Текст книги "Фотосинтез"

Текст добавлен: 14 мая 2015, 16:18

Автор книги: Вера Полозкова

Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия

Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Авторские права соблюдены

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Скачать книгу

Шрифт:

- 100% +

Пока ты из щенка – в молодого волка

Пока ты из щенка – в молодого волка, от меня никакого толка.
Ты приходишь с большим уловом,
а я с каким-нибудь круглым словом,
Ты богатым, а я смотрю вслед чужим регатам,
Что за берега там, под юным месяцем под рогатым.
Я уже могу без тебя как угодно долго,
Где угодно в мире, с кем угодно новым,
Даже не ощущая все это суррогатом.

Но под утро приснится, что ты приехал, мне не сказали,
И целуешь в запястье, и вниз до локтя, легко и больно
И огромно, как обрушение бастиона.
Я, понятно, проснусь с ошпаренными глазами,
От того, что сердце колотится баскетбольно,
Будто в прорезиненное покрытие стадиона.

Вот зачем я ношу браслеты во все запястье.
И не сплю часами, и все говорю часами.
Если существует на свете счастье, то это счастье
Пахнет твоими мокрыми волосами.

Если что-то важно на свете, то только твой голос важен,
И все, что не он – тупой комариный зуд:
Кому сколько дали, кого куда повезут,
Кто на казенных харчах жиреет, а кто разут, —

Без тебя изо всех моих светоносных скважин
Прет густая усталость – черная, как мазут.

* * *

Взрослые – это нелюбознательные когда.
Переработанная руда.
Это не я глупа-молода-горда,
Это вы
не даете себе труда.

Назидательность легкая, ну, презрительная ленца.
Это не я напыщенная овца,
Это вас ломает дочитывать
до конца.

Потому что я реагент, вызываю жжение.
Напряжение,
Легкое кожное раздражение;
Я свидетельство вашего поражения,
вашей нарастающей пустоты.

Если она говорит – а кому-то плачется,
Легче сразу крикнуть, что плагиатчица,
Чем представить, что просто живей,
чем ты.

Я-то что, я себе взрослею да перелиниваю.
Заполняю пустую головку глиняную,
И все гну свою линию,
гну свою линию,
металлическую дугу.

Я же вовсе не про хотеться да обжиматься,
Абсолютно не про кокетство, не про жеманство,
Не про самоедство, не про шаманство —
Даже видеть этого не могу.

Я занимаюсь рифмованным джиу-джитсу.
Я ношу мужские парфюмы, мужские майки, мужские джинсы,
И похоже, что никому со мной не ужиться,
Мне и так-то много себя самой.

Потому что врагам простые ребята скальды
На любом расстоянии от кости отделяют скальпы,
Так что ты себя там не распускал бы,
Чтобы мне тут сниться, хороший мой.

24 декабря 2007 года.

Старый Хью жил недалеко от того утеса

Старый Хью жил недалеко от того утеса, на
Котором маяк – как звездочка на плече.
И лицо его было словно ветрами тёсано.
И морщины на нем – как трещины в кирпиче.

«Позовите Хью! – говорил народ, – Пусть сыграет соло на
Гармошке губной и песен споет своих».
Когда Хью играл – то во рту становилось солоно,
Будто океан накрыл тебя – и притих.

На галлон было в Хью пирата, полпинты еще – индейца,
Он был мудр и нетороплив, словно крокодил.
Хью совсем не боялся смерти, а все твердили: «И не надейся.
От нее даже самый смелый не уходил».

У старого Хью был пес, его звали Джим.
Его знал каждый дворник; кормила каждая продавщица.
Хью говорил ему: «Если смерть к нам и постучится —
Мы через окно от нее сбежим».

И однажды Хью сидел на крыльце, спокоен и деловит,
Набивал себе трубку (индейцы такое любят).
И пришла к нему женщина в капюшоне, вздохнула: «Хьюберт.
У тебя ужасно усталый вид.

У меня есть Босс, Он меня и прислал сюда.
Он и Сын Его, славный малый, весь как с обложки.
Может, ты поиграешь им на губной гармошке?
Они очень радуются всегда».

Хью все понял, молчал да трубку курил свою.
Щурился, улыбался неудержимо.
«Только вот мне не с кем оставить Джима.
К вам с собакой пустят?»
– Конечно, Хью.

Дни идут, словно лисы, тайной своей тропой.
В своем сказочном направленьи непостижимом.
Хью играет на облаке, свесив ноги, в обнимку с Джимом.
Если вдруг услышишь в ночи – подпой.

6 декабря 2007 года.

Nothing left to lose

Лето ползет июлем как дрожжевым
Тестом. Лицо черно, как дорожный битум.
Не столько щемящей горечи по убитым,
Сколько тоскливой ненависти к живым.

