Текст книги "Быть может…"

Вера Заведеева
Быть может…

Вместо предисловия

В октябре 1971 года на экраны вышел легендарный и памятный для меня фильм «Офицеры», в котором рефреном звучала песня с такими пронзительными словами:

От героев былых времен

Не осталось порой имен…

Что же говорить о людях простых, коим выпала обычная трудовая и не самая легкая жизнь, но именно на них-то, на их общем багаже, все и держится до сих пор. Неужели в недалеком будущем от них не останется и следа, а пришедшие им на смену новые люди даже не заметят, что и до них кто-то точно так же ходил по этой Земле, с трепетом встречал весну и наслаждался умиротворением «бабьего лета», любил и страдал, мечтал о счастье и мучился сомнениями, добирался до своего «пика» и скатывался вниз, оглушенный злобной завистью, несправедливостью или жестокостью, растил детей, лелея в них свои несбывшиеся надежды, и терял самых дорогих на свете?

Как быстро тают тени прошлого и забывается вскоре, через каких-то тридцать-пятьдесят лет, даже сам образ жизни тех времен, включая бытовые мелочи, которые потом становятся достоянием историков и коллекционеров. И не вспомнят новые люди, что все в этой жизни повторяется. Подобно круговороту воды в природе. Как больно и обидно порой слышать сегодня насмешливо-снисходительные скороспелые суждения о людях родом из «совка», переживших столько за свой век, и о недавних «примитивных» временах от тех, кто им и в подметки-то не годится.

Человек жив, пока его помнят таким, каким он был на самом деле. Вот и герои моих рассказов останутся жить на страницах этой книги такими, какими я их помню и люблю.

Москва, август, 2016 г.

О любви

Истории любви

 
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них —
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг!
 

Александр Кочетков. «Баллада о прокуренном вагоне»

Как известно, Бог любит Троицу.

Вот и историй о любви тоже оказалось три.

Случилась эта история в середине прошлого века на Южном Урале. За окном, закрытым на ночь ставнями, еще темно, только яркие лучики из-под печной дверцы слабо освещают пол кухни. Четырехлетняя Верка, зябко поеживаясь, сползла с печной лежанки, где спала вместе с вредной прабабкой, хрюкающей и лягающейся во сне. Они с ней частенько дрались, и та, ябеда-корябеда, плаксиво жаловалась, шамкая беззубым ртом, своей невестке Дусе, Веркиной бабушке, или Маме-старой, как ее звала внучка. Мама-стара, не выясняя, кто прав, кто виноват, строго указывала малой на висевший у входной двери красный ремешок («Твой друг и учитель», – объяснял Верке его назначение дядя Миша). А старенькой свекрови, которой было уже за девяносто, с упреком бросала:

– Вы бы, мамаша, поменьше цеплялись к робенку, она все ж таки сиротка… при живых-то родителях.

– А че она дерется? – верещала старушонка.

Но Маме-старой не до них. На ней весь дом, хозяйство – огород, скотина, младшие дети-школьники, пятнадцатилетний сын Михаил и десятилетняя дочка Людмила, да еще эти две скандалистки навязались на ее голову. Старшие три девки Мамы-старой – Мария, Зинаида и Полина – давно уже разъехались кто куда: первую после института направили работать в область, в город Еманжелинск, вторая (Веркина мать) уехала учиться во Львов, там вскоре вышла замуж за возвращавшегося с войны юного лейтенанта и оказалась в Подмосковье, а третью муж-военный увез из Челябинска аж на Чукотку. Старший сын Илья служил сверхсрочную в Белоруссии.

Кормильцем был один дед, Василий Иванович, который в ту пору работал на бойне, в вечно промозглой, пропитанной кровью животных, вонючей бетонной постройке рядом с цинковым заводом с его ядовитыми оранжевыми дымами. Мама-стара, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, ходила с Веркой по домам их поселка Першино продавать молоко. Кудрявая хорошенькая девчонка умиляла покупательниц, и торговля у них шла успешно. Вот только самим-то молока доставалось мало… К приходу деда Маме-старой нужно было успеть управиться со скотиной, еще раз натопить печь, нагреть воды и наварить супу. Дед долго мылся в тазу за занавеской на кухне, потом ел и ложился поспать. Верке приходилось тихо себя вести целый час, не носиться по дому как угорелой и не хлопать дверьми. Его она побаивалась, хотя он ни разу ее даже не шлепнул, и звала папкой, как все в семье. Своего собственного папку Верка не знала и не печалилась из-за этого. Дед просыпался ровно через час, пил чай из блюдца с кусковым сахаром «вприкуску», приглашая за компанию Верку, и шел в сарай, где что-то стругал и пилил до самой ночи. Семья большая, и деду пришлось за свою жизнь построить не один дом.

Верка прошлепала босиком к маленькому стульчику с дыркой посередине. «Стульчик-дристунчик», как называл это приспособление дед, смастеривший его для Верки – своей первой внучки, стоял в углу кухни у лавки. Под лавкой что-то шебуршало. Мышь! Верка замерла от страха. Но любопытство пересилило. Под лавкой лежала Мурка, а рядом с ней копошились серые осклизлые комочки. Котята?! Вот Мурке попадет от Мамы-старой! Она не велела кошке больше приносить котят с огорода, где, как знала Верка, они вырастают вроде картошки. Муркины дети и так уже расселились по всему Першино, а ее подросшие сыновья часто навещали свою маму, после чего кошка опять притаскивала с огорода новеньких слепых детенышей. Этих Мама-стара точно утопит! Надо спасти хоть одного, пока та доит Беляну. Верка схватила ближайшего заморыша и метнулась обратно на печку. Когда Мама-стара позвала ее зав тракать, котят уже и след простыл, только Мурка металась из угла в угол, надеясь отыскать своих детей.

* * *

Верка долго прятала котенка на печке и поила его молоком из старой соски. Постепенно этот заморыш превратился в пушистый дымчато-черный клубочек с белой мордочкой и почувствовал себя баловнем судьбы. Верка преданно служила ему, охраняя от его же злобной царапучей мамаши, угрюмой овчарки Найды, сидевшей у ворот на цепи, и бесцеремонных кур, так и норовивших клюнуть любознательного котенка в глаз. А если бы он попал под ноги Беляне, равнодушной ко всему, кроме ведра с картофельным пойлом? Или к свиньям в стайку? Страшно подумать, что с ним могло тогда стать! Поэтому она все больше таскала его за пазухой.

Но беда, как известно, приходит тогда, когда меньше всего ее ждешь. Их соседке вдруг понадобилась кошка, чтобы приструнить не в меру расхрабрившихся мышей в подполе. И приглянулся ей дымчато-черный котенок с белой мордочкой, в котором она наметанным глазом разглядела будущего свирепого котяру. Соседка приметила его, когда Верка играла с ним в огороде. Почуяв надвигающуюся опасность, они с котенком спрятались на печке, укрывшись за занавеской и почти не дыша. Но не тут-то было.

– Верка, окаяшшая девка, ты куда котенка дела? – послышался грозный голос Мамы-старой.

Рядом с ней лицемерно вздыхала соседка, тетка Тина, будто она здесь ни при чем.

– Не отдам! – уперлась внучка, прижимая к груди котенка.

Расправа была короткой. Соседка с котенком в руках убралась восвояси. Верка не плакала. Она будто застыла в своем первом непереносимом горе. До самого вечера просидела она на печке и не спустилась даже тогда, когда дед позвал ее в сарай собирать блестящие стружки, из которых получались красивые бусы.

Дня три сторожила Верка котенка у забора напротив соседского крыльца. Наконец из-за приоткрытой двери высунулась белая мордочка.

– Кыс-кыс-кыс, – обрадовалась Верка, пытаясь просунуть руку через штакетину.

Котенок навострил ушки и засеменил к забору.

– Узнал! Узнал свою маму! Я же тебя спасла! – всхлипывала счастливая Верка.

Они спрятались за сараем и целый день играли там, скрытые высокими огуречными грядками. Котенок, разрезвившись, норовил сбить лапками гороховые стручки и бегал по грядкам. Верка – за ним. Их веселые догонялки заметила прабабка со своего наблюдательного поста на крыльце и тут же наябедничала Маме-старой:

– А твоя Верка носится как угорелая и топчет грядки! Вот, полюбуйся-ка, – хихикала зловредная бабка-Ежка.

– Верка! Опять котенка уташшила? Ну, я тебе сейчас! – рассердилась Мама-стара.

Одной рукой она схватила Верку за шкирку, другой – котенка и потащила верещащую команду к дому. А там… Там поджидал красный ремешок у двери.

Котенка вновь вернули соседке. Но Верка не сдалась. Целыми днями она высматривала его на соседском крыльце, но того, видно, из дома не выпускали. Она уже и не надеялась его больше увидеть. А вдруг соседка отвезла его своей белобрысой и вечно сопливой внучке, и та теперь играет с ее, Веркиным, котенком?! Но однажды за забором мелькнул знакомый дымчатый хвостик. Сердце у Верки будто задохнулось.

