Текст книги "Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII – середины XIX столетия"

Глава 2. Основные идеи и ценностные установки мировоззрения русских философов первой трети XIX столетия

На философское мировоззрение русских мыслителей первой трети XIX столетия существенно повлияли крупные исторические события: европейская война с Наполеоном, в которой принимала участие и Россия, последовавшая затем Отечественная война 1812 г. и, наконец, восстание декабристов 1825 г. Этот новый опыт, полученный русским дворянством и крестьянством, без сомнения, изменил многие из их прежних ценностных установок, касающихся мира, человека и общественного устройства.

Одним из наиболее ярких мыслителей этого героического времени был Павел Иванович Пестель (1793–1826). О незаурядности этого человека говорят выдающееся по тем временам образование, полученное в России и Германии, геройское участие в войне 1812 г. и заграничных походах русской армии в 1813–1814 гг. С 1816 г. Пестель – один из руководителей декабристских обществ: «Союза спасения», «Союза благоденствия», а после его реорганизации на Северное и Южное – руководитель Южного общества декабристов. Вершина его революционных социально-философских взглядов – написанная им программа Южного общества «Русская правда»[69]69
  Полное название программы – «Русская правда, или Заповедная государственная грамота великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования государственного устройства России и содержащая верный наказ как для народа, так и для временного верховного правления».


[Закрыть], из-за которой автор в числе пяти декабристов был приговорен к смерти и повешен 13 июля 1826 г. Остановимся на некоторых главных мировоззренческих идеях этой выдающейся работы.

Прежде всего Пестель излагает основания деления людей на повелевающих и повинующихся: либо нравственное превосходство одного (одних) над другими, либо добровольное согласие одного или нескольких человек принять на себя обязанность управлять другими членами общества и согласие управляемых. Целью гражданского общества (по Пестелю – государства) является «благоденствие всего общества вообще и каждого из членов оного в особенности»[70]70
  Русская философия первой половины XIX века. Свердловск, 1987. С. 73.


[Закрыть]. На правительство, составляемое из повелевающих, возлагается обязанность заботиться о благоденствии всех и каждого. Народ же, повинуясь правительству, вместе с тем имеет право требовать от него исполнения этой обязанности.

Вообще обязанности, согласно Пестелю, являются естественной основой любых прав. Если же имеет место право без предварительной обязанности, то оно «есть ничто, не значит ничего и признаваемо быть должно одним только насилием или зловластием»[71]71
  Там же. С. 75.


[Закрыть].

Обязанности в государстве вытекают из его цели – благоденствия всех и каждого. А потому все, ведущее к благоденствию, есть обязанность. При этом если обязанность правительства – забота о народном благе, то обязанность народа – забота о собственном благе, а потому, делает вывод Пестель, «народ российский не есть принадлежность или собственность какого либо лица или семейства»[72]72
  Там же. С. 77.


[Закрыть]. Государство должно управляться законами, а не прихотями личных властителей. Из этого, согласно Пестелю, вытекает изменение «существующего ныне государственного порядка в России и введения на место его такого устройства, которое было бы основано на одних только точных и справедливых законах и постановлениях, не предоставляло бы ничего личному самовластию и в совершенной точности удостоверяло бы народ российский в том, что он составляет устроенное гражданское общество, а не есть и никогда быть не может чьей-либо собственностью или принадлежностью. Из сего явствуют две главные для России необходимости: первая состоит в совершенном преобразовании государственного порядка и устройства, а вторая – в издании полного нового уложения или свода законов, сохраняя при том все полезное и уничтожая все вредное»[73]73
  Там же. С. 79.


[Закрыть]. Для осуществления намеченного предполагалось совершить государственный переворот или, как считали более умеренные члены «Союза спасения» оказать «содействие государю своему во всех начертаниях его для блага своего народа»[74]74
  Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951. С. 23.


[Закрыть]. И первым таким шагом, который ожидали от государя, был, безусловно, отмена крепостного права. Все члены общества всеми мерами обязывались «истреблять продажу крепостных людей в рекруты; отклоняют вообще от продажи их поодиночке, стараясь вразумить: что люди не суть товар…»[75]75
  Там же. С. 273.


[Закрыть]. В радикальном варианте, согласно Пестелю, государственный переворот предполагал убийство не только царя, но и членов его семьи, чтобы «иметь чистый дом». При этом преступление предполагалось замаскировать способом создания так называемого «обреченного отряда» из двенадцати человек, которые приняли бы на себя миссию убийства семьи, а затем сами были бы казнены, с тем чтобы заговорщики могли объявить обществу, что они мстят за императорскую фамилию. Примечательно, что добровольцев для такого отряда в армии найти так и не удалось, хотя желающих смены монархии на республику было довольно много.

Идеи эти, как видно, предполагали радикальное преобразование общественного устройства и всего существующего порядка вещей, а именно: отмену монархической формы правления, включая отмену крепостного права, ликвидацию аракчеевского режима, рекрутства, военных поселений, сословных привилегий, демократизацию общественных порядков, гласность судов, свободу слова, печати и т. д.

Северное общество состояло из радикально настроенных декабристов, стремившихся установить в России республику, и умеренных, предлагавших конституционную монархию. Умеренно настроенным декабристом был автор «Проекта конституции» Никита Михайлович Муравьев (1795–1843) – участник декабрьского восстания, осужденный на двадцать лет каторжных работ. В преамбуле первого варианта конституции он декларировал: «Нельзя допустить основанием правительства – произвол одного человека – невозможно согласиться, чтобы все права находились на одной стороне, а все обязанности на другой. Слепое повиновение может быть основано только на страхе и недостойно ни разумного повелителя, ни разумных исполнителей. Ставя себя выше законов, государи забыли, что они в таком случае вне закона, – вне человечества! – Что невозможно им ссылаться на законы, когда дело идет о других, и не признавать их бытие, когда дело идет о них самих. <…> Все народы европейские достигают законов и свободы. Более всех их народ русский заслуживает и то и другое»[76]76
  Там же. С. 295.


[Закрыть].

Согласно муравьевскому проекту будущего государственного устройства (конституции), страна должна была быть разделена на четырнадцать федеративных «держав» и две области. Столицей предполагалось сделать Нижний Новгород, переименованный в Славянск. Власть должна была принадлежать Народному вече, состоящему из Верховной думы, представляющей регионы, и Палаты народных представителей. Однако власть императора не уничтожалась: ему фактически поручались обязанности премьер-министра – главы исполнительной власти. В случае несогласия царской фамилии с предложенной схемой общественно-политического устройства ей надлежало покинуть страну. После упразднения крепостного права предполагалось наделить крестьян землей, что нашло выражение в содержащейся в конституции идее священной и неприкосновенной частной собственности. Все граждане страны объявлялись равными перед законом, а суд – независимым. Граждане получали право «излагать свои мысли и чувства невозбранно и сообщать оные посредством печати своим соотечественникам». Декларировалась незыблемость принципов: «нет преступления, нет наказания без закона» и «закон обратной силы не имеет».

Радикально-революционные взгляды Пестеля, равно как и умеренно-радикальные воззрения Муравьева, в преображенном виде вошли в существо воззрений крупного русского мыслителя этого периода, признанного родоначальника «западнического» направления в русской философии Петра Яковлевича Чаадаева (1794–1856). Именно он первым из отечественных философов начал систематическую разработку темы русского мировоззрения, места и роли России в мировой истории, соотношения пути развития России и Запада. «Первенство» Чаадаева в русской культуре и духовности необходимо отметить и еще в одном отношении, на которое указывает известный современный исследователь В.К. Кантор: «…Чаадаев состоялся до славянофилов, и его философия истории – по времени – есть первая попытка историософской системы. А право первого слова много значит, оно определяет всю дальнейшую судьбу с этим словом соприкоснувшихся. Не случайно, видимо, и сам мыслитель так много раздумывал и писал о важности “первотолчка” в мировой истории и истории отдельных народов»[77]77
  Кантор В.К. Русская классика, или Бытие России. М., 2005. С. 189.


[Закрыть].

Чаадаев получил прекрасное – сначала домашнее, а затем университетское – образование. Еще в юности он дружил с такими блестящими мыслителями, как А. Грибоедов, Н. Тургенев, братья Муравьевы, И. Якушкин. Восемнадцатилетним юношей Петр Чаадаев принимал участие в Отечественной войне 1812 го да, геройски сражался под Бородино, Тарутином, Лейпцигом. Недолго входил в состав декабристского «Союза благоденствия». Но вскоре уехал за границу, где интенсивно стал заниматься философией. В 1826 г. после подавления выступления на Сенатской площади Чаадаев вернулся в Россию. Подвергшись допросу, а также дав подписку о непричастности к противоправительственным организациям, он затворился в доме и начал работу над своим главным трактатом, «Философические письма». Публикация в 1836 г. первого «Философического письма», которое, по словам А.И. Герцена, «потрясло всю мыслящую Россию», вызвала и высочайшую реакцию: царь объявил Чаадаева умалишенным. Что же содержало в себе это философское произведение, значимость которого не утрачена до сегодняшнего дня?

Центральный мотив первого письма – это, на наш взгляд, беспрецедентный по точности и смелости тезис о «внеисторическом» положении русских, что предопределяет, в частности, их неспособность «благоразумно устраиваться» в действительности. По мнению Чаадаева, «одна из самых печальных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых. <…> Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его теперешнему состоянию, на нас не оказали никакого действия. То, что у других составляет издавна самую суть общества и жизни, для нас еще только теория и умозрение»[78]78
  Чаадаев П.Я. Сочинения. М., 1989. С. 18.


[Закрыть].

«Оглянемся кругом себя, – призывает философ. – Разве что-нибудь стоит прочно на месте? Все – словно на перепутьи. Ни у кого нет определенного круга действия, нет ни на что добрых навыков, ни для чего нет твердых правил, нет даже и домашнего очага, ничего такого, что бы привязывало, что пробуждало бы ваши симпатии, вашу любовь, ничего устойчивого, ничего постоянного; все исчезает, все течет, не оставляя следов ни вовне, ни в вас. В домах наших мы как будто в лагере; в семьях мы имеем вид пришельцев; в городах мы похожи на кочевников, хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы – к своим городам. И никак не думайте, что это не имеющий значения пустяк. Несчастные, не будем прибавлять к остальным нашим бедам еще одной лишней – созданием ложного представления о себе самих, не будем воображать себя живущими жизнью чисто духовных существ, научимся благоразумно устраиваться в нашей действительности…»[79]79
  Там же. С. 19. – Курсив наш. – С.Н., В.Ф.


[Закрыть]

По мнению Чаадаева, народы Европы, в отличие от России, имеют общую идейную основу, «имеют общее лицо, семейное сходство; несмотря на их разделение на отрасли латинскую и тевтонскую, на южан и северян, существует связывающая их в одно целое черта… Еще не так давно вся Европа носила название христианского мира… Помимо общего всем обличья, каждый из народов этих имеет свои особенные черты, но все это коренится в истории и в традициях и составляет наследственное достояние этих народов. <…> Дело здесь идет не об учености, не о чтении, не о чем-то литературном или научном, а просто о соприкосновении сознаний, охватывающих ребенка в колыбели, нашептываемых ему в ласках матери, окружающих его среди игр, о тех, которые в форме различных чувств проникают в мозг его вместе с воздухом и которые образуют его нравственную природу ранее выхода в свет и появления в обществе. Вам надо назвать их? Это идеи долга, справедливости, права, порядка. <…> Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее, чем история или психология, это физиология европейца. А что вы взамен этого поставите у нас?»[80]80
  Там же. С. 22. – Курсив наш. – С.Н., В.Ф.


[Закрыть].

В российском обществе, полагает Чаадаев, нет этой общей основы. Если что-то из западных идей и усваивалось, то лишь путем «бестолкового подражания» и, следовательно, не укоренялось глубоко. Такое положение губительно для человека. Если человек «не руководим ощущением непрерывной длительности, он чувствует себя заблудившимся в мире». Его удел – «бессмысленность жизни без опыта и предвидения». Свое бытие человек не сочетает «ни с требованиями чести, ни с успехами какой-либо совокупности идей и интересов, ни даже с наследственными стремлениями данной семьи и со всем сводом предписаний и точек зрения, которые определяют и общественную, и частную жизнь в строе, основанном на памяти прошлого и на заботе о будущем. В наших головах нет решительно ничего общего, все там обособленно и все там шатко и неполно»[81]81
  Там же. С. 23.


[Закрыть].

Отсутствие ощущения реально существующей «непрерывной длительности» опыта и привычки сопрягать свое бытие с «требованиями чести», «успехами какой-либо совокупности идей и интересов» и предопