Текст книги "Пьеса для обреченных"

Сразу после репетиции мы с Натальей резвой рысью выскочили из театра и сели в ее красный «москвичонок». Окна задраили так, будто готовились пережить газовую атаку.

– Ты мне объясни, какой дурак выцарапывает телефоны на футлярах от помады? – наконец задала я терзающий меня вопрос. – Что, в радиусе километра ни бумаги, ни ручки не нашлось?

– Не нашлось, – огрызнулась Наталья, нервно покусывая нижнюю губу. – Да и поздно теперь разговоры разговаривать! Ехать туда надо и помаду искать.

Мне все еще не хотелось верить в то, что придется опять подниматься по той страшной лестнице, по которой мы тащили тюк с трупом, заходить в квартиру, вздрагивать от каждого шороха и втягивать ноздрями сладковатый запах разлагающегося Вадима Петровича. Проводив взглядом выходящую из театра Аладенскую, я предприняла последнюю попытку:

– А может, не стоит дергаться? На помаде ведь только телефон выцарапан, а не дата, когда ее потеряли? Ну, найдут твою косметику в доме у Бирюкова! Да хоть трусы с твоей личной монограммой! Что это доказывает? Только то, что ты когда-то была у него дома! Как, кстати, и многие другие женщины из вашей труппы. Можно предположить, что ты была его тайной любовницей, в конце концов…

– Нельзя предположить! – яростно вскинулась Наталья, сверкнув серо-голубыми глазами. – В том-то и дело, что нельзя этого предположить! Все знали, какие у меня были отношения с Вадим Петровичем, я и в театре-то на честном слове держалась. Скорее бы на березах авокадо расти начали, чем я пошла в его поганую квартиру!

Каюмова резко замолчала, достала из кармана куртки пачку сигарет, закурила. Дым сизым туманом заполнил салон. Противно защипало глаза, захотелось чихать.

– Ладно, поехали, – проговорила я, щурясь и стараясь вдыхать не слишком глубоко. – Если ты решила меня отсюда выкурить, то не надейся: пешком я туда идти не собираюсь.

Наталья как-то сразу поняла, что «туда» – это в дом Бирюкова, повеселела, радостно наморщила нос. Пришлось подпортить ей настроение, рассказав про Человека в сером и пропавшую Ольгу. К моему удивлению, Наталья совсем не устрашилась.

– А-а! Специально он тебя пугает, – небрежно махнула она рукой. – Мальчик этот твой. Как его там? Леха?.. Глаз на тебя положил, вот и ждет, пока ты окончательно перетрусишь и с визгом на шею к нему кинешься… Ольга пропала – в это я, да, верю! И это – проблема. А дядя с замотанным лицом – так, страшилки для пионерок. Помнишь, как в пионерлагерях про Черного кенгуру и гроб на колесиках рассказывали? Вот и это из той же серии!.. Ты еще по улицам начни мужиков в сером выглядывать. Их, знаешь, через одного: кто не в черном, тот обязательно в сером! Сейчас, слава Богу, не август – в цветных шортиках щеголять.

Так, поддерживая милую, а главное, оптимистичную беседу, мы и доехали до дома Вадима Петровича. Нельзя сказать, чтобы двор был до отказа заполнен людьми, но пять или шесть бабушек, повыползших, как ящерки, на последнее осеннее солнышко и теперь зорко несущих свою вахту у подъездов, изрядно портили настроение. Если не на допрос с пристрастием прямо сейчас, то на точный фоторобот для милиции потом можно было рассчитывать твердо.

– Ты не знаешь, сериал никакой в ближайшие полчаса не начинается? – тоскливо поинтересовалась Каюмова, откидываясь на спинку сиденья.

– Не смотрю я сериалы! Что я, с ума сошла, что ли?

– А жаль. – Она вздохнула. – По крайней мере, мы бы точно знали, когда все эти барышни расползутся наконец по своим квартирам смотреть про страстную мексиканскую любовь.

– Зря на бабушек злишься, – с укоризной заметила я. – Они, между прочим, тут абсолютно ни при чем. Не из-за них мы здесь сейчас торчим…

Дальше должна была следовать серия легких словесных уколов в адрес растеряхи Натальи, но она неожиданно охотно согласилась:

– Точно! Не из-за них!

