ты найдешь в нише за ящиком для пожертвований справа от входа. Просто отодвинь его.

Ты можешь заночевать в Лендасе, пляж которого тебе так приглянулся. Все-таки это поход на весь день. От Лендаса до ущелья около двух часов на машине. Да по самому ущелью часа четыре туда-обратно. Помни только, что в него ни в коем случае нельзя идти в непогоду! Вначале там утоптанная тропа. Далее тебе встретится небольшое озерцо меж скал, образованное резким понижением дна. Ох, Ваня, какое это красивое место! В сухую погоду его можно перейти вброд – я едва намочил рясу до колен. А вот следом дно ущелья поднимается. Каменистое ложе ручья проступает здесь наружу. Летом оно пересохшее. Но дождь покрывает его спесивым потоком! Ходить по нему тогда в одиночку опасно, можно поскользнуться на камнях. Так что обязательно дождись ясного дня! Перед входом в ущелье есть удобная площадка, где можно оставить машину.

На этом я заканчиваю. И самое главное. Будь осторожен, мой мальчик! Всегда оборачивайся и приглядывайся к окружающим. По наущению Сандро – так зовут несостоявшегося покупателя монастырских земель (и это почти все, что я о нем знаю) – за монастырем следят два человека, о которых я писал вначале. На следующем листе я как мог нарисовал их портреты.

Обнимаю тебя. В добрый путь, Господь да просветит тебя!»

После моего кивка Ваня перевернул страницу. С нее смотрели два смуглых лица: отец Тимофей нарочно заштриховал и чуть растушевал карандаш на их физиономиях. У одного был расплющенный нос, у другого – шрам на правой щеке.

– Ну и рожи, – сквозь зубы произнес Иван.

Я подняла голову и глубоко вздохнула, выныривая в мир полный хохота и звона бокалов.

– Ох, Ваня… Как же тяжко было последнее время настоятелю и твоему дяде! Чувствовать себя загнанными в угол в собственном доме. В таком состоянии, ясно, все вокруг вызывают подозрение и кажутся врагами…

У Вани зазвонил телефон.

– Угадай, кто это был? – спросил он, нажимая отбой.

– Судя по разговору, думаю, Георгис? – спросила я и невольно осеклась.

– Что, подумала про Георгиса Скордилиса из дядиного письма? Ой вэй, мало ли на Крите Йоргосов2121
  Йоргос – сокращенный вариант имени Георгис.


[Закрыть]! Столько же, сколько Яннисов и Костасов… Да, это он. Договорились, шо завтра мы навестим его в отеле и составим план действий.

Я подумала, что звонок раздался сразу, едва мы отлипли от письма. Посмотрела по сторонам. Справа и слева горели огни таверн, напротив покачивались белые спицы мачт в гавани. Никто в упор нас не рассматривал, а как еще распознать средь толпы Георгиса, я не знала.

– Давай позовем Машку, – сказал Ваня.

– Это еще зачем?

Маша была нашей общей знакомой, переехавшей на остров примерно в одно время с Иваном.

– Я помню, что тебя с нее трясет, – усмехнулся он, – но у ней есть три полезных свойства, такие что нам пригодятся. Первое – знакомства по всему острову, особенно среди хозяев отелей и апартов. Второе – она отлично знает за сам остров и все, что касается гор и ущелий. Занимается альпинизмом. Третье – она историк по образованию.

– Ваня, я тоже знаю за сам остров, – передразнила я его, – не говоря уж о Георгисе, у которого еще и знакомства…

– Да, я обратил внимание, хлопец тебе глянулся. – Иван закурил, откидываясь на спинку стула. – Ты с него, серденько, прям глаз не сводила.

– Глянулся, да. Только я его, считай, из-за всех этих фонарей не видела. Пройди он сейчас мимо – не узнаю. Но признайся, отмазал он нас виртуозно… Так зачем тебе Машка?

Ваня вздохнул:

– Понимаешь, мне кажется, дядя переоценивает мои знания. И мою память. Например, говорит про восстание против венецианцев, об котором он мне рассказывал.

– Да, восстание Кантанолеоса.

– Ну вот. А я не помню ни имени, ни вообще ничего.

– У тебя будем мы с Георгисом.

– Но Машка все ж историк, так сподручнее. – И начал набирать номер.

Как обычно, принимая решение, Ваня ни с кем не советовался и никого не слушал.

Пока он разговаривал, я надеялась, что Маша откажется. Но уже к концу беседы стало ясно, что желание мое не сбудется. Они условились встретиться возле отеля Георгиса в десять утра.

– Вот не лень же ей тащиться из Ираклиона, – пробормотала я.

– Просто ты завидуешь, что у нее сиськи больше.

В ответ я показала ему средний палец.

Машин бизнес начался так же, как у большинства женщин из почившего СССР, перебравшихся на Крит, – она вышла замуж. А первыми клиентами стали бывшие соотечественники. Точнее, та их часть, которая желала путешествовать по острову самостоятельно. Для получения шенгенской визы в греческом консульстве Маша за разумные комиссионные делала им подтверждение проживания от отеля, которым владел ее муж. От супруга Маша впоследствии ушла, а виды услуг и контингент клиентов значительно расширила. Теперь у нее было туристическое агентство с приличной отельной базой и экскурсионное бюро.