Славно живешь, покуда не пишешь книг.
Искорка божья в сердце водичкой плещет,
Солнышком блещет, кровью из носа хлещет,
Едет по шее, льется на воротник.

Маленький Мук, глаза у тебя – пейот.
Солнечный психоделик, слоист, игольчат.
Смотришь и знаешь – этот меня прикончит.
Этот меня, скорее всего, добьет.

1 июля 2007 года.

Косте Бузину

Вера – это такая штука, что не очень-то и понятно.
К ней не смеешь войти без стука или выглядеть неопрятно.
Вера – это простая схожесть с идеалом и абсолютом,
Вера – это пространство множеств,
это праздник с цветным салютом.
Вера – это едва ли имя, впрочем, это не так и важно,
Вера – это сыры и вина, Вера – это вода и жажда.
Вера – это тяжелый случай, к ней приходишь своей дорогой,
Вера – это один из лучших артефактов нашего
Бога.

Костя Бузин

Совпали частотами, Костя, бешеный резонанс; запели вчера —
так слышно на полквартала. Похожи просто нюанс в нюанс,
одно и то же на лбу у нас десница божия начертала.

Так вычисляют своих – на раз, без предисловий и прочих
вводных. Слишком старые души сослали в нас, простых, тупых
молодых животных.

Оба ночные, норные звери, обоим довольно зло, мех дыбом,
глаза по блюдцу, как две шиншиллы. Обоим везло чуть реже,
чем не везло, у обоих неблагодарное ремесло, симметричная
дырка в черепе, в жопе шило.

Костя, как бы нас ни ломало тут по весне, ни стучало бы по
башке на любом углу нам, с какой бы силой – счастье: я по —
звоню, ты откроешь мне и напоишь лучшим своим улуном.
Или текилой.

Я люблю тебя слушать, Костя, в тебе миры и галактики, ты
глядишь молодым джедаем. Мы оба с тобой не знаем правил
игры, но внимательно наблюдаем и выжидаем. Умеем чуть —
чуть заступать за Матрицу, видеть со стороны, слышать то, чего
не секут другие; одиноки, сами себе странны – но проницаем
дальше четвертой стены и немножко рубим в драматургии.

Костя! Меня жестоко разобрало. Я прячусь от всех и думаю,
что соврать им. Ты, пожалуйста, не устань пускать меня под
крыло и давать тепло. Как положено старшим братьям.

11 мая 2007 года.

А воздух его парфюма, пота и табака

А воздух его парфюма, пота и табака
Да старой заварки – стал нестерпимо вкусным.
Вдохнуть бы побольше, стать бы турбонаддувным.

Ты просишь:
– Можно я поживу у него пока?
Надеясь:
– Можно я поживу с ним?
Глотая:
– Можно я поживу в нем?..

13 марта 2006 года

Довольствуйся малым, мой свет

Довольствуйся малым, мой свет, учись ничего не ждать.
А то так и будешь годами ждать, словно Вечный Жид.
Радуйся мелочи, сразу станет чуть легче жить.
Сразу снидет на голову божия благодать.

16 июля 2007 года.

Тридцать слов

Для Орфеев – приманки с мертвыми Эвридиками:
Сами ломятся в клетку. Правило птицелова.

Так любое «иди ко мне» слышишь как «и дико мне».
А нейтральное «it’s a lover» —
Как «it’s all over».

28 сентября 2006 года.

Верблюды

Идем, под тяжелым веком несем пески
И медленными сердцами тихонько стынем мы;
Горбы маскируем скромно под рюкзаки —
Нас ждут в оазисах, далеки,
Круглосуточные ларьки
За асфальтовыми пустынями.

Еще нам, верблюдам, требуется матрас,
Кофеин и – ушко игольное.
Кстати, солнце, когда мы в последний раз
Пили что-то безалкогольное?

8 июля 2005 года.

Актриса и директор театра

Увы, но он непоколебим
И горд. Во взгляде его сердитом
Читаю имя свое петитом
И чуть заметное «мы скорбим».

Мы снова жанрами не сошлись:
Он чинит розги, глядит серьезней, —
Но брюхом вниз из-за чьих-то козней
На сцену рушится с бранью поздней
И обрывает кусок кулис.

Он зол, и мутны его белки.
Он хочет к той, из отеля «Плаза».
Она мила и голубоглаза
И носит розовые чулки.

А я должна быть поражена,
Сидеть и плакать в рукав, конечно,
Но я смотрю на него так нежно,
Как смотрит будущая жена.

Его – брюзглива, а зять прохвост
И хам; из окон одни трущобы.
Он ненавидит меня – еще бы —
За отражение южных звезд

В глазах, усмешку на уголок,
То, что меня узнают без грима
И то, что я, к сожаленью, прима
И никогда не ношу чулок.

Я ноль. Я дырочка в номерке.
Но – буду профилем на монете.
А он останется в кабинете
С куском кулисы в одной руке.