Текст книги "Чуточка"

Наивысшая цель

У всего товарищи есть цель, и она прекрасна! Взгляните хотя бы на луну. Даже она существует для того, чтобы светить по ночам в глаза, чтобы мы не спали, а думали о смысле жизни. О высоком предназначении быть людьми.

Ведь только ночью, лежа в кровати начинаешь понемногу задумываться, как-то вникать в существующий порядок вещей и понимать, что он все-таки существует по субботам, когда вымыта вся посуда и полы в коридоре.

Или взять, к примеру, очереди. В нашей стране их создают специально, чтобы научить наших женщин ждать и надеяться, на то, что хватит. Ну а если не хватило, то нужно разделить радость с теми, кому хватило. А тем, кому хватило нужно разделить всю горечь и досаду с теми, кому не хватило.

Поэтому, только в очередях наши женщины помогают друг другу развивать в себе эти качества, столь необходимые для семейной и общественной жизни. Ведь способность стоять на одном месте и надеяться украшает любую более или менее порядочную женщину.

А взять тех же соседей! Они тоже живут с определенной целью, чтобы названивать во все двери и сообщать, что у них закончились спички, не хватило яиц и на балконе обнаружены чьи-то трусы пятьдесят второго размера.

Так и мы к ним тоже стучимся, то сахара нету, то соли. То хлеб забыли купить. То перестала нравиться собака с четвертого этажа, а как не сказать соседям? Для того-то и живем мы как одна большая семья, чтобы друг другу рассказывать, чтобы делиться со всеми стульями, тазами, банками. Пассатижами и плоскогубцами.

В этом и заключается наивысшая цель нашего существования.

Отдавать то, что есть. И брать то, чего нету.

Все они одинаковые!

Я приехал на курорт и через два дня понял, что моя жена мне вообще не нужна! Вокруг меня лежат прекрасные женщины и все они культурные, вежливые, с мягкими манерами. Никто грубого слова не скажет, не накричит, не нахлещет полотенцем…

Все в купальниках загорают, сморят задумчиво вдаль, думают о смысле жизни. О вечности.…И я, глядя на них, тоже стал задумываться. Стал понемногу понимать, откуда льется вода прямо на голову, из каких радиорубок слышится голос, и мне стало казаться, что рядом с ними моя жизнь становится более радостной, более светлой…

Так они даже в столовой продолжают размышлять о прекрасном, медленно и молча пережевывают пищу и в каждом их движении столько грации, столько поэзии. И хоть бы одна кинула тарелку или стала пересчитывать ложки, или полезла искать припрятанные полбутылки.

Да я будто попал на другую планету, где женщины книжки читают, играют в бадминтон, плавают, ныряют. Смеются просто так! Да мне сразу познакомиться захотелось! Захотелось гулять по вечерам. Я и забыл, что у меня дома жена, которая ждет меня с нетерпением, чтобы я, наконец, банки ей принес с гаража!

Притащил из лесу две корзины грибов, два ведра ягод. А зачем я еще нужен? Чтобы рассветы со мной встречать? Слушать, как в кустах поет иволга? Полонезы танцевать? Неси ей продукты из магазина, тряси половики, вытаскивай ведра. Еще и всю зарплату отдавай и ноги натирай.

И даже мысли не возникает пойти со мной в лес, посидеть вечером у костра, переночевать в палатке.…А что ей со мной таскаться, смотреть на красоту заходящего солнца, когда она на диване лежит, телевизор смотрит. Потом в ванне сидит два часа, журналы читает, а потом у плиты стоит, кидает все подряд в сковородку.

И в этом вся жизнь! Хорошо хоть можно вырваться и на курорт приехать. Посмотреть на настоящих женщин, послушать их беззаботный смех, посмотреть, как они неторопливо прогуливаются в соломенных шляпках, и в их руках нет сумок с колбасой.

