Текст книги "Быть может…"

Бронзовый пупс в овальной рамке

За окном электрички, везущей ее на дачу, мелькает удручающий пейзаж: вместо желанной загородной картины – развороченная подмосковная глина, горы песка и гравия, снующие повсюду дорожно-строительные машины. Уже совсем ничего не осталось от «зеленого пояса» Москвы. Кольцевая автомобильная дорога с внешней стороны словно слилась со сплошной грандиозной стройкой – возвышающиеся гипер– и супермаркеты, громадные строительные рынки, запруженные машинами подъезды к ним. Там, где еще недавно на ближайших подмосковных станциях прятались в зелени садов уютные дачки, среди остатков облезлых елок и сосен высятся многоэтажные башни и заводские корпуса иностранных фирм вперемежку с тесно стоящими дорогими особняками «под Испанию».

А вдоль железной дороги чего только не увидишь – бивуаки бомжей, изуродованные граффити опоры мостов и всевозможные заборы каких-то хозяйств, задворки промышленных зон, ряды кособоких гаражей, крытых ржавым железом, остовы автомобилей и прочая дрянь. На заборах и стенах построек красуются бесконечные призывы кого-то бить – жидов, хачей, азиатов, буржуев, бандитов, а заодно и правителей всех мастей. Повсюду красуются фашистские знаки, пятиконечные звезды и, конечно, узколобая безграмотная матерщина. От этого вида на душе делается тошно. Господи, ну почему мы живем в таком дерьме? Ведь железная дорога – это ворота в столицу огромной страны! Неужели нельзя хотя бы их привести в порядок?

Как же раньше она этого не замечала? А раньше она в дороге работала – правила рукописи, и ей некогда было зевать по сторонам. Хоровод тоскливых мыслей царапает сердце. Кап-кап-кап – закапало почему-то лишь из одного глаза, второй привычно держит оборону. Вообще-то она не плакса, и свою выдержку считает достоинством, хотя, как утверждает наука, это, скорее, недостаток. Оказывается, лучше выплескивать злобу наружу, чем укрощать ее в себе: не найдя выхода, она начинает пожирать своего хозяина изнутри.

И все же, что случилось? Нет любимой работы? Но это уже давно переживается. Задевает временами агрессивно-психопатное поведение мужа? Так за столько лет уже должен бы выработаться стойкий иммунитет, хотя иногда и накатывает волна протеста и отчаяния (за что?), переливаясь через край. Да она и сама не сахар. Уходят родные, друзья и знакомые – одни в свою скорлупу, а другие на тот свет? Уже каждый год обязательно кто-то умирает, оставляя вопрос, кто следующий? Так это жизнь, никуда не денешься, и твоя очередь подойдет… Дефицит общения для любящего жизнь человека? Да, пенсия есть пенсия, даже для людей вполне еще активных, поскольку окружающие (особенно руководители) видят в них отработанный материал.

Так что же? Внук. Последняя безрассудная любовь, долгожданный малыш, потеснивший в ее сердце единственного сына, с которым она связана духовной пуповиной. Обожаемый внук, которому осенью предстоит пойти в первый класс, вдруг после Нового года без видимой причины резко охладел к бабушке и дедушке. Раньше звонил им на дню не один раз, просился в гости каждую неделю и с удовольствием оставался с ними сколько угодно времени. Они были его лучшими друзьями, отдавая ему неизрасходованное сердечное тепло, и никогда не отказывались с ним играть, не отговаривались усталостью, посвящая ему все свободное время и балуя в меру своих возможностей.

Что же случилось? Переходный возраст? Мальчик стал капризным и плаксивым, не хотел с ними гулять и разговаривать по телефону, не то что сходить в театр или еще куда-нибудь. Конечно, она все понимала: ребенок вырос и почуял зов «стаи» – появились друзья, с которыми ему стало интереснее. Он ощутил себя своим среди ровесников, а раньше боялся показаться малышом в их глазах. Так ведь нередко и у взрослых бывает, когда резко меняются дружеские «приоритеты». Но свекровкин голос подзуживал: «Наверное, мать ревнует к нам. Самой же ведь хуже – никуда без него не вырвется. И сына жалко, ему бы отоспаться в выходные, пока ребенок у деда с бабушкой». Однако голос разума все же пересилил – вряд ли мальчика настраивают так, это нерационально: бабушка и дедушка в воспитательном процессе элементы небесполезные.

Она прикрыла глаза, полные слез, и погрузилась в воспоминания под мерный стук колес.

Впервые она увидела малыша во сне в ночь на 5 декабря 2006 года, почти за семь месяцев до его появления на свет. Бронзовый пупс в белой овальной рамке, почти такой же, как на снимке УЗИ, сделанном через пару месяцев после этого цветного сновидения. Во сне изображение казалось более четким и ярким: и личико с вздернутым носиком, и пухлые ручки-ножки, и причинное место – все было продемонстрировано в лучшем виде. Чем-то он напомнил ей поджаристый мягкий бублик. Такие выпекали в 60-е в крохотной кофейне на углу улицы Чехова (ныне Большая Дмитровка) и Садового Кольца, где она перекусывала по дороге в вечерний институт. Так она и стала называть его про себя – Бублик. Позже призналась своим, что видела во сне малыша, но на вопрос, какого он пола, лишь хитро улыбнулась: «Не скажу».

Забирать Бублика из роддома отправились в полном составе: молодой папаша и они с мужем, ставшие, наконец, бабушкой и дедушкой. Наряженный в летний комбинезон младенец встретил новоявленных родственников весьма сурово. Никаких блуждающих молочно-голубых глазок – на окружающих в упор смотрели абсолютно черные глаза утомленного жизнью взрослого мужчины… в столь крохотном тельце. Под его несколько осуждающим взглядом бабушка и дедушка немного оторопели, перестав сюсюкать. Младенец вежливо терпел поцелуи папаши, а бабушка обмирала от страха, как бы тот своей железной щетиной не поранил дите. После короткой фотосессии все уселись в машину и отправились домой. В дом Бублика вносила мама.

В молодой семье началась новая жизнь. Через месяц они, уставшие и замотанные в душной Москве, приехали на дачу. Мама, разморенная, с лихорадочным блеском в глазах, выйдя из машины, молча протянула ей Бублика. Казалось, что женщина вот-вот упадет. Конечно! Высокая температура и грудь как камень! Начались сумасшедшие, но и счастливые деньки. Она бегала с этажа на этаж, укачивала орущего на всю деревню Бублика, мчалась на кухню, готовила, стирала, убирала, забросив свой огородишко… и радовалась жизни. Она опять была в «потоке», чувствуя себя совсем молодой, от нее опять многое зависело, она сама быстро решала все проблемы, сглаживая «острые углы» и предотвращая мелкие конфликты (что поделаешь, невестка невзлюбила ее мужа, а скорее всего, ее саму). Она была всем так нужна! В конце августа вернулись в Москву. Бублик заметно подрос и окреп на свежем воздухе.

* * *

В ее расписании теперь появились трехчасовые прогулки с коляской в любую погоду, которые они совершали поочередно с мужем. Работу приходилось как-то увязывать с этим важным делом. Бублик рос на радость всем и не особенно страдал от болезней. Незаметно прошла зима. В мае мама решила ребенка окрестить в ближайшей церкви в старинном парке «Покровское-Стрешнево». Но, к сожалению, в тот выходной день от наплыва желающих крестить детей в маленькой церкви случилось столпотворение.

Малыши верещали на все голоса, батюшка, какой-то слишком продвинутый, разучивал хором с родственниками младенцев слова, которыми им следовало сопровождать обряд крещения, и еле сдерживался, чтобы не обматерить их за бестолковость, зрители щелкали камерами (что запрещалось), кругом царила суета. Крестные родители, Юля и Саша, по очереди держали надрывающегося от крика Бублика. Наконец служители притащили ведро горячей воды и стали ее заливать в купель, разбавляя холодной. Дверь без конца открывалась и закрывалась. Ведь еще май на дворе! Простудят ребенка! Наконец Бублика окунули в купель (хорошо, что он был в очереди первым, еще заразу бы какую подцепил от других детишек!), и батюшка понес его вокруг алтаря, произнося молитву. Внезапно Бублик перестал орать и заулыбался, с любопытством разглядывая сопливую барышню в бантах за спиной батюшки, которая сидела на руках у своей мамы в ожидании обряда и строила ему глазки. Роман, не успев начаться, быстро закончился – Бублика передали родителям, но он продолжал озираться в поисках заветных бантов.

В начале июня Бублик с мамой прибыли на дачу. Дедушке и бабушке пришлось в срочном порядке все там подготовить, чтобы обеспечить безопасность человеку одиннадцати месяцев от роду. Ребенок уже лихо ползал, спать днем не желал и требовал неусыпного внимания. Дед соорудил ему качели, и это стало единственным местом, где на Бублика снисходило умиротворение, позволяя его нянькам немного расслабиться. В конце июня всей семьей отметили день рождения Бублика – он задул на торте свою первую свечку и в тот же день… пошел! Что тут началось! Вся наличная родня бегала за ним с грацией горилл, едва поспевая перехватывать его шаловливые ручки у дверцы горящей печки или водопроводной пластиковой трубы, которую ему очень нравилось выдергивать из переходника. А входная дверь и по сей день стоит без уплотнителя, который Бублик с завидным упорством отрывал всякий раз, как только дед его приклеивал. Даже в кровати его нельзя было теперь оставить ни на минуту: он быстро научился преодолевать этот «забор» и тихо подкрадываться сзади, заставая взрослых врасплох.

И опять она целыми днями бегала с этажа на этаж, укачивала, кормила, готовила, убирала, «сглаживала углы»… Все это время ребенок спал с ней рядом на первом этаже, и каждую ночь ей приходилось вскакивать, вынимать его из кроватки, приучая писать в горшок, а не в постель, или укрывать, или просто укачивать на руках. В середине августа мама Бублика уехала в Москву собираться в отпуск. Они планировали отдохнуть пару недель в Испании, поручив Бублика бабушке, с чем та и согласилась (как сыну откажешь?). Отъезд намечался на последние дни августа. Не очень удобное время для нее: муж выходит на работу, и все тяготы достанутся ей одной. Но сыну дали отпуск в это время… что поделаешь.

Но как всегда: где тонко, там и рвется. Три ударных месяца на даче не прошли для нее даром: 29 августа вечером у нее случилось сильнейшее головокружение. В этот день муж «взял» на себя Бублика, дав ей возможность поваляться днем перед телевизором. Казалось бы, она отдохнула, поговорила с сыном, позвонившим из Испании, сказала ему, что у них все в порядке. Но вечером вдруг почувствовала головокружение, такое, какое бывало в молодости после не в меру дружеских застолий, когда потолок буквально плясал над головой. А сейчас-то что? Может, душно стало от жарко натопленной печки? Она поднялась на второй этаж и прилегла на диван. Становилось все хуже. Внезапно ее охватил какой-то страх, прежде неведомый. Никогда раньше она даже не помышляла о вызове скорой помощи, тем более на даче. Она спустилась вниз и попросила мужа:

– Все. Беги к Елене Ивановне, со мной что-то не то…

– Ты что? Уже почти ночь на дворе, – удивился он, но, взглянув на нее, замолчал и, отдав ей ребенка, ушел.

Вскоре он вернулся с их дачной подругой, заместителем главного врача местной больницы. Елена Ивановна принесла с собой лекарства и, измерив давление, сделала неутешительный вывод:

– Все очень серьезно, давление 160х100 (никогда еще такого не было!) слишком для вас высокое, вертебро-базиллярная недостаточность на фоне обострения шейного остеохондроза, слабые сосуды, угроза инсульта… Срочно в больницу.

Она дала ей выпить какие-то таблетки, написала на бумажке, что и в какой последовательности принимать. Бублик разрывался от рева в руках деда, который в ужасе не знал, что делать. Ребенок брыкался на руках и у Елены Ивановны, пытавшейся его успокоить, визжал и просился к бабушке. У нее под боком он, бедняга, заплаканный, голодный и немытый, вскоре уснул. Елена Ивановна, понимая, что в больницу ее отправлять нельзя (ребенка-то куда девать, деду надо на работу), велела звонить в любое время дня и ночи и докладывать обстановку. В крайнем случае, Бублика возьмет ее дочь, у которой такой же ребенок. Где один, там и два. Вскоре подействовали лекарства, и она задремала.

На следующий день ей вроде стало легче, но оставались жуткая слабость и нежелание двигаться. Она не стала больше пить таблетки – и к вечеру ей опять сделалось худо. Мужу нужно ехать в Москву – заседание кафедры перед началом учебного года. Но причина не только в этом: ему срочно надо «снять стресс», иначе «поедет крыша». Они с Бубликом остались одни. Завтра обещала приехать сводная сестра на три дня помочь. Но этот день и ночь и еще полдня надо как-то пережить. Бублик перебрался спать в коляску – ей так было легче его укачивать и вывозить на веранду. Хорошо, что хоть еда была еще вчера приготовлена, оставалось только разогреть. Сознательный ребенок вел себя тихо, не скандалил и не брыкался. На руки она старалась его не брать – боялась уронить. Сильно болела голова и подташнивало. Держалась на ногах только страшным усилием воли.

После работы забежала Елена Ивановна, измерила давление, принесла еще лекарства и посоветовала срочно вызвать сына.

– Вы даже себе не представляете, как рискуете, – вздыхала она. – Я-то их вижу каждый день в больнице… – продолжала Елена Ивановна, старательно избегая слова «инсульт». – Иногда думаешь, уж лучше бы сразу… Ну, поплачут немного близкие, зато избегут неизвестно скольких лет мучений…

И все же врач в ней взял верх:

– Так. Не раскисать, все образуется. Как только у вас заберут ребенка, немедленно ко мне в больницу, будем выхаживать. Помирать нам с вами нельзя – еще внуков надо до их пенсии дотянуть, – пошутила подруга.

Вечером, можешь не можешь, надо хоть как-то искупать ребенка. Обычно они ставили ванночку на кухонный стол – так было удобнее, не нужно сильно наклоняться. Но сегодня она на это не решилась. Поставила ее на пол, налила согретой в чайнике воды, раздела ребенка и, стоя на коленях, стала его мыть. Самое главное – подняться потом на ноги и вытащить из ванночки довольно увесистого Бублика так, чтобы от напряжения не потерять сознание. Она специально кусала губы, думая, что пока чувствует боль, ничего не случится. Дорогу до постели они с Бубликом благополучно одолели. Переодев ребенка, она побрела на кухню все убрать и приготовить ему еду. Теперь – пережить бы ночь. Умереть никак нельзя – беспомощный ребенок останется один. Днем все же Елена Ивановна всполошится, не дозвонившись, и пришлет кого-нибудь проведать, да и сестра к вечеру обещала приехать. А ночью… Они спали вместе, бабушка и внук – так, в случае чего, ребенок не сразу напугается.

Приехала сестра, и она сразу ослабела. Не было сил подняться с постели, не хотелось есть. Но кормить и купать Бублика она старалась все же сама. Три дня пролетели. Легче ей не становилось. Давление не унималось, и лекарства уже не помогали. Приехал, наконец, муж и отпустил сестру. Сообщил, что дозвонился до сына (хотя она просила его этого не делать), но приехать так сразу они не могут – нет билетов. За день до возвращения сына с невесткой муж опять уехал в Москву – начались занятия. Часто звонила и заходила Елена Ивановна, поддерживая ее всеми силами. Наконец днем позвонили из Москвы прилетевшие поздно ночью молодые, сообщив, что приедут завтра, так как надо все убрать, подготовить, закупить продукты. Она не поверила своим ушам и не знала, что ответить. Ведь сын уже знал, в каком она состоянии, одна с его ребенком на руках! С самого утра они сидели с Бубликом на диване в ожидании его родителей, ее била мелкая дрожь, сил не было даже встать и дойти до веранды. Она буквально считала часы, которые еще надо как-то продержаться до их приезда.

– Мама, мы все тут быстренько сделаем и завтра, не позднее обеда, приедем на машине, – увещевал ее сын.

– Мне очень плохо, да дело и не во мне – ребенок же…

– Ну, хочешь, приедет жена сегодня, а я завтра? – настаивал сын под аккомпанемент жужжащих в телефоне подсказок.

От боли и обиды у нее захолонуло сердце. Твердость характера и жизнестойкость, спасавшие ее во все времена, поддержали и сейчас:

– Никого не нужно. Приезжай прямо сейчас. Ты понял меня?! – произнесла она каменным голосом.

Через два часа у ворот дачи просигналила машина. Она даже не могла выйти навстречу. Ноги были ватные, пот вперемешку со слезами застилал глаза. Так они и остались сидеть с Бубликом на диване, прижавшись друг к другу, как два воробья – старый потрепанный и малыш.

Вошли молодые – загорелые, отдохнувшие.

– Ой, у вас нет никакого инсульта, – прощебетала невестка.

Она знала, о чем говорит, ее отец пострадал от этого недуга.

– Что ж, тебе виднее… – ответила она.

Вскоре они уехали. На следующий день сын вернулся за приготовленными ею за лето соками и компотами и отвез ее в больницу к Елене Ивановне, которая о чем-то с ним говорила у себя в кабинете. Прощаясь с сыном, она заплакала, страшась неизвестности. В больнице ее продержали две недели – капельницы, уколы, таблетки, обследования, неясный до конца диагноз. Подозрения опытной Елены Ивановны были не напрасными, как оказалось в дальнейшем.

Она восстанавливалась, как могла, больше рассчитывая на свои внутренние резервы бывшей спортсменки, чем на врачей, но менее чем через год все же вновь попала в ту же больницу после общения с местной властью при оформлении документов на дачный участок. Так началась ее борьба с болячками, которые посыпались с этого времени, как из рога изобилия. Самое ужасное последствие этого – у нее появился страх, что в любой момент все может опять повториться, она стала бояться ездить куда-то одна, даже по Москве и на дачу, не говоря уже о когда-то любимых путешествиях.

Бублик, увидев ее после возвращения из больницы, не проявил никаких признаков узнавания. «Как же так, – огорчилась она, – неужели забыл за какие-то полмесяца?» Постепенно все наладилось. Она опять начала гулять понемногу с Бубликом во дворе. Он часто бывал и у них дома. Но на следующее лето (когда она вновь загремела в больницу) его уже на дачу не привозили. Бублик рос, пытался говорить, но у него не очень получалось, и он этого стеснялся. Слова складывал по собственному усмотрению: деда он звал дебой, не без основания считая его неотъемлемой частью бабы. А когда немного подрос, то стал всех называть просто по именам. Его игрушки поселились в обеих квартирах и на даче.

Все шло своим чередом: у нее было много работы, муж учил студентов, сын, как обычно, мотался по командировкам, Бублик сидел с мамой дома. Почти каждые выходные он отправлялся к бабушке и дедушке со своим «выездным» чемоданом. Летом приезжал на дачу. В четыре года у него проснулся интерес к сельскому хозяйству, и он с удовольствием катал свою тележку, поливал из игрушечной лейки грядки и закалялся холодной водой Москвы-реки.

Начались и первые выходы «в свет» – в театры, зоопарк и так далее. Зимой он осваивал местные горки рядом с домом бабушки и дедушки, а весной и осенью ходил с ними в парк «Покровское-Стрешнево» недалеко от их дома, в парк «Братцево», где «рос» его папа в компании таких же голопопых друзей-соседей, и в парк «Северное Тушино», обустроенный в последние годы, где даже отважился посетить музейную подводную лодку. Правда, экскурсия завершилась очень быстро – рев Бублика, решившего, что лодка сейчас поплывет в открытое море, заглушал рассказ гида. Пришлось оттуда срочно ретироваться.

Бабушка пыталась учить с ним буквы, но дальше дело продвигалось с трудом. Бублик на все развивающие предложения отвечал одно:

– Игъять! Пойдем игъять!

Играть надо было часами, придумывая каждый раз новые сценарии. У деда не всегда хватало сил довести игру до конца и при этом не заснуть (особенно после обеда), но бабушка не сдавалась. У внука с бабушкой были доверительные отношения: только ее одну он приглашал с собой в туалет для задушевных бесед во время его посещения. Обычно та присаживалась напротив на край ванны в их совмещенном санузле и отвечала внуку на самые неожиданные вопросы. Как-то за разговором они одновременно взглянули в зеркало над раковиной:

– Какая ты некъясивая, – со вздохом произнес внук.

Бабушке сделалось не по себе: «Да, конечно, устами младенца, как говорится… Но ведь я и раньше никогда себя красавицей не считала, а тем более теперь, – утешала она свое самолюбие. – И все же, нелегко это слышать от мужчины, пусть и четырехлетнего.

– Какая же ты некъясивая! Лохматая какая! – упорствовал внук. – Пъямо стъяшная какая!

Повисло тягостное молчание. Ответить ей было нечего.

– Вот я, – продолжал малыш, сидя на унитазе и любуясь собой в зеркале, – какой къясивый мальчик! Постъиженный в паикмахтерской! А ты что же?

В пять лет Бублик, отстаивая свое право на дачную вольницу, отказывался выезжать с родителями на отдых за границу:

– Не хочу я в вашу Испанию! Хочу на дачу!! – скандалил он в аэропорту.

Приехав после пребывания на море на дачу, он первым делом побежал смотреть, что выросло в огороде, проверять, где какие непорядки на участке, и ворчал, что трава не скошена и дорожки рассыпались без него:

– Мы тут с дедой хозяины, а баба – хозяин на кухне, – объяснял он приезжавшим в гости родителям.

Больше месяца провел он с дедушкой и бабушкой, ходил с ними на речку, где у него уже появились знакомцы, учился плавать и преодолевать страх перед водой:

– Давай только «Баба сеяла горох», – соглашался он, с опаской входя в воду и тут же забираясь бабушке на руки.

– Что же ты такой трусишка? – поддразнивала его она, но внук твердо знал, что забираться глубже в воду не стоит.

На пятилетие бабушка с дедушкой подарили ему велосипед – двухколесный с приставными колесиками. Учить ребенка кататься пришлось бабушке:

– Садись! – командовала она, – крути педали! Да не заваливайся на бок, сиди прямо, крепко держи руль и смотри на дорогу! – кричала она на всю улицу так, что шарахались встречные машины.

Бублик хныкал и всячески пытался увильнуть от учения. Но бабушка была непреклонна:

– Ты что, мужик или мокрая курица? – позорила она Бублика на всю округу.

– Не курица я…, – жалобно блеял внук, – я упаду-у-у…

– Эка невидаль! Упадешь – поднимем!

Конечно, были и падения, и сбитые коленки, и укусы слепней, и знакомство с крапивой… А следующим летом шестилетний Бублик уже вовсю гонял на велосипеде на речку, в которую прыгал с разбегу и не хотел из нее вылезать, и весело смеялся, когда она ему рассказывала, что еще недавно он совсем не умел кататься. На даче он провел с ними почти два месяца. На речке они с дедом устраивали показательные выступления: кувырки с переворотом. Получалось очень лихо, и Бублик горделиво оглядывался вокруг, ловя восхищенные взгляды пляжной малолетней публики. Вечерами дед с внуком катались на велосипедах вдоль реки, а бабушка поджидала их у калитки. Бублик учился пилить доски, помогая деду делать ограждения для грядок, попадать молотком по гвоздям, а не по пальцам, поливать из лейки грядки, делать цементный раствор для латания щелей в бетонных дорожках, разводить костер и многое другое. Все его «подвиги» бабушка фиксировала на фотопленку – она собирала фотографии в отдельный альбом, который завела сразу после рождения ребенка.

А с осени у Бублика начались занятия сразу в двух «школах» – нужно готовиться к поступлению в первый класс. Записали его еще и в секцию тейквандо. Свободного времени у малыша оказалось совсем мало – даже в субботу занятия. К бабушке с дедушкой он стал приезжать все реже.

Зима выдалась малоснежной, и подаренные внуку лыжи так и простояли нераспакованными. После Нового года Бублик вместе с бабушкой и дедушкой впервые отправился в цирк на проспекте Вернадского. Раньше ему совсем туда не хотелось:

– Не поедем туда, – отвечал он уговаривавшей его бабушке. – Я там уже был.

Оказалось, что он имел в виду церковь, куда действительно ходил как-то с мамой. В цирке ему очень понравилось, особенно тигры, сотрясавшие ненадежную на вид сетку ограждения, и огромная новогодняя елка.

Бублик все реже звонил бабушке и дедушке и перестал у них оставаться на ночь, требуя возвращения домой.

* * *

– Осторожно! Двери закрываются, – прогундело где-то сзади. – Следующая станция – Тучково, – механический голос заставил ее стряхнуть с себя воспоминания и вернуться к дачной действительности.

Теперь не до мерехлюндий: быстренько подняться на мост, пересечь «контрольно-пропускной пункт» на станции, забежать на рынок и успеть поймать такси. Пешком до дачи с тяжелыми сумками уже не по силам. Приезд на дачу весной всегда приятен – еще много энтузиазма и всяких идей, но уже можно полюбоваться плодами своего труда, пережившими зиму, неспешно погулять по участку и отдохнуть с дороги за чашкой чая. А потом начинается садово-огородный зуд: надо сделать это и это, а еще бы кое-что пересадить. И хорошо бы распланировать так, как в журнале… если появятся вдруг случайные деньги… И посадить хвойники, и разбить новые цветники… А впереди – целое лето и столько задумок!

Несмотря на хлопоты с весенней посевной, она старалась чаще общаться с внуком, делая вид, что не замечает его охлаждения. Как только они с ним оказывались вдвоем, все становилось на свои места – никакого отчуждения как не бывало. В конце мая она решила сводить его в планетарий, после которого они направились в ее любимое кафе напротив зоопарка обсуждать космические впечатления. Кафе – это святое, только с этим условием он согласился поехать в неизвестное ему место. Они славно провели время и остались довольны друг другом.

Вскоре Бублик с мамой отбыли на отдых в Турцию, а у них с мужем началась сенокосная пора вперемежку с полевыми работами. Ко дню рождения Бублика курортники вернулись домой. Грандиозную дату – семилетие – отпраздновали всей семьей. Внук был рад встрече с дедушкой и бабушкой, но от предложения завтра же отправиться на дачу уклонился, несмотря на уговоры всех заинтересованных сторон.

– Ну, что ж, – вздохнула огорченно бабушка, – будешь тут сидеть в душной Москве, а мы уедем одни на дачу.

На следующий день, в воскресенье, ближе к вечеру она позвонила ему с дачи:

– Бублик! Здесь так хорошо! Мы тебе сделали маленькую тепличку, как ты просил, и там уже появился крохотный перчик! Представляешь, как он расстроился, узнав, что ты не приехал?

Через полчаса запиликал мобильник:

– Мама, мы с Бубликом приедем ближайшей электричкой. Предать перчик он не смог и потребовал срочно отвезти его на дачу.

Она отправилась на станцию встречать внука. Идти надо было в гору, которая в последние годы стала какой-то неподдающейся (стыд и позор бывшей горной туристке!). Время еще есть, можно не спешить, чтобы не задыхаться. Как-то Бублик себя поведет? Не запросится завтра же обратно? Как себя с ним вести в этом случае? Как вернуть прежнюю теплоту и радость отношений? Вот и станция, она вошла в здание и присела на лавочку в ожидании поезда. Подошедшая вскоре электричка, выплюнув на платформу распаренную в духоте вагонов толпу людей, возвращавшихся домой из столицы, умчалась дальше в Бородино. Среди них по лестнице спускались и ее гости. Бублик чувствовал себя неловко и прятал глаза. Но как только она, улыбаясь, протянула к нему руки, он бросился к ней на шею и засмеялся. От неловкости не осталось и следа. Это был прежний Бублик – веселый и ласковый. Его папе надо было завтра на работу, и они решили сразу же отправить его обратно.

У калитки их поджидал дед. И снова они, три татушки (название их тройственного союза, образованное от припевки «тритатушки-тритата»), – дед, баба и Бублик – зажили, как и прежде, на даче. Днем ходили на речку, читали по очереди с Бубликом вслух, вечером катались на велосипеде, поливали грядки, жгли костры и любовались ярким звездным небом, какого в Москве никогда не увидишь. И многое обсуждали – мальчик-то повзрослел, с ним стало еще интереснее.

Тяжелый камень будто спал с ее души. Ничего, даже если Бублик, взрослея, постепенно отдалится от дедушки и бабушки, они все равно останутся жить в его памяти светлыми воспоминаниями беззаботного детства. И уже ради одного этого им стоит жить!

* * *

Первого сентября Бублик пошел в школу – в гимназию. Все, детство кончилось. В строгом темно-синем костюме, белой рубашке и в галстуке стоял он, держа в руках букет, среди таких же сразу повзрослевших малышей. Как когда-то стоял с букетом его папа, растерянно оглядываясь по сторонам. Слезы брызнули у нее в самый неподходящий момент: детей повели в класс, а ей никак не удавалось усмирить дрожавший в руках фотоаппарат, чтобы снять такой исторический момент.

– Удачи тебе, Бублик! – помахала она ему рукой и прошептала: «Пусть тебе повезет на этом тернистом пути».

Москва, сентябрь 2014 г.