Потом, демонстрируя полное отсутствие благородства и великодушия, уже в сотый раз напомнила мне о том, что из-за меня вся каша заварилась, и, если бы не мой дурацкий бизнес, она, Каюмова, сейчас спокойно репетировала бы «голубого» мальчика под чутким руководством Вадима Петровича. Дальше – хуже!

Наталья от сознания своей правоты обнаглела настолько, что предложила мне одной подняться в квартиру, мотивируя это тем, что, во-первых, мне хорошо известно, где помада лежит, а во-вторых, я, мол, такая серая и незаметная, что меня ни одна бабулька не запомнит, будь она даже суперагентом ЦРУ. Я обиделась и ответила в духе «сама дура». Так мы препирались минут десять, до тех пор, пока старушки действительно не зашевелились и одна за другой не принялись скрываться в своих подъездах. Правда, и погода подпортилась: небо затянуло серыми, рваными тучами, деревья тревожно зашелестели остатками листвы, лужи подернулись рябью.

В небесной канцелярии явно были за нас. Однако Каюмова решила вознести хвалу еще и телевидению, авторитетно и твердо заявив: «Сериал!»

Мы вышли из машины и живенько дотрусили до подъезда. Энергичной рысью, стараясь, однако, не топать, взлетели по лестнице. Вошли в квартиру, прикрыли за собой дверь, и тут Наталья, принюхавшись, удивленно округлила глаза:

– Тебе не кажется странным, что трупом до сих пор не пахнет? Или, может, у него в квартире какая-нибудь вентиляция особая?

Я, не склонная в подробностях обсуждать архитектурные изыски жилища покойного и тем более ароматы, которые он, по идее, должен источать, только нетерпеливо пожала плечами:

– Может-может… Ты давай лезь под тумбочку и пошли быстрее отсюда.

Наталья опустилась на корточки, пошарила рукой по полу, а потом, все так же не поднимая головы, глухо пробормотала:

– Жень, а тебе не кажется, что мы дверь в ванную закрыли?

Еще ни разу в жизни шея моя не поворачивалась так медленно. Я, кажется, физически чувствовала, как скрипят позвонки и напрягаются сухожилия. Дверь в ванную действительно была приоткрыта, из-под нее, едва заметная на золотистом паркете, выбивалась полоска электрического света. Свет в ванной мы не оставляли абсолютно точно!

Ход наших с Каюмовой мыслей полностью совпал, как, впрочем, и направление движения. Я ударилась о входную дверь правым плечом, а о Наталью – левым. Она же воткнулась в меня лбом, а о дверь, кажется, стукнулась коленкой.

Хрустальное бра жалобно задребезжало, одежная вешалка, которую Наталья зацепила в своем стремительном рывке, противно и громко заскрипела. В общем, шума мы произвели столько же, сколько небольшое стадо мамонтов, несущееся на водопой.

Однако гнаться за нами никто не спешил. Кроме нашего шумного дыхания да нервного дребезжания хрустальных висюлек, в квартире не слышалось ни звука. Эта вязкая, тревожная тишина, серым туманом оседающая по углам, в последнее время меня просто преследовала.

– Вот и у Болдырева дома так же тихо было, – прошептала я, потирая ушибленное плечо. – Ну, когда он мусорное ведро пошел выносить…

Наталья почему-то усмотрела в моих словах кощунственную иронию.

– Очень смешно! Ха-ха-ха! – с каменным лицом проронила она. – Жванецкий ты наш в юбке!.. Ах, Вадим Петрович тоже решил спуститься до мусоропровода!

Свет в ванной включил, тапочки надел…

– Мы надели на него тапочки.

– Чего?

– Мы, говорю, надели на него тапочки.

Каюмова сначала заглянула мне в лицо, стремясь понять, издеваюсь ли я или просто от природы идиотка. Потом вслед за мной опустила глаза и увидела то же, что и я пару секунд назад, – черная вельветовая тапка с розовым плейбоевским зайчиком. Тапка была одна и лежала посреди прихожей, как забытая детская игрушка. Наталья икнула и рассмеялась тихим шизофреническим смехом.

