Текст книги "Десять прогулок по Васильевскому"

По Кадетской и Первой линиям
Прогулка вторая

в которой автор приглашает читателя пройтись с ним по границе бывшей усадьбы Меншикова, заглянуть в «кадетские, сады», узнать, что за дворцом светлейшего князя простирается таинственная «терра инкогнита», и вспомнить тех, кто строил дома на этих двух парадных линиях острова.

Мы идем по правому берегу старинного, давным-давно засыпанного канала. Теперь берег этот называется Съездовской, бывшей Кадетской линией. Левый берег – линия Первая. В принципе, не так важно, когда берега эти получили свои названия. Официально Кадетской линией правый берег стал называться лишь в 1737 году, в то время, как левый уже давно значился, как Первая линия, и был застроен до Большой Першпективы каменными домами.

Вообще-то, дай правому берегу название раньше, и он мог вполне называться Княжей или Меншиковой линией. Но в 1729 году светлейший князь Меншиков умер в изгнании и дворец его – первая каменная постройка на Васильевском – был отдан указом Анны Иоанновны Кадетскому корпусу. Отсюда и Кадетская линия.

Я буду называть ее так – Кадетская. Хотя она пока что сохраняет название Съездовская, данное ей в 1918-м, в первую годовщину Октябрьской революции. Дело в том, что в июне 1917 года в Кадетском корпусе проходил I съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов и это событие с участием В.И. Ленина дало повод лишить улицу ее исторического названия. Хотя судьбы, если не рабочих, то уж во всяком случае, крестьян в одном из зданий, принадлежавших корпусу (это – Съездовская, 3), пытались решать и раньше. Здесь на особых заседаниях в конце 1850 года вырабатывался текст Манифеста, освободившего крестьян от крепостного права. Событие это было запечатлено на мемориальной доске, которая находилась на здании еще в 1920-х годах, о чем и вспоминает поэт Вадим Шефнер. Это к тому, что линию можно было бы назвать и Александровской в память о царе-освободителе…

Впрочем, в конце концов, дело не в названии. Видимо, набитая дорожка была здесь еще задолго до прорытия канала. Шла она по границе огромной усадьбы Александра Даниловича, простиравшейся на 12 гектарах от Большой до Малой Невы.

Усадьбу эту стали разбивать еще в 1704 году, вместе с началом строительства Меншиковым первого своего, тогда еще деревянного дворца, получившего название Посольский. Я не буду останавливаться на его истории, как и на истории каменных Меншиковых палат. Об этом написано много, даже слишком много.

Но вот об истории территорий, которые лежали за княжьими палатами к северу от Невы, хотелось бы сказать чуть подробнее.

Известно, что там некогда простирался роскошный сад Меншикова. Своими рощами, лабиринтами, крытыми аллеями, прудами, фонтанами он мог на равных соперничать с царским Летним садом. Сад постоянно расширялся и, что называется, хорошел на глазах, чему способствовал огромный штат садовников. Особой гордостью светлейшего были цветники, разбитые по обе стороны канальца, ведущего к Посольскому дворцу. Но не менее впечатляла и аллея, тянувшаяся вглубь острова мимо ухоженных лужаек, подстриженных на голландско-французский манер деревьев, фонтанов и статуй, которые Александр Данилович приобретал для своего сада за огромные деньги в Италии.

За садом был огород с ягодниками, теплицами, оранжереями, в которых, по оставшимся свидетельствам иностранных гостей светлейшего князя, вызревали даже ананасы! Собственно, вдоль этих бывших княжьих садов и огородов, и лежит наш путь по Кадетской.

Следует заметить, что судьба бывшего Меншиковского сада в XVIII веке складывалась не очень-то счастливо. После того, как дворец и сад опального светлейшего князя отошли в государственную казну, они стали быстро утрачивать свой былой облик.

32

Зима 1926 года… Что, собственно, изменилось на Первой и Съездовской (Кадетской) линиях с той поры? Да в общем-то ничего… Разве что исчезли трамвайные столбы, сняты рельсы, поворачивающие на Большой, снесена железная ограда у сада при доме №3 по Съездовской, да и сам маленький сад этот перестал существовать.

Кстати, о деревьях. Старожилы Васильевского помнят добрый десяток гигантских тополей вдоль домов по Первой линии. Они были здесь и до войны, и долгие годы после войны. Тополя растут быстро. Но тогда, в 1926-м они были совсем юными. На снимке их силуэты можно различить через сильную лупу у домов №26, №28 и №32. Потом деревья станут большими, очень большими. И умрут одно за другим уже в 60-70-е годы. Время неумолимо… (Первая линия. Перспектива. 1926 г. Фотограф Андреевский.)

Н.В. Калязина в своей книге «Меншиковский дворец-музей» приводит данные о том, что по распоряжению Елизаветы Петровны, для быстрейшего устройства огромного парка возле третьего Летнего дворца, стоявшего на месте Инженерного замка, было велено взять из сада Кадетского корпуса 250 лип высотой более 2,5 метра.

Можно предположить, что и созданный в 1736 году тут же неподалеку, в Первой линии, Ботанический сад Академии наук не преминул воспользоваться кое-какими растениями из коллекции «светлейшего».

К тому времени Меншиковский сад сохранял свои размеры. На аксонометрическом плане Петербурга, который составил французский архитектор и топограф Сент-Илер в 1767 году, хорошо различимы огромные, рассеченные аллеями на прямоугольники, занимаемые им территории. Видна на плане и «катальная горка» – развлекательное сооружение, о котором почему-то редко упоминают историки города.

Но уже по-другому выглядел сад к концу XVIII века. Он утратил половину ранее отведенного ему пространства, «потеснился», освободив место плацу, на котором маршировали кадеты. Кстати, отсюда, с корпусного плаца, в 1804 году стартовал первый в России воздушный шар для проведения научных экспериментов, а в 1897 году здесь был проведен первый футбольный матч, от которого ведет историю российский футбол. Вообще-то футболом в России стали увлекаться раньше. Но этот матч между состоявшей из русских командой «Санкт-Петербургского кружка любителей спорта» и командой англичан, представлявшей «Василеостровский кружок футболистов», был первым из замеченных прессой. Англичане победили 6:0 – о чем и писали газеты в конце октября 1897 года… Кстати, футбольное поле сохранилось. Только было оно в XIX веке гаревым…

Однако и в XIX веке «кадетские сады», как их тогда называли, продолжали привлекать островитян. По воскресным дням сюда был разрешен доступ «чистой публике». В глубине сада, в павильоне у прудов, устраивались танцы, играл военный оркестр… А сами пруды эти использовались знаменитым русским физиком Эмилием Ленцем для опытов по изучению распределения температуры воды. Свою жизнь сад завершил в 20-е годы XX века. Тогда были вырублены на дрова его последние деревья. Тополя, которые выглядывают сегодня из-за каменной ограды в самом торце кажущегося монотонно-бесконечным здания Кадетского корпуса, появились здесь после войны.

И нет уже ни живых примет, ни свидетелей прошлой жизни корпуса. Разве что вкус настойки «Ерофеич», изобретенной корпусным лекарем В. Е. Вороновым – он жил где-то рядом на Первой линии – еще памятен в народе. Осталась и ограда прежнего сада. Но не самая старая. Первая была установлена здесь еще в 1781 году и имела назначение, отделив сад от улицы, создавать кадетам условия для их утреннего и вечернего моциона. Ограда эта со временем получила у василеостровцев прозвание «говорящая стена».

Вот что пишет о ней в своих недавно увидевших свет воспоминаниях живший по соседству знаменитый топограф Федор Шуберт: «Граф Ангальт, прежний директор Кадетского корпуса, самолично распорядился расписать всю стену сплошь картинками, рядом с которыми размещались соответствующие каждой нравоучительные изречения или правила поведения. Так как он сам был автором всех этих надписей, но был не слишком умен, то попадалось среди них многое, что давало поводы для смеха». Но смеялись здесь, под сенью кадетских садов, и по другим поводам. Например, когда читал однокашникам строки своей «Куклиады» кадет Кондратий Рылеев, или, лет за семьдесят до него, практиковался в язвительных сатирах будущий известный драматург, кадет Александр Сумароков.

Кстати, сад этот всегда был для кадетов, как, скажем, сады Царского села для лицеистов, «Приютом муз и вдохновенья». Многие из них становились в будущем известными литераторами, поэтами и, о чем следует сказать особо, – актерами. Да, здесь в стенах шляхетского сухопутного кадетского корпуса складывался первый профессиональный русский театр. Конечно, во многом способствовала этому сама личность Александра Сумарокова. Он писал не только оды и сатиры, но и пьесы, которые разыгрывались тут же в холодных спальнях корпуса Сашиными друзьями, поклонниками его таланта.

В 1749 году, когда закончивший корпус Сумароков стал уже известным поэтом и драматургом, здесь была поставлена его по тем временам знаменитая трагедия «Хорев». Александра Петровича пригласили в корпус посмотреть спектакль, и автор был изумлен вдохновенной игрой любительской кадетской группы. Слухи о юных дарованиях с помощью того же Сумарокова быстро дошли до Елизаветы Петровны, которая пригласила кадетов сыграть «Хорева» во дворце. Пикантность же этой истории придает то обстоятельство, что все женские роли в спектакле, естественно, исполнялись юношами, и Елизавета, участвуя в подготовке спектакля, сама перед выходом на сцену румянила «дамам» щеки и вдевала в уши серьги с бриллиантами.

Здесь же закрутилась интрига вокруг красавца Никиты Бекетова, быстро вошедшего в фавор к Елизавете. Чтобы расправиться с юношей, претендовавшим на место Шуваловых, был пущен слух о причастности Никиты к «садомскому греху…».

Для поддержки кадетской самодеятельности из Ярославля в Петербург была вызвана группа актеров во главе с Федором Волковым, которая и сыграла на придворной сцене все написанные Сумароковым трагедии, а затем поселилась в корпусе, чтобы учиться и «учить». От кадет они отличались лишь формой одежды Особой прилежностью к наукам выделялся Федор Волков. Кроме наук, которые преподавали кадетам, а также искусства декламации, Волков самостоятельно упражнялся в рисовании и музыке, и траты имел, – как пишет биограф Волкова А. А. Ярцев, – на покупку «нужных ему театральных книг». При этом закладывал за неимением денег «епанчу на лисьем меху и плащ суконный красный» в самые холодные зимние месяцы.

В 1756 году последовал Указ правительствующему сенату об учреждении российского театра: «Актеров набрать из обучающихся в кадетском корпусе певчих и ярославцев, к ним прибавить других не служащих людей и актрис».

Вот так неожиданно – и это воинское сооружение Джузеппе Трезини, эта каменная ограда старого сада, эти места, где учился Сумароков и преподавали Херасков и Княжнин, – могут напомнить нам историю создания профессионального российского театра.

Вообще каким-то особым таинством наполнены эти пространства бывшей Меншиковской усадьбы. Они были всегда – и два века назад, и век, и уже в мое время – скрыты от обозрения. Они таились за сонными корпусами низкорослых военных зданий, прятались за каменными оградами, отсекались глухими переулками, а затем и возникшими в этих переулках владениями маленьких заводов, крошечных фабрик, секретных контор, институтов и училищ, вход в которые всегда охранялся от посторонних.

Я, как и очень многие василеостровцы, никогда не был внутри этих пространств, обозначенных на современных планах города бледно-зеленой краской как «нежилая застройка».

Конечно, трудно назвать «неживью» или точнее – «нежилью» все, что относится к Университетскому городку и лежит к востоку от Филологического переулка. Здесь жизнь бьет ключом. Здания Двенадцати коллегий, набережная, Менделеевская и Биржевая линии наполнены господами студентами; в библиотеке Академии наук восседают над фолиантами ученые мужи, а знаменитые музеи на Стрелке принимают тысячи гостей города.

Истинная «нежиль» обосновалась ближе к Кадетской, за спиной самого Меншиковского дворца.

Когда я впервые попал в этот дворец с экскурсией, то сразу же, непроизвольно, ринулся к окнам, выходящим в его внутренний двор. Я не увидел там ничего удивительного, но все-таки шарил и шарил глазами, стараясь понять, как устроено это закулисье.

А ведь оно как-то устроено. Имеет свою географию, свои ориентиры. Кто знает, что находится за зданием, принадлежащим Государственному Оптическому Институту, которое просматривается с Донского и Тучкова переулков? Кто задумался: а с чем, собственно, граничит с юга Биржевой переулок? Обо всем этом осведомлена сотня-другая живущих на границах с этой «неизвестной землей» аборигенов. Для всех остальных сие было долгие десятилетия тайной за семью печатями.

Помню один повторяющийся сон, который посещал меня в юности. Будто я, каким-то чудом, вошел в эту таинственную зону. Там есть – лесок; пригорок, по которому стоят кресты древнего погоста; и ручей течет в сторону Невы. Кто-то ищет меня, узнав, что я пробрался сюда, нарушив запрет. Меня преследуют. И я, петляя по Бог весть откуда взявшимся здесь узеньким улочкам, похожим и на Соловьевский, и на Волховской переулки, пытаюсь вырваться из их лабиринтов. Это преследование, с криками, улюлюканьем, лаем собак длится долго, пока я не просыпаюсь в ужасе, окончательно поняв, что заблудился и вот-вот буду схвачен…

Много позже я рассказал об этом сне знакомому психиатру. Он глянул на меня исподлобья: «Ты что-то забыл там?…» Теперь, на пороге старости, я понимаю: «там» осталось самое жадное существо на свете – подавленное юношеское любопытство; интерес к тому, что находится рядом, и о чем почему-то не дано знать… Кстати, это Зазеркалье, где некогда располагались склады купца Елисеева, Андрей Н., автор проекта «Эксперимент на Васильевском», после того, как остров поднимет мосты, отводил под огромную туристическую зону. Дескать, именно здесь, и в старинных улочках-переулочках сам Бог велел нам «стричь» интуриста.

Усадьба Меншикова в ее былых границах прекратила свое существование сразу же после высылки Александра Даниловича в Березов. Хотя еще при Екатерине I в 1726 году предполагалось начать на Кадетской каменное строительство.

В начале же 1730-х все простиравшиеся до Малой Невы земли стали раздавать новым застройщикам, а часть бывшей усадьбы, переданная Кадетскому корпусу, теперь дотягивалась со стороны нынешней Съездовской линии лишь до Кубанского переулка, одного из самых крошечных на Васильевском, как и соседний с ним Донской переулок. Когда-то, правда, Кубанский был длиной не в один дом, как теперь. Назывался он тогда Загибениным и проходил —действительно делая «загибы» перед границей Кадетского корпуса – маршрутом нынешнего Тучкова и Волховского переулков.

Надо сказать, что Загибенин переулок (в той его части, которая стала впоследствии называться Тучковым) играл для Кадетской линии ту же роль, что для Первой линии – Соловьевский, о котором я столь подробно рассказывал в предыдущей главе. Дома здесь до Среднего проспекта тоже не имеют въездов во дворы со стороны фасадов. Это – особенность парадной линии, каковой и стала Кадетская.

Съездовская линия, дом №9. Это одна из первых работ Федора Лидваля в Петербурге. 2002г.

Давайте остановимся у одного из домов на бывшей границе с Кадетским корпусом. Это дом № 9, одна из ранних работ Федора Лидваля. Он перестраивал его в 1900 году из уже существовавшего дома. Тогда же строился им и знаменитый доходный дом на Каменноостровском, 1-3. И если в доме на Петроградской вполне просматривался стиль будущего мастера «Северного модерна», про дом на Съездовской ничего подобного не скажешь.

О модерне напоминает разве что «кабанчик» – первый этаж, облицованный глазированной плиткой. Что ж, таковым, наверное, был заказ молодому архитектору: возвести дом добротный, вместительный, но без выкрутасов. Впрочем, может быть, были и другие соображения, например: сохранить стиль ансамбля Кадетской и Первой линий.

В последние годы своей жизни, находясь в Швеции, Лидваль часто вспоминал о домах, построенных им в Петербурге. Зная, каким бомбежкам и артобстрелам подвергается блокадный Ленинград, переживал за их судьбу. Удивительно, но все лидвалевские дома, – а их в Петербурге более тридцати – сохранились. Но этого уже не дано было знать архитектору, скончавшемуся в 1945-м, перед самым Днем Победы.

Итак, свой первый в Петербурге доходный дом Лидваль построил на Кадетской линии. А в 1911 году здесь же на Кадетской, в доме №29 поселился автор проекта строительства «Нового Петербурга» Иван Александрович Фомин. И они будут работать вместе над осуществлением этого проекта. Я уже говорил, что Лидваль строил жилые дома на Голодае в 1912-1914 годах. Это были его последние работы в Петербурге. Перед тем, как навсегда покинуть Россию, он прощался с Фоминым, возможно здесь, на Кадетской.

Вообще-то, Кадетская и Первая линии Васильевского соединили творчество архитекторов Петербурга разных эпох и направлений, при этом не нарушив целостности облика улиц. Здесь оставляли свой след Иоганн Готфрид Шедель и Джузеппе Трезини, Ф. И. Руска и А. А. Михайлов 2-й, В. П. Стасов и А. П. Брюллов, Ф. И. Нестеров и Ю. Ф. Бруни, Ф. И. Лидваль и Л. Л. Бонштед.

Дома стоят на Кадетской и Первой, тесно прижавшись друг к другу, по ширине своей повторяя участки, где находились их предшественники. Стандартный размер: пять-семь окон по фасаду – больше – значит при перестройке использовано два или даже три участка. Уже будучи многократно обновленными, они при этом часто сохраняют черты эпохи, имеют свое, особое «выражение лица», а главное – не нарушают эстетического восприятия архитектурного ансамбля улицы в целом.

Вот, хотя бы, один пример. В 1890 году архитектором Юлием Бруни перестраивался и надстраивался двухэтажный особняк у Румянцевского сквера на Первой линии, 2. Сорока годами раньше Николаем Беккером перестраивался здесь и дом №18 – это угол Большого проспекта, где находился ранее дом работы известного архитектора Адамини. Дома перестраивались в доходные. Середина и особенно 3-я четверть XIX века превращала постройки для именитых, – купеческие или дворянские, но для одной семьи, – в многоквартирные дома, которые следовало сдавать внаем. Они становились объемнее, по-своему наряднее и, как правило, подрастали в этажах. Но, обратите внимание, не нарушая при этом Указа 1844 года, по которому нельзя было строить здания выше 11 саженей (23,4 метра). И эта особенность, а еще во многом сама архитектурная стилистика обновлений сохранили для нас в какой-то степени и облик соседствующих с относительно молодыми зданиями безвестных выходцев из петровской и екатерининской эпох. И потому так трогательно, так «по уютному», на месте, смотрятся сегодня «старички» на отрезке Первой линии между «обновленными» Бруни и Беккером домами № 2 и № 18. Это и дом №8, где жил когда-то баснописец Иван Крылов, и дом №12, которым владел знаменитый автор «Плана Столичного города Петербурга» картограф Федор Шуберт, и дом-гномик всего в четыре окна по фасаду, где обитал прославленный творец памятника Суворову, скульптор Михаил Козловский, и дом №16 – он чуть крупнее своего соседа, – где теперь, после доказательных исследований Галины Никитенко, должна находиться памятная доска, говорящая о том, что именно здесь жил и творил великий архитектор Василий Стасов (доска эта долгое время ошибочно находилась на фасаде дома №18).

Та же картина и на Кадетской. Бывшие особняки ничуть не теряют своей прелести в компании «новоселов» середины и конца XIX века. Что же касается века XX, то он тоже не слишком-то нарушил архитектурный ритм этих улиц. «Шестиэтажки» Антония Носалевича (Первая, 42) и Максима Переулочного (Первая, 26) меняют выражение их лиц не более, чем чуть поднятые в удивлении брови.

Когда фасады домов на Первой и Кадетской после очередных косметических ремонтов приобретают нежные пастельные тона – от голубого до светлоохристого, розово-палевого, – эти две линии начинают излучать особую, утонченную красоту и становятся, действительно, одними из самых заметных, самых парадных, самых петербургских улиц нашего города.

О них бы надо написать отдельную книгу. Такую же, скажем, как написал Петр Яковлевич Канн о набережных Фонтанки, Мойки и Садовой улице. У меня – другой жанр, другой, куда как меньший, чем у него, объем знаний, а потому и «поспешаю» я в своих прогулках.

Итак, вернемся на Кадетскую к дому №11 на углу Кубанского переулка. Дом этот построен в 1853 году по проекту Людвига Бонштедта на том самом месте, где когда-то в XVIII веке в доме княгини Троекуровой жил «несчастный пиита» Василий Тредиаковский, жертва пожара 1747 года, уничтожившего его библиотеку и тысячи страниц рукописей. Двухэтажное, безордерное, – видимо, к этому времени от классицизма уже стали уставать, – здание поражает своей таящей силу гиревика кряжистостью и непомерно большими для доходного дома окнами. Впрочем, окна домов и размером своим, и сандриками, и даже конструкциями рам намекают на причастность их к той или иной эпохе. Хотя, скажем, щеголяющий своими решетчатыми елизаветинских времен окнами, соседний дом № 13, где многие годы размещается больница пароходства, конечно же, времен этих помнить не может, так как появился он в этом старинном обличии в 1975 году.

Тогда же появился здесь и «обновленный» под ту же эпоху, сохраняющий выправку домов «для именитых» дом №15. А вот его трехэтажный сосед, дом № 17, остался экстерьером своим верен веку девятнадцатому. Хотя мог бы претендовать и на другой наряд: ведь он был каменным особняком еще с 30-х годов XVIII века…

У дома №19 – судьба особая. Здесь многие годы размещалось заведение Гейде с гостиницей и рестораном. М.И. Пыляев в книге «Старое житье» воспроизводит дневник какого-то жившего здесь заезжего гастронома, то ли москвича, то ли провинциала. Там есть такая запись: «1 июня 1829 года обедал в гостинице Гейде на Васильевском острову, в Кадетской линии. Русских почти здесь не видно, все иностранцы. Обед дешевый: два рубля ассигнациями, но пироженного не подают никакого и ни за какие деньги. Странный обычай! В салат кладут мало масла и много уксуса».

Г. Никитенко и В. Соболь приводят свидетельство об этом ресторане писателя и журналиста И. И. Панаева: «Это заведение не имеет ничего общего с баснословно дорогими ресторанами Дюссо, Донона и Бареля… Два бильярда, кости и пиво. Это немецкий клуб, пропитанный табачным запахом, всегда полный своих обычных посетителей, которые молчаливо и глубокомысленно пощелкивают бильярдными шарами или костями, покуривая свои сигары и попивая свое пиво…» Заведение Гейде существовало здесь долго. В «Путеводителе по С.-Петербургу» А.П. Червякова, изданном в 1865 году, говорится, что гостиница славится чистотой комнат, опрятностью прислуги и столом в немецком духе.

Но прервем нашу прогулку с тем, чтобы продолжить ее уже в следующей главе.