Электронная библиотека » Вероника Алексеевна » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 18 апреля 2017, 16:39


Автор книги: Вероника Алексеевна


Жанр: Жанр неизвестен


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

xxx


В мире нет справедливости, лишь боль и страдания, никто не оценит наши с вами старания.


Небольшая, но по-воему просторная комнатка была залита тусклым светом почти погасшей лампы, которая стояла на столе. Свет от лампы был теплый, но мрачная атмосфера помещения навевала тоску и холод где-то в сознании, словно тот, кто находился в комнате, и сам был темным и мрачным, возможно, с единственным проблеском надежды где-то в закоулках души подобно мигающей лампе в комнате, которая готова была погаснуть в любую минуту.

Над маленьким деревянным столиком из сухого и потрескавшегося от старости дерева, сгорбившись, сидела худая и бледная фигура. Тонкие пальцы не без помощи ручки чернилами выводили крючковатые, мелкие и немного кривые символы. Вся записная книжка была полна множества вкладышей и, казалось, могла бы лопнуть от такого количества исписанных страниц, вложенных в нее листочков, закладок, билетиков, фантиков и всего того, что изначально в ней быть не должно. Пожелтевшие страницы ясно говорили о том, что сама бумага была не первой свежести.

На столике помимо той, которую так нещадно пытали острым пером ручки, лежала еще одна, совершенно другая и совсем новая записная книжка.

Последние минуты истязания для старой книжки очень скоро закончились, и болезненная фигура закрыла ее, погасив лампу, и убрала совершенно новую книжку во внутренний карман своего пиджака. Только после этого владелец обеих книжонок, их истязатель, поднялся со стула и пошел к выходу. Остановился он лишь единожды, когда дошел до дверей и потянулся к ручке. Окинул опустевшую, нежилую комнату взглядом; разорванные обои на стенах, небольшая кровать, постельное белье, скиданное в кучку где-то в углу, пустой шкаф со сломанной дверью и столик, на коем лежал уже исписанный блокнот. Со стороны даже складывалось впечатление, что место это давно заброшено. Не хватало лишь сантиметрового слоя пыли, но не было сомнения что через какое-то время он там появится.

Как долго там пролежит эта записная книжка?

Прочитает ли кто-нибудь записи в ней или просто выбросит, сочтя ее бесполезным хламом, как и старый дырявый чайник, что был на кухне?

А может быть, она так и пролежит тут до тех самых пор, пока этот старый дом не развалится окончательно, ведь эти тонкие и хрупкие стены совсем не внушали доверия. По крайней мере, в последние года два так точно. Здание буквально разваливалось, и об этом лучше всего говорила разрастающаяся трещина на потолке.

Но когда-то даже это захолустье было по-своему уютным и живым местом. Местом, где когда-то был слышен людской смех и где по вечерам не смолкали разговоры и музыка…

Поправив галстук, темная фигура вышла. Скрипнул в замке ключ, который позже был отправлен под дверь, обратно в пустую квартиру, где лишь призраки при факте своего существования могли бы открыть ее. Как символ того, что возвращаться в этот дом больше нет смысла. Только после этого хозяин ключа, заведя руки за спину и сгорбившись сильнее прежнего, ушел.


«Этой записью, пожалуй, и закончу уже пятый свой дневник.

Кто бы мог подумать, что одна маленькая книжечка, в которой человек записывает свои мысли, может иметь столько смысла? Я вкладывал в строки, выписываемые черной ручкой по белой бумаге, практически всю свою душу, я делился с ней своей болью, радостью и всем тем, что мне пришлось переживать в этот нелегкий период моей жизни. За последние годы этот дневник стал моим лучшим собеседником. Единственным в своем роде, кто хранил все мои тайны и понимал каждое слово.

Никогда ты, мой друг, мой лучший собеседник, не задавал мне лишних вопросов и никогда не пытался ответить мне – я и так прекрасно знал, что ты понимаешь меня.

Однако мне пришло время заводить новую записную книжку, забыть весь этот ужас, оставить всю эту боль здесь, в этой пустой комнате, насквозь прогнившей от горя и отчаяния. Оставить навсегда здесь всю эту лживую надежду на лучшее будущее.

Да, пожалуй, время уходить. Я заканчиваю этот дневник и в то же время навсегда покидаю этот серый город. Заканчиваю эту жизнь. Жизнь, в которой мне не место.