– Кыс-кыс-кыс! Миленький, хорошенький мой, подойди к забору! – молила Верка.

Но котенок, как-то сразу потолстевший, лениво прошествовал вдоль забора, скользнув по Верке равнодушным взглядом, и направился к своей миске с молоком у крыльца. Такого предательства она от него не ожидала. За что? Почему он ее забыл так быстро? Ведь она его любила больше всех на свете! Не ведала еще тогда Верка, что эти неразрешимые вопросы веками терзают сердца женщин по всему миру…

В ту ночь Верке снились страшные сны: Баба-яга, очень похожая на ее прабабку, грозилась поднять котенка в своей ступе в темное небо и сбросить его оттуда на землю. Верка в ужасе проснулась и заплакала:

– Мама-стара-а-а, я бою-ю-сь, хочу к тебе-е-е…

Веркина кроватка (прабабка теперь барствовала на печке одна) стояла впритык к большой никелированной кровати с блестящими шишечками, на которой спали дедушка и бабушка. Мама-стара протянула руку сквозь прутья кроватей и погладила Верку по голове:

– Спи, милка, спи. Не бойся, я с тобой.

Верка вцепилась в руку Мамы-старой как в единственное свое спасение. Дед что-то раздраженно проворчал. Невдомек еще было маленькой Верке, что у дедушки с бабушкой по ночам могут оказаться и другие хлопоты. Им тогда лишь чуть-чуть перевалило за сорок пять…

* * *

С той поры котята перестали существовать для Верки, даже самые хорошенькие и забавные.

Прошло тридцать лет. Как-то сотрудница Верки, которую уже называли Верой Юрьевной, принесла на работу двухмесячного котенка. Эта женщина, Елена Николаевна, заядлая лошадница, кошатница и собачница, из тех, кто относится к животным значительно лучше, чем к людям, так нахваливала своего питомца, что Вера поневоле прислушалась: и к туалету-то он приучен, и «в подоле не принесет», и ест-то он мало, и ничего в доме не портит – одна благодать от него исходит.

«Да, – задумалась Вера. – Сын подрастает, хорошо еще собаку не просит… Может, взять ему котенка?» Елена Николаевна, будто подслушав ее размышления, взялась за Веру, проявив железную хватку дельца:

– Возьмите, не пожалеете, еще сто раз «спасибо» скажете… – совала она котенка.

– Да я не знаю, право, – мямлила Вера, не умевшая давать отпор настырным людям.

Котенок, черный как смоль, без единого пятнышка, с ярко-зелеными глазищами, успешно пережил дорогу до дома с тремя пересадками. Вера впустила нового жильца в квартиру и налила ему в блюдечко молока. «Вот еще задача, – размышляла она. – Кормить ведь надо животину. А в доме еще два мужика, которым только успевай метать на стол… как уголь в паровозную топку».

Сын обрадовался появлению нового товарища и пообещал сделать из котенка настоящего вратаря, а играть они будут теннисным мячом, благо коридор у них в квартире длинный. Так потом и случилось (бедные соседи с нижнего этажа!). Муж, придя с работы и увидев новое приобретение (до этого были еще ежик из парка и тройка суточных цыплят по пять копеек штука, один из них стал настоящим петухом, а остальные пали смертью храбрых в младенчестве), устроил Вере форменный разнос:

– Животное – это тебе не игрушка! Его кормить нужно, и не жареной картошкой, как меня, и с обратным процессом могут быть проблемы, и вообще-то блохи у них бывают. И когти они чешут обо что попало. Будешь сама вечно в драных колготках ходить!

Он еще долго пугал ее разными страшилками. Муж в детстве и сам был кошатником, все знал про их повадки и даже умел с ними «разговаривать». Он быстро определил, что котенок – дама (как же это сотрудница опростоволосилась?), и проблем с котятами не избежать. На всякий случай решили котенка изолировать от любых его собратьев. Сын предложил назвать котенка Лесей (раз уж досталась нам девица) в честь своей первой любви в средней группе детского сада.

* * *

Итак, стали они жить вчетвером: папа, мама, сын и кошка Леся. Вскоре у кошки проявились симпатии и антипатии к своим сожителям: Леся с удовольствием «стояла на воротах» (сын в ту пору занимался в футбольной секции), ловила в прыжке мяч и лазила за ним под мебель. Светильник в коридоре пришлось убрать. Вера кормила Лесю антрекотами, отрывая от себя (надо худеть!), и убирала за ней их последствия. Леся благосклонно позволяла ей ухаживать за собой, но при этом демонстрировала Вере такое презрение, что той становилось временами не по себе. «Вот зараза неблагодарная!» – думала она. Но Леся, будто читая ее мысли, отвечала на это наглой ухмылкой, глядя на нее, как вздорная барыня на прислугу.

Мужа Веры Леся просто обожала, особенно когда он был в состоянии подпития. В его отсутствие она ласкала его домашние тапочки, обнимая их лапами и катаясь по полу. Она встречала его у двери, подбегая к ней еще тогда, когда ее кумир только загружался в лифт. Она терлась об его ноги и трепетно заглядывала ему в глаза, пребывая в полуобморочном состоянии сбывшегося счастья. Пока он раздевался, умывался и ел, она сидела в сторонке и не сводила с него влюбленных глаз. Потом они вдвоем растягивались на ковре и начинали мурчать дуэтом, доводя друг друга до полнейшего экстаза. После этого Леся заваливалась на спину, задрав лапы и приглашая партнера полюбоваться ее дамскими прелестями. «Ну и шлюха!» – удивлялась Вера.

Дальше – больше. Просыпаясь иногда ночью, Вера обнаруживала, что в супружеской постели их трое.

– Брысь! Пошла отсюда! – гнала ее Вера.

Но Леся, не теряя чувства собственного достоинства, медленно поднималась, нехотя спрыгивала на пол со своей наглющей ухмылкой и садилась в сторонке, ожидая, когда эта дура-хозяйка угомонится на своей половине постели.

Однажды Вера, видно, чем-то обидела кошку, которая не терпела никаких гонений на своего кумира. Возможно, она подслушивала, как жена за что-то выговаривала мужу. Среди ночи Вера внезапно проснулась от какой-то неясной тревоги. Их супружеское ложе – раскладной диван – было втиснуто между двумя высокими секционными шкафами из полированной древесно-стружечной плиты (из модной в ту пору немецкой «стенки»). Приоткрыв глаза, она заметила два ярко-зеленых огонька, блеснувших под потолком. В тот же миг оттуда вниз метнулась тень. Вера едва успела прикрыть руками лицо (спасибо спортивной практике юности!). Руки будто огнем ожгло. Вера вскочила на постели и завопила:

– Брысь, проклятина!

– Ты что, очумела? – проснулся муж.

– Эта гадина…, – захлебывалась Вера слезами от боли и обиды, – чуть меня не убила!

– Чуть не считается, – проворчал муж, поворачиваясь на другой бок.

– Ах ты… Ну и спи сам тут со своей тварью!

– Тварь-то ты в дом притащила, – напомнил муж.

Ответить было нечем. Вера перелезла через мужа, не щадя его рассупоненных чресл, и отправилась спать в комнату сына. Свернувшись клубочком у него в ногах и накрывшись халатом, она попыталась уснуть. Но страшные картины изувеченного лица, не успей она его закрыть, сменяли одна другую. Ее трясло, как в лихорадке. А руки? Как она пойдет на работу с такими изодранными руками? Куда их летом спрячешь? А больно-то как… Вера жалобно заскулила. Слезы принесли облегчение, и она задремала. Проснувшись рано утром, она застала в своей комнате эффектное зрелище: кошка разлеглась на Вериной подушке, сложив лапы на волосатую грудь предмета своего обожания, а тот, подлый, изогнулся так, будто охранял священный сон ангела. Оба блаженно улыбались во сне.

Вечером Леся вела себя тише воды ниже травы. Она свернулась клубочком у вешалки в прихожей в ожидании любимого, стараясь быть незаметной. Когда он пришел, они удалились в укромный уголок в третьей комнате, в которой планировалось когда-нибудь устроить спальню, если накопятся деньги на гарнитур. А пока там стояли раскладушка, на которой спал Верин муж в дни неумеренных возлияний и душевного раздрая, да старая табуретка. Комната находилась рядом с кухней, и Вера подслушивала их без особых усилий и угрызений совести.

– Ты, Леська, дура, – выговаривал кошке муж. – Конечно, стоило ее маленько поучить, чтобы перестала меня вечно обнюхивать: «Что, опять пил?!», но зачем же когти распускать? Как я с ней… такой расцарапанной..?

Леся, заглаживая свою вину, облизывала его со всех сторон, жарко дыша в ухо и преданно заглядывая в глаза.

Так они и уснули там оба, излив друг другу душу и забыв про ужин.

Жизнь в те годы была однотонной и у большинства одинаковой: женщин заботило «где достать пожрать и как похудеть», а мужчин – как дотянуть семью до получки и не забыть себя, любимого. Муж говорил про Веру, что она не злопамятна: не помнит ни плохого, ни… хорошего. Действительно, ночная история потихоньку забылась, и все пошло своим чередом.