Пока мы с Ваней шли по набережной до его таверны, я украдкой оглядывала сидящих за столиками кафе. Вдруг взгляд, устремленный на нас, выдаст Георгиса? Взгляды в основном встречались хмельные и заигрывающие.

– Так в какое ущелье нам ехать? – спросила я.

– На юго-востоке. Завтра точнее скажу, – уклончиво ответил Ваня.

Черт с ним. Хочет скрытничать – пусть. Я вдруг почувствовала весь этот день на своих плечах. Не верилось, что еще утром мы были в бухте, что сегодня разговаривали с митрополитом.

Заночевать решили в комнате над Ивановой таверной. Скорее, это даже была небольшая квартира. В ней размещался центр управления «аутентичным греческим ресторанчиком» (как называли пользователи сайта Tripadvisor заведение моего друга-одессита в самой туристической части самого популярного города Крита). Помимо компьютера и шкафа с бухгалтерскими документами, тут стояло два дивана. Оживлял пространство балкон над открытой площадкой таверны. Такой маленький, что каждый раз ступая на него я инстинктивно откидывалась назад, ибо казалось, уже лечу через низкие перила к ногам вон того парня, жующего мусаку2222
  Мусака – запеканка из фарша, баклажанов и соуса бешамель.


[Закрыть]. В узкий закуток рядом с дверью из комнаты кое-как были втиснуты санузел и совсем уж крохотный кухонный уголок, состоящий из микроволновки и электрической плитки. Именно с этого неширокого во всех своих частях пространства, прокуренного Ваней, Манолисом и их друзьями, сотрясающегося в сезон до пяти утра от музыки и гогота внизу, полного парами жарящегося на кухне мяса и слезами молоденькой соотечественницы-официантки, собирающейся утопиться в гавани из-за несчастной любви к сербскому коллеге, когда-то начался мой Крит. Здесь я прожила несколько дней в свой первый визит на остров.

Пока Иван о чем-то ожесточенно перешептывался с поджидавшим его Манолисом, я поднялась в почти родную комнату, застелила оба дивана, приняла душ. С ним была хитрость. Как во многих зданиях старого города, горячая вода включалась рубильником из номера. Успеть вымыться надо было за пятнадцать минут, потом струя начинала чахнуть и холодеть.

Упав в кровать, я вытянулась и моментально уснула.

Проснулась за полчаса до будильника. Диван напротив был кое-как застелен. Пылинки ныряли в солнечных лучах. Утро доносило через открытый балкон робкие предвестники звуков, которым предстоит заполнить старый город к полудню.

Я надела водолазку, юбку и туфли. Волосы собрала в низкий узел с прядями по бокам. Спустившись в зал, обнаружила сидящего за барной стойкой Ивана. Он пил кофе, курил и задумчиво разглядывал прохожих в переулке.

– Привет! Белое и черное, черное и белое, – пробормотал он, глядя на меня.

Передо мной поставили кофе и вазочку йогурта с медом. Хорошо в таверне у друга: даже новые официанты на завтрак приносят твой любимый комплект.

Без пяти десять мы поднялись из-за стола. Иван оставил пару евро чаевых, и мы не спеша пошли к отелю, где нас ждал Георгис.

Западная часть старого города для краткости именуется венецианской, хотя, строго говоря, объединяет бывшие венецианский и еврейский кварталы. Здания тут персикового и охристого цветов, вдоль стен изобилие горшков с бугенвиллиями. Полно круглых окон-иллюминаторов, как в самой Светлейшей, и балконов с коваными львами святого Марка на железных прутьях. Улочки извилисты. В конце одной из них подле узкого терракотового дома нас ждала Маша.

Эта женщина могла бы стать идеальной героиней американского фильма. Высокая, с золотыми волосами, поджарой фигурой и пышным бюстом. Она была из тех, кому достаточно надеть белую футболку, чтобы мужчины сворачивали ей вслед головы. При этом Маша успешно вела бизнес, занималась дайвингом, альпинизмом и верховой ездой. Наша взаимная нелюбовь постоянно служила Ивану поводом для шуток. Он объяснял ее моей завистью к Машиным размеру груди и росту: я была ниже и тоньше во всех местах. Верил ли Ваня в свои слова на самом деле – не знаю.

Расцеловав Ивана и кивнув мне, Маша нажала кнопку домофона. Дверной замок щелкнул.

Консьерж (он же хозяин отеля) был предупрежден о нашем визите.

– Комната номер четыре, – сказал он. – Проходите, пожалуйста, вас ждут.

В отелях Ханьи, устроенных в бывших венецианских и турецких домах, обычно немного номеров. В этом их было всего четыре – по одному на этаже. Пока мы поднимались по лестнице, Маша с Иваном быстро перекидывались новостями о делах и знакомых. В том, что при наших общих встречах я чувствовала себя лишней, пусть и кратковременно, но не нужной Ивану, наверное, было куда больше истинных причин моего отношения к Маше.