Текст книги "Живая душа"

Виктор Астафьев
Живая душа

* * *

Живут в лесном поселке два друга.

Один из них высоченный, широкоплечий, с круглым лицом, в которое, казалось, влепили зарядом картечи, но картечь только сделала вмятины на твердой коже и отскочила.

Другой – низенький, кривоногий, с картавеньким говорком и до невозможности курчавой головой.

Первого лесозаготовители слышали только в дни получки. Выпив литр водки, свою минимальную дозу, он затягивал: «Там в мешках были зашиты трупы славных моряков» – и при этом так печально смотрел куда-то мимо людей, что уборщица тетка Секлетинья начинала сморкаться в передник.

Другой же беспрестанно тараторил, сыпал прибаутками, побасенками.

Один из них работал трактористом, другой – чокеровщиком. Верховодить должен был старший и по возрасту и по работе, но отчего-то главенствовал второй. Он звал своего тракториста игриво – Жорой, а тот его добродушно – Петрухой.

Никто не смел потревожить Жору, когда он в горестном оцепенении тянул глухим, простуженным голосом песню. Лишь Петруха смело подсаживался на его кровать, обнимал друга за могучие плечи и тенорком подтягивал: «Море знало, волны знали…»

Голос Жоры медленно угасал. Жора кренился на плечо своего помощника, и Петруха терпеливо ждал, когда тот отойдет ко сну. Осторожно свалив друга на подушку, Петруха подолгу растирал онемевшее плечо.

Во сне Жора скрежетал зубами. Люди в общежитии, проходя мимо, сожалеюще вздыхали, а тетка Секлетинья разувала Жору и подолгу сидела возле него, скорбно подперевшись руками.

Был Жора в войну моряком. Корабль, на котором он плавал, немцы потопили в Балтийском море. Жору ранили, и он попал в плен. Его подлечили и показали человеку, который похлопал Жору по спине, как ломового коня, а потом удовлетворенно прищелкнул пальцами, и Жора оказался на руднике. Может быть, виделось Жоре во сне, как плюгавенький немчик подпрыгивал, чтобы дотянуться кулачишком до его лица. Может быть, снился ему весенний день, гул самолетов – своих самолетов! Заслышав его, Жора рванулся наверх, а навстречу ему надсмотрщик, плюгавенький, золотушный, воробьиной грудью дорогу преграждает, лопочет сердито. Хватил Жора куском породы по башке этого фашистского холуя, перешагнул через него и вместе с толпой пленных выбежал из рудника на солнце, чтобы пережить радость победы. Но пережил самую горькую обиду в жизни. Его заподозрили в измене Родине, и не по своей воле оказался он на Урале, в далеком леспромхозе.

Прошло несколько лет, пока обнаружилось недоразумение и Жору восстановили в правах, дозволили именоваться советским гражданином.

Замкнутый от природы, Жора сделался еще более нелюдимым. Один раз попробовали расспрашивать Жору лесорубы, оторвали от печального созерцания чего-то, известного только ему. Моряк, вместо того чтобы разговориться, вдруг разбушевался. Общежитие было разгромлено, население его спасалось бегством в близлежащий лес.

Три дня ходил после этого случая Жора как обваренный. Виновато глядел на людей, глазами молил их простить его, а говорить ничего не говорил. Ребята больше к нему не приставали. Девушки же всегда его сторонились; а теперь и подавно.

Вечером Жора сидел неподвижно в углу барака, смотрел, как люди варили картошку, рубились в домино, жарили до красноты печку, писали письма. Писать ему было некуда и некому.

Но вот однажды в бараке появился новый парень, а может, и мужичок – возраст его определить было трудно. Из видавшего виды солдатского вещмешка он вынул домашние калачи, лук, горбыль сала и рядом со всем этим добром с пристуком поставил пол-литра, приговаривая:

– Живем не скудно, получаем хлеб попудно. Душу не морим, – ничего не варим!.. А ну, герои-лесорубы, навались! Распатроним это хозяйство в честь знакомства. Меня Петрухой зовут. Я – мужик вятскай, из той самой губернии, где народ хватскай и догадливай. Если, к примеру, трава на бане вырастет, мы ее не косим, а корову на баню волокем, чтобы съела.

Наговаривая, Петруха пододвинул к столу, похожему на нары, скамейки, собрал по тумбочкам кружки. Со словом: «Минуточку!» – взял из рук одного парня складной ножик, подмигнул тетке Секлетинье и первой ей поднес угощение – пару глотков на дне кружки. Тетка Секлетинья начала церемонно отказываться, говорить, что грех это, но Петруха уломал-таки старуху, и она оскоромилась, глотнувши зелья. Замахала тетка Секлетинья руками, как ворона крыльями, глаза ее из орбит подались. Петруха на кончике складника, с соблюдением вежливости, сунул ей в беспомощно открытый рот кубик сала. Уборщица поваляла в буззубом рту сальце и с испугом спросила:

– Это что же за вино такое, аж надвое душу перешибает?

– Самодельное, бабка, самодельное. У меня все самодельное. И сам я самодельный…

– А подь ты к лешему! – беззлобно отмахнулась от него тетка Секлетинья.

Ребята тянулись на Петрухин говор, как верующие на колокольный звон.

Конечно, на такую ораву Петрухиной поллитровки не хватило. Нарядили тетку Секлетинью посыльной к продавцу, поскольку магазин уже был закрыт. Она, как всегда, поворчала, побранилась и пошла уламывать продавца, выговоривши при этом условие, что в общежитии ничего не будет «поломато» и не получится никакого озорства. Ребята, как всегда, дружно клялись «сохранить вверенное ей хозяйство в норме».

Из того же рюкзака Петруха вынул завернутую в домашний рушник двухрядку, и пошло веселье. Петруха так вывернул у гармони меха, такие штуки начал выделывать кривыми ногами, что парни лезли целовать его от восхищения.

И вдруг Петруха заметил одинокого человека, который с тоской и досадой косился на гуляющую публику.

Бросил гармонь Петруха, вылил из чьей-то поллитровки водку, как из своей собственной, и к Жоре с кружкой:

– А ну, давни! Размочи соль на душе!

– Не хочется.

– Ну-у? – понарошке удивился Петруха. – Вот так конфуз, а я тебя за морячка принял. Гляжу: тельник, грудь – все в ажуре. Звиняюсь… – Бесенята в глазах Петрухи так и подпрыгивали, так и метались.

– Ну ты и парень! – покачал головой Жора. – У нас матрос один, вроде тебя, служил. Бывало, на камбузе травить начнет – стон стоит… Убили…

– Так помянем же геройскую личность…

С этого началась дружба.

И с тех пор, как появился в общежитии Петруха, моряк больше не превращал казенный инвентарь в утильсырье и реже стал во сне скрежетать зубами. Сумел Петруха проникнуть в непостижимо сложное нутро моряка. Жора смотрел на друга влюбленными глазами. А в поселке все чаще и чаще слышался хвастливый голос Петрухи: «Мы с Жорой», «я и Жора», и «у нас с Жорой».

Однажды Петруха затеял драку в клубе, разбил нос киномеханику, но никто за парня заступиться не решился. Это понравилось Петрухе, и он стал еще чаще хорохориться.

Долго терпели поселковые парни от него обиды, но однажды не выдержали и отбили бы Петрухе печенки, да откуда-то взялся Жора, расшвырял дерущихся, как щенят. С этих пор он везде и всюду сопровождал своего помощника грозным

...

конец ознакомительного фрагмента