– Зайку бросила хозяйка! – продекламировала она, прочитав мои мысли и чудовищно развив детскую тему. – Под дождем остался зайка…

Потом, как зомби, подчиняющийся чужой воле и абсолютно не соображающий, что творит, сделала шаг вперед. Еще шаг, и еще, и еще… Я опомнилась и сдавленно ахнула уже в тот момент, когда она рывком дернула на себя дверь ванной. Но ничего не произошло: не метнулся в коридор убийца в серой хламиде, не стукнулась о пол окостеневшая рука со скрюченными пальцами.

– Его там нет, – как-то спокойно и равнодушно констатировала Каюмова. – Нет, его там нет, Женя…

Я тоже подошла, мелко дрожа и чувствуя, что мое бедное сердце вот-вот выскочит из грудной клетки. Заглянула внутрь. Все тот же шампунь на полочке, все те же носки на батарее, девственно чистый кафель и никакого намека на разлагающийся труп. Сердце мое еще раз екнуло и куда-то провалилось…

На этот раз мы почему-то не стали дергаться и до двери доковыляли, как две тупые марионетки с вытаращенными глазами и ножками на шарнирах. Вышли из квартиры, переглянулись. С улицы доносился шум дождя.

– Погода испортилась, – светски заметила Наталья и лязгнула зубами.

– Да, – согласилась я, машинально придерживая безымянным пальцем правый глаз, дергающийся в тике.

Спустились еще на один лестничный марш, как-то не сговариваясь, пошли быстрее. Опять, едва не столкнувшись в дверях, выбежали из подъезда и тут же поняли, что бежать нам, собственно, некуда.

Каюмовского «Москвича» не было. Нет, где-то в природе он, наверное, еще существовал, но только не здесь – не перед подъездом покойного Вадима Петровича. Дождь шел сплошной серой стеной, лужи вспучивались пузырями, а на том месте, где полчаса назад припарковалась наша красная машинка, стояла неподвижная фигура в сером. Ветер трепал полы длинного плаща, вода стекала по капюшону. Под капюшоном белели бинты.

Это был Он. Настоящий, реальный, нисколько не похожий ни на человека-невидимку, ни тем более на Черного кенгуру. Либо его лицо безобразили язвы и шрамы, либо он просто имел веские причины для того, чтобы его скрывать.

Человек в сером не двигался. Не двигались и мы, вжавшиеся спинами в дверь подъезда. Он смотрел на нас, мы – на него. Идти вперед, похоже, было равносильно самоубийству, бежать назад – тоже. Да и ни за какие сокровища мира я бы не согласилась хоть на секунду повернуться к нему спиной!

Каюмова едва слышно протяжно и жалобно материлась у меня под боком, я же как-то заторможенно думала о том, что так и не открыла купленную еще неделю назад баночку персикового компота, о том, что откуда-то сверху доносится пение «На-На» и это, скорее всего, последнее, услышанное мною в жизни.

К тому моменту, когда Человек в сером шевельнулся и, не вынимая рук из карманов, сделал шаг вперед, мои нервы уже окончательно атрофировались. Я не отреагировала даже на тихий скулеж Натальи, вдруг забившейся, как эпилептичка.

Даже достань он вдруг окровавленный тесак, мне бы уже, наверное, не удалось испугаться.

Серый тем временем действительно вынул что-то из кармана, присел на корточки перед лужей, опустил это что-то в воду. Снова поднял голову, посмотрел на нас. На секунду мне показалось, что взгляды наши встретились и блеснули из-под капюшона холодные, странные, вполне человеческие глаза. Но это могло только показаться, зато абсолютно точно не показалось другое.

Я знала его манеру двигаться! Совершенно точно знала! То, как он наклоняет голову, как поводит плечами, как сгибает колени. Когда-то на первом курсе театрального нас заставляли ходить в зоопарк и часами просиживать возле клеток со всякими там медведями, волками и павианами. Нас учили запоминать!

Кто-то из моих однокурсников умел анализировать и, не путаясь в словах и ощущениях, объяснял: «Движение пантеры начинается с мышц .спины, сначала идет лопатка, потом сама лапа мягко отрывается от земли…» Я же ничего объяснять не умела, просто в моей памяти откладывалась «картинка» – иногда чуть более ясная, иногда – совсем смутная.

