Текст книги "Хранители. Собери письма. Найди свою любовь. Останься в живых"

Излюбленная тема – дизайн, как обычно, быстро примирила меня с действительностью и оттянула на себя все внимание. Я мысленно пожала руку хозяину и художнику за грамотную реставрацию здания: тяжелая люстра, состаренные панели. Ужасно, когда в таких домах наводят излишний лоск, стелят ламинат и вешают неоновые светильники. Пока я размышляла об этом, поглаживая дубовые перила, мои спутники уже стучали в дверь на четвертом этаже. Им отворили, и я услышала знакомый со вчерашнего вечера голос.

– Вер, ну ты где, – окликнул Иван. – У нее пунктик на отделке…

Пунктик… Ну ладно. Подобрав юбку, я быстро миновала последние ступени.

Дверь была распахнута, и того, кто придерживал ее, я снова не могла рассмотреть. Вот черт! Солнце из окон комнаты ослепляло. Прикрыв ладонью глаза, я улыбнулась в самую сердцевину света и прошла внутрь. Хозяин закрыл дверь.

– Меня зовут Георгис, приятно видеть вас всех.

Пока Маша с Иваном представлялись в ответ, я наконец его рассмотрела.

Был он крепкого телосложения, выше Ивана, темные чуть вьющиеся волосы, короткостриженая борода. Когда пришел мой черед называть имя и он повернул голову, цвет глаз не оставил сомнений, из какого региона он родом.

– Вы сфакиот?2323
  Голубые глаза – характерная особенность некоторых жителей Сфакьи.


[Закрыть] – спросила Маша.

– Да, – едва заметно улыбнулся он. – Садитесь, пожалуйста. Чай, кофе?

Ваня и я отказались. Маша, рано выехавшая из Ираклиона, попросила кофе.

Комната была небольшая. Мы с Иваном сели на диван, Маша – за круглый столик, хозяин – на стул у окна. Поинтересовавшись успехом вчерашних поисков, Георгис попросил Ивана показать портреты бандитского дуэта и перевести письмо. Пока Ваня читал, я смотрела на Георгиса. Возраст его определить было затруднительно. Наверное, чуть старше нас. Твердая складка губ, нос с горбинкой, сдержанность в каждом движении. В нем была мужская жесткая красота. Спохватившись, что, наверное, чересчур откровенно пялюсь на него, отвела взгляд. Маша была куда менее стеснительна, она разглядывала его открыто и с удовольствием, слегка покусывая нижнюю губу.

Зашумела в турке вода. Маша послала вскинувшему глаза Георгису предупреждающий жест:

– Не беспокойтесь, слушайте! Я налью.

И довольно шустро, без лишних движений, словно жила в этой комнате, заварила кофе.

Ваня дочитал. Георгис молчал.

– Что скажете? – спросил Иван.

– Что дело серьезное. И надеюсь, девушки откажутся от участия в нем.

– Вы прям как сговорились с митрополитом, – усмехнулся Иван.

– Мы не откажемся, – ярко улыбнулась Маша. – Расскажите лучше, что там с экспертизой? Есть ли результаты?

– Экспертиза началась, до результатов пока далеко.

– А сами вы что думаете по поводу находки? – не унималась она. – Может ли это действительно быть новым Евангелием?

– Трудно сказать… Я пока не видел его. Простите, а почему вы решили участвовать в поисках, могу я спросить?

Довольная завязавшимся диалогом, Маша встряхнула волосами и откинулась на стуле:

– Я историк по образованию, прошлое Крита – моя тема. Плюс рассчитываю на пользу для своего бизнеса, если это и впрямь окажется находкой века… Когда об этом можно будет говорить, естественно. – И поглядела на него в упор, словно бросая вызов своей откровенностью.

Он кивнул.

– Еще мне хотелось бы взглянуть на письмо Софии Да Молин. Хотя основная реликвия, перекрывающая своим значением все остальное, это, конечно, Евангелие, но письмо Софии тоже уникальный документ. Ведь Крит как центральную точку Средиземного моря с незапамятных времен кто-нибудь да захватывал. Одни завоеватели выбивали с острова других, грабя и разрушая. Потому исторических источников о той или иной эпохе сохранилось мало. В этом смысле история Крита похожа на старое одеяло, на котором ткани меньше, чем дырок. Вот и о периоде венецианского владычества известно немного. Все основные сведения мы знаем из единственной хроники тех времен, дошедшей до нас, – из «Рассказа о разных вещах, случившихся на Крите» Антонио Тривана. Остальная информация – это письма, но большая их часть пылится в архивах венецианских семейств. А церковные записи почти все уничтожены турками. Поэтому вокруг тех лет масса легенд. Например, роман Спириоса Забелиоса «Критская свадьба». В нем София Да Молин – главное действующее лицо. Но выходит она замуж вовсе не за Георгиса, а за сына революционера Кантанолеоса, о котором тебе, Ваня, дядя говорит в письме. Что, конечно, плод авторской фантазии: Кантанолеос и его сын скрывались от венецианских властей, поскольку подняли против них восстание, и ни о каком сватовстве к дочке венецианского вельможи речи быть не могло. Судя по письму Софии, замок Да Молинов в Аликианосе на самом деле был местом страшной резни. Только в романе Зебелиоса ее устраивают не турки, а сами венецианцы на свадьбе Софии. Но, как и в действительности, с подачи отца, Франческо Да Молина… Как все это интересно!

– Не знал, что тебя так волнует венецианская история Крита, – хмыкнул Ваня.

– Еще как волнует! Так что, можно сказать, мотивы у меня корыстно-профессиональные, – заключила Маша, послав очаровательную улыбку Георгису.

– Ясно, спасибо за откровенность. Я здесь, как вы уже знаете, по просьбе митрополита.

– Со мной, думаю, тоже все понятно, – отозвался Иван.

Георгис вопросительно посмотрел на меня, и я невольно отвела взгляд.

– Я хочу помочь Ивану. Он мой друг. Скажите…

Черт! У меня почти не получалось смотреть ему в глаза. Вспомнив, как это забавляло меня в Маркосе, почувствовала укол совести и раздражение.

– Вчера вы говорили, что у вас были общие дела с отцом Тихоном. Это правда?

– Нет, к сожалению, мы не были знакомы. Хотя наша организация ведет благотворительные проекты на Крите. Так что доля истины в этом есть.

– А Ставрос… ммм…

– Ксенакис, – с улыбкой закончил Георгис. – Про него – правда. Мы вместе росли и служили. Он шеф полиции нома2424
  Ном – область. Крит разделен на четыре нома.


[Закрыть] Ханья.

– О! Так вы военный? – спросила Маша.

– В прошлом.

– Собираетесь стать священником?

Георгис промолчал. Машу это не смутило – она по-прежнему не сводила с него блестящих глаз.

– И что, – спросил Ваня, – вам реально пришлось писать вчера показания в полиции?

– Нет, до этого не дошло.

– А вы, – задала я последний не дававший мне покоя вопрос, – наблюдали за нами вчера, когда мы читали письмо?

Искоса взглянула на него. Он смеялся:

– Вы, наверное, хотели сказать – следил. Да. Это было несложно.

Я улыбнулась.

– Зачем? – спросил Иван.

– Чтобы узнать, не следит ли за вами кто-то, кроме меня. Пока, к счастью, нет. Если вы не против, давайте перейдем к делу. Иван, в письме говорится о следующем тайнике в ущелье. Что это за ущелье?

Ваня вздохнул:

– Не помню… Вера, не делай таких глаз! Я знал, что это окажется важной информацией?! Дело было в мае. Я приехал навестить дядю… – Он осекся.

Это был последний раз, когда Ваня видел его живым, поняла я.

– Накануне в пятницу мы отмечали именины брата Манолиса. К дяде я приехал часам к десяти утра. Говорить про то, что у меня дикое похмелье, ясно, не стал. Притворился заболевшим и отказался гулять по любым ущельям. В итоге дядя сначала закинул меня в Лендас. Он хотел со смотрителем местной церкви отцом Захарием поговорить за какие-то дела, но тот уехал. Ну и дядя погнал до своего ущелья, а я весь день продрых на пляжном лежаке. Вернулся он поздно вечером, часов в девять-десять. Мы перекусили в таверне и поехали обратно. По дороге я уснул. Проснулся уже в монастыре… Да, Вера, вот представь себе!

Машка взорвалась хохотом.

– Как ты до дядиного монастыря-то утром из Ханьи доехал?! – спросила она.

– Да меня Михалис подбросил…

Георгис взял с подоконника ноутбук, сел на диван рядом с Иваном и жестом пригласил Машу присоединиться.

– Давайте поглядим, – сказал он, запуская Google Earth.

Когда экран заколыхался синим морем и суша стремительно выросла в мониторе, Ваня ткнул в изрезанный бухтами южный берег, показывая Лендас. Георгис задумчиво кивнул:

– Учитывая время до ущелья на машине, оно не далеко от Лендаса, но и не рядом. Примерно в радиусе тридцати километров. По дорогам, конечно, больше. И в нем есть церковь Богородицы…

– Два из них, Мезоcфини и Амбас, – Маша показала пальцем на экране, – можно сразу вычеркивать. Они не для прогулок даже в сухую погоду. Мы проходили их с веревками.

– Отлично, – похвалил Георгис. – Что касается церкви Богородицы… В ущелье Трипити есть скальная церквушка – Панагия2525
  Панагия (греч. Παναγία – «Всесвятая») – Богоматерь.


[Закрыть] Трипити. Правда, само ущелье не особо подходит под описание. По-моему, никакого озерца там нет. Кроме того, ваш дядя пишет про прогулку, а по Трипити можно проехать на машине даже в самой узкой его части.

– Однако сбрасывать его со счетов не стоит. Мало ли, возможно, отец Тимофей хотел прогуляться, – заметила Маша.

– И все-таки в письме речь, по-моему, исключительно о пешеходном ущелье, – возразил Георгис. – На месте спрошу у отца Захария, смотрителя деревенской церкви, в каком еще ущелье поблизости есть часовня Богородицы.

Мы условились встретиться вечером в Лендасе. Первый туда прибывший договаривался о комнатах для остальных. Лучшие шансы оказаться этим первым имела Маша, которая приехала на встречу полностью экипированная. Захватив даже веревку и набор альпинистских карабинов.

– А вы, Георгис, на чем будете добираться? – спросила она.

– Заберу свой «вранглер» из дома. После этого сразу в Лендас.

Нам же с Ваней доставался арьергард. В деревне, судя по всему, мы окажемся к ночи: сперва надо было заехать в Иванову квартиру за его вещами, потом в отель «У самого моря» за моими. А заодно потолковать с Марией и Димитрисом, с которыми расстаемся на неопределенный срок.

Выйдя от Георгиса, мы с Ваней договорились встретиться через два часа на парковке. Он хотел уладить какое-то дело.

Гавань и прилегающие к ней улицы уже заполнила разноязыкая толпа, работали магазинчики, зазывали туристов на морские прогулки капитаны катеров. Маша предложила выпить кофе, и мы устроились с видом на маяк.

Сказав все необходимые слова и повздыхав над Ваниной утратой, она спросила про переезд и отель.

– Так у вас что же, фактически все из серии «сделай сам»?

– Фактически да.

– Занятно будет посмотреть, – усмехнулась она. – Может, и выйдет что со временем.

Она прекрасно понимала, что ее слова меня задевают. Вытянув скрещенные ноги, она откинулась на спинку стула. Пара немцев по соседству как завороженные следили за ритмичными поднятиями двух округлостей под ее майкой. Маша положила на стол загорелую руку и побарабанила пальцами с алыми ногтями по чашке.

– Я говорила Ваньке, что включу его отель в наш каталог. Но рассчитывать на большой улов вряд ли стоит: пакетники на южный берег черте куда не попрутся, а заядлых критоманов самодельными занавесками вряд ли завлечешь.

«Зачем я с ней пошла?» – в который раз за последние двадцать минут подумала я.

– Да, Маш, все так, – спокойно ответила ей.

Она быстро на меня взглянула и показала кольцо на левой руке. Витая змейка с изумрудными глазами.

– Нравится?

– Красивое.

– Подруга говорит, что камни в глазах великоваты, но уж если профессиональный дизайнер хвалит… – И Маша очаровательно улыбнулась.

– Подарок?

– Да, Алекса. Мы недавно вместе. Совмещать бизнес и постель иногда чертовски приятно. Кстати, о мужиках. Как тебе Георгис?

– Надежный, – вырвалось у меня, и я поспешила добавить: – В смысле я рада, что он с нами.

– Шикарный мужик! Жаль, если такой уйдет в монахи. Только мне кажется, он перегибает палку со всей этой слежкой. Вряд ли после смерти настоятеля злодеи будут высовываться. Но мальчикам надо поиграть мускулами, даже если они вскоре намерены спрятать их под рясой.

Мы допили кофе, и на этом наше общение, к моему облегчению, закончилось. Она пошла к парковке в одну сторону, я – вдоль набережной – в другую. У пирсов качались катера с желтыми рыбачьими сетями, яхты помешивали мачтами облака. Несмотря на мое отношение к Маше, я была примерно того же мнения, что и она, о предстоящем путешествии. Только смерть дяди Ивана мешала мне назвать его увлекательным приключением.

Спустя пару часов мы отъезжали от Ваниного дома. Каждый раз, оказываясь у него в гостях, я восхищалась чистотой и уютом его холостяцкой квартиры. Система Ивановых ценностей подразумевала наличие двух миров. Дом принадлежал к миру порядка, населенному друзьями и родными. В окружавшую его изгородь колотился, визжа, внешний мир. Черте что в нем творилось. Потому и Ваня не сковывал себя там излишней педантичностью в личных и деловых связях: до обмана не опускался, но и щепетильным не был. Два этих мира не пересекались. В них не могло существовать единых отношений или проблем. Как бы ни злился Ваня в свое время из-за истории с Маркосом, он не мог позволить внешнему хаосу внести разлад в нашу дружбу. Поэтому, как и в детстве, выпустив пар, спешил помириться со мной. И отдельно улаживал конфликт с чужаками (на тот момент они с отцом Маркоса вернулись к планам по открытию бутик-отеля). Я не сомневалась, что, когда придет время, из него получится отличный муж и отец. Пока же успешный, красивый Иван считался одним из самых завидных женихов Крита. И вел умеренно разгульный образ жизни – такой, что не мешал бизнесу. Можно сказать, он даже остепенился по сравнению с первыми годами на острове. Когда, например, пару месяцев встречался с двумя девушками одновременно – в смысле встречался в одной постели. Столь высокая половая активность его быстро вымотала, но все трое сохранили дружеские отношения. Возможно, потому, что быстро разъехались по разным городам: одна дама была из Копенгагена, другая из Питера. Женщины любили Ивана всегда. Но с момента переезда на Крит у него случился всего один серьезный роман. Избранницей стала румынская барышня, устроившаяся официанткой в его таверну на сезон. Была она хороша собой: высокая, черноволосая, с крупными чертами лица. Потом Андреа уехала в Гамбург, где стала моделью. Их с Ваней отношения длились пару лет то с его поездками к ней, то с ее к нему. Закончились феерично: с вовлечением в скандал всех общих знакомых, посыланием друг друга к чертям и дальше, а также Ваниным решением бросить бизнес на острове и уехать в Тай… С тех пор Иван наложил для себя табу на романы со своими служащими.

Тем временем дорога достигла знакомого перевала и зазмеилась к морю. От вида родных берегов в сизой дымке я едва не расплакалась. А когда на парковку вышла, заслоняя глаза от солнца, Мария, я выбежала из машины и мы крепко обнялись. Тут же появились Димитрис с Яннисом, и я горячо пожалела, что хотя бы на один вечер не останусь с ними, не посижу за столом под тамарисками.

Походный рюкзак я упаковала быстро. Подумала, чего в нем не хватает, и добавила длинное синее платье. Поразмыслив еще немного, запихнула карандаши и альбом для рисования, в котором заканчивались листы.

Пока Иван обговаривал с остальными финансово-практическую часть жизни в разлуке, я обошла свои владения. Отель был готов к открытию: мебель в номерах расставлена, сантехника подключена.

Цель нашей поездки мы завуалировали в округлое «разобраться с делами». Мария с Димитрисом тактично не уточняли.

Под вечер, когда раскаленное солнце красило шафраном паровозик облаков у горизонта, нас вышли провожать. Земля дышала в ожидании вечерней прохлады.

Мария обняла меня и прошептала:

– Береги себя, моя хорошая. Иван, надеюсь, скоро успокоится. Он весь взвинченный, хоть и скрывает это.

Я, уже привыкшая к ее проницательности, кивнула. Договорившись держать связь, мы уехали.

Глава 2. Второе письмо. Тени сгущаются

В Лендасе справляли праздник. Это стало ясно, едва мы очутились в деревушке. Но сперва наш «джимни» почти три часа закладывал зигзаги по критским дорогам. Стемнело. В свете фар проносились белые городки, жизнь в которых теплилась в тавернах на площадях, да скорбно полоскали ветвями призрачные эвкалипты вдоль обочин.

Ваня опустил верх у джипа, и прохладный ветер сейчас же запустил пятерню в наши волосы. Внизу, на широкой глади, светились огни кораблей. А у подножья Астерусских гор лежали россыпи света, самой крупной из которых, под боком у темной скалы, и был Лендас. Ориентируясь на координаты, присланные Машей, мы приткнули «джимни» на заставленной джипами и пикапами площадке при въезде в деревню.

К морю дома спускались террасами. Снизу долетала музыка, усиленная динамиками, смех и крики.

Узкая лестница вывела нас в центр этого пульсирующего огнями и звуками мира. Открытые площадки двух таверн, одна над другой, образовывали словно две огромные ступени к пляжу. Все их пространство было заставлено столами. Народ кричал, смеялся, пил и перемещался меж тавернами и морем. Ветви тамарисков на пляже украшали святящиеся гирлянды и белые ленты.

Маша ждала нас на подступах к первой таверне, там, где лестница, ведущая на веранду, сливалась с лестницей к пляжу.

– Кидайте вещи, – прокричала она, – и выходите. Сегодня все равно никто не спит!

– По случаю чего пир? – крикнул в ответ Иван.

– Крестины у сына хозяев наших апартаментов и таверны. Все постояльцы приглашены. Я вас тут где-нить подожду!

И послала улыбку чернобородому красавцу-великану. Одну ногу в высоком сапоге он поставил на перекладину стула, руки упер в бока и не спускал с Маши адского взора черных глаз. Пират, как есть пират! Только в критской одежде.

Ваня, чьи день и вечер прошли под звездой бесконечных серпантинов, устало потер лицо и пробормотал:

– Я б лучше спать.

Но, кроме меня, его никто не услышал.

В апартаментах над таверной, помимо нас, остановилась компания трекеров, судя по частоколу из остроконечных палок в холле.

Номера были чистые, убранство – аскетичное: кровать, тумба поменьше и тумба побольше, для одежды. Пространство душа в крохотном санузле было отделено лишь тонкой занавеской, посему окошко в душевой не закрывалось, иначе бы влага на полу не высыхала. В отеле «У самого моря» ванная комната тоже не радовала роскошью, но все же пара метров вокруг душевого слива была огорожена низким бордюром и сдвигающимися дверцами.

Побросав рюкзаки на кровати, мы спустились в чад и веселье.

К нижней террасе от нашей веранды сбегала лестница. Обе таверны принадлежали родственникам и сегодня составляли единое целое. У спинок стульев трепыхались привязанные белые шары. Во главе одного из столов на нашей, верхней, веранде сидели музыканты в черных национальных одеждах. Двое опирали о колени критские лиры, третий играл на длинношеей, с загнутым грифом прянозвучной лютне. Певец то понижал тон голоса, то тянул верхнюю ноту, и отзвуки мантинад, подхваченные микрофоном, как дымок улетали во тьму над морем. Там и сям – в тавернах, на лестницах, на пляже – смеялись, то и дело затягивая песню, компании разогретых ракией мужчин. Редко у кого из них в одежде встречалось хотя бы два цвета: брюки, сапоги-стиваньи, рубашки, жилеты – все было черное. Под стать сарики на головах. Пожилые носили их на манер шапочки с бахромой по краям, молодые скручивали, повязывая лентой. Их наряды были разбавлены достаточно фривольными, учитывая повод, открытыми платьями девушек и оголенными торсами некоторых мужчин. Запрокидывая подбородок, раскинув руки, кто-нибудь из них вдруг проходился в танце, в котором основной узор вычерчивал перекрест ног, туловище при этом оставалось неподвижным.

Полукружьем вдоль моря светились огни других таверн. Иной раз кто-нибудь с поднятым бокалом спускался из них на пляж, тогда его обнимали и вели в светящееся чрево веранд.

Крестины проходили сегодня днем в местной церкви, как пояснила Маша, вынырнувшая из оживленной группы молодежи. А на празднике собрались родня и знакомые. По моим прикидкам, не менее ста человек. Время для крестин выбрали исходя из двух свойств октября: теплой погоды и небольшого количества туристов. В середине осени здесь почти все свои, из каких бы стран они при этом ни были, и к невозможности уснуть в такую ночь отнесутся с пониманием.

Распоряжалась праздником полная женщина с громким голосом.

– Афина, – показала на нее Маша, – хозяйка апартов и таверны. Мы с ней немного знакомы. Это у ее сына Константиноса крестины. Вон, кстати, и он, – кивнула она на черноглазого парнишку лет трех, одетого на манер взрослых: высокие сапоги, жилетка, с той лишь разницей, что рубашка под ней и сарики на голове у виновника торжества были белыми.

– Нехорошо получилось, мы без подарка! – огорчилась я.

– Ваш подарок уже заложен в счет за комнаты, который выше обычного, поскольку включает угощение, – усмехнулась Маша. – Да и вообще, здесь туристов немного даже летом, ну по сравнению с северным побережьем. В основном приезжают сами же критяне, из Ираклиона, на выходные, да иногда трекеры, вроде этих. – Она мотнула подбородком на уже изрядно захмелевшую группу пожилых походников.

Один из них, обнимавший за плечи подругу, вытянул на соседний стул ноги в высоких горных ботинках.

– Голландцы, наши соседи по отелю.

Мы с Иваном улучили момент, когда Афина, уперев руки в толстые бока, окидывала торжество хозяйским взглядом. Подошли, представились, пожелали маленькому Константиносу долгих лет. Кивнув, она тут же закричала девушке, смеющейся в группке молодежи подле певцов:

– Анна, принеси еще две тарелки и барашка! Эла, эла!2626
  Давай, давай! (греч.).


[Закрыть]

Маша увела и усадила нас рядом с собой.

Перед каждым гостем стояли вазочки с медом и стаканы. Посередине стола – кувшины с вином, миски с пестрым хорьятики-салатом и озерцами дзадзыки – божественным союзом йогурта с тертыми чесноком и огурцами.

К Ивану подошел батюшка. Представился отцом Захарием:

– Скорблю об иеромонахе Тимофее, почившем о Господе. Радуюсь видеть его племянника с друзьями средь нас!

Иван встал и склонил голову.

В компании мужчин, сидящих напротив, я увидела Георгиса. В черной рубахе с закатанными рукавами. Сарики, скрученное жгутом, обхватывало лоб и затылок. Шло оно ему невероятно. Поймав мой взгляд, он кивнул, продолжая слушать, что говорит ему усатый дед. Вскоре к их группе присоединился и отец Захарий.

– Георгис уже расспросил Захария, – прокричала Маша, так как певцы, выпив воды, вновь ударили по струнам, – нам повезло: в округе всего два ущелья с церковью Богородицы. Одно – это Трипити, о котором говорил Георгис. Отсюда недалеко, километров десять. А другое – подальше, на северо-восток, у заброшенного монастыря.

Улыбчивая девушка поставила перед нами с Иваном тарелки. В одной дымились, исходя соком, бараньи ребрышки. На другой лежали пластины гравьеры2727
  Гравьера – твердый сыр из овечьего молока, чуть солоноватый, с ореховым привкусом.


[Закрыть]. Я полила их медом и отправила в рот одну за другой. К терпкому вкусу сыра отлично подходило красное молодое вино из кувшина.

Наша терраса выдавалась над каменной осыпью. Казалось, мы зависли в сияющей капсуле над ночным морем. В свете огней колыхались низкорослые критские пальмы, фикусы и олеандры, а сразу за деревянными подпорками дышала влажная тьма. Иногда на плечах я чувствовала уколы брызг, срываемых расходящимся ветром.

Вслушиваясь в мантинады, я улыбалась. Не раздражало даже, что Иван, как обычно, с головой ушел в разговор с Машкой о делах.

Свет померк – это навис над ними, загораживая от ламп, Машин великан. Опершись огромными руками по обе стороны от Марии и тем самым отделив ее от Вани, рыкнул, глядя на него:

– Как дела, Маша?

Иван, вынужденно прервавший разговор, смотрел на детину с интересом. Откинувшись и закурив, сказал Маше по-русски:

– Вы прям живая иллюстрация диснеевского мультика.

Подавив улыбку, Маша обвила рукой монументальную ручищу кавалера, усадив на стул подле себя. Приобняв нахмурившегося на неясный смысл русских слов ревнивца, она познакомила мужчин. А спустя несколько минут напротив них уже образовалась компания из кумов и друзей пирата. С некоторыми Машка была знакома. У кого-то нашлись общие друзья с Иваном. Я вежливо улыбалась всем сразу и никому в отдельности, на пристальные взгляды не отвечала, сидя на обочине их хмельного круга, от которого так и разлетались смех, брызги ракии и феромоны.

Рядом послышалась возня. Черноглазая девчушка лет пяти подсадила на соседний со мной стул маленького Константиноса, а потом забралась сама.

– Ясу!2828
  Привет! (греч.).


[Закрыть] – сказала она, белозубо улыбнулась и моментально опрокинула солонку.

Прелести вольного, не скованного городом детства: можно бродить допоздна меж смеющихся взрослых, рассыпать соль и не получить за это нагоняй. У меня такая счастливая жизнь случалась только летом, в Ялте. На соли палец сам собой вывел волнистые линии, цилиндрического дельфина над ними, и мальчишку с девчонкой, сидящих на прибрежных камнях.

Дети захлопали в ладоши, и черноглазая пигалица вновь потянулась за солонкой.

Смеясь, я подняла голову и встретилась взглядом с Георгисом. Он опустил глаза на рисунок, порассматривал его и, отпив вина, снова поглядел на меня поверх стакана. Молча, без улыбки. Машинально я тоже сделала глоток. Пока взгляды наши пересекались над соляной картинкой, веса в себе я не чувствовала.

Посиделки закончились далеко за полночь. На пляже крестный Константиноса, толстый адвокат из Ираклиона, вместе с отцом именинника и другими мужчинами затеяли стрелять в воздух из ружей. Пространство гремело, собаки лаяли, парочки целовались.

Когда пальба закончилась, я помогла женщинам собрать со столов посуду.

– Эвхаристо2929
  Спасибо (греч.).


[Закрыть], – поблагодарила Афина, завидев меня с подносом, заваленным грязными тарелками и огрызками хлеба.

– Объедки кидай в тот мешок, – показала она в угол кухни.

– Это собакам?

– Что-то псу, что-то рыбам. У нас тут полно рыбаков. Эй, Анна, ну-ка иди сюда! – закричала она.

– Что стоишь, как коза? – И добавила вполголоса, глядя на парня на скутере рядом с дочерью: – Как влюбленная коза.

Ночью нагнало дождь. Как выяснилось утром, в горах лило всю неделю. Потому мы решили обождать с исследованием ущелий, учитывая, что прогноз обещал скорое установление привычной для этих мест погоды – сухой и жаркой.

Георгис повез отца Захария в какую-то отдаленную церквушку в горах, где тот желал прибраться и отслужить службу. Маша с Иваном, завернувшись в куртки и прихватив кувшин вина, устроились на веранде таверны. Сейчас здесь было тихо. Сидела какая-то парочка в углу, да на другом конце террасы – давешние голландцы, мучимые похмельем. Не великана, не его друзей-кумов уже не было, утром они уехали в Ираклион. От брызг и ветра таверну закрыли по периметру полиэтиленовыми рольставнями. Иван подвинул пустой стул к себе поближе и, глядя на меня, с улыбкой похлопал по нему.

Отказавшись от их с Машей компании, я надела куртку, кроссовки, засунула в рюкзак альбом с карандашами и, зайдя на кухню, попросила у Афины хлеба и воды.

– Куда это ты собралась?

– Хочу прогуляться вдоль моря до Лутры3030
  Лутра – пляжи и бухты в трех километрах от Лендаса.


[Закрыть].

– Погоду ты выбрала!

Она дала мне вчерашнего хлеба, гравьеру и налила в бутылку воды. От денег отказалась взмахом руки.

По небу ветер гонял облака, но дождь прекратился.

Прежде чем ступить на тропу, я поглядела на две колонны, оставшиеся от древнеримского храма Асклепия, и византийскую приземистую церквушку. Я никак не могла привыкнуть к греческому будничному соединению древности и повседневности: вот беленая стена жилого дома и бак с водой над ней, а вот, почти вплотную, каменные прямоугольники бывших комнат античного здания. Все вместе – и дом, и археологические раскопки – окружало небрежно организованное пространство, свойственное критским деревням: какие-то шланги, строительный мусор…

Такое же естественное сращивание античности и современности я наблюдала разве что в Риме.

Синего в вышине становилось все больше. По тропке над морем я миновала скалу-элефант, похожую на слоненка, опустившего хобот в воду. И уселась на диком берегу. Ветер был свеж и упруг. От скал до края неба лежало Ливийское море. То особенное море, которое не спутаешь ни с одним другим на свете. С цветом воды, заставляющим видевших его только на снимках, подозревать фотографа в чрезмерном увлечении фотошопом. У берега, где подводные камни, оно зеленое, с языками бирюзового, и дальше – яростно синее, бьющее в сердце горизонта.

В пальцах наливалось знакомое чувство силы и легкости. Это значит – скоро я буду рисовать. Предмет рисунка пока был не ясен.

Выбравшись на дорогу, я дошла до гавани Лутра. Устроилась в камнях, где лодки целовались с пристанью.

Соседняя скала походила на морду крокодила, заглядывающего в гавань с соседнего пляжа. Местные говорят, что Клеопатра, будучи близ Лендаса проездом, так очаровалась этими местами, что оставила любимых животных – слона и крокодила – стеречь их до своего возвращения. Тема животного мира вообще популярна в здешних легендах. Вот, например, на западе, откуда я пришла, гора, под которой примостился Лендас, и впрямь напоминает лежащего льва. Ее так и называют – Лев-гора. Давным-давно, когда мир населяли боги и титаны, взрезая воздух, пронеслась по небу золотая колесница – то богиня Рея спешила в Критские горы рожать Зевса. Один из львов, тянувших повозку, упал и окаменел на берегу. Дав название деревне: Leondas по-гречески означает «лев».

Пока я разглядывала каменных львов и крокодилов, на дороге показались двое. Пожилая женщина вела подростка. Он тяжело опирался на нее, глядя перед собой. Не обращая внимания на меня, она раздела его до трусов, сложила одежду на пирсе и по лестнице одной из лодок помогла спуститься в воду. Мальчик страдал каким-то умственным расстройством. И как обычно в таких случаях, было сложно определить его возраст: может, 15, а может, 20 лет. Тело крупное, словно вздувшееся. На бледном лице выделялись губы – розовые, полные, точно вывернутые наружу. Он напоминал большую рыбу. Из недвижных белесых глаз смотрело время, когда греческие боги еще не родились. Когда не было ни Реи, ни Зевса. Нечто древнее поднималось с глубины и являло мне этого ребенка как доказательство своего существования.

Когда они ушли, я достала альбом и карандаши.

На обратном пути, выбираясь на дорогу, я проехалась ступней по не просохшим после ливня камням. Испачкала куртку и джинсы. Хуже, что наступать на левую ногу было больно, и, прохромав пару метров, я позвонила Ивану.

– Какого лешего тебя вообще понесло в такую погоду? Говорили ж тебе! – раздраженно отозвался главный Хранитель тайны о чуде.

– Просто хочу сказать, чтобы вы не волновались, если я задержусь, – отозвалась я, готовая нажать отбой.

– Ага, щас! Обожди…

В трубке послышалось шуршание, и возле уха оказался голос Георгиса:

– Вера, добрый день! Вы где?

– Добрый день! Я в Лутре, возле гавани.

– Подождите, я сейчас приеду.

С облегчением я присела на камень. Попутки мне пока не встретилось, а с больной конечностью я бы доковыляла только к ночи. Спустя несколько минут на дороге показался черный «вранглер».

– Что с ногой? – подходя ко мне, спросил Георгис. – Наступать можете?