Да я уже познакомиться хочу! Хочу гулять при свете луны, слушать приятную речь и не о сапогах, которых не хватило, и не о том, что моль съела воротник и пора клеить обои в прихожей. Нет!

И тут как-то на пляже я заприметил одинокую симпатичную женщину. Она лежала недалеко от меня и смотрела задумчиво вдаль. Быть может, она поэтесса подумал я, или пианистка? А может быть продавщица из спорттоваров? И так она мне понравилась, что я даже в столовой подсел к ней за столик и также медленно и непринужденно стал жевать листы капусты с сельдереем.

Она оказалась на редкость сдержанной, и все время смотрела в окно, либо на салфетки. А я радовался где-то внутри себя и думал, как мы будем гулять с ней по набережной и рассматривать картины местных художников.… А потом будем сидеть на берегу, я накину ей на плечи свой пиджак, и она расскажет мне о чем-то таком, о чем мне никто не рассказывал…

И мы проведем этот отпуск вместе и я, наконец, узнаю каково это быть рядом с настоящей женщиной, не обремененной повседневными заботами и низменными желаниями забрать всю твою получку и тут же ее потратить!

После обеда мы ушли каждый в свой номер, потом на процедуры и вечером снова оказались на пляже. Моя незнакомка была все также загадочна и еще больше притягивала мой взор. Я рассматривал ее плечи, ее развевающиеся волосы и думал почему-то о Зине. Может, думал я, надо ей позвонить? Сказать, что я все-таки доехал, что был уже на трех процедурах…

И быть может, она заскучала и ждет меня, чтобы отправиться в лес и там, на большой поляне развернуть одеяло, и сидя на нем, пить чай и есть пирожки.… А потом бегать среди деревьев, обниматься и смотреть друг другу в глаза…

Перед ужином я пошел на телеграф, мне было интересно услышать Зинин голос. Все-таки мы вдали друг от друга и она наверняка скажет что-то хорошее, чего я даже не ожидаю услышать. Дождавшись своей очереди, я зашел во вторую кабину и вскоре услышал Зинин голос.

– Ало! – говорила она. – Валера это ты?

– Ну конечно я, – рассмеялся я. – У меня все хорошо, я уже на массаж сходил, скоро на ужин пойду. Как ты?

– Не могу найти сиреневое покрывало, – говорит она, – ума не приложу, куда я его положила. Ты не видел?

– Нет, – говорю я. – Какая у вас погода?

– Дожди замотали, – жалуется Зина, – а у меня даже сапог резиновых нет! Я же сто раз тебе говорила, что у меня нет сапог, а ты разве слышишь? Ты же только себя одного слышишь, больше никого!

– Ну ладно, – говорю я, – у меня ужин через двадцать минут, я на днях позвоню…

– А я как раз огурцы хотела посолить, – говорит Зина, – и банок нету. Мне самой их видимо придется тащить, а ты отдыхай Валера, загорай.… А я не буду ниче солить! – вдруг сказала она. – Без огурцов обойдемся!

– Да конечно не соли, – говорю я, – лучше книжку почитай или в филармонию сходи…

– Ой, – запричитала Зина, – какие же мы умные стали. В филармонию! – она зло рассмеялась. – Это ты можешь по филармониям ходить, а мне некогда, у меня дел полно!

– Вторая кабина, – раздался голос операторши, – ваше время заканчивается, осталась одна минута.

– Зина, – говорю я, – здесь воздух совсем другой, море теплое-теплое, звезды так низко над землей, что можно руками достать.… А ночью так тихо, только слышно как кузнечики стрекочут в траве…

– У меня котлеты подгорают, – с досадой говорит Зина. – Ну, все, Валера, пока!

– Пока, – говорю я и кладу трубку.

И так грустно-грустно мне стало. Я поговорил по телефону со свой женой, а она даже не спросила меня как я? Как я сплю, что я ем, с кем, в конце концов, живу в одном номере? Покрывало ищет.…

Пришел я на ужин, а моя незнакомка уже за столиком сидит, ест салат из редиса и глазками водит туда-сюда. Я к ней тут же подсел, а у самого настроения нет. И как вообще отдыхать? А эта женщина ест с большим аппетитом, набрала пять кусков хлеба, видимо сильно проголодалась.

– Приятного аппетита, – говорю я.

– Спасибо, – говорит она, чуть ли не басом, а я смотрю на нее и не верю!

У такой симпатичной с виду женщины такой грубый голос! А мне даже гулять с ней неохота. Да я вообще весь в раздумьях, для чего все? Зачем? Я живу с женщиной, которая даже не спросила меня, что я ем!

– Вкусно? – спросил я у своей незнакомки.

– Попробуйте, – она пододвинула ко мне свою тарелку, а мне как-то неловко. Да я вообще не представляю, как можно ковыряться в чужой тарелке?

– Да вы не стесняйтесь, – говорит она, – по-моему, картошка не досолёна.

– Спасибо, – говорю я, и подвигаю её тарелку обратно. – Я что-то не хочу.

– Да? – удивляется она. – А я уже вторую порцию ем, не пойму что со мной.

– Это бывает, – говорю я, присматриваясь к ней получше. – Вы давно здесь?

– Уже неделю, – говорит она и собирает куском хлеба подливу. – А где ваша жена?

– Дома, – вздыхаю я. – Ищет покрывало.

– Мой муж тоже дома, – говорит она. – Ищет чистую рубашку, говорит где? А откуда я знаю? – она с удивлением посмотрела на меня. – Так он сказал, что я безответственная, ленивая, безалаберная женщина! А пусть теперь сам попробует постирать и погладить! – она с видимым удовольствием стала мазать масло на хлеб. – Привык, что я для него все делаю, а теперь посмотрим! И как он носки свои будет стирать, и как жрать готовить, посмотрим! – она со злостью откусила кусок хлеба и стала интенсивно его жевать.

Вот она, прекрасная незнакомка! Да я удивлен весьма! А что если все приехавшие женщины только с виду культурные, а внутри их распирает злоба и обида?

– И ведь я тогда еще сказала, – она снова откусила кусок хлеба, – что в морозилке пельмени, а он их искал и не мог найти! Привык, что я как нянька бегаю возле него, то подай, то принеси, то сопли подотри! Пусть поживет один, пусть! – она со злостью проглотила пол огурца. – Может научиться, наконец, посуду за собой мыть и ванну! Помоется и даже не подумает помыть, а вы, в каком номере живете?

– В сто одиннадцатом, – ответил я и тут же пожалел, что не сказал в девяносто первом.

– А я в пятьдесят восьмом, – говорит она, отхлебывая из стакана. – И еще мне заявляет, что я безалаберная! Скотина! – она вытянула салфетку из салфетницы и вытерла ею лоб. – Все настроение мне испортил!

– Да не волнуйтесь вы так, – говорю я, понимая, что у меня нет никакого желания с ней знакомиться и уж тем более прогуливаться при свете луны!

– Свинья! – не удержалась она от ругательства. – Обстирываешь его, обглаживаешь, ходишь за ним кружки грязные собираешь, а он? Спасибо даже ни разу не сказал!

– Мне пора на массаж, – заторопился я. – До свидания.

– Ни разу хлеба по дороге не купил! – продолжала негодовать она. – Я сумки тяжелые таскаю, а он на диване лежит и после этого говорит, что я ленивая!

– До свидания, – снова говорю я и быстро направляюсь к выходу.

Хоть бы думаю, она не побежала за мной, не стала хватать за рукав! Теперь же знает номер моей комнаты, еще же в гости заявится и что с ней делать? Приехал, называется на курорт!

Подумал, что здесь женщины другие, а они все одинаковые!

В деньгах женское счастье

Смотрю я на женщин и понимаю, что они в постоянном поиске того, что не нужно. Но как понять, что действительно нужно? Что нужно, но не сейчас? А что вообще не нужно ни сейчас, ни потом?

Нет, все нужно, все просто необходимо и только сейчас! И тазы и покрывала и два одинаковых чемодана, и кашпо и сковородка и фаянсовый чайник! И блюдца и кусок паралона и моток изоленты, и банка олифы, и мешок с отрубями. Всё нужно!

Анжела так смотрит на меня и удивляется, почему я её не понимаю? А как мне её понимать, когда мне неведомо для чего это всё? Зачем? А оказывается, неважно вообще зачем, главное, что есть и в этом счастье.

И настроение сразу другое, и петь хочется, и танцевать. И у зеркала стоять! А мне вообще непонятно, неужели вся жизнь это бессмысленная трата денег? Это бесконечная погоня за вещами? Так и чемодан уже есть, и сковородка, а хочется всё больше и больше!

Да у меня чуть ли не слезы! Почему? Может, Анжела уйти от меня хочет, так, а два чемодана, есть куда вещи складывать. А что мне еще думать? Домой она не бежит, не скучает, лучше в очередь залезть и стоять, так, а опостылел нелюбимый муж. Конечно!

А может, у нее кто-то есть, и она встречается с ним тайком в переулках, на задних дворах? Весь стыд потеряла? А потом рассказывает, как она в очереди стояла два часа, и ей не хватило.

– А чего не хватило-то? – спрашиваю я.

– Не знаю, – вздыхает она. – Разве мы можем знать, Сережа?

А мне непонятно. Как же мы так допустили, что наши женщины легко соглашаются стоять в очереди, даже не зная, что предложит им судьба на этот раз? Почему им нужно тратить деньги, чтобы почувствовать себя счастливыми? Почему мы без денег счастливы, а они нет?

Да мы с товарищами в лес приехали, костер развели, ухи наварили и вот оно, счастье! До утра говорим, наговориться не можем, опыт передаем, песни поем, и никаких магазинов не надо. Зачем они нам? Что нам шататься, когда мы в глаза друг другу смотрим, себя узнаем!

А посмотрите на женщин! Без денег они несчастны. Да! У Анжелы сразу грусть на лице, дыхание тяжелое, будто ей кирпич к ноге привязали, дали в руки мешок с алебастром. Я-то не понял сначала, думаю, сказал что-то не то, не то сделал. А оказалось, что она сегодня ничего не купила!

И жизни уже нет, всё не мило! На меня смотреть не охота, а что смотреть на мою рожу, если я получку получу в конце месяца, а сегодня только двадцатое! И как жить скажите? Как чувствовать себя счастливой?

И нет бы, рукоделием заняться, скроить что-нибудь или связать обеими руками. Плиту ту же почистить. Увидеть, наконец, разницу между грязной плитой и чистой, разве это не счастье? Увидеть разницу это, уже, по-моему, большое счастье, а Анжела вообще ничего не видит! Залила все бульоном, засыпала вермишелью, перепутала конфорки.

Включила зачем-то духовку, сожгла сухари и две новые прихватки! Я вообще переживаю за наших женщин и готов звонить в колокола, а потому что они не понимают, для чего живут. И как нам с ними жить? Каждый день искать где-то деньги, чтобы у них настроение было? Любовь? Так, а денег нету, и желания сразу нету!

Мигрень, люмбаго, ишиас. Поперечное плоскостопие. Все валится из рук, закатывается под кровать. А как с зарплатой приходишь, сразу все есть! Анжела обнимает меня, прям с порога, и целует и в глаза сразу смотрит. И весь вечер поет, и хохочет. И цветы поливает, и отбивные жарит, и подливу готовит. Я ее узнать не могу!

Неужели все-таки в деньгах женское счастье?

Вот что значит остаться дома!

Надо что-то менять, товарищи! Давайте начнем с наших жен, а с кого больше? На нас лежит ответственность за их нравственное здоровье, за их моральный облик. За то, что они делают дома, когда остаются одни.

А мне уже хочется проверить. Сделать вид, что я ушел, а сам спрятался и все вижу. Думаю, интересно было бы посмотреть, чем она занимается? О чем говорит по телефону, с кем опять же, не договаривается ли о встрече? А может, у нее есть какие-то тайны? Может, она что-то скрывает?

Да у меня глаз сразу задергался, в висках застучало! Я-то ей рассказываю про собрания, про наши, про то, как устроен мой шлифовальный станок. Где у него круг, где хомутик. А Зине невесело. Да она вся в слезах и не признается. То сапог говорит, не хватило, то пластмассовых банок. И из-за этого рыдать? Да я не верю!

А может, она письма из шкафа достает, и читает, сидит? Вспоминает, какая любовь у нее была? Да мне противно! Неужели хватает совести вспоминать? А может, у нее нету цели? Нету маяка, который светит вдали? Да всё может быть! Разуверилась в счастье, потеряла ту тонкую нить, которая связывает нас со всем человечеством, утратила интерес.

Может, где оступилась, споткнулась, подкрались сомнения? Так и у меня они тоже есть, я даже не знаю, что жена моя делает. Есть ли у нее ценности в жизни или она ничего не ценит, живет без режима, без меры ест. Так, а все время голодная! И стал я думать, как так уйти, чтобы остаться. Смотрю, Зина белье полощет, а я авоську скорей схватил.

– Я в магазин, – говорю, – хлеба куплю, молока…

– Ой, – говорит она, – капусты купи и лука, Валера, килограмма два, и масла растительного и сметаны, давай я напишу на бумажке.

– Я всё запомнил, – говорю я, и ключами машу перед ее носом. – Я тебя закрою.

Иду к двери, открываю ее, потом снова закрываю, и иду на цыпочках к окну. А Зина в ванной, ей и не слышно как я пробираюсь. Так, а мне знать надо! У меня тревога в груди, а я по магазинам буду шататься, сметану покупать? Встал я за штору, жду, стою, а у самого такое волнение.

Неужели думаю, сейчас я узнаю, наконец, в чем смысл Зининой жизни? К чему она стремится, ради чего живет? Тут Зина приходит и сразу к дивану. А мне интересно! Я смотрю, она его открыла, достала коробку, а в коробке сапоги! Это те, которых не хватило?

Надевает она сапоги эти, и ходит в них туда-сюда, и перед зеркалом стоит, и какие-то резкие выпады делает то вправо, то влево, то полушпагат. А у меня в голове не укладывается! Значит, все-таки ей хватило? Смотрю, а она в шкафу стала рыться, достала письма, фотографии, уселась на диван, и читает!

А я же предчувствовал, что что-то не так, что она до сих пор кого-то любит. И сидит она, и фотографии эти разглядывает. А на них, наверное, мужики! Да у меня сердце закололо, не знаю, как жить теперь с этой женщиной. Нет бы, выкинуть эти письма, сжечь их в огне, растоптать, забыть все былое. Да у меня внутри все смешалось. Это же надо!

Значит, Зина меня не любит? Любит, но не меня. Прекрасно! Я-то тут бегаю тут как дурак, то пальто ей купи, то рульки на холодец, то маме открытку подпиши, поздравь с восьмым марта. А я подписываю, благодарю за дочь, а она вон что делает! Письма от мужиков читает и никого стыда!

Да у меня свет в глазах померк. Что не так? Я мало зарабатываю? Со мной неинтересно, скучно, постыло? Я письма не сижу, не пишу, да у меня сил никаких нету!

Тут вдруг телефон зазвонил, а Зина трубку хватает.

– Ало, – говорит она шепотом, – ты что? Ты с ума сошел!

Потом недолгое молчание, а я стою и глазам своим не верю! Да у меня руки затряслись, в груди все сжалось.

– Нет, – говорит она, – я не могу.… Нет-нет! Не звони мне больше, прошу тебя! – снова короткое молчание. – Не вздумай! …. Ни в коем случае.… Не могу говорить, он может прийти из магазина.… Прости меня, прости! Никогда. Прощай! – тут она бросила трубку и в слезах стала рвать эти письма.

А я смотрю на нее, и не верю! Вот он, моральный облик советской женщины! Да хорошо, что я никуда не ушел! Увидел, наконец, какие у Зины ценности, в чем заключается смысл ее жизни. А она рвет эти письма, клочки собирает, рыдает, будто горе у нее какое.

Собрала все в мешок, сняла сапоги, снова спрятала их в диван, побежала на кухню. Думает, я щас приду с молоком, с капустой, а я здесь! А я все видел! Слышу, она в ванную забежала, включила краны, а я скорей к двери, выскочил на улицу и бежать.

Думаю, да! Вот что значит остаться дома! Да у меня дрожь в ногах, внутри все дрожит, слезы подступают, застилают глаза. Как же так? Захотела развлечься? Думала, я ничего не вижу, ослеп? Это сколько же месяцев он писал ей, описывал свои чувства, а она читала с упоением и потом смотрела мне в глаза.…

Да мне жить неохота! Почему? Почему она этого захотела? Как познакомилась с ним? Где? Было что? Да, конечно же, было! Подлая, распутная женщина. Про сапоги мне врала, значит, все время врала! Все время! И как жить с ней? А может, не жить? Пусть с ним живет, который письма пишет, да еще и звонит! Это какая наглость вообще!

Позвонить домой замужней женщине, а если бы я трубку взял? Говорил бы ало, ало, а он бы ой, простите, я, кажется, ошибся. Да у меня зла не хватает! Так это он, наверное, и названивал, а Зина говорит, вы не туда попали, это квартира. А он туда попадал!

Очнулся я в каком-то магазине, и как мне быть? Все купить и прийти домой, как ни в чем не бывало? Или домой не приходить, пойти к товарищам ночевать? Если я не приду, придет он! Надо идти домой, и посмотреть, что за лицо у Зины? Не сидит ли она в слезах, а сапог не хватило! Конечно! Их же все время не хватает!

А я и забыл что покупать. Да у меня в голове все смешалось, надо ли вообще эту сметану есть, и молоко это пить? Да у меня руки дрожат, не могу деньги посчитать, не пойму, сколько их у меня. Ну, Зина! Купил себе банку огурцов, колбасы, селедки, хлеба полбулки.

А мне надо успокоиться как-то, в себя прийти. Прихожу домой, а Зина меня встречает.

– Ой, – говорит, – Валера, а что так долго? А где сметана, где молоко?

– Нету, – говорю я. – Есть только огурцы и селедка.

– А я пирожков хотела напечь, – говорит она, и смотрит на меня, будто понять хочет.

А что тут понимать, когда у меня жизнь разбита вдребезги!

– Ну, какие могут быть пирожки, Зина? – говорю я, а у меня руки трясутся, не могу колбасу эту нарезать. Да что ее резать, когда можно куском есть!

– Валера, – удивляется Зина, – да что с тобой? Ты не заболел?

– Заболел! – говорю я и наливаю полстакана. – Так заболел, что не знаю, – я выпил и со злостью откусил от куска колбасы.

А что я буду, вилками тут сидеть, есть, когда они названивают друг другу! Потеряли весь стыд! А Зина на меня смотрит, поверить не может. А как мне ей верить? Как мне с ней жить?

– Выкинула письма? – говорю я и снова наливаю себе полстакана.

Да у меня в голове не укладывается, как можно любить одного, а жить с другим?

– Ты знал? – испуганно говорит она.

– У тебя с ним было? – а мне охота стакан этот об стенку разбить.

Как же всё подло! Как же погано!

– Валерочка, – говорит Зина и начинает рыдать, – он мне из армии писал, думал, я его дождусь, а я за тебя замуж вышла. Прошло лет шесть, он узнал у подружки у моей телефон, стал звонить, говорит, люблю, жить не могу, давай встретимся…

– А ты? – говорю я, а у меня сжимается все внутри, огурец в горле застрял!

– А я с ним встретилась раз, – говорит Зина, – посмотрела на него, Валера, а он другой. У него что-то с глазами случилось, одна нога короче другой, он прихрамывает. Побежал мне навстречу, и чуть не упал, забыл, наверное…. Мне его жалко так стало…

– Зина! – говорю я, а мне не верится, что она с ним встречалась!

– Он хороший, – говорит она, – глаза голубые, смотрит на меня, как тогда, когда в армию уходил, за руку схватил…

– Зина! – говорю я, а мне мучительно все это слушать!

– Говорит, Зина! Зина! Не могу, Валера, у меня сердце застучало, – тут она схватилась за сердце, – прям, жаром всю обдало, а он говорит, любимая моя, ты все так же прекрасна! Валера, он поэт, он мне такие стихи посвящал, такие сонеты, я всё-всё порвала и выкинула!

– Ты его любишь? – говорю я, а у меня у самого что-то с глазами. Да я сам на ногах не стою!

– Не знаю, – вздыхает она.

– Как это не знаю? – смеюсь я. – Как это не знаю? Любишь его или нет?

– Валера! – умоляет меня Зина.

– Я тебя спрашиваю, любишь его? – а меня трясет всего.– Любишь? Скажи, Зина!

– Нет, – тихо говорит она. – Не люблю.

– А любила? – выкрикиваю я. – Любила?

– Валера! – чуть ли не рыдает она.

– Ты же в армию его провожала, Зина! Ты же ему обещала, что ждать будешь! Обещала?

– Обещала…

– И не дождалась! – зло смеюсь я. – Да? Не дождалась?

– Я тебя встретила, – плачет она.

– Как ты могла меня встретить, – говорю я, – если ты его уже встретила? Проводила в армию, обещала ждать. Ты подождала немножко, да? Сколько? Три месяца, четыре?

– Восемь, – сквозь слезы говорит Зина.

– Восемь месяцев! – выкрикиваю я. – А потом тебе надоело, да? Это же еще надо шестнадцать месяцев ждать, а зачем? – я выпил еще полстакана. – Зина, – говорю, – как ты могла?

– Не знаю, – вздыхает она, достает огурец из банки и спокойно его ест!

– Зина, – говорю я, – а если бы меня сейчас в армию призвали, а? Ты бы ждала?

– Ждала, – говорит она и второй огурец ест.

– Восемь месяцев? – говорю я. – Или сколько?

– Два года…

– Неужели? – удивляюсь я. – А если ты встретишь кого-нибудь, и также замуж выйдешь? Я приду в нашу квартиру, а ты с новым мужем! Валера, скажешь, прости, познакомься!

– Я тебя буду ждать, – говорит Зина, и глазки свои опускает.

– Да не будешь ты ждать! – говорю я. – Не будешь! – и вдруг мне понятно стало, что Зина не дождется меня.

Что она не умеет ждать. Месяц посидит, два, три, а потом искать начнет. А что сидеть? Да у меня слезы! Едва до кровати дошел, думаю, как же так? Человек не знает, как это жить и ждать. А что такое два года? Да ничего! А как с войны мужей ждали? Зина бы меня точно не дождалась!

Я прихожу весь в медалях, а она с другим! Не помню, как я уснул, в жгучих слезах, с горькими мыслями. На утро просыпаюсь, тихо. Смотрю, на столе записка.

«Валера, прости меня! Я ухожу к Анатолию. Он по-прежнему меня любит, написал два новых стихотворения. Зина»