Текст книги "Дело №… «Миграция души»"

Не умирай, мой белый аист, от тоски

 
Не умирай, мой белый «аист», от тоски
Не умирай – еще горят твои соски
От прикасания, от спермы до зари
От поцелуя в зубы, в сую и в висок
Не вымирай, мой друг-подруга, «мотылек»!
 
 
Оставь мне это дело для души
Оставь мне свое тело и туши
Картофель с мясом или клубни без ботвы
И кровь с полосками говядины-стихов.
Не умирай, ведь знает дверь – я был таков —
Твой ласковый и нежный тайны Чаун.
 
 
Ты дайся выпить, сделай сюр из сигарет —
Ных дымов милого отечества, давай
Не умирай – забеломорю и вернусь!
Не умирай! Ты – поэтесса, я – твой грусть!
Чтоб мы состарились, сидели на тахте
 
 
Не умирали – ели: «хрусть-да-хрусть-да-хрусть».
Не умирай мой белый аист от тоски!
Еще так влажен между ног колодец твой!
Еще подвой мне утром: «ой-кукаре-квох»!
Пока не сделаешь в скирды пике «кирдык»
Пока учу тебя: «курлык-курлык», мой Бог!
 
 
Не умирай а улыбнись (ыбысь-ыбысь —
Я эхи делать буду), экки ты летишь!
Не умирай, вернись, вернись, вернись, вернись
Замри иконой под оральным потолком
Мой белый аист, ставший черным от тоски.
 
 
Не умирай когда прочтешь и этот бред.
Не умирай, а просто выключи нам свет.
 

Я желаю Вам состариться красиво

 
Я желаю Вам состариться красиво!
Без подтяжек щек и утолщений губ
Словно липа или деревенский сруб
Что остался у пруда с плакучей ивой
В ожиданьи с неба песни лебединой
У разбитой колеи за горизонт.
Я желаю Вам в дорогу тихий звон
С колоколенки, внимающей окрест
И протяжный низкий вой по Вашу честь
Пса, входящего с поземкою в оркестр
И поднима́ющийся за́навес лило́вый
Пусть откроет сцену таинства; конечно
Я желаю Вам по капле жизни вечной
Что в глазах застыла словно вечный снег…
 

Вперед, за Сталина, за дом, за горизонт…

 
Насыпь махорки мне, товарищ капитан
Еще дымится вдалеке немецкий танк
Еще ползет с майором по полю сестра
Хоть и погасла жизнь в его глазах.
 
 
Нам надо с нею еще деток настругать
Им до Берлина еще двести лет ползти
Чтобы узнать, кто взял в последний раз Рейхстаг
Молчишь? – Молчи…
 
 
А тишина такая! Снайпер-соловей
Пробил мелодией седеющий висок
И под березой утром свежий бугорок
Сравняет с небом дым от наших папирос…
 
 
Насыпь махорки мне, товарищ капитан
Я оторву от края времени клочок
Мы на двоих забьем последний наш бычок
И побежим в атаку, пулям на таран
 
 
Вперед, За Сталина! За дом! За горизонт!
Готовься, ночью приползти ко мне, сестра!
Я буду в новом блиндаже, на облаках!
Мы посидим, тихонько греясь у костра…
 

Я вспомнил

 
Я вспомнил запах скошенной травы!
Она волною только что играла,
и профиль ее выгнутой спины
ладонью щекотал июньский ветер,
и «Иван-чая» маленький букетик
ворона прятала под крышу, плача,
когда я вспомнил запах скошенной травы,
листы каталога одежды от «Версачи»
перебирая воином «аппачи»
в ногах у глянцевой натурщицы бутика.
 
 
Когда ты медленно прошла, горячим телом
едва задев мои бурлящие флюиды,
я надкусил плоды у будущей победы!
И я вспо’мнил запах скошенной травы!
Когда вот только что, на срезах капли сока,
и в душном мареве испарина земли,
и звон бруска о лезвие косы,
обратный ход,
движения в такт,
и хохоток
идущих баб
за косарями,
по колкой выбритой земле, с граблями,
и птиц, сводящих мужиков с ума
своим стремленьем увести их от гнезда.
 
 
И длинноногий контактёр – кузнечик,
сидящий под одеждами, на плечиках,
бросающий свой треск в хоры, на ветер,
должно быть, тоже в это время вспомнил
и звонкий смех девиц в коротких платьях,
с напевом, целый день снопы творящих,
избы иссохшие за годы жизни бревна,
чернеющие, в трещинах; оконные
некрашенные, в грязных стеклах рамы,
красивое лицо бабули Тани,
колдунии, известной всей округе…
 
 
Я вспомнил запах скошенной травы!
Я вспомнил дерево шершавое на козлах
и зубы той извилистой пилы,
когда расписывался мой злаченый паркер
за узелок с одеждой, у колонки,
в которой перекачивают звонкие
монеты.
Я вспомнил себя маленьким мальчонкой,
хватающим шлифованные ручки, лемех,
и в плуге,
уткнувшемся в фундамент, столько силы —
я вспомнил!
 
 
К венцу приставленные силосные вилы,
высокое крыльцо, и гаммы,
овеществленные в крестьянском снаряжении.
Я вспомнил сени
и запах дуба в теле толстых бочек,
и конской черной гривы клочья,
и седел кожу, хомутов,
поленья дров,
и половиц качели
ведро с холодной ключевой водой
у самой двери. Я вспомнил – гений
Строителя-крестьянина поставил
в стыкованном космическом причале
загон для телки и быка, свиней, курей,
два места козам.
 
 
И смесь парного молока с парным навозом
я вспомнил, убиваемый «Клема» —
такими нежными, и древними духами.
Должно быть, Музы их потрогали руками
пред тем как ты осмелилась войти.
 
 
…Я вспомнил запах скошенной травы!
 

Отчизны светлые черты

 
…Отчизны светлые черты
на лицах женских, на трамвае
спешащих утром от сарая
отъехать в розовую мглу
тумана, морось в капиллярах
на рельсах лужица воды
и осень молча все лады
Души моей перебирает.
 
 
Отчизны светлые черты
на дряблых скулах у мужей
они стоят у фонарей
на остановке, запуская
тепло пузатого трамвая
в открытый ворот у бушлата
и с папироскою в зубах
глядят на листья под ногами
что пахнут домом прелым, щами
мозоль-подшипники в ладонях
катая, дергают словами —
клещами гвозди на заборе
между тюрьмой вселенской волей
из заводской трубы с гармонью
цветной петрушка в небеса:
 
 
НЕ ПЛАЧЬ, НЕ ПЛАЧЬ МОЯ ДУША
 
 
Отчизны светлые черты
на лике брошенного пса
он вверх глядит, слеза стекает
бежит на станцию «Ланская»
через дорогу, к электричке
возница мой, не по привычке
а поклонясь, на тормоза
нажми – собаку ждет «лиса»
что у хозяина в сторожке
скулит, давно уж на цепи…
Отчизны светлые черты —
тоскливо бегают глазища
рябит «Осиновая Роща» (*)
по пролетающим вагонам
назад несется пес к Мадонне
чтоб замереть младенцем в доме…
 
 
ОТЧИЗНЫ СИЛА В КАЖДОМ ДОМЕ!
 
 
о дух захватывает – тайна —
на горизонте стынет чайник
огромный, в яблоках моченых
деревни-пни возле корчевни
в бока холмов леса от лени
уперлись ляписто, огниво
так жгет: Так криво, криво, КРИВО!!!
На пленке окоющих окон
чуть городское бьется током
 
 
ТЫ НЕ СХОДИ С УМА – С ТРАМВАЯ!
 
 
Ты не сходи – там люди лают!
Сиди в плацкарте электрички
темно, уютно, бьют колеса
не зажигай пред ликом спички
сосед твой слеп – одни глазницы
а в голове терновым – спицы —
клещами тащит доктор «Лицын».
 
 
Не заходи в последний тамбур —
в окошко дверцы пес глядит
на задних лапах – умер стоя
Отчизна воя до темна
гудком на небо провожает
в сторожке юная «лиса»
лакает из чугунной миски
плеская жизнь через края…
 

(*) «Осиновая Роща» – предместье Петербурга, по пути из Выборга, одна из ступеней спуска с высокой карельской, древнейшей гранитной платформы глубоко вниз, на плоское как стол, космическое плато Города – заасфальтированное болото, дно котла, который наполнен монументальной, тяжелой космической энергией. В отличие от холмистой, бурлящей, бесшабашной Москвы, испускающей пузыри и протуберанцы, Петербург – это постоянный космический энергетический огромный шар, нитями уходящий к другому центру вселенной. Спускаясь в этот котел с севера, путешественник ступает вниз по нескольким ступеням. Одна из них – «Осиновая роща», где автомобильная трасса делает резкий спуск вниз, следующая ступень – Поклонная Гора уже в Городе, в начале его, где Петр Первый принимал дары от поверженных шведов, где находился Блоковский ипподром, где озера, у которых фланировали дачники глядя в лицо идущему навстречу с космосом Блоку, сотворившему в Шувалово на дачах свои лучшие – белые стихи… Далее прямая как луч дорога делает еще один скачок вниз, к уровню морского ординара, и эта ступень – перекресток Ланского шоссе и пр. Энгельса, слева темный, забирающий и отдающий энергию лесопарк, справа ресторанчик «Семь Сорок», над дорогой – железка, ведущая к Финскому заливу облизывающему, охлаждающему космическую энергию Города. По прямой, далее затяжной, долгий, пологий едва заметный глазу путешественника спуск словно стрелы дороги к Неве, к Литейному мосту и «Большому Дому» (аналог московской Лубянки)… Это пространное географическое пояснение, надеюсь, поможет прочувствовать зримость данного стиха.

На Невском

 
На Невском полдень, океан, прохладно, лето,
Плывут бортами расходясь шаланды, где-то
Вдали рогатый пароход маячит, чайки
Стоят на пристани и ждут когда прибудет.
В холодной дымке, опустившейся на берег,
Плывут потоки лошадей, барашки, пена,
Чуть подымаются от волн – как будто лица,
И разбиваются о стены-скалы. «Пицца»,
«Одежда», «Обувь» – гроты волны поглощают,
В подземку сдвинут переход с плитой надгробной,
У входа двое, поперек волны, течения,
Стоят и слишком старомодно обнимаются.
А, впрочем, нет – они друг друга просто держат!
Их лица в вечности, вне времени, в морщинах —
Соленый пот и слезы, брызги волн, обиды,
Налет блокадный – отражают просветление.
Он поднимает воротник ей, тронув губы.
Она в ответ едва заметными движеньями
На шее шарф его потертый поправляет…
 

Зайка моя
(песни русского Сервера)

 
зайка моя зимушка
ушки да хвост – холмики
в лапищах ели шы’шки
в небе трешшыт ой да
нa’ холоду Всевышний
запах смолы на теле
бочек да хрусты снега
и огурцов с капустой
постно в лесу и пусто
тихо поют на сервере
песни русского севера
грустно бля’стит иней
на клаве да в щелке мышки
лось-губошлеп в передней
понуро стоит. Свищут
охотники да их стрелы!
во’лки идут к избушке
во’ют – избушка мелит
а из трубы трассируют
бабы-яги на метлах!
на перекрестке в гетрах
движенье по небу правит
гномик – от для зобавы
ставит «зеленый» бабе
и де’ду Морозу, грабле!
подня’ты! – закрыт шлагбаум!
едет к нам поезд – ВАУ!
везет кока-колы ящик.
Иванушка его обрящет…
 

Заверните меня в плащаницу…

 
заверните меня в плащаницу
пусть проявятся хвост и копытца
заверните меня в лист капустный
пусть в прожилках пустоты хрустнут
заверните меня в фотопленку
пусть проявится плач ребенка
заверните меня за уздечку —
у кобылицы сегодня течка.
 
 
В млечный путь, моя подруга, в млечный путь!
Дай нам воли – мы покатимся как ртуть!
От порога до пологой до горы
Догорать на пепелище у звезды.
В млечный путь, моя подруга, в млечный путь!
Дай нам водки – мы отправимся тонуть
От извилистой реки до дна по грудь
И взболтаем горя илистую муть.
В млечный путь, моя подруга, в млечный путь!
Добеги одна, до Веги добеги!
А я буду вслед губами ветер дуть!
В млечный путь, моя подруга, в млечный путь…
 
 
На имя не иди, на отклик – кайся.
На спину впереди не опирайся.
На волю не играй, играй на долю.
Настойку не давай из крови пролитой.
На имя не иди, не одевайся.
Придет Она сама. Ты кайся, кайся…
 
 
Ангел – это девочка с корзинкой,
Банджо – это воля диких прерий.
Верь мне – это мысли из материй
А любовь – побег за паутинку.
 
 
Вот. А бывает там. Догорает то.
Год. А бывает так. Добывают зло.
Врет. А бывает нет. Но всегда кричит.
Лед. А бывает жжот. А бывает – скит.
Вот! Не бывает так! Чтобы вдруг без драк!
Жмот! Он мне дал пятак! Обещал сто лет!
Плод! Он не твоя смерть! Она утром спит.
Бог – это не костел из рам! Это крик и стыд.
Но бывает так. Полыхает то. И вон там стоит.
 

Как будто жираф…

 
А ты посмотри как у зебры, нет, ты посмотри!
Не хвост и не кисточка – страхом налиты глаза!
Беги не беги только вспороты будут бока
Через секунду полета по треснутой, впалой земле.
А белые полосы черным – так Африка! Это пройдет.
Как будто жираф….
 
 
А ты посмотри как у зеркала, ты посмотри…
Не трещинки-пятна, морщинки у проклятых глаз!
Беги не беги, только хлопнуть осталось мне раз
Ресницами об цветовые бока семи струн.
А белые с черным слова – это Африка!
С кровью пройдет.
А ты посмотри наперед, только ты посмотри!
У льва, что бежит за тобой вместо гривы – трава!
Подкованы веки и в пасть удила – поделом!
А ты посмотри как горит на заре он, красивый, подлец!
И белые с черным – ОНИ вдалеке! Это Ад, или блеф.
Как будто жираф.
Как будто конец.
 

Идти по саду

 
в жару ангиной заболеть и волоча ногами
идти по саду шмыгая сопливым носом
и чувствовать озноб и ломоту, и задаться вопросом
и ватный мир вокруг раздвинуть медленно руками
и заглянуть в зыбучее пространство меж деревьев
и рассмеяться – вдруг я умру сегодня от ангины – я?
Вот будет мило. И прыгнуть с места,
как в детстве, через штакетник ростом по колено
и упасть
поскольку передумал отмотать от ног
последние пятнадцать лет и потирая голень
прижаться к дереву и меж лопаток
почувствовать сучок от ветки от которой
остался лишь один сучок. И оттолкнуться от ствола
припасть к стеклу приплюснув носом
смотреть в глаза сидящему на кроне
прозрачному андроиду и думать
о слиянии его с пространством. Чихнуть
и вытереть ладонью лоб от
липкой и болезненной испарины
встать на колени, точнее на карачки
и заглянуть в траву примяв ее ладонью
и крикнуть в норку что в амбаре недостача
спугнуть дюймовочку поставив на тропинку
внезапно палец, убрать свой палец чтобы отодвинуть
с пути ее валун, свалившийся с небес
и с оттопыренным карманом вернуться к чаю. С медом.
Нарезать ломтиками в сладкий дымкий чай
и ощущать на языке приятный вкус ошпаренных
холодных долек белого налива
не ставшего запасом у крота
что вынудит голодную Дюймовочку сбежать
и поселиться на моей веранде – однако!
Чихнуть и улыбнуться и выполнив свою задачу – ни дня без
помощи сиротам чихнуть три раза
и в телевизор не мигая смотреть и чувствовать
как холодный градусник становится горячим
глазеть на сочный рот Наталии Ветлицкой
поджав колени, и под пледом помочь яйцу
вернуться в положение лафета для мортиры.
И чувствовать как набухают вены на руках,
Грохочут воробьи на жестяной трубе
от водостока, оса бессмысленно стучится об стекло
побеленные недавно яблони уже давно
чернеют медленно от ветра. Зябко. Лето.
Ангина в августе. И горсть таблеток.
 

Мир в пластилине

 
Я. Задумка. Пластилин. Все уложено в коробку.
Вылезаю из-под крышки, начинаю заготовки.
Шарик, ленточка, веревка, змейка-тропка, окантовка
Черным цветом в поле сочном – зеленеющий оазис:
Маки, желтые тюльпаны, ели, пихты и бананы,
Можжевельник, кактус, пальмы, по краям солончаки.
В центре поля, на картонке, на холме стоит коза.
Родная!!! Падает. – Перевесила береза.
Убираем полствола,
добавляем одуванчик (кривовато),
Под березой – деда в шапке,
под холмом – солдаты в касках.
Проволо’ка в три ряда. Танки, речка, а вода
В ней холодна-а-я-я! И такая синяя-синяя.
А на линии огня Ванька спит? – Да не похоже!
Надо голову ему уронить на телогрейку.
Ага. Вот так рожа! Над ним солнце. Жарко.
На горизонте избенка, банька, жинка
Достает из погреба криньку.
За плетнем Матвейка – внук бегущий.
У него глаза навыкате. Что-то дедушке кричит.
Включаем звук: «Нам письмо из Во-ло-гды-ы-ы!»…
Ай да мир из пластилина!
…Чудны дела твои, Господи, в палестине.
 

Звени, звени, моя бандура!

 
звени звени моя бандура
волынь, тяни за хворью шкворень
плети подсолнухи за дворик
нажмыхай в маслянные тучи
прощальный всполох бабья лета!
окучий неба черни кистью
засохшей как власы, а в руки
возьми по крошевной скорлупе
и в черны дыры зиму всучи.
дави дави звезды зернище
могучим перстом Богу в храпень!
за околотной пусть забражит
в парную земь снегую душу
и сгрезит в оке длинный клитэр
у переносицы гармошной
застынет слезью шаром покоть
с необерлоченной морщиной.
а ты уткнись в призыв хрященый!
а ты уткнись в рукав лапотный!
скреби ногтем по днищу вещщей
и над речной творожной бродью
пусть нависают красны гроздья
с болезной дрожью чахлых листьев.
сугрей окоп хайлом надышным
супонь сапог, фуфай яичник,
звени звени моя бандура! Чу!?
– Весна блудунья, «пограничник»!
 

Я желаю нам легкой смерти

 
Я желаю нам легкой смерти
у свечи, в посторонней церкви,
на деньгах и на мокрой постели,
на стихах, или с криком «верю!»,
с Моисеем, в ногах гирей
в той пустыне, на лысой горе,
или в зоне, с кайлом в руке,
а может рядом с пьяным погонщиком,
или в форме с новым погончиком…
Я желаю нам легкой смерти
ровно в полночь в своем кабинете
рядом с дьяволом на львиной охоте,
а может в Питере, на болоте…
Я желаю умереть на вздохе
у седьмой по счету пройдохи
в ее красной мягкой постели.
Я желаю нам легкой смерти
на чужой красивой планете,
на пороге желтого Дома
или в жуткой пьяной канаве,
а если повезет – в колонне
на пыльной прямой дороге,
или в покошенном стоге
глядя в глаза молодой волчице
или от птицы желаю смерти
или от жара горчицы
или от сотни выпитых банок
аперитива «Бьянки»,
от анекдотов «Анки»,
я желаю нам легкой смерти
тостуя за жизнь, за гранки,
во время беседы у Бога
получая ножиком в сердце
я желаю нам легкой смерти
от недостачи в банке
от песен сибирской Янки
или от съеденной мертвечины
за стальной Кирпичной стеной.
Я желаю нам легкой смерти
от подарка своей дорогой
и ненаглядной теще,
от осенней коварной лужи
или от фразы «кому ты нужен?
и что есть причина смерти?
а может ты просто – упал и умер?
или совсем уже полоумен?
или обманут собственным другом?
или другим поэтом контужен?
или звуком твой мозг нагружен?»…
в общем, ясно: в Бога не веря
покидая свою купель
я желаю нам легкой смерти
(в России вечная цель…).
впрочем, каюсь, солгать не могу
я желаю нам полной жизни,
когда кровь и слюна брызнет
от прочтения этой строчки
той последней своей ночью
а потом отойти желаю
от желанного мне края
и вкусить пару новых строчек,
и бежать от стихов, где прочерк
вместо боли в конце точек
и упасть на луга в пропасть
где мы кушать и спать просим
и в начале «НЕ Я» восклицаем
тянем жилы и жалим, ставим
знак вопроса нерукотворный
под словечком простым «покорным»…
вольно! Почесть дана. Каюсь
выхожу из себя, таю,
не рожден, но уже умираю
в глубине своих лучших лет…
коченею, колюсь костью
мерзну, жду, открываю гостье,
реверансы, поклон, на пол,
хруст в спине, в животе, на кон,
ставим голые мысли в образ,
А затем пустота, голос. И отсчет:
– раз, два, три, готовы?! Взлетаем!
– но куда?
– а так, черкнуть слова.
и в словах умереть. Слегка…
впереди еще много слов….
да простит меня, Бог – верю!
Пока…
 

Непременно, он придет, откроет дверь…

 
Непременно, он зайдет, откроет дверь,
Станет тихо и светло. Наоборот —
Он откроет дверь, зайдет, отключит свет
Станет больно, громко, даже итого —
Горячее чем вода у батарей,
Станет
Та вода, в которой дышащих углей
Пламя
Ярким пламенем не гасит стельки кед,
Что поставлены сушиться потому
Что плясали целый день «Он не пришел»
Оттого что не пришел, зараза, все.
 
 
Но он все-таки придет, но поздно, нет —
Вот от этого теперь горит, бронхит —
Заболели кеды (ей-то ничего),
Зачихали
И оставили на луже вечный след
С краю.
 
 
Так на что же я все время отвлекаясь? – Ах,
Он придет, короче, ляжет и прижмет
И укутает тебя до пяток, до
Спинки белой (пусть вбирает холод стен)
И прижмет лобок к упругим узлам вен
 
 
А на утро, он, с матраца на полу
На привычный уже взгляду потолок
Встанет,
В форме-хаки и плаще
И уйдет – Парень!
 
 
Слышишь – грохот?!
Вот он был и тут же, милый, черта нет,
Улетел
В непонятное, но ГРУсть своей любви
Сдав бутылки (вечный груз), и две улы —
бки и шпорами царапая паркет,
Ну а ты уже в который в жизни раз
Будешь надпись циклевать «Я не умру»
И стирать со спинки черный, черный мел.
 

/*/ «ГРУсть» – Главное Разведывательное Управление Счастьем.

Про пальмы

(Л.А.)

 
вдоль дороги олени, олени
не спеша идут группами, семьями
а на спинах их гоблины, гоблины
зайцы снежные бликами фар
светом в темени
чуть видны в отражении солнечном
утром северным.
 
 
а я тоже участник движения
выключаю им ночь и колесами
помогаю толкать нашу ось земли
рядом женщина спит под гитару
и тревожнее лишь лицо Сары
и обратно идут наши ели
вынув лапы из снежных шинелей
возвращаясь из финского плена
где так правильно, главное – сухо
на дороге, и жижей старуху
не облить, даже блудь не обрызгать
и в предчувствии родины мызганной
из колонны сбиваются в толпы
наши ели, не доски, не бревна
и минуя кустами таможню
убегают к березкам и кленам.
потому что я в север влюбленный
в спины острых карельских гранитов
тех солдат что лежат с неолита
защитивших от ига льда пальмы
выставляю на «холодно» таймер
в отделеньи былых убеждений
но олени, а может быть гоблины
создавая помехи и волнами
языки заплетая, горячие
от елей
отражаясь уже еле-еле
переключают мои убеждения
на метку «медленно»
на «очень медленное приключение».
 
 
не волнуйся, любимая, с челочкой
не успеет твой солнечный зайчик
больно жгущий и мягко ласкающий
разлюбить твои ясные глазки
пока пилятся ели на доски
пока эта природа неброская
позволяет грешить чтоб согреться.
 
 
под нарисованной пальмой из детства
под ковром на стене, где олени
нас вели за бетонные скалы
мы уснули, раз лучники – парой
мы пропали, пропали, пропали мы
мы пропали – нас торкнуло карою —
вдоль дороги тянуться семьею
в черно-белых пятнистых надеждах
(а под ними купальник и плавки
в тему севера – белые с черным
на грудях твоих бога волнуют
шкурки выдры ворсисто-шершавые)
вдоль дороги – и крылья распахивает
хулиганистый зюйд – дуя с пашни
мы пойдем вдоль дороги по каше
туда где пальмы
мороз
а главное – ягель
столь пурпурного, вечного цвета!
и на брусничном листе спеет жемчуг!
на оленёнках кораллы растут!
и бокалы звенят, моря полные!
папучасы бегут, с горем венчаные!
а мы солнцем к шезлонгам привинчены…
нет делений на мне половинчатых —
просто медленно стрелки идут
чтобы встретиться с нею мне, с нею…