Текст книги "Мир внизу"

– Что ты здесь делаешь? – спросила я. – Не знала, что тебя уже допускают к симуляции. Особенно на время, закрепленное за другим рейнджером.

– Личное распоряжение Айроуз, – невозмутимо сообщил парень, вытирая полотенцем пот с шеи. – Теперь я могу тренироваться в любое время в рамках подготовки к рейдам. У меня первая высадка через два месяца.

Меня это возмутило. Изначально делать рейнджером такого, как он, – плохая идея.

– Что, домой потянуло? – не выдержала я, вместо того чтобы просто пристыдить нарушившего мои планы человека. Сомнительная шутка, с какой стороны ни глянь, но я просто не успела сообразить, насколько.

Его лицо предсказуемо перекосилось, но, надо отдать парню должное, тут же приняло прежнее выражение.

– Нехорошо говорить о таких вещах, – сообщил он нарочито спокойным тоном, складывая губы в вежливую полуулыбку. – Если не имеешь о них никакого представления.

– Нехорошо занимать зал, когда у меня запланирована симуляция. – Наконец-то я перевела разговор в нужное русло.

– В дальнейшем учту это, – покладисто сказал он, пожимая плечами.

Так просто? Он пошел к раздевалкам, и мне показалось, что разговор окончен. Я даже успела удивиться такой отходчивости, но он тут же передумал и обернулся ко мне с каким-то неподходящим лукавым блеском в глазах.

– С тобой же лучше шутки не шутить, да?

– О чем ты? – осторожно спросила я, в общем, догадываясь, что ничего хорошего он мне сейчас не скажет. Парень поднял брови в притворном удивлении:

– Ну. Насколько я понял, ты здесь важная птица. Дочь капитана. Племянница Айроуз.

Какой дешевый трюк – в спорах со мной в качестве аргумента упоминать высокое положение отца и тетки на станции. Я с такими с шести лет разделывалась без особого труда.

– Важность этой конкретной птицы обусловлена исключительно ее личными качествами и заслугами, а не местоположением ее гнезда, – заявила я.

– Ага. – Он насмешливо глядел мне в глаза. – Я так и подумал.

Он был выше меня где-то на голову, что делало эту ситуацию втройне неприятней.

– Какие у тебя проблемы? – прямо спросила я. Никогда не страдала от привычки оттягивать неминуемое. Если назревает конфликт – так тому и быть, глупо делать вид, что ничего не происходит, пока это не вышло из-под контроля.

– Никаких проблем, – ровно ответил он, глядя на меня сверху вниз и очевидно наслаждаясь моим дискомфортом из-за разницы в росте. Настолько очевидно, что хотелось изо всех сил вмазать ему по лицу.

Но я этого не сделала. Просто потому что… ну, это небезопасно. Учитывая, что я и так в ссоре с Айроуз, которая этого хмыря теперь продвигает личными распоряжениями на мои тренировки. Это если забыть о том, что он едва ли не вдвое меня крупнее, а я только что видела его статистические показатели и способна мыслить здраво.

– Неудивительно, что вы с Айроуз так хорошо поладили, – фыркнула я, поднося свою карту к ридеру. Система считала штрих-код, и панель, отгораживающая меня от мира тренировочных иллюзий, приветливо отъехала в сторону.

– Ничего себе там не повреди, – донеслось мне в спину.

Дверь за мной в этот момент закрылась, и придумывать подходящее оскорбление стало не нужно. Комната уже подгружала тренировочную зону: суперматерия, из которой состоял ее пол, вздыбилась и начала принимать форму случайно генерирующейся почвы.

Секунду я тупо глазела на этот завораживающий процесс, потом опомнилась и сунула в специальный отсек слева от входа руку. Датчик распознал ее, и система ввела мне в вену погружающую сыворотку; из-за того, что рука была напряженно сжата, укол получился очень болезненным.

Чертов идиот.

Я была взбешена настолько, что пропустила первый же снаряд после полного погружения в симуляцию и проиграла. Пришлось ждать две минуты, пока система перезагрузится, чтобы попробовать еще раз.

Его звали Лиам.

Еще год назад он бродяжничал со своей маргинальной семейкой по мертвым пустошам там, внизу. А сегодня он оказался практически рейнджером, и у него было разрешение Айроуз на симуляцию в любое время, и по некоторым показателям он побил мой рекорд.

Я его уже ненавидела, всей душой.

* * *

– Ты мой герой, – расплылся в улыбке Сириус, когда я зашла в его лабораторию с парой сэндвичей. За всеми делами он часто забывал поесть.

– Героиня, – со смешком поправила я, бросая ему пакет. Подтянула себя на руках и уселась на свободный край рабочего стола. – Как ты? Айроуз не сильно доставала?

– Не сильнее, чем обычно. – Сириус погрузился в освобождение съедобного сэндвича от несъедобной фольги. – Только в этот раз она запретила мне собирать для тебя новые устройства. Ну, прототипы. Для рейдов.

– Плохо, – грустно отозвалась я. – Но хоть уже начатые доделывать не запретила?

Сириус воодушевленно приподнял светлые, заметно выгоревшие на запредельно ярком свете лабораторных ламп брови.

– Об этом, кстати, ни слова не сказала.

– Хорошо.

Мы одновременно рассмеялись.

С Сириусом мы дружили уже около двух лет. В свои двадцать три он был ведущим изобретателем Четвертой, и совершенно заслуженно: ну, если, конечно, есть личная заслуга в том, чтобы родиться гением. Как это часто бывает с гениями, между ним и его чувством самореализованности непробиваемой стеной стоял комитет безопасности, заставляющий бедного изобретателя в ущерб эффективности добавлять рейнджерским устройствам десятки страховок на все случаи жизни.

Поэтому Сириус подсовывал все свое непроверенное и неутвержденное добро мне, а я на правах подопытного кролика-добровольца тестировала его в реальных условиях. Несмотря на периодические выговоры и угрозы ото всех инстанций, которыми сопровождалась наша деятельность, она все-таки положительно влияла на частоту и качество обновлений рейнджерского арсенала.

Ну и уровень признательности Сириуса по отношению ко мне рос в геометрической прогрессии. Это выражалось, например, в том, что с начала нашего сотрудничества его знакомые из отдела техоснащения улучшали моего Сэмми едва ли не каждый месяц, и в сравнении с другими МСЭ он был способен переносить гораздо больший вес, не особо теряя при этом в скорости.

– Ну и как тебе? – спросил Сириус с набитым ртом, имея в виду, конечно же, крылья.

– Захватывающе, – с готовностью ответила я. Но, конечно, его интересовало немного другое – он даже сэндвич отложил и блокнотом вооружился. Откашлявшись, я резюмировала самое важное: – Программное обеспечение немного конфликтует с прошивкой персональных компьютеров, но я не заметила, чтобы это как-то сказывалось на качестве полета. Маршрут строится в считаные секунды. Сразу после раскрытия крыльев отдергивает назад, немного дезориентируя, но это скорее вопрос привычки, там хватает времени, чтобы сгруппироваться… Приземляться неудобно – хорошо было бы добавить крыльям функцию, контролирующую центр масс пользователя на подходе к земле.

Сириус делал пометки в своем блокноте, тщательно конспектируя каждое мое слово.

– Спасибо, Сионна, – сказал он, закончив и спрятав записи в кармане халата, и вернулся к своему позднему ужину. Или раннему завтраку.

– Да это тебе спасибо. Крылья меня спасли. Если бы не они, осталась бы внизу.

Его взгляд поверх сэндвича вдруг посерьезнел.

– Иногда мне кажется, что ты слишком рискуешь.

– Не только тебе, – фыркнула я. – Людям на этой станции не помешало бы уже усвоить, что у меня всегда все под контролем. Но, судя по тому, что в рейнджерские ряды сейчас набирают бывших бродяжек, люди на этой станции немного не в том состоянии, чтобы воспринимать действительность адекватно.

Сириус знал, о чем речь, и просто пожал плечами.

– По крайней мере, каким-то образом он же заслужил доверие Айроуз.

– Все, что он заслужил, – пинка под зад с этой станции, – мрачно изрекла я.

– Почему ты так говоришь? – Кажется, Сириус искренне удивился. В его идеалистических представлениях, рейнджерский корпус – это большая семья, где всегда рады новеньким и где царит дружба и взаимовыручка.

– Довелось встретиться с этим экземпляром лично. – Я заправила за ухо выбившуюся из косы рыжую прядь. – Не понимаю Айроуз, хоть убей. Зачем делать рейнджером такого, как он? Как она может ему доверять? Как она вообще додумалась до того, чтобы взять в корпус маргинала?

– Вероятно, лейтенант все-таки знает, что делает, – осторожно предположил Сириус. – Я слышал, Лиам проходил психологическую реабилитацию на Одиннадцатой, у них очень хорошие специалисты. Ему вправили мозги, а навыки выживания и знание Земли никуда не делись. Было бы глупо игнорировать такой ресурс…

– Сириус, ты сейчас говоришь, как ученый, – перебила я, поморщившись.

– Вообще-то я и есть ученый, – скромно улыбнулся Сириус поверх очков.

– Лиам был маргиналом. Он не такой, как мы. Он не так мыслит. Ты же знаешь, что о них говорят… Будь он действительно адекватным, как заключили на Одиннадцатой, ни за что не дожил бы до совершеннолетия. Никогда нельзя быть уверенным, что у него в голове внезапно что-нибудь не перемкнет… и он не начнет вести себя маргинально.

– Вряд ли его отпустили бы с Одиннадцатой, если бы не доказал свою полную вменяемость, – предположил Сириус, упрямо отказываясь воспринимать мои доводы. Это звучало логично, но он, как и многие ученые, допускал одну ошибку: слишком верил в систему. А система между тем трещала по швам.

– Какова уверенность, – парировала я, – что специалисты, работавшие с ним, были действительно компетентны?

– Сионна, – вздохнул Сириус так, что мне стало неловко вообще за то, что я начала этот разговор. Разве неприятная встреча на симуляции стоит того, чтобы позволять испортить себе настроение?

Однако думать об этом надо было раньше.

Мое настроение – очень нестабильная по своей природе штука. Скептического нейтралитета Сириуса в вопросе Лиама сегодня оказалось достаточно, чтобы убить его в хлам.

– Ладно. – Я слезла со стола, стараясь не показывать, как обижена. – Маякни, как обновишь крылья.

И бутерброды себе сам таскай, раз такой умный.

Я скомканно попрощалась с Сириусом и вышла из лаборатории, пытаясь придумать, как буду коротать остаток этого дурацкого дня.

* * *

Сад Памяти находился на самом верхнем уровне Четвертой. Втиснутый между теплицами и двумя лифтами, он представлял собой небольшую рощу цветущих розовым деревьев и груду плоских, художественно расставленных по этой роще белых камней. На них мы традиционно выжигали имена тех, по кому скучали, и тех, с кем в этой жизни нам встретиться уже не суждено.

Это была отличная идея – расположить нашу скромную пародию на кладбище под прочным прозрачным куполом, закрывающим станцию сверху. Конечно, отдавать целый кусок ограниченного пространства под непрактичные нужды не стали бы так просто; здесь повсюду гнездились солнечные батареи и трансформаторы, которые перерабатывали энергию и распределяли ее по кабелям, вьющимся змеями среди камней и деревьев. Стоит ли упоминать о том, что все эти приспособления наполняли Сад Памяти тихим, монотонным, непрерывным гудением?

Поэтому я обычно приходила сюда ночью, когда трансформаторы были отключены и уровень шума в Саду позволял собраться с мыслями.

– Привет, дедушка, привет, бабушка, – сказала я, проходя мимо скошенного камня, на котором мох рос так густо и быстро, что его постоянно приходилось счищать, чтобы прочесть имена. Бабушка и дедушка были военными. Не рейнджерами, в основную задачу которых входит исследование местности, а настоящими военными. Они оба погибли во время какой-то операции на Земле – лет за двадцать до того, как родилась я. Папа никогда не позволил бы мне пойти по их стопам.

Камень с именем мамы находился в самом сердце сада. Это было естественно; наоборот, люди сильнее бы удивились, узнав, что имя жены капитана станции высечено на одном из тех, что ютились в углу, практически под панелью климатизатора. Но мой отец не был бы моим отцом, если бы имена десятка других погибших в той аварии не присутствовали на этом же камне. Он всегда знал, как заработать себе дополнительные очки в глазах окружающих. В любых ситуациях.

Я смахнула с гладкой поверхности камня розовые лепестки, обнаружив там над всеми именами надпись маркером, затертую, но не выведенную до конца. «Красота лейтенанта Айроуз».

Как грубо.

Айроуз, в отличие от отца, на Четвертой не особо любили. Побаивались и старались не переходить дорогу – да. Но моей тетке и не нужна была чья-то любовь, она казалась вполне самодостаточной, занимаясь делами корпуса и трудясь на благо Четвертой. Я уже не говорю о том, что внешность волновала ее в последнюю очередь, а шрам ни на что в ее жизни не повлиял – ну, точно не тот шрам, который можно было увидеть на ее лице. Обычно при виде этой дурацкой надписи на камне я думала о том, что ее автор – идиот. Сегодня же я смотрела на нее с приглушенным злорадством: а нечего делать рейнджерами всяких маргиналов. Но на самом деле я пришла сюда не для того, чтобы поразмышлять о своих отношениях с теткой.

Еще несколько камней осталось позади.

– Привет, – сказала я и погладила выжженные буквы имени человека, погибшего больше двух лет назад. На самом деле с тем же успехом я могла здороваться с книгами на моих полках, со столиком в кафетерии, где мы зачем-то выцарапали свои инициалы, с дверью его каюты, которую теперь занимал какой-то парень из техников. Под этим камнем не было даже пепла. Все осталось внизу, на Земле…

Меня вдруг отвлекло какое-то движение на периферии. Я быстро повернулась туда – не хватало еще, чтобы меня застали разговаривающей с камнями посреди ночи! – но никого не увидела. Розовые деревья беззвучно роняли лепестки, небо молча взирало на Сад Памяти через иллюминатор, тихо гудели преобразователи. Все было спокойно.

Со всеми этими страхами за собственную репутацию я начинала превращаться в параноика. Тем не менее я обошла сад, пытаясь понять, была ли мелькнувшая тень действительно лишь плодом моего воображения. Возможно ли, что кто-то еще решил почтить память своего погибшего товарища посреди ночи? Возможно ли, что я его спугнула?

Но, судя по всему, мне и правда просто показалось.

4

Я даже не удивилась, когда через два месяца не обнаружила своего имени в списках на высадку. Айроуз явно давала мне понять, что она здесь главная; я же продолжала игнорировать ее после того неприятного разговора, зная, что долго она без меня все равно не протянет.

Конечно, пропуск целого рейда – это очень плохо, учитывая, насколько скучна жизнь в иридиевой коробке между небом и землей. Ладно, это действительно очень плохо, но пока у меня было настроение кому-то что-то доказывать, ничего настолько страшного в лишнем выходном нет. В конце концов, я всегда могла сходить в кинотеатр на какую-нибудь ленту столетней давности, или заскочить в центр подготовки, чтобы пообщаться с кандидатами в рейнджеры (которые, к слову, мечтают стать мной, когда вырастут), или провести для себя одиночную симуляцию на необычных настройках… Не так интересно, как на Земле, и коллекция моя от этого не пополнится, но сойдет.

Никогда не понимала, как живут те, кто вынужден все свое время проводить на станции. Как им может не хотеться увидеть то, что осталось нам после Всплеска и Пришествия. Как их не тянет исследовать огромную могилу целой цивилизации, прочувствовать то, что было ее историей – настоящей, без прикрас, – а не слепо поверить чуши из наших школьных учебников и закрыть для себя эту тему навсегда. На самом деле, со своей позиции я даже в некотором роде сочувствовала всем не-рейнджерам.

Наши технологии были недостаточно развиты для того, чтобы станция могла двигаться непрерывно. Раз в несколько месяцев она обязательно должна остановиться, зависнув на магнитной тяге над Землей, что позволяло разгоряченным двигателям остыть и передохнуть, а ремонтникам – устранить неполадки с наружной стороны. Происходили остановки всегда в разных уголках планеты, и из соображений практичности станция совмещала их с рейдами. Каждый раз, пока Четвертая с остывающими двигателями болталась над Землей, мы расползались по заранее просканированному на предмет маргиналов, ящериц и полезных ископаемых квадрату, устанавливали зонды, исследовали старые заводы и лаборатории, собирали полезные экземпляры… в общем, развлекались, как могли. В двадцать втором веке это почти все развлечения, что нам остались.

Кроме кинотеатров. Пока двигатели станции остывали, я успела просмотреть два короткометражных и абсолютно бессюжетных фильма. Разочарованная увиденным, я сидела в своей комнате, пытаясь сосредоточиться на сортировке мелких украшений и пуговиц по отсекам одолженного где-то ящичка для инструментов. Получалось плохо; в наушнике транслировалась внутренняя связь из транспортного блока, и это была моя единственная возможность поприсутствовать на рейде. Пусть даже операторы обсуждали такую ерунду как повышенная туманность в регионе, высокий радиоактивный фон в Тунгуске и неполадки со сканером.

Этот рейд длился шесть часов и семнадцать минут, и, вопреки моим робким надеждам, Лиам из него вернулся.

Не вернулась Тамина.

Я услышала это на той же волне, вкупе с последними сплетнями капитанского мостика.

«Ребята из таможенного докладывают, вернулись только семеро».

«Семеро?»

«Без Мины, дочки Тэрренса из медблока».

«Твою мать».

Все внутри меня заледенело в одно мгновение. На моей памяти рейнджеров на Земле оставляли только один раз – патруль ящериц оказался в квадрате рейда, и пытаться спасти ребят означало выдать с потрохами расположение станции. К подобному событию просто невозможно подготовиться. С таким нельзя свыкнуться, каким бы насыщенным ни был весь опыт у тебя за спиной.

Я выскочила из каюты и едва успела на лифт, с парочкой техников отправляющийся на нижние уровни, к таможенному отсеку. Внизу уже находилась Айроуз; она встревоженно что-то объясняла смертельно бледной девушке в форме пилота. Судя по внешнему сходству, это была сестра Тамины. Я прошла мимо них незамеченной, в противном случае тетка бы обязательно меня развернула.

При виде взволнованной Айроуз я почувствовала такой неуместный укол злорадной гордыни, что мне стало мерзко. Как будто мое присутствие внизу могло как-то повлиять на судьбу Тамины. Зубы сжались так крепко, что заскрипели.

Я не до конца понимала, зачем туда иду.

– Она не успела, – даже не дожидаясь моего вопроса, сказала доктор Кара, первый знакомый человек, встретившийся мне в таможенном. Самый шумный и заполненный невероятно занятыми людьми отсек на станции был погружен в скорбное молчание. Даже ящики двигали беззвучно, словно телекинезом.

– Она на связи? – хрипло спросила я.

– Была, но… под завалом связь совсем не ловит. С ней пытались связаться после отбытия, но безуспешно. На Тамину упала балка в одном из павильонов на старой фабрике. – Доктор Кара опустила глаза. Голос срывался, но она заставляла себя звучать профессионально даже сейчас. – Эрлин пыталась вытащить ее. Но время было на исходе, и раны, полученные Таминой, оказались слишком серьезны. Мне очень жаль…

– Они ее хоть застрелили? – Я сжала губы, чтобы не выдавать их дрожь. Неравнодушие сделало меня до цинизма прямолинейной.

– Сионна. – Я невольно вздрогнула, когда Кара назвала меня по имени. Она подумала, что я в настроении плакать. Она не знала, что я не буду плакать.

Я просто хочу убедиться, что никто не мучился из-за чужого малодушия.

Что Тамину, раненую и обреченную, застрелили.

– Ее… оставили в живых? – попыталась еще раз, мягче. В уставе есть специальный пункт о «выстреле милосердия». Для тех рейнджеров, которым не повезло.

Кара мягко положила ладонь мне на плечо, и это словно пригвоздило меня к полу. Нарушение субординации в этом случае могло означать только одно.

– Насколько мне известно, Эрлин не смогла ей… помочь.

У меня вырвался нервный смешок. «Не смогла помочь». Не смогла застрелить напарницу, избавив от бесконечных часов умирания. Зато без проблем сумела бросить ее, заставив проживать каждый миг с пониманием, что за ней не вернутся. Станция никогда не ждет. Это глупо и нерационально – ставить под угрозу жизни стольких людей ради жизни одного рейнджера.

Даже если Тамина не умрет, рано или поздно до нее доберутся ящерицы. Или дикие звери, привлеченные запахом крови. Или маргиналы, что даже хуже. Она обречена. Просто потому, что ее напарница Эрлин – Эрлин, с которой она сидела за одним столиком в кафетерии, Эрлин, с которой ходила на симуляции, – не смогла помочь.

Дружба – такая переоцененная вещь. А милосердие – такая избирательная.

– Это все чертовски нечестно. – Я опустила голову, стараясь не смотреть доктору Каре в глаза. – Мина была… неплохой.

Я ведь действительно считала ее неплохой. Если бы я искала дружбы, то непременно хотела бы видеть ее своей подругой. Тамина всегда была такой доброжелательной, даже несмотря на мою заносчивость.

Доктор Кара открыла рот, чтобы сказать еще что-то, но я покачала головой и ушла в отсек, где собирались после дезинфекции прибывшие. Дрожащие руки сами сжались в кулаки – кажется, у меня выработалась новая привычка.

Путь мне преградил Лиам, и я почему-то даже не удивилась тому, что это был именно он, а не какой-нибудь другой рейнджер. Встретив мой разъяренный взгляд, он еще и проем закрыл, выставив руку так, чтобы я не могла пройти к остальным.

– Пропусти, – тихо прорычала я, едва сдерживаясь, чтобы не найти применение судорожно сжатым кулакам прямо сейчас.

Лиам не шелохнулся. Несколько секунд он просто глядел на меня так, будто что-то анализировал. Его брови дернулись, образуя едва заметную морщинку, а затем он медленно растянул губы в улыбке. Темные глаза смотрели при этом напряженно.

– В чем дело? – непринужденно спросил он наконец.

У маргиналов, говорят, проблемы с эмпатией.

– Ну, не знаю, – процедила я. – Может, тебе еще не починили часть мозга, отвечающую за устный счет, но на Землю отправились восемь рейнджеров. А вернулись семь. Это на одного меньше.

– И почему тебя это так беспокоит? – Лиам приподнял бровь. Мне показалось, я ослышалась. Пришлось вскинуть подбородок, заглядывая ему в глаза. Там читалось… не недоумение, но что-то близкое к этому.

– Потому что, кажется, это больше не беспокоит никого. С дороги! – От резкого толчка плечом в грудь он немного потерял равновесие, но, вместо того чтобы дать мне пройти, вдруг спружинил на подошвах рейнджерских ботинок. Я опомниться не успела, как оказалась прижатой к противоположной стенке лопатками – в холодную металлическую облицовку.

Ледяная ладонь вцепилась мне в плечо. Свободной рукой он больно сдавил мое запястье, припечатав к стене.

– Сионна Вэль, ты редкостная эгоистка, – тихо сказал Лиам, приблизив ко мне лицо. Только яростный блеск в глазах выдавал его истинные чувства, внешне же мы вполне могли сойти за парочку, не совладавшую со страстью прямо в коридоре. – Тебе действительно так нужно поглядеть в лицо этой несчастной Эрлин, чтобы сделать ее день еще отвратней? Почему ты считаешь, что твои сожаление и скорбь сильнее ее?

Я почувствовала, что дрожу.

Лиам улыбнулся. Я уже не впервые заметила, какая у него красивая, располагающая улыбка. Вблизи она оказалась не слишком симметричной – левый уголок оказывался выше правого, но, вероятно, это было идеальное положение, золотое сечение человеческих улыбок. Тем не менее она не касалась других частей лица: низко посаженные брови не двигались, не появлялись морщинки в уголках глаз, само их выражение не менялось ни на йоту. Зато воображение почему-то само с готовностью дорисовывало эмоцию, которую Лиам мог бы испытывать в текущий момент. На первый взгляд, возможно, было незаметно, но сейчас, в этом дурацком коридоре, совершенно выведенная из себя нереальностью ситуации, я абсолютно точно могла сказать: его улыбки призваны дурачить людей.

Других, но не меня.

Со мной так еще никто не поступал. Не швырял об стенку, не затыкал рот. Не говорил, что я эгоистка, сияя улыбкой выпотрошенного человека. А каким еще человеком он мог быть?

В какой-то момент мне стало страшно. Но, к счастью, я не умела бояться дольше, чем долю мгновения, и на смену страху пришла злость.

Кем он себя считает?

– Держи при себе свою уверенность, что все в жизни вертится вокруг тебя, – почти нежно произнес Лиам, немного ослабляя хватку; видимо, почувствовал, что перегибает палку, только вот было уже поздно пытаться что-то исправить. – А сейчас сделай милость, поднимись к себе в каюту и полистай свои… фотоальбомчики. Это принесет Четвертой больше пользы, чем все, что ты хотела сделать…

Я захватила его левую руку, что сжимала мое плечо, использовала пойманную ладонь как рычаг, чтобы заставить Лиама идти на поводу у боли. А дальше включился механизм, тысячу раз отработанный в тренировочном зале. Нырок под противника, правильно выставленная нога для подсечки и одно быстрое, резкое усилие, чтобы эта груда мышц и самомнения оказалась там, где ей положено. На полу.

Смотреть на него сверху вниз было приятно. Но я не могла не подумать, что вряд ли выполнить этот бросок было бы так легко, если бы Лиам был начеку. Если бы не позволил застать себя врасплох.

– Катись в ад, – с расстановкой проговорила я, все еще тяжело дыша. Растерянность на его лице сменилась странной вызывающей ухмылкой.

– Только что оттуда. – Почему-то он не спешил вставать, только приподнялся на локте.

Отсылка к его земному прошлому? Да сколько можно этим спекулировать! Я и тени жалости к нему не испытаю. Не после того, как он занял мое время на симуляции. Не после того, как устроил весь этот цирк в коридоре. И уж точно не после того, что он успел мне наговорить.

– Запомни следующее, – сказала я. – Это станция, а не Земля, глупый ты варвар. Все вопросы здесь решаются цивилизованно. В следующий раз, когда ты решишь, что видишь кого-то насквозь, не советую прижимать его к стенке и затыкать ему рот своими клешнями. Некоторым это может не понравиться настолько, что тебе их просто-напросто отрежут.

– Это, по-твоему, «цивилизованное решение вопроса»? – донеслось мне вслед со смешком. Я не обернулась; за меня ответила рука, вскинутая в неприличном жесте напоследок.

Хотелось поскорее покинуть транспортный уровень – чем я вообще думала, когда спускалась сюда?

К лифту я чуть ли не бежала, не видя перед собой ни спешащих на техобслуживание инженеров, ни безуспешно окликнувшего меня знакомого из транспортного.

Зачем это все? Зачем? Тамине уже не помочь, это было очевидно. Это было очевидно с самого начала. Нужно было просто остаться в каюте, переждать эмоциональный всплеск там. Нужно. Было. Остаться. В каюте.

Пока лифт поднимался, я поймала себя на том, что дрожу. И дело было даже не в том, что управление благоустройством станции просрочило замену климатизаторов, – с температурой здесь все было в порядке.

Дышать стало сложно – воздух словно потяжелел, с трудом проходя процесс фильтрации в моих легких. Я едва сдерживала порыв забиться в угол кабины, сжаться в один непробиваемый панцирь, обхватить себя руками так, чтобы ногти впились в кожу. Чтобы боль привела меня в чувство, чтобы я перестала дрожать, чтобы…

– Как ты себя чувствуешь? – озабоченно спросила незнакомая женщина в комбинезоне техника. – Ты так побледнела…

– Все отлично, спасибо. – Губы растянулись в самоуверенной улыбке, в то время как я пыталась не считать длину своих вдохов. – Я же рыжая, мы бледные от природы.

Женщина улыбнулась в ответ, и я поняла, что получилось. Я же Сионна Вэль, лучший рейнджер на этой гребаной станции. У меня всегда все отлично.

И никто не должен в этом усомниться.

Я ухмылялась так, пока женщина не вышла, а затем гримаса сползла с меня, как защитная маска после капсулы с антисептиком. Хотелось привалиться к стене, а то и вообще осесть на пол, и сидеть так, пока лифт не приедет на мой уровень. Но я помнила, что здесь есть камеры, установленные службой безопасности… И мысль о том, что такую меня, дрожащую и забившуюся в угол, кто-то увидит, заставляла игнорировать эту слабость.

Через двадцать секунд лифт остановился, и панель отъехала, выпуская меня в жилой отсек; я чуть ли не бегом рванула в свою каюту, вытаскивая карточку на ходу. К счастью, код ввелся правильно с первой попытки.

Оказавшись у себя, я забралась под одеяло с головой, даже не переодеваясь. Скрючилась в позе эмбриона, максимально сжавшись, крепко зажмурив глаза и стараясь дышать как можно тише. Минут через десять, когда под одеялом стало невыносимо душно и дрожь от фантомного холода отступила, я вылезла обратно.

Зачем мне было ехать в транспортный отдел? Какой в этом смысл? Зачем мне нужна была Эрлин? Какого черта я нарвалась на Лиама?

Я поступила необдуманно – и вот результат.

Это снова случилось. Паническая атака.

Если кто-нибудь узнает, что подобное происходит со мной уже второй год, эту информацию внесут в мои медицинские таблицы. Даже такая мелочь, как подверженность паническим атакам, может повлиять на мое положение здесь. Может уничтожить то, над чем я так долго трудилась.

Поэтому никто не должен об этом знать.

Никто не должен…

Никто не…

Я в ужасе посмотрела на старого дроида, служащего подставкой для моих фотоальбомов. Я собирала их уже четыре года, по фотографии из каждого мертвого дома.

«Иди полистай свои фотоальбомчики…»

Что…

Что, черт возьми, происходит?

Единственный легальный источник, из которого Лиам мог узнать о моей коллекции, – это регулярно обновляемая база с архивами содержимого, принесенного рейнджерами с Земли. Но доступа к этой базе у него быть не могло. И незаконно получить его он не мог – по понятным причинам у маргиналов проблемы с компьютерами. Да и специально выискивать настолько специфическую вещь – кто угодно не додумался бы.

А значит… Меня вновь бросило в холод, но причиной этому была не паническая атака, а совершенно четкое осознание: Лиам был здесь.

В моей комнате.

* * *

В столовой корпуса было почти безлюдно. Станция предсказуемо погрузилась в траур – многие наши пошли к семье Тамины, чтобы выразить соболезнования. Это было даже почти на руку: чем меньше людей, тем выше вероятность, что у меня получится прийти к какому-то решению. По некоторым причинам моя комната больше напоминала место для скорби и сна, чем обитель, где можно спокойно подумать.

Я была поражена открытием и намеревалась узнать, что Лиам делал в моей каюте, кто помог ему взломать код, и если это была Айроуз, то какого черта. Интуиция подсказывала, что разбираться со всем этим нужно аккуратно, не бросаясь обвинениями вперед.

Только вот с чего начать? Об этом интуиция упрямо молчала.

Я взяла себе кружку какао и села за небольшой столик в углу столовой. Это был столик нашей золотой троицы, со знакомыми царапинами и потертостями, с инициалами и дурацкими фразочками, втихаря выведенными на боковом срезе. Вот только уже минул второй год, как обедала за ним я в полном одиночестве. Другие рейнджеры занимали его в самую последнюю очередь. А два года назад, когда все случилось, он долгое время пустовал. Все сторонились несчастного столика, словно он был развороченной могилой.