* * *

В августе Вера собралась в отпуск на море с сыном. Мужу на это же время дали путевку в санаторий. Аквариум с рыбками они отдадут на воспитание племяннице. А кошку куда? Пришлось просить свекровь приютить животину. Лучше бы Вера этого не делала: отношения в результате напряглись до звона натянутой струны. Дело в том, что Леся, протестуя против произвола с переселением и лишения ее законного ежевечернего антрекота, так нагадила на новеньком линолеуме в квартире свекрови, что с него слезла вся краска на самом видном месте.

Осень и зима пролетели незаметно. Вера свыклась со своей своенравной жиличкой и даже начала испытывать к ней зачатки родственных чувств (родню ведь не выбирают?). Март уже вовсю звенел капелью, птичий гомон заглушал даже грохот дороги, а солнце припекало совсем по-весеннему. Лесю тоже радовали перемены. Она повадилась забираться на форточку в комнате сына, откуда завороженно следила за птицами на крыше соседнего балкона, которая буквально дрожала от слоновьего топота голубей, ворон и галок. Туда же слетались погреться на солнышке тучи воробьев. Птицы, конечно, не упустили возможности подразнить Лесю, которой никак было до них не дотянуться.

И самоуверенная кошка рискнула. Ее подвел обледеневший скользкий край крыши балкона – не спасли натренированные «вратарские» прыжки и острые когти, да еще птицы подтолкнули своего извечного врага – кошку, отправив ее в незапланированный полет с двенадцатого этажа. Деревья у дома, достигшие уже седьмого этажа, вполне могли принять ее в свои корявые объятья и уберечь от неминуемого, как и высокий снежный сугроб внизу. Ведь кошки такие ловкие и всегда приземляются на все четыре лапы! Но что-то пошло не так. Леся упала прямо на бетонную отмостку. Ей еще хватило сил отползти на снег, истекая кровью. Тут ее и заметил сын, гулявший во дворе с ребятами.

Вернувшаяся вскоре с работы Вера открыла ключом входную дверь и грохнула на пол в прихожей сумки с продуктами. Навстречу ей выбежал зареванный сын с воплем:

– Мамочка! Спаси ее скорее! Спаси! Она же умрет! – молил сын, свято веря во всемогущество своей мамы, которая всегда спасала его самого от всяких болей и напастей.

– Господи, что случилось?! – у Веры подкосились ноги: вдруг кто-то из близких?

– Леся разбилась, – объяснил подошедший муж, сорвалась с форточки. Я положил ее в коробку, там, в туалете… Вряд ли она выживет…

Бедняга была вся в крови и часто дышала. Вера отодвинула своих растерявшихся мужчин и принялась за дело. Откуда что взялось, будто она каждый день спасала израненных животных. Но Леся потеряла много крови. В ее тускнеющем взоре Вера впервые увидела признательность, будто Леся говорила: «Прости меня, так уж получилось… эти птицы-нахалки… очень хотелось их проучить…».

– Леська, держись! – всей силой своей души призывала ее Вера. – Мы, бабы, народ живучий! Ты же кошка, которая должна всегда падать на все четыре лапы!

Но, видно, не судьба. Муж упаковал трупик в коробку из-под обуви, и они с сыном отправились в парк «Братцево» хоронить кошку. Вера с ними не пошла – нужно отмыть забрызганный кровью туалет и убраться в квартире. На душе было смуро.

* * *

В доме сделалось как-то пусто. Семья пребывала в унынии. Даже рыбки в аквариуме словно застыли – некому стало держать их в тонусе, гоняя по кругу. У мужа поминки по Лесе затянулись: «Никто меня так не понимал, как она, никто в жизни так не любил меня, как она», – причитал он сквозь пьяные слезы.

«А вдруг это какая-то неземная любовь, которая не разделяет своих избранников на людей и кошек? Так ли уж случайно Леська оказалась в их доме? – размышляла с грустью Вера. – Все мы, в конечном счете, “…Из праха вышли и в прах обратимся…” Может, та, которой суждено было родиться кошкой, и есть его единственная, именно Его Женщина? И только с ней он смог бы достичь небывалых высот в науке, не говоря уже о том, чтобы ради нее отказаться от возлияний? А ей, Вере, надо признать, это не удалось…»

Хватит, больше никаких животных в доме не будет, молчаливо решили все. Гуляя по парку, они часто навещали могилку Леси на высоком берегу Братовки – речки-переплюйки, вспоминая ее проказы. А ободранные обои и подпорченная мебель – все это такая ерунда!