Серый человек двигался знакомо! Даже под страхом смерти мне бы сейчас не удалось вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах я засекла эту манеру – так уж непрактично были устроены мои мозги. Но одно я знала точно: я его уже видела!..

Наверху, видимо, выключили магнитофон. «Нанайцы» замолчали так же внезапно, как и запели. Из-за угла соседнего дома выбежала молодая мама с коляской. Дождь лупил по крыше коляски не хуже Ниагарского водопада. Человек в сером мельком глянул на женщину, все так же не спеша поднялся и… пошел в сторону детской площадки! Он уходил спокойно и неторопливо, будто и не стоял здесь всего минуту назад живым воплощением призрака Смерти.

Каюмова билась в беззвучной истерике где-то на уровне моих коленей, ко мне тоже потихоньку возвращалась способность чувствовать.

– Вставай! – прохрипела я, едва не теряя сознание от всего этого кошмара. – Вставай и побежали отсюда! Да очнись же ты, Господи!

Удаляющаяся фигура Серого уже почти сливалась со стеной дождя.

– Что мне, на себе тебя тащить, что ли?! Всеми фибрами души я ненавидела в этот момент хамоватых и нагловатых баб, чуть что расплывающихся «слезной лужею». Наталья продолжала судорожно дергаться, но при этом потихоньку пыталась придать своему телу вертикальное положение.

– Бежим, бежим быстрее! Ну что ты распласталась, как каракатица?!

– Не ори на меня! – Это означало, что она понемногу возвращается к своему обычному состоянию. – Из-за тебя, дуры, все, так ты еще на меня и орешь!

В данной ситуации что-нибудь более неуместное, чем препирательства, трудно было вообразить. Я резко выдохнула, подхватила Каюмову под локоть и, поражаясь тому, что все еще могу двигаться, поволокла ее за собой. За какие-то несколько секунд мне удалось узнать, что я сама каракатица, зараза и недоделанная Сара Бернар, что меня надо убить, изолировать от общества, взыскать с меня за стоимость «москвичонка» и моральный ущерб. Заткнулась Наталья, только наступив в ту самую лужу, перед которой опускался на корточки Серый.

Я уже не смотрела себе под ноги, видя впереди одну цель – людный проспект в просвете между домами, а она еще не утеряла остатки наблюдательности, что в общем-то только повредило ее нервной системе.

– Мама! – коротко сказала Каюмова.

– Что? спросила я, поражаясь единственному человеческому слову, промелькнувшему в потоке ругательств, и на секунду замедляя бег.

– Мама, – повторила она уже абсолютно безнадежно.

Посреди лужи лежала вторая тапка с плейбоевским зайчиком, ровнехонько в центре стельки пароходной трубой торчал обшарпанный тюбик губной помады. Вокруг тапки, смешиваясь с дождевой водой, расплывалось неровное кровавое пятно…

В тот момент, как мне показалось, в голове у Натальи что-то серьезно испортилось.. Нет чтобы лететь отсюда со сверхзвуковой скоростью, так она чуть ли не всеми четырьмя костьми плюхнулась в лужу, выудила оттуда тапок вместе с помадой, сунула за пазуху, оставляя на куртке бурые следы. Глаза у нее при этом были абсолютно безумные, светлые волосы нелепо торчали.

– А вот теперь бежим! – проговорила она, поднимаясь с колен. И мы рванули вперед, огибая гаражи-"ракушки", какие-то столбы и мокрые пеньки.

Народу на проспекте было немного: все нормальные люди в такой дождь сидели по домам. По проезжей части вихрем неслись мокрые машины.

– Что будем делать? – вымолвила Каюмова, бессильно прислоняясь к выкрашенным серебряной краской перилам. Холодные капли стекали по ее щекам вместе с остатками туши.

– Не знаю. – Я провела ладонью по лицу. – По-моему, надо удирать как можно быстрее и дальше. Я уже ничего не хочу, только бы жить… Пусть от меня все отстанут! С камнями на сердце буду жить, с кирпичами, с булыжниками! Тем более трупа теперь нет, милиция ничего не докажет…

– А может, ничего и не узнает?

– Тем лучше, если не узнает! Все! Я ничего не видела, ничего не слышала, ни о каких трупах понятия не имею! Я хочу домой!.. Все, Наташ, я в Новосибирск уезжаю. Нагостилась в вашей столице, спасибо! Впечатлений на всю оставшуюся жизнь хватит.

Смысл фразы дошел до меня только тогда, когда я ее договорила. А ведь действительно, нет трупа – нет и преступления! Не нужно ни от кого скрываться и судорожно метаться в поисках Ольги. Надо просто взять билет на самолет, приехать во Внуково или Шереметьево и через четыре часа оказаться в родном Новосибирском аэропорту Толмачево. Я не Бог весть какая персона, чтобы за мной через всю страну посылать киллера. Глупо это и нерентабельно. Да и к тому же сам факт моего бегства будет означать, что я испугалась и никому ничего не расскажу. Плевать на Пашкова, плевать на то, что скажут в театре, – пусть пошепчутся за спиной: мол, приползла, покорительница столицы! Зато я останусь живой, здоровой и, возможно, даже психически нормальной.

– А я? – спросила Каюмова, возвращая меня с радужных облаков на землю. – Ты уедешь, а что буду делать я? Мне тут умирать, да?

На самом деле получалось абсолютно по-свински. Она по доброй воле пришла мне на помощь, хотя запросто могла бросить в полутемном зале театра или, того хуже, вызвать милицию, а я собиралась оставить ее одну именно сейчас, когда стало совсем страшно.

– Полетели со мной, – брякнула я просто так, особо не рассчитывая на ее согласие. Нужно же было что-то сказать, скрывая смущение.

Однако Наталья неожиданно оживилась:

– А где я там жить буду? У вас в Сибири квартиры-то сдают?

– Исключительно землянки и деревянные избы. И еще юрты переносные.

– Шуткуешь? – Она посмотрела на меня сурово и осуждающе. – Больно быстро ожила… Ну да ладно. А работать там есть где?

Врать про изобилие вакантных мест в труппах новосибирских театров не хотелось, да к тому же как-то не верилось, что Каюмова говорит всерьез.

– С работой сложно… Но если ты и правда хочешь со мной лететь, то могу поговорить о тебе с нашим главрежем. И поживешь пока у меня… Нет, ты на самом деле собралась, что ли?..

– А что? Вот возьму и полечу! Что я теряю? Театр не сегодня-завтра развалится, машину угнали. Вот так-то… Да ты не напрягайся, не напрягайся!

Мне только пару дней у тебя перекантоваться, а так у меня знакомые в вашем городишке есть. Хорошие знакомые, практически родственники!

Теперь она снова была похожа на прежнюю Наталью – жесткую, насмешливую, энергичную. Дождь потихоньку стихал, и даже ее бесцветные мокрые волосы уже не выглядели так жалко и гаденько.

– Я ведь прямо как Вадим Петрович. – Она усмехнулась. – Никто меня не хватится, и искать никто не будет. Так во сколько, говоришь, у нас самолет на Новосибирск?

Я пролепетала что-то про вечерний рейс и про то, что завтра с утра еще нужно будет рассчитаться с квартирной хозяйкой. Неужели все проблемы последних дней можно решить вот так просто – одним махом? Почему-то до сих пор не верилось. Да, это означало полную и безоговорочную капитуляцию, позорное трусливое бегство – что угодно! Но и я была не героиней, а всего лишь обычной перепуганной женщиной. Да и ради чего геройствовать?..

Каюмова тем временем отлепилась от перил, отыскала глазами урну, резво подбежала к ней и выкинула мокрую тапку вместе с помадой.

– Домой ко мне заскочим вещи кое-какие взять? Потом я еще пару прощальных звонков сделаю и поедем к тебе в Люберцы ночевать. Да, кстати, пожрать у тебя что-нибудь найдется?

– По-моему…

– «По-моему», «по-моему»!.. – нетерпеливо передразнила Наталья. – Пельмени тоже из моего холодильника возьмем. Не соседке же их в наследство оставлять? И ни майонеза, ни сметаны у тебя тоже, конечно, нет?

Я помотала головой и по-идиотски заулыбалась. Всего полчаса назад мне казалось, что жизнь кончена, полчаса назад я собиралась умирать на мокром асфальте под жизнерадостное пение «нанайцев», а Наталья билась в беззвучной истерике. И вот теперь она прямо на моих глазах возрождалась из пепла, как птица феникс. А это укрепляло надежду на то, что мы все-таки выкрутимся…

Без четверти восемь на новенькой синей маршрутке мы добрались до Сто пятнадцатого квартала Люберец. Я выпрыгнула первой, приняла у Каюмовой пакеты с вещами и продуктами и почти с восторгом огляделась. После коммуналки на «Красных воротах», где мы проторчали не меньше двух часов, здесь царил почти райский покой. Соседок у Натальи было, правда, всего две: развеселая алкоголичка и неопределенных лет ворчливая карга, – но шуму они производили столько, что с успехом могли заглушить военный оркестр. Одна беспрестанно роняла в ванной что-то тяжелое и железное, другая слушала у себя в комнате «Кармен-сюиту», установив регулятор громкости на отметку «для очень слабо слышащих» . Каюмова тоже не отставала, прыгая от серванта до шифоньера и смахивая нужное в пакет, а ненужное – прямо на пол. К ненужному относились, в частности, литая фигурка балерины весом килограмма в полтора и сломанный обогреватель с открытой спиралью. В первый раз я вздохнула с облегчением, когда Наталья ускакала в коридор доставать из холодильника пельмени и звонить приятелям, а во второй – когда она вернулась и заявила, что мы можем ехать…

Кстати, на Каюмову Люберцы произвели самое что ни на есть благоприятное впечатление.

– О-ох, – она даже прицокнула языком, разглядывая тускло освещенную вывеску «Магазин – Сберкасса – Почта», – хорошо-то как! Кажется, что ни трупов никаких нет, ни бандитов… Двадцать минут от Москвы, а уже чувствуешь себя в глубокой провинции. Тишина, покой! У вас здесь даже воздух как в деревне!

Я, за последние несколько месяцев успевшая стать местной патриоткой, немедленно оскорбилась и уточнила, что от Москвы не двадцать минут, а пятнадцать, и воздух не как в деревне, а как на курорте.

– Пусть как на курорте! – легко согласилась Наталья, подхватывая с земли полосатый пакет. – Главное, никто нас здесь сегодня не тронет, потому что просто-напросто не найдет. Ты, надеюсь, в этой своей квартире не прописана?

Данных о тебе в паспортном столе нет?

Мне не хотелось ее огорчать, и поэтому я умолчала о том, что Ольга и иже с ней, если им приспичит, легко смогут вычислить адрес по телефонному номеру в газете. Наталья же, огибая в темноте лужи и особо крупные собачьи кучки, продолжала праздно разглагольствовать:

– А давай здесь и останемся? Не полетим ни в какой Новосибирск. Станем жить на всем Люберецком. Театр здесь откроем или кружок какой-нибудь при Доме пионеров. Тут есть Дом пионеров?..

Есть ли в Люберцах Дом пионеров, я, честно говоря, не знала. И вообще, на данный момент меня гораздо больше занимал вопрос, какой будет наша. встреча с предателем Пашковым. Люберецкая благостная атмосфера успела ввести меня в состояние полнейшей эйфории. Сейчас я чувствовала себя примерно так же, как после визита к стоматологу: самое страшное уже позади, остается только перетерпеть утихающую зубную боль и всю оставшуюся жизнь сверкать новенькими пломбами…

Дома мы первым делом позажигали во всей квартире свет, включили НТВ и отправились на кухню производить инспекцию имеющихся запасов. К запасам относились Натальины пельмени, два пакетика майонеза, мои крабовые палочки и забытые на верхней полке холодильника кампомосовские сосиски с сыром. Пельмени, честно говоря, выглядели непрезентабельно: видимо, их уже пару раз размораживали и замораживали снова. А вот все остальное было очень даже ничего.

Правда, Каюмову заметно огорчил тот факт, что за словами «пить ничего покупать не надо, у меня что-нибудь найдется» скрывалась всего лишь распечатанная пачка яблочного сока.

– Слушай, а может, водки выпьем? – предложила она, немного помявшись. – Скажи честно: тебе расслабиться не хочется?

Расслабиться мне хотелось, но не было ни малейшего желания выходить на темную улицу, о чем я честно и сообщила.

– Да ну, ерунда! – Наталья пренебрежительно сморщилась. – Кого у вас тут бояться? Бобиков бродячих или мужиков с дубьем?

По идее, надо было снова обидеться за Люберцы и вступить в дискуссию.

Контраргументы у меня имелись сильные – недавняя бандитская перестрелка на соседней улице, взорванный месяц назад у почты шестисотый «мерседес». Однако я вовремя осознала, что спор на тему «где больше и современнее убивают» не прибавит нам хорошего настроения, и решила промолчать.

Каюмова собралась быстро, как по тревоге, неслышной тенью выскользнула из подъезда и уже через десять минут вернулась с бутылкой «Московской».

– Мужики какие-то хотели на хвост упасть! – сообщила она, подворовывая крабовые палочки, которые я нарезала для салата. – Девушка, говорят, у нас и закуска есть…

– Что за мужики? – Я мгновенно насторожилась и отложила в сторону нож.

Как-то не очень хотелось нарываться на неприятности перед самым побегом.

– Да брось ты! Обычные мужики. Алкаши местные. И закуска у них, поди, три маринованных помидора на всех… Ох, Женька, Женька! Когда все это закончится, мы с тобой, наверное, будем самыми счастливыми женщинами на свете!

– Только бы уж закончилось!

Умыкнув целую россыпь нарезанных крабовых палочек, Наталья уселась на табуретку и лихо закинула ногу на ногу.

– Я вот все над этой историей думаю. И так, и эдак выходит, что нас хотели просто напугать. Ну, не просто, конечно, а так, чтобы мы ноги отсюда сделали и еще желательно языки себе от страха откусили. Но мы ведь и убегаем!

Так какие после этого могут быть проблемы? Вадим Петровича – да, грохнули за то, что много болтал. А нас-то какой резон убивать? Тихие, мирные девушки, мечтающие всю оставшуюся жизнь служить Мельпомене…

– Твои бы слова да Богу в уши! – глубокомысленно протянула я, отбирая у прожорливой Каюмовой вареное яйцо.

– При чем тут Бог-то? Мои бы слова да в уши бандитам! Эх, знать бы с самого начала, что Бирюков с бандитами связан, так не надо было его и из театра выносить: пусть бы там лежал, милицию дожидался! На мафию все спишется. Нам сейчас, главное, сидеть и носа не высовывать. А там время пройдет – все утрясется!

Майонез оказался жидким и при первом же нажатии на пакетик брызнул прямо на стену, выложенную розовым кафелем. Пришлось схватить с раковины губку и начать в хорошем темпе подбирать жирные капли с заварного чайника и сахарницы.

– Одного вот не понимаю… – Я прополоскала губку под краном и капнула на нее немного моющего средства. – Какое отношение ко всему этому имею я? Зачем надо было меня нанимать? Нет чтоб его где-нибудь в темном лесочке грохнуть!

Или, еще того лучше, пьянку на двоих организовать с каким-нибудь алкашом. Нож тому алкашу потом подсунуть, он и не вспомнит, что вчера было и кто с кем поссорился. По-моему, так идеальный козел отпущения.

– Ну, бандитской логики тебе все равно не понять. – Каюмова потянулась и через голову сняла серый, крупной вязки пуловер. – У тебя свои преступные методы, у них свои. Просто радоваться надо, что нас в речку не скинули, да из автоматов не прошили. А то бы пара очередей – и все довольны!

Насчет «всех» Наталья конечно же загнула: не думаю, что известие о моей смерти так уж обрадовало бы моих бывших коллег, родственников, а также драгоценного Пашкова. Впрочем, Пашков, вполне возможно, уже утешился в объятиях очередной подружки, а то даже импортировал в Новосибирск ту свою пассию из «Звезды»; Скорее всего, меня уже и не ждал. Во всяком случае, думать о нем сейчас не хотелось. Я поправила на столе клеенку, поставила в самый центр бутылку и с преувеличенной бодростью провозгласила:

– Кушать подано! Прошу, пожалуйста, отужинать…

Минут через десять мы ощутили первые, еще приятные симптомы опьянения: едва заметное головокружение, удивительное чувство свободы и легкую неповоротливость языка. Натальины бледные щеки раскраснелись, глазки заблестели. Жестикулировала она теперь так активно, словно за сурдоперевод получала дополнительную плату.

– Понимаешь! – Ее рука металась над столом, едва не вписываясь в мой нос. – Если бы не вся эта фигня, мы бы ведь никогда не познакомились! Ты понимаешь – ни-ког-да! И не было бы у меня такой подруги! Верной, надежной, на которую можно положиться!

– Не было бы! – соглашалась я, обмакивая в майонез последний кусок сосиски.

– По-моему, можно пожертвовать энным количеством нервных клеток ради того, чтобы найти настоящего друга? Ты согласна?

– Согласна.

– Так почему же ты тогда не радуешься?! Почему сидишь такая мрачная? Все у нас будет хорошо, Женька! Ты мне веришь?

Я верила и параллельно наполняла наши стопки. Мне на самом деле нравилась Каюмова. Просто я, видимо из-за душевной черствости, не могла выражать свои чувства столь энергично.

Когда мы, исчерпав тосты за безопасность полетов и за скорейшее окончание наших мытарств, выпили за то, чтобы нам попадались только чуткие режиссеры, умеющие ценить наш талант и актерскую индивидуальность, раздался телефонный звонок.

Слегка пошатываясь, я встала и, скользя ладонью по стене, вышла в прихожую.

– Жень, это ты? – проухал в трубке знакомый Лехин голос. – Ты дома, что ли? А я тут тебя ждал-ждал, думал уже: может, что случилось?

Стыд запоздало колыхнулся в моей душе, как сонная рыбка в банке.

Действительно, бедный Леха ждал меня сегодня с семи часов в этой трижды проклятой «Лилии». Однако вчера, назначая свидание, я была твердо уверена, что приду. Просто обстоятельства изменились, причем не в лучшую сторону. Угрызения совести пару раз вяло куснули меня, скорее для порядка, и утихли.

– Слушай, ты извини меня, – я старалась говорить трезво и проникновенно, – но так уж получилось… В общем, я улетаю на родину, мы, наверное, больше не увидимся. Спасибо тебе за все: за то, что ты готов был прийти мне на помощь, за то, что ты просто есть… Ты на самом деле очень привлекательный мужчина, но…

Прощай, Алеша, я буду тебя помнить!

Годовой запас красноречия и пафоса был исчерпан. В страстный прощальный монолог я вложила столько энергии, что, кажется, даже вспотела. По идее, влюбленный сотрудник автосервиса сейчас должен был бледнеть, рыдать и в яростном бессилии кусать трубку. Однако вместо этого, он огорошил меня неуверенным и несколько заторможенным:

– Да?.. Понятно… А я вот хотел узнать, чем ты сейчас занимаешься?

В моей памяти почему-то немедленно всплыли плановые рейды школьного родительского комитета по квартирам учеников. Обычно тети в меховых шапках и редкие несчастные дяди, жалкие оттого, что им хочется смотреть футбол, а не проверять оболтусов, заходили в комнату именно с такой фразой: «Ну и чем ты занимаешься?» Леха не был похож на члена родительского комитета. Однако ответила я ему с той же степенью искренности и гораздо большей степенью досады:

– Книжку читаю. Интересную!

– Интересную? – Он опрометчиво решил поддержать светскую беседу. – А .что за книжка?

– «Фуэнте Овихуна».

С творчеством Лопе де Веги Леха, видимо, знаком не был, поэтому название произвело на него просто-таки ошеломляющее впечатление. Когда первый шок прошел, он засопел обиженно и недоуменно, с большим опозданием попытался протянуть что-то вроде небрежного: «А-а-а! Понятно!» В общем, я устыдилась второй раз за вечер и решила прийти ему на помощь, пояснив:

– Да скучная на самом деле книжка… А ты что-то предложить хотел?