Текст книги "Re:мейк"

2. Туман стелется

…Заседание проходило на последнем этаже бизнес-центра. Шел снег. Я смотрела в окно: начиналась метель, тонула в белой мгле Москва, – и, острее, чем обычно, ощущала свое одиночество. Таким же белым и мутным, как эта февральская метель, изредка приходил ко мне один и тот же сон. В пробуждении он забывался, и вдруг, так некстати, ожил здесь в конференц-зале, в то время, как за круглым столом все слушали выступление генерального директора. Чувство раздвоенности не покидало меня, словно незнакомка в дорогом костюме делает пометки на полях опросника и в свои неполные тридцать она, а не я, помощник дизайнера московского филиала «Нордик» в Питере. Кто знает, что на подобные мероприятия я попадаю лишь из-за болезни главного дизайнера, а мои непосредственные обязанности – это всего лишь беготня по магазинам фурнируты, мелкие доработки эскизов? Творческая составляющая моей должности ограничивалась авторством лаконичных подписей: «Убрать погоны. Уточнить ширину груди. Шлицу снять. Неудачная длина» и бесконечной бумажной волокитой с отчетами по продажам отдельных моделей, их отбором для новой коллекции.

– Модель «Глория» – прекрасно продалась, – провозглашала в отчете менеджер по продажам Светлана Николаевна. – Несмотря на то, что плохо сидит. Очень нужна в ассортименте!

– Ну конечно, «Глория» очень нужна, – хмыкала я про себя, – дешевейшая китайская ткань, цвет – черный, элегантность ватника, себестоимость морской ракушки.

Со временем я научилась беспристрастно просматривать подобные отчеты и не спорить с главным дизайнером, патетически доказывая, что «обыватель достоин лучшего». Ирина работала в модельном бизнесе более десяти лет. Не вступая в спор, она снисходительно вразумляла меня. «Откуда ты знаешь, чего он достоин? – говорила она. – Мы ничего не навязываем, просто продаем. Более того, потребители формируют спрос, а наша задача – его удовлетворить». Значительно позже я поняла, что она была права. Навязать стиль, вкус, элегантность – невозможно. Наша одежда, взгляды, наша работа, наши друзья и супруги – это только сознательный наш выбор.

Теперь, видя в отчете что-то вроде «Модель „Пуританин" – очень медленно, но продается. Для людей с животиком», я делаю отметку: выпуск модели под вопросом. У нас массовое производство, которому необходимы стопроцентные продажи и высокие прибыли, а не ателье индивидуального пошива, для людей с животиками, попками и короткими ножками. Моя работа, не занимающая головы, давно превратилась в рутину, так что день стал не отличим ото дня. Только некоторые обстоятельства сделали последние три месяца такими памятными, такими выпуклыми, что мне казалось, будто каждая минута, окрашенная грустью и смятением, была прожита наполненно.

И если бы меня в конференц-зале спросили напрямик: «Марина, а чего бы вам действительно сейчас хотелось?» Да вот спросил бы, к примеру, этот рыхлый Шершнев, оставляющий влажный гадливый след на ладони от безвольного рукопожатия. Я бы ответила, что хочу открыть окно и, шагнув в белую пропасть, пролететь над проспектными огнями. Или разбить вычурную вазу на столе. Или выплеснуть в него, в Шершнева, минеральную воду из стоящего передо мной стакана. Я бы объяснила, что хочу освободиться, встряхнуться, чтобы последние три месяца не стояли мутной жижей в голове…

…Он заходил всегда неожиданно. Чаще под конец рабочего дня. Стильный, благоухающий, непроницаемый, как банкомат, – технический директор Ишков. Он не бывал зол или весел, грустен или взволнован, всегда невозмутим и последователен. С нарочитой корпоративной вежливостью Ишков задавал незначащие вопросы, скользил взглядом по эскизам, брал за руку: «Будут проблемы, обращайтесь». В недоумении, я лишь пожимала плечами, когда за ним закрывалась дверь.

В конце декабря мы отправились в командировку на международную текстильную выставку в Финляндию. Технический директор, второй художник, главный дизайнер и я. В конце первого дня в выставочном комплексе Ишков вежливо, не таясь от сослуживцев, пригласил меня в ресторан перекусить, поскольку мы с ним проживали в одном отеле, а коллег разместили на другом конце Хельсинки. Я планировала пробежаться с Ириной по магазинам, подобрать друзьям подарки и неохотно согласилась на приглашение, принимая его про себя как вынужденную переработку.

В ресторане, тщательно пережевывая пищу, он интересовался китайскими тканями, ценами на фурнитуру весенней коллекции, не отвлекаясь на посторонние темы, не улыбаясь. Поначалу меня смешил финский английский, умиляли лучистые официантки с белесыми ресницами. Внимание то и дело привлекали входящие посетители – уютная старушка с елочной пикой в свертке, целующаяся молодая пара. Они оторвались друг от друга на мгновение, чтобы сделать заказ. В ответ на мои шутливые замечания Ишков поднимал на меня пустые глаза и продолжал: «Завтра необходимо взять прайс-лист у корейцев и образцы. На мой взгляд, у них идеальное соответствие цены и качества». Подобные вопросы уместней было бы обсуждать с Ириной, мое же право голоса в данной ситуации приравнивалось к голосу нашего ночного сторожа. Вдобавок, я казалась себе легкомысленной и к концу ужина затосковала, уткнувшись в тарелку. Ишков удовлетворенно вытер губы и отбросил скомканную салфетку:

– Уже поздно. Пора спать!

У дверей моего номера зачаточная улыбка трещиной пролегла на его лице:

– Может, на чай пригласите? – немного заискивающе спросил он.

В его глазах я прочитала страх отказа. Впрочем, мне могло показаться. Лучше бы он был самоуверен и груб, как многие в подобной ситуации.

Такая жалость затопила меня, что я, ни слова не сказав, открыла дверь и подтолкнула его к входу. В одночасье мы поменялись ролями, и я бойко распорядилась, указывая на кресло: «Можете здесь пиджак бросить». В баре я нашла виски и лед, разлила в бокалы, погасила верхний свет. Он гость, он стеснен и, спустя полчаса, неумелыми, трогательно неловкими движениями, отыскивал пуговицы на моей блузке. А я надеялась рассмотреть его, определить и узнать тем особым знанием, которое дает физическая близость. Ведь за драпировками слов и поступков мужчины подчас прячут свои страхи, обиды, несбывшиеся надежды и непристойные фантазии. Без одежды, в приглушенном свете ночника, Ишков был похож на большого белого гуся. Я едва удержалась, чтобы не рассмеяться, до того забавно он топтался у шкафа, неторопливо снимая брюки, перегибая их пополам, укладывал на полку. Трусы, майку и носки аккуратной стопкой сложил на стул. На столе разложил в шеренгу бумажник, записную книжку, мобильник и часы. Осторожно присел на край кровати. Член, как раскрытая гармоника, печально свисал, перегнувшись через край матраса. Я закрыла глаза и увидела море. Необъятное море в мурашках солнечных искр. Я поцеловала его приблизившееся лицо, его глаза и нашла холодные губы…

Он оказался импотентом. Ну хорошо, хорошо, если быть объективной – полуимпотентом. В его движениях, поцелуях, ощупывании моего тела сквозила торопливая брезгливость, как у человека, выносящего мусор в зловонном пакете. По крайней мере, мне так показалось. Я ощутила бедром слабую эрекцию. Он поспешил воспользоваться ею и после двух-трех фрикций пискнул и обмяк на мне белой, пастозной опарой. А я, раздавленная чужим унижением, чужим ненужным секретом, собственной жалостью, даже не смела пошевелиться. Он молча ушел в душ. Зашумела вода. Меня охватила тоска, как в ресторане: когда же это кончится? Зачем, скажите, он остался у меня? Вернувшись из душа, он включил ночник, расправил одеяло, заботливо укрыл меня, поправил подушку, лег и устроил голову на моем плече, словно переложил на него свои неудачи и мужскую несостоятельность. И в ту ночь, и во все последующие немногочисленные ночи после краткой сексуальной интерлюдии он спал на моей груди или на плече и жался сквозь сон к моему теплу, не выпуская из объятий до утра, словно только за тем и приходил.

Вскоре после возвращения мне повысили оклад. Я старалась не думать о причинах повышения. Встречая на работе Ишкова, по-прежнему стильного, немного высокомерного с подчиненными, я выдавливала улыбку. Он перестал заходить в мой кабинет, но его взгляд, который я ловила на себе, был мягкий и просящий. Изредка он звонил, мы договаривались о встрече. Несколько раз он ночевал у меня, пока родители были на даче.

Я ничего о нем не знала. Он не рассказывал. Может быть, у него не было детства и сбитых коленок, раскрашенных зеленкой. Возможно, он сразу появился на углу Шпалерной в рейбановских очках, льняном костюме, повязанный цветным шейным платком с кейсом под мышкой, и устремился на работу. А за неделю до моей поездки в Москву его перевели в Иркутск. Бросили, так сказать, в отстающий регион. Он сообщил мне о своем переводе между прочим, как об экскурсии по Золотому кольцу. Что я значила для него и значила ли вообще, осталось загадкой. Три месяца меня тяготила наша связь: я старалась не встречаться с ним в коридорах нашей фирмы, но если он звонил, мне просто недоставало сил отказаться от очередной встречи и бессонной ночи. А тогда мне вдруг показалось, что я теряю близкого человека, которому нужна. К кому он будет прижиматься по ночам в холодном Иркутске? Неделю я не находила себе места и даже позвонила ему перед отъездом.

– Мне будет тебя не хватать, – сказала я, впервые назвав его на «ты». Это было верхом откровения.

– Я буду звонить, – ответил он.

Мне показалось, что я говорю с автоответчиком…

Шершнев охрип, зачитывая отчет по доходам, отпил воды и принялся перебирать бумаги на столе. Образовалась недолгая пауза. Я встала и вышла. В холле было прохладно. За окном улеглась вьюга. Я закурила, пытаясь собраться с мыслями, а вместо этого с возрастающим удовольствием рассматривала свое отражение в зеркале. Костюм сидел идеально, непослушные рыжие волосы, которые удалось уложить после поезда, окаймляли бледное лицо. Легкий дневной макияж подчеркивал выразительность глаз. И новые туфли, которые хоть немного натерли пятку, но в целом были безупречны. Я прошлась перед зеркалом. Почувствовала внезапно необыкновенный прилив сил. Подумаешь, Ишков! Хочу любить и жить, и быть счастливой! Во мне снова ожила радость ожидания, которая бывает только в молодости, когда за каждым поворотом грезится встреча.

– Хороша! Скоро наше выступление, а она перед зеркалом крутится! Нашла время! – зашумел в коридоре Сережа Лотовский.

– Тоже мне, персона, ты и без меня выступишь прекрасно, – ответила я.

– Мне нужна моральная поддержка, идем скорей, ты же знаешь этих москвичей – не любят ждать.

– А я знаю этих питерцев, которые не любят москвичей. И за что, главное? – рассмеялась я в ответ.

– Это все комплексы, – округляя глаза, шепотом ответил Сережа, – комплексы второй столицы. А делать карьеру все равно сюда приедем.

На следующий день после возвращения из Москвы я заболела. Утром по очереди навещали друзья. Как в немом кино, они проходили в мою комнату, присаживались в кресло, что-то говорили, я не всегда их слушала. У меня болело горло – я молча кивала. Они пили принесенный мамой чай, крошили печенье на стол. Все такие разные, что я не представляла, как однажды соберу их вместе. О чем они станут говорить? Мне мучительно хотелось спать.

Наташа пришла первая, с пухлой трехлетней Ингой. Девочка легла на пол у окна и наотрез отказалась вставать – устала.

– Вчера собрал вещи и уехал, – тихо сказала Наташа. Ее растянутый до колен свитер был залит в двух местах молоком. – Приходим вечером из садика, а шкафы пустые. Все увез.

– Папа уфол, – подтвердила Инга, – нужен другой папа.

У нее были взрослые, печальные глаза.

– К телефону не подходит, – монотонно продолжала Наташа, видимо, пересказывала историю не в первый раз. – А ночью прислал СМС: «Нам нужен перерыв в отношениях».

Это был третий папа из Интернета. Разведенный. Пьющий, как выяснилось позже. Сергей прожил у Наташи рекордные три месяца. Поговаривают, что она даже сварила ему гороховый суп. Он одел ребенка и Наташу с ног до головы. Починил торшер и пропылесосил ковер. Подруга расцвела. А потом запил – начались ссоры.

– Хотела тебе Ингу подбросить вечером, – сказала она, уходя. – У меня встреча. Списалась с одним, вроде ничего. Жаль, что ты заболела. – И добавила: – Ты тоже попробуй познакомиться. Одной-то что сидеть?

Я виновато улыбнулась в ответ. Ольга ворвалась в комнату спустя полчаса. Вывалила на стол свертки.

– Я на минутку, – выпалила она, – опаздываю на танцы. Тебе мандарины и сок.

Она торопливо выпила чай и убежала. Ее страстью были африканские танцы и мужчины. Преимущественно русские и обязательно красивые, желательно состоятельные. Как и Наташа, она находила их в Интернете. Они даже сидели на одном сайте. Ольгин «стаж» составлял два года. Яркая внешность привлекала мужчин – эффектная, сияющая, сексуальная, уверенная в себе, независимая. В действительности, она была полна комплексов и страшилась рутины. Ольга нуждалась в восхищении, комплиментах. Как Дон-Жуан, она срывала первоцветы любви и бессердечно рвала отношения, терявшие новизну.

– Унылый мир кастрюль не для меня, – оправдывалась она.

Год назад Ольга уговорила меня составить анкету. «Ты себе не представляешь, как это интересно! Яркий виртуальный мир, – ободряла она. – Встречи, ночные прогулки, рестораны. Найдешь себе кого-нибудь для поездки на море летом».

Я же хотела найти мужчину, который по выходным обедал бы на нашей кухне и копался в папином «опеле» во дворе. Его можно отвезти на дачу и показать соседям. Родители, наконец, успокоятся, что у меня все в порядке, все, как у всех. Но больше всего я мечтала о ребенке. Такой сероглазой девочке с вьющимися кольцами волос, какой она мне иногда снилась. Всякий раз, когда сквозь зыбкий рисунок сна проступал вагон поезда, она сидела у открытого окна и что-то увлеченно рассказывала мне, волосы развивались на ветру. За окнами пролетали лесные поляны. Я не решилась рассказать об этом подруге. Да и какая может быть связь между сайтом знакомств и ребенком? Я надеялась на чудо. Ольга бы просто высмеяла меня.

Тем не менее, я подобрала фотографию.

– Какая дичь! Учительница младших классов! – возмутилась подруга. – Все сантехники будут твои. А что-нибудь вызывающее в твоем портфолио найдется? В купальнике, например, чтобы спинку прогнула. Пойми, Мариша, мужики – примитивы, им бы что попроще и доступнее. Такую наживку они поглотят. Им чтобы понятно и на уровне нижних чакр, а Софья Ковалевская – это скучно и не возбуждает!

– Боюсь, что только примитивы и проглотят такую наживку, – засомневалась я.

– Да, непристойные предложения будут – без этого никак. Это сайт знакомств, а не физфак!

Ничего вызывающего в моих альбомах не нашлось. Ольга уверяла позже, что именно эта моя фотография и обрекла предприятие на неуспех. Я же с удивлением выяснила, что сайт изобиловал женщинами на фоне советских сервантов, белорусских обоев, турецких пляжей и дачных участков где-нибудь в Пупышево. На мой взгляд, этот студийный снимок хоть и выдающимся не был, но смотрелся неплохо, скромно и без претензий.

На следующий день я обнаружила в своем ящике два сообщения. Николай-29: «Доставим друг другу удовольствие без взаимных обязательств? Интересует?» Меня не заинтересовало, Николай безропотно отправился в папку «удаленных» респондентов.

Женя-22 написал: «Привет!» Я ответила: «Привет». Больше он не написал.

За неделю не набралось и десяти сообщений. Виртуальный мир оказался не таким ярким, как обещала подруга. Мужчины предлагали познакомиться, осторожно выспрашивая цель моего пребывания на сайте, и все как один просили прислать еще фотографии. Только Владимир-28 предложил встретиться вечером. Слегка насторожило обилие грамматических ошибок в его сообщениях. Я внимательно просмотрела анкету Владимира. «В спонсоре не нуждаюсь и быть им не хочу» – это о материальной поддержке. В разделе «о себе» просто и без выкрутасов – «ищу женщину для создания семьи». Мне понравилось. С фотографии на меня смотрел жизнерадостный и незамысловатый блондин, эдакий Ганс-подмастерье из немецкого фольклора. Казалось, в его кудрях застряли опилки свежеструганных досок. Договорились о встрече у метро «Парк Победы». В восемь. По такому случаю Ольга примчалась подобрать мне гардероб. Мы остановились на черном платье и тонком кашемировом пальто с длинными сапогами.

«Легкий макияж и минимум аксессуаров, – инструктировала подруга, – ничего вызывающего в первую встречу!»

Я увидела его издали. Растянутый полосатый свитер, китайские ботинки с загнутыми кверху носками, под мышкой – барсетка. Незначительное спонсорство ему бы явно не повредило. Наши с Ольгой тщательные приготовления оказались из лишними. Первым желанием было развернуться и уйти. Владимир помахал рукой.

Я вдруг осознала всю неловкость ситуации. Вот иду я, Марина, 29, к Владимиру, 28, на встречу, цель которой заранее определена, не оставляя мне ни малейшего шанса для маневра, интриги, игры: «Не найдется ли у вас соли?» Или: «Не посмотрите, что-то у моей машины датчик масла барахлит?» И, как ни старайся, не получится скрыть, что я одинокая неудачница, которая не желает коротать долгие вечера, подшивая папе брюки. Как на собеседовании у потенциального работодателя, я на весь вечер перестану быть собой, стану натужно улыбаться и нести всякую ахинею в ответ на просьбу «рассказать немного о себе», лишь иногда усмехаясь про себя: «Слышала бы мама, вот удивилась бы!» И это все для того, чтобы понравиться, чтобы взяли.

Владимир, как мне показалось, подобными сомнениями себя не обременял. Он поздоровался и предложил прогуляться в парке. Шел снег вперемешку с дождем. Стемнело. В пустом парке под остриженными тополями лежали горки срезанных веток.

«Только бы меня с ним никто из знакомых не встретил», – напряженно думала я. Мы обогнули пруд. Вода отливала неприветливым блеском. Владимир обстоятельно докладывал. Ему двадцать восемь. Живет с мамой на Охте. Все друзья обзавелись семьями, детьми, а он до сих пор один. Работает в автосервисе. Зарабатывает, конечно, но в кафе он на первом свидании не пойдет, потому что знает: многие девушки для того и знакомятся, чтобы в кафе покушать. На этих словах он сделал значительную паузу, видимо, для моей возмущенной ремарки. Но я промолчала. Я уже продрогла и в душе проклинала себя за дурацкую затею. Владимир хлюпал носом, но не сдавался. «Не знаю, что женщинам нужно, – бубнил он, – я вроде нормальный парень. Все при всем. Сколько встречался – никто потом не перезванивал. А я даже в театр ходил недавно. Первый раз пошел. Знаете, понравилось». Было искренне жаль потраченного впустую времени.

Надо ли говорить, что на встречи я больше не ходила. Ольга горячо защищала идею Интернет-знакомства: «Много ты понимаешь! Это же целая наука. Думала, все так просто? Кто же сразу на встречу идет? Сначала ж попереписываться надо. Потом созвониться. Узнала бы, где работает, есть ли машина? Без машины вообще не встречайся! А будешь так дома сидеть, никого до климакса не встретишь».

– Самое, Валентина Михайловна, представьте, узбеков украли, – шумел сосед Юра в прихожей, его голова протиснулась в дверь. – Горемыка спит? Не спит. Слыхала историю? Приезжаю на объект – узбеков нет. Я, это самое, к Виталичу, а тот: вечером, говорит, сманили конкуренты. Монетку больше предложили, погрузили в микроавтобус и привет. Я, прям, восхитился. Вот зашел рассказать. А мама говорит – ты заболела. То-то я гляжу, второй день твоя машина под моими окнами. Ну и паркуешься ты, это самое. Талант! Сразу видно, что баба парковалась. Давай ключи, я отгоню, что ли. Долбанут ведь. А Сам где?

– Папа на работе. Ключи на столике в прихожей, – с усилием ответила я.

– Лады. Отгоню и зайду потрещать. Если че надо, это самое, говори, я в магазин зайду. Не кисни, доходяга, еще поправишься!

Юрка отогнал машину и принес хлеба.

– Самое, подумай только, двенадцать узбеков скоммуниздили! Вот Расея – все воруют. Но чтобы узбеков – это в моей практике первый раз. Кто теперь работать будет? Директор мне башку снесет.

Юра работал в какой-то строительной конторе, а жил в соседнем подъезде с женой и сыном. Года два назад развелся. Жена с ребенком уехали к родителям. Развод Юркиного оптимизма не убавил, скорее наоборот. Я часто встречала его во дворе каждый раз с новой женщиной. Он не был красавцем – тучный, невысокий, с намечающейся лысиной и пышными усами, всегда веселый и говорливый. Он был из разряда мужчин, к которым невозможно относиться серьезно. Я не понимала Юрину жену: как его можно полюбить, выйти за него замуж и, уж тем более, поссориться с ним и в конце концов развестись. Кажется, он не умел ругаться и обижаться. Иногда по вечерам мы возились с машинами во дворе. На выходных он занимался танцами во Дворце культуры.

– Так, это самое, напашешься за неделю, придешь в группу. А там… – Ему не хватало слов. Юра мечтательно закатил глаза, беззвучно раскрывая рот, как рыба в аквариуме, словно заглатывал из воздуха самые важные и точные выражения своих чувств. – А там, ну, самое, музыка. Барышню обнимешь и закружишь. Совсем же другое настроение, – он мечтательно улыбался. – Я уже не могу без этого. А все почему? А потому, Маринка, что у человека должно быть увлечение!

Я только вздохнула. У меня увлечений не было. Разве что книги – читала все, что попадется под руки, читала до дурноты. В книги было легко спрятаться от жизни.

Папа пришел на обед. Юру уговорили остаться, чтобы отведать маминого супа. Наш сосед не ломался, а заявил громогласно, что поесть он любит и очень голоден. Из кухни доносилось:

– Это самое, а что это у вас Маринка все одна, да одна? Где муж, дети, понимаешь? Внуков, поди, хочется?

– Думаю, Юрий, – гудел папа, – это уже пройденный этап. Думаю, мужа не будет.

Родители тактично не обсуждали со мной подобные темы.

Они помолчали. Было слышно, как ложки звонко стучат о тарелки.

– В двадцать лет надо было думать. Сейчас она уже сама себе хозяйка. Какой там муж? – вздохнул отец. – А внуки что ж? Внуков хорошо бы. Внуков можно и без мужа. Мы с мамой устали ждать. Даже знаешь, Юрий, перед соседями неудобно. У всех детвора мельтешит под ногами, а мы пустоцветы какие-то. Надо мной Мишка Иванов смеется уже.

Мне стало жаль себя. Жалость к себе – самая искренняя. Папа как всегда прав – в двадцать лет надо было думать. Я закрыла глаза, стараясь уснуть. По щекам медленно позли горячие слезы.

Света позвонила вечером, как раз когда ничего не хотелось – немного упала температура, и я качалась на легких волнах слабости. Пик Светиной деловой активности приходился на ночь. Часов с восьми вечера, еще спросонок, она совершала легкие необременительные действия – пила чай, смотрела телевизор, звонила знакомым, готовясь к таким более сложным, как покупка продуктов в магазине на первом этаже ее дома, оплата мобильника, вынос мусора.

Когда-то, в другой жизни, мы учились в одном классе. Дружили после окончания школы. Теперь же я месяцами не видела ее. Балансируя между двух зыбких состояний – «только что проснулась и уже ложусь спать», она едва находила для меня время. «Я уже все увидела в этой жизни, – оборонялась Света, – мне ничего не интересно. Пока ты там на своей швейной фабрике вкалывала и с мамсиком на дачу ездила, я пожила – повидала. Это тебе хочется карьеры, мужика. А у меня все было».

Припоминаю, как я впервые попала в компанию ее друзей, как положено богеме, неопрятных, с грязными волосами и тревожно неясным родом занятий. Они свирепо и быстро напились. Бдительными соседями был вызван наряд милиции, участники шумной встречи жестоко избиты. Я спряталась в кладовке и слышала, как художник Станислав изрек торжественно: «На последнем заседании генерал Понеделко признал работу правоохранительных органов Санкт-Петербурга неудовлетворительной». И совершенно необоснованно признал, как выяснилось. Обиженные милиционеры вознегодовали и с воодушевлением погрузили компанию в свой «уазик». Утром всех отпустили – вмешался Светин отец.

Она никогда не работала.

«У каждого есть выбор! Зачем эти бессмысленные телодвижения? Кому это нужно?» – искренне удивлялась она. Частенько по утрам я, собираясь на службу, вспоминала ее «выбор» и горько усмехалась: у меня выбора не было – мой папа не являлся директором банка.

Всякий раз разговор со Светой, даже самый краткий, бодрил, как холодный душ. Мне претили ее тунеядство и категоричность взглядов, ее раздражал мой «обывательский мирок».

– Давай всем городом заляжем в постель, – нападала я. – Придешь в магазин, а продавщица спит.

И поставщики. Пусто на полках. Все уснули – киоскеры, водители автобусов и трамваев, дворники и сантехники, швеи и почтальоны – только дома от храпа трясутся. Что ты кушать по ночам будешь? Как к папе доберешься за деньгами?

– Ты все усложняешь – уклончиво отвечала она, – я никому не навязываю мой образ жизни. Тебе нравится вкалывать за копейки, потом на выходных их тратить, а меня тошнит от этого потреблядства! Даже ночью приду в магазин – у всех тележки полные. Все покупают, все жрут! Не наесться им. Раньше по выходным в музеи ходили – теперь, бля, шопинг! А я сплю, просто сплю. Ты бы знала, какие ко мне приходят сны!

У нее всегда, со школьных лет, был особый дар подводить основательный теоретический базис под надстройку сложившихся жизненных обстоятельств. Я была восхищена, и теперь вот получалось, что она спала сном праведного диссидента, а не просто по лени и распущенности разбалованного в детстве ребенка. Не сон получался, а ни много ни мало – вызов обществу потребителей.

Откуда мне знать, что очень скоро я так же лягу пластом на диване у окна, как путешественник, сбившийся с пути и обессилевший от безрезультатных поисков. Буду лежать несколько дней без мыслей и цели, под тяжестью одиночества. Неоднократно я буду вспоминать Свету.

Думаю, все изменил именно тот телефонный разговор в конце дня. Так всякий раз мы сходились в словесной перепалке, проверяя крепость наших убеждений, подспудно желая найти брешь не в чужих, а в своих доводах. Но в тот вечер мы были в разных весовых категориях: она – здоровая и выспавшаяся, я – сонная и больная. Я жаловалась, она утешала. Хотя уместней было бы утешать ее.

– Ты определись, что тебе надо, – говорила подруга. – Семью? Так папсик прав – раньше надо было думать.

– Ага, – бесцветно отвечала я.

– Мужика-то нет, повывелся весь мужик, – распалялась Света. – Спился, скурился, скололся, всю приличную хоботню тетки растащили. Приди в кафе, в любой клуб – девяносто процентов бабья.

Вступать в полемику я не собиралась. Света, сбитая с толку, смягчилась.

– Да брось ты, Маринк. Станешь матроной, с кичкой на голове и майонезом в хозяйственной сумке. С тобой же не о чем будет поговорить, как с Регинкой: «Игорек пописал, Ирочка кашляет, сливочное масло подорожало».

Я обреченно молчала. Светка окончательно сдалась.

– Ну ладно, ладно, если так хочешь семью, надо все продумать, как действовать, с чего начать? Посоветуйся с Ольгой, она наверняка знает. Как нам, так сказать, реорганизовать рабкрин? – захихикала Света.

«Бедные, мы бедные, – думала я. – Живем без маяков, без ориентиров, в безотчетном желании быть счастливыми, в неосознанной неудовлетворенности жизни, как пароходы в тумане, подаем друг другу печальные гудки, не зная, чем помочь. И думаем, что спасемся, бросив тяжелый семейный якорь. Действительно, с чего начинать?»

У Ольги всегда наготове ответы на любые вопросы. На следующий день она появилась в моей квартире, не раздеваясь в прихожей, стремительно проследовала в комнату. Позади нее плелся невысокий молодой человек с огромной фотокамерой на груди.

– Марк. Фотограф, – представила она.

Марк отрывисто кивнул – длинная челка упала на глаза. Ольга сияла:

– Скидывай шмотки, инфантилище, находи приличное белье. Готовься к фотосессии, – распорядилась она.

Мы изменили мою анкету на сайте знакомств, поместили новые фотографии. Отныне я возлежала в данаевской позе на шелковых материях, с перекошенным от вожделения лицом. Обновили текст и в разделе «О себе». Ольга, несмотря на мои горячие возражения, написала: «Юная темпераментная хрюшка ищет воспитанного слоненка с упругим хоботком». Я схватилась за голову.

– Можешь себе представить приличного, нормального мужчину, который заинтересуется подобной анкетой? Под рекламой нижнего белья – подпись подгулявшей провинциальной проститутки! – негодовала я.

– Ты просила помочь, теперь слушайся, а не жди, когда пенсия в дверь постучится, – отрезала Ольга.

Она доказала, что знает свое дело. Успех был грандиозный. Через три часа после размещения анкеты число сообщений перевалило за сто, к вечеру набралось двести пятьдесят. Двести пятьдесят мужчин, так или иначе, обратили на меня внимание. Кто от скуки оттачивал остроумие на невинной хрюшке, кто-то разразился витиеватым посланием: «Я хотел бы стать ветром, чтобы одним дуновением пробежать по вашему телу…», кто-то сухо по-деловому с первых слов настаивал на встрече или требовал номер мобильного телефона.

Если собрать их вместе – они даже в моей квартире не поместились бы. Двести пятьдесят сообщений от «упругих хоботков»! С ума сойти! Я была лучшего мнения о мужчинах. Писали представители всех мыслимых и немыслимых профессий, возрастов, социальных уровней и национальных принадлежностей. Высокие и коротышки, женатые и свободные, восемнадцатилетние наглецы и галантные старцы, усатые, бородатые и бритые наголо. Были, кстати сказать, иностранцы – знойный уроженец Камеруна, лысый и лиловый, как баклажан: «Меня зовут Крис. Я из Камеруна – порядочный и серьезный. Горю желанием с Вами познакомиться!» и один индус: «Я уже давно работать в Санкт-Петербург. Шить многие платья шелком. Хочу знакомиться с такой прикрасная женщина». У меня было игривое настроение, я не удержалась и ответила без Ольгиного ведома: «Маджа, сшейте мне платье из роз!»

На следующий день в своей поликлинике я продлила больничный еще на неделю. Улицы в одночасье наполнились весенним шумом, светом и птичьи гомоном. В маленьком скверике перед поликлиникой я присела на скамейку немного погреться на солнышке. Не верилось, что еще пару дней назад вьюга штурмовала улицы, редкие прохожие жались к домам, гнулись под пронизывающим ветром, утопая в снежной каше.

Без лукавства, как есть, я сказала врачу, что чувствую себя гораздо лучше, испытываю, пожалуй, легкую слабость, но у меня совершенно неожиданно появилась вторая работа, которая потребовала на первых порах уйму свободного времени. И попросила по причине этой официальной слабости продлить больничный лист. Врач рассеянно посмотрел в окно. На подоконнике в пластиковых коробочках дружно всходила помидорная рассада. Он бросил мою карточку медсестре: «Сдавайте анализы. Явка в пятницу с результатами. Закроем больничный». Лицо врача показалось мне знакомым – легкий гипертонический румянец на щеках, широкие скулы, мясистый нос. Лет сорок пять навскидку. Кажется, я видела его на сайте. А почему нет?