Все закончилось. Смысл потерян.

Начать искать новый или хотя бы исчезнуть в небытие окончательно.

Конец записи.»


Дневник

Запись первая

«Запись первая. Дневник пятый.

Начинаю свой дневник так же, как и четвертый. Мое имя Тайлер Блэйк и на данный момент мне 25 лет. Я родился и живу в городе G. Я не знаю, кто придумал название этому городу. Но что-то подсказывало мне с самого детства, что фантазия у того человека была скудная.

Живу я с младшей сестренкой Карли. Не знаю, кто ее отец, мой же бросил меня, когда мне было пять. Наша мать умерла при родах, три года назад.

На самом деле это уже третий дневник, в котором я пишу это. Смешно, но это просто необходимый ритуал. Это знакомство с этой записной книжкой. Но именно ты, моя дорогая книжечка, станешь моим главным помощником и другом на ближайшие несколько лет. Надеюсь, ты продержишься дольше остальных, ведь в первых трех дневниках я писал слишком уж большими буквами и тратил их на рисунки. Впрочем, что еще взять с ребенка, верно?

Но я не хочу разводить на первом же листе грязь и сочинять какие-то триады для приветствия новой страницы моей жизни. Это ведь лишь продолжение для моих предыдущих записей.»


Маленькая квартирка, находящаяся на третьем этаже старой многоэтажки, находилась, увы, не на солнечной стороне дома: даже днем здесь царил полумрак, ведь в два окна скромного жилища совсем трудно было пробиться солнечному свету, который в городе G и без того был редкостью. Город сам по себе был туманным и зачастую затянут серыми тучами, поэтому ничего удивительного в том, как жила семья Блэйков, не было.

Квартира была скромной, даже слишком скромной. Маленькая и очень тесная кухня, в которой сложно было найти целую посуду без единой трещинки или скола, даже чайник, стоявший на старенькой плите, и тот был стерт, но, к счастью, пока не до дыр и менять его пока смысла не имело. Также там были небольшой стол с потертой скатертью, рядом с которым стояли два стула, старый кухонный гарнитур, который и гарнитуром-то было сложно назвать, плита с уже давно почерневшими газовыми конфорками, на которых готовилась очередная стряпня, шкафчики с устаревшими дверцами, какие в их время легче было найти у стариков в квартирах пятидесятилетней давности и, конечно же, маленький холодильник с весьма скудноватым запасом еды.

Единственная комната была просторнее кухоньки и двум ее жителям казалась вполне уютной. Она представляла из себя кровать и одну раскладушку, а также шкаф и маленький письменный столик, буквально недавно поклеенные новые обои. Ну и, конечно же, несколько, раскиданных игрушек. Их было чертовски мало, мало для среднестатистического трехлетнего ребенка, но на большее, увы, денег не было. Детские вещи и игрушки стоили слишком дорого. Наверное, мать Тайлера и Карли, которые там жили, совершенно не подумала об этом, когда заводила второго ребенка, не имея при этом мужа. Да и у ее старшего сына доход был не слишком большой.

Вообще по старшему жителю квартиры тоже было сложно сказать, что живется им очень легко.

Под глазами Тайлера уже давно не сходили темные круги от бессонных ночей, что приносила маленькая сестренка. И, надо сказать, проблем от нее было много. Слишком много. Порой он даже выходил из себя, но не мог сорваться на крик. И не мог не из жалости к этой крохе, к этому ангелочку с голубыми глазами, не мог чисто физически. Он не мог порой выговорить даже собственное имя, не сделав ни единой запинки. Он мог бы спеть для вас арию из любой оперы, но в простой речи он был ничтожен. Этот прекрасный голос, его прекрасный и певучий голос во время простого разговора и речи был закован в цепи.

Он рос в этих оковах с рождения, но его мать, эта по-своему грубоватая и необразованная женщина, знала, что сын ее предназначен для музыки. И потому, когда ему было восемь лет, когда он на тот момент разговаривал на уровне трехлетнего ребенка и, по словам логопеда, это было невозможно исправить, его все же отдали в музыкальное училище. Он до тринадцати лет даже не представлял, что такое грамота, не умел читать и плохо разбирался в числах, но в четырнадцать зато мог уже сочинить свое собственное произведение, которое сам же и мог сыграть. Его абсолютный слух и музыкальный гений поражали окружающих, и преподаватели училища обещали ему великое будущее. Но ни они, ни кто-либо другой не знали, что матери Тайлера на то, чтобы отправить сына учиться в простую школу и содержать его, покупая ему тетради и учебники, совершенно не хватало средств. Поэтому вместо тетрадей у мальчика на столе лежали ноты, вместо учебников – скрипка, а вместо ручек и карандашей – смычок. Наверное, поэтому, особо великого будущего Тайлер не получил. В этом городе простому музыканту было сложно чего-то добиться, не имея при этом образования.

Но, тем не менее, грамоте мальчика научили. Они познакомились, когда Блэйку было тринадцать, а Уламу – четырнадцать. Они учились на одном курсе, но никогда не общались. Тайлер ни с кем не общался. Но этот мальчик, что играл на пианино, не обращая ни на кого внимания, такой молчаливый и все время хмурый, просто не мог не привлечь вечно испуганного взора скромного и худенького мальчишки. Но какими же были ловкими руки этого светловолосого проныры. Наверное, Тайлер бы и не заметил, как тот пытается стащить из-под его носа пару монет, что мать дала ему на пропитание, если бы Альберт Улам по своей неосторожной случайности не задел его и не испугал до полусмерти, от чего Блэйк упал в обморок.

Когда он очнулся, Альберт, этот сильный мальчишка, что был чуть ниже самого Блэйка, держал его за плечи и испуганно, ничуть не меньше чем сам Блэйк смотрел на него.

Так они и познакомились. Альберт учил Тайлера читать и писать, порой даже угощал его теми сладостями, что приносил из дома, а Тайлер помогал Уламу с музыкой. И так зародилась их крепкая дружба. И хотя Альберт получил образование, он так и не смог оставить своего друга одного. Ему было сложно представить, что случилось бы с Блэйком, останься он в этом мире один. Его многое пугало, люди осуждали его за глуповатый внешний вид, за его манеру общения, и, наверное, из всех живущих только Альберт понимал Блэйка и принимал таким, какой он есть. Ну, а Тайлер принимал Улама с его надменной дерзостью и порой грубой вульгарностью, не подобающей музыканту.

От матери у Тайлера не осталось ничего, кроме бедной квартирки и крошки-сестры. Долгое время ее хотели отдать в детский дом, но Тайлер оказался настойчивее. Уж что касалось Карли, то она, наверное, была единственным, ради кого он готов был забыть о страхе. И тогда он забыл. Он тогда забыл о том, как не любил выходить из своего дома, из своей уютной норки, из которой он выбирался лишь на работу и на редкие вечерние прогулки. Он оббежал едва ли не весь город. Он в лицо, не стесняясь своего врожденного заикания заявил едва ли не мэру города, что найдет способ вырвать сердце любому, кто только волосок тронет на голове Карли. Конечно, не дословно, но имел в виду он именно это. По крайней мере, пытался.

И они жили мирно. Из старшего брата и крошки-сестренки получилась крепчайшая семья. Маленькая, бедная и осиротевшая в своем роде, но это была семья. И Тайлер души не чаял в этой девочке не меньше, чем в музыке. И никто не смел утверждать обратного или усомниться в этом.

Тайлер с детским и восторженным молчаливым умилением смотрел на свою маленькую сестренку, которая спала на кровати. Чувствовал ли он себя ее братом каждый раз, когда укутывал ее в одеяло и целовал в лоб? Наверное, лишь отчасти. Ведь помимо братских чувств в нем было и что-то отцовское. Он не знал, что такое любовь отца, а от матери порой получал лишь скудную похвалу. И поэтому Карли, когда он забрал ее еще совсем беззащитным и новорожденным комочком, он пообещал отдать всю ту любовь, которой не познал сам. Он пообещал, что заменит ей всех тех, кого ему заменять было уже некому. И, надо сказать, с этим он не прогадал. Девочка любила его и только его. И так как она любила своего брата не только в три года, но и после, так ребенок, наверное, мог любить только свою мать.

Карли любила спать днем, когда была еще совсем малышкой. И в тот день она тоже спала. В день, когда Тайлер сделал первую запись в своем пятом дневнике.

Дневники Блэйку посоветовал вести доктор. Но опять же из неумения Тайлером писать первые три его записные книжки была наполнены в основном лишь рисунками его тайных кошмаров и детских обид. К счастью, обиды эти остались в прошлом. Но страхи не пропали. И дневники были ему утешением. Именно в них он мог так же свободно, как и в музыке, выражать все свои мысли, не заикаясь и не делая ошибок в словах. Дневники умели слушать и не перебивать. Умели лучше кого-то другого хранить секрета и страхи любого, не только Тайлера. Поэтому Блэйк редко расставался с ними. Каждый из своих блокнотов он носил с собой. Порой он даже оставлял вместе с некоторыми записями меж страниц билеты на концерты, которые перепадали ему по счастливой случайности, фантики от конфет из детства, которые он ел так редко, как мог представить себе лишь самый бедный сирота, и вырванные из нотных листов станы, которые вызывали у него наивысшее наслаждение во время игры, когда как все остальное произведение казалось ему скучным и совсем не красивым; он сохранял их для себя как источники вдохновения, хотя порой забывал о них, и находить их в дневниках становилось приятным сюрпризом.

После того, как в пятом дневнике появилась первая запись, Блэйк совершал уже привычный ритуал, который проводился каждый раз, когда засыпала Карли, – он убирался. Он собирал игрушки и карандаши, разбросанные по полу, и клал их с ящички шкафа, где им было самое место.

Собирая карандаши, Тайлер увидел то, что учудила его сестра, пока он репетировал сонату на скрипке. На обоях был нелепо и криво нарисован человечек с большими голубыми глазами и черными волосами, одетый в лиловый полосатый пиджак, такой же нелепый и смешной, как он сам, а рядом такая же кривовато нарисованная девочка с такими же глазами и черными волосами. Несложно было догадаться, кто это, наверное, поэтому, как бы Блэйку не было обидно за новые обои, которые он клеил сам вручную и потратил на них полторы своих зарплаты, он все равно улыбнулся. Он в жизни не видел шедевра прекраснее, и потому рассматривал рисунок трехлетней девочки около пяти минут. И в тот момент столько любви и нежности переполняло его сердце, он не мог не почувствовать себя гордым отцом, который гордился тем, что у него такая дочь. Он гордился тем, что она видела в нем самого близкого для нее человека, как и любой родитель, который любит своего ребенка.

Тайлер поднялся с колен и, поправив одеяло Карли, пошел на кухню, готовить обед, переполненный вдохновением и теплом где-то в области груди. И это было лучшее чувство. То чувство, ради которого он жил. И его сестра была тем единственным человеком, который это чувство мог ему подарить.


Запись третья

«Запись третья. Дневник пятый.

На День Рождения я получил от Альберта новую скрипку. Ах, эта мастерски выполненная резьба, этот силуэт! Можно ли представить себе инструмент более тонкий, более изящный и утонченный, чем скрипка? Чем эта новая скрипка?

Когда-нибудь я обязательно спрошу у Альберта, у какого мастера он заказывает инструменты и чьи руки так умелы и так виртуозны, что способны создать такое произведение искусства. Я бы очень хотел пожать одну из этих рук.»


Город G. Что можно о нем сказать?

Появился G очень-очень давно, даже самый пожилой старик не вспомнит, кто из его предков видел основателей этого места. Поговаривают, что название города произошло от слова Gray. Может быть, именно поэтому он такой?

На самом деле ничего особенного. Это самый заурядный город, который себе можно представить. Конечно же, он покажется вам идеальным, но лишь в том случае, если у вас есть деньги. Для простых жителей это город суеты и грязи. Люди здесь все время куда-то торопятся, все спешат, все бегут на свой трамвай или на поезд. Порты для дирижаблей и летающих кораблей зачастую переполнены. Да и чего еще ожидать, если столько людей хотят покинуть этот город, и в то же время так многие рвутся сюда? Власти стараются пресечь это рвение некоторых поскорее покинуть G и поощряют тех, кто прибывает туда. Эта суета затягивает, завораживает, гипнотизирует неготового к ней. Поэтому надеяться убраться отсюда в скором времени не приходится никому. Отрадой в этом городе служат разве что легенды; легенды о призраках, о других мирах и о самом городе. И одной из самых распространенных являются такие истории, как легенда о Подземельях Кристофера Грина, легенда о Призраке Тьмы, забиравшем непослушных детей, и многие-многие другие. Но ни одна из них не была доказана, и в них почти нереально поверить. По крайней мере, входа в таинственный подземный город найти не удалось никому, как и встретиться лицом к лицу с этим самым призраком.

Тайлер Блэйк шел на работу, где он проводил довольно много времени, подаренного миру Всевидящим. И работа была одной из тех вещей, которые Тайлер не так уж и сильно любил. Работа в ресторане «Белый Лебедь» была, тем не менее, одной из немногих, где он мог почти каждый день заниматься музыкой. То был небольшой ресторан, куда частенько приходили люди из высшего круга города G. Об этом говорило даже само название. Сложно было сравнить столь гордую птицу с бедным и нищим человеком. Однако гордость зачастую граничила с гордыней, которой у местных богачей было намного больше. Было даже немного обидно играть музыку, выкладывать собственные силы, на то, чтобы поразвлечь этих персон, что видели перед собой исключительно деньги и цену собственного удовольствия, которого они уже, наверняка, от жизни не получали. Но собственная гордыня как раз и не позволяла им этого признать. На вряд ли они бы даже отличили мажор от минора. Слишком уж им было не до этого. Хотя они и делали вид, что являлись высочайшими ценителями музыки. Отчасти это было даже смешно. Даже слишком смешно. Эти люди думали лишь о себе, о деньгах, по сему забыли о том, каково бывает совершить для кого-то добро и после получить это добро взамен. Они не слушали музыку, они ее даже не слышали.

Но Блэйк не каждый день проводил в ресторане. Порой его часто приглашали в здание Музыкальной Академии, где он мог продемонстрировать на большой сцене собственные произведения и навыки музыканта и композитора. Иногда он пел в опере. И потому среди всех артистов Академии был известен, как «гений музыки, но совершенно нелепый человек». Тайлер никогда на подобное не обижался, он с рождения привык заикаться на каждой фразе и бояться каждого шороха. В том ничего особенного не было для него, и ему всегда казалось это чем-то обыденным.

В Музыкальной Академии платили ненамного больше, чем в ресторане, но заработная плата там все же отличалась от той, что была на обычной работе у Блэйка. Верно, это все из-за необразованности Тайлера. Его мечта была развлекать не этот маленький зал! Он мечтал о действительно большой сцене. Мечтал о том, чтобы сыграть на концерте, где будет куда больше народу, где ложи будут переполнены. Концерт, который прославит его, как величайшего. Но это были лишь мечты. Потому что G отвергал гениев. Признавал деньги, но отвергал те великие умы, которые могли бы прославить его намного больше этих глупых невежд с толстыми карманами.

День выдался пасмурным и немного прохладным. Все небо затянули тучи, моросил мелкий дождик. Маленькие капельки, попадая на лицо, создавали неприятное ощущение, будто кожи едва касаются маленькие острые иголочки. Но это была настолько привычная погода для этого города, что никто не смел возмущаться.

В ресторане было шумно, на сей раз народу было чуть больше обычного. Наверное, от того, что повар подавал новое блюдо. И наверняка это было одно из его старых «новых» блюд, но просто с измененным названием. G был городом стабильности, и редко в нем можно было ожидать чего-то действительно грандиозного. Даже в таком месте, как кухня.

– Доброе утро, Тайлер, – кивнул черноволосому музыканту невысокий мужчина, что стоял у фортепьяно и осматривал его на предмет повреждений.

– Д-доброе… Альберт, – Блэйк немного неловко улыбнулся, завидев своего старого друга, с которым они вместе учились. Альберт Улам был довольно крепким, с коротко стриженными светлыми волосами и с ярко-зелеными глазами. Эти глаза были одними из самых ярких, какие Тайлер только видел в своей жизни. Вы когда-нибудь видели насыщенно-зеленую траву, такую свежую, что глаз радуется? Если да, то вы могли бы представить, какими были выразительными глаза этого человека. Одевался он всегда в довольно приличный жилет, белую рубашку, черный галстук.

Тайлер же всегда был полной противоположностью Альберта. Он был высоким и худым. У него были черные волосы и тускло-голубые глаза. В одежде он и вовсе, казалось, не разбирается: лиловый полосатый, слишком большой для узких плеч пиджак всегда дополнял какой-нибудь безвкусный цветастый галстук. Тайлер и правда плохо различал, какой галстук хорош, а какой – ужасен. Наверное, от того он надевал всегда первый попавшийся.

– Как дела? Как Карли? – поинтересовался Альберт, мимолетом глянув на футляр со скрипкой, что держал в руках Тайлер. На лице его появилась улыбка. – Уже играл на новой скрипке?

– В… Все хор-рошо. У Ка… Карли пр-просто заме-ча-тельно, – Блэйк провел рукой по футляру. – П-пока не… играл. Сейчас попробую. А ты… Та к-как?

Альберт потряс головой и усмехнулся. Пианист похлопал Тайлера по плечу, от чего тот невольно вздрогнул. Он не любил, когда кто-то прикасался к нему. Не любил не меньше, чем когда кто-то подходил из-за спины и пугал его. Это всегда повергало Тайлера в шок, от которого у него могло отключиться сознание, и тогда он падал без чувств на землю.

– Ничего не понимаю из того, что ты сказал, – расхохотался Альберт, – Ладно-ладно, не дрожи, я же шучу.

– А т-ты как? – повторил Блэйк, подходя к маленькому столику, где он и Альберт оставляли обычно свои вещи.

Улам на секунду задумался, а потом сказал:

– Ничего, Тайлер. Ничего, мой друг. Неужели ты думаешь, что в этом сером городе может произойти что-то новое? – скорее утвердил, нежели спросил Улам. И он был прав.

Тайлер кивнул и попытался выдавить из себя улыбку. Но ничего более искреннего, чем горькая усмешка, у него не получилось. Он был согласен с Альбертом и в душе был благодарен ему за то, что тот до сих пор не уехал из города и не бросил его. Потерять такого друга для Тайлера было бы потерять часть своего прошлого, часть самого себя.

Блэйк в последний раз взглянул на Альберта. Он вновь отвлекся от своего друга и бережно провел пальцами по клавишам своего инструмента. На этот раз Тайлер все же улыбнулся, слабо, но улыбнулся. После этого он достал из футляра на свет новенькую скрипку. Впервые он взял ее в руки, чтобы сыграть и был, как всегда, восхищен ее плавными изгибами, ее идеальной формой и даже цветом. Это была черная скрипка. Такая темная и завораживающая. Один лишь этот инструмент был произведением искусства, алмазом, для которого музыка должна была стать огранкой, превратив его в настоящий бриллиант! Тайлер даже почувствовал какую-то вину, подумал, что грех играть на такой скрипке в каком-то ресторане для тех, кто этого не оценит. Ведь только лишь любоваться этой скрипкой можно было целую вечность.

– С-спасибо, – не удержавшись, вдруг поблагодарил Альберта Блэйк.

– Какой раз ты это говоришь? Девятый? – ухмыльнулся пианист. – Ладно, давай лучше начнем играть. Не будем пугать гостей своей болтовней. Они пришли сюда слушать не наши разговоры.

Слушать! Как же смешно это прозвучало. Но Тайлер все же послушался своего товарища и открыл ноты на нужной странице. Он кивнул Альберту, что уже сидел за фортепиано, и, поставив скрипку под подбородок, чуть приподнял смычок. Улам тоже кивнул в знак того, что можно начинать, и принялся наигрывать мелодию, после чего его подхватил и Тайлер.

Звук у этой скрипки был просто волшебным. Настолько прекрасная была та музыка, что хотелось на время забыть даже о том, как же во время игры ее начинает уставать и болеть рука, которой смычком музыкант нажимал на четыре тонкие струны скрипки. Но переставать играть тоже было нельзя, если хочешь насладится этой мелодией. И лишь истинный гений музыки мог не чувствовать этой усталости. Лишь истинный гений не только мог виртуозно играть, он мог наслаждаться игрой. Ведь порой мелодия могла сказать больше, чем слова. Человек, который слышит музыку, знает, играя, что это не он, это музыка играет на струнах его души. И порой эти струны натягивались так сильно, словно тетива лука, но именно эта боль в груди, эта щемящая боль и вызывала ту эйфорию, когда струну отпускали.

Для Тайлера музыка значила слишком много, и он никогда бы не променял ее ни на что. Он готов был бы зарабатывать гроши, играя на улице, но ему было главное самому слышать музыку, подыгрывать ей на струнах души, как авантюристы, которые порой играют на струнках судьбы и смерти ради прилива адреналина в кровь. И этим адреналином была именно та вибрация, создаваемая струной, когда ее отпускали. Это был своеобразный наркотик, от которого было невозможно отказаться, вгонявший в слепой экстаз и заставляющий уйти в себя до степени самых невероятных иллюзий и снов.

Это был обычный день в городе G.

Обычный и серый, как и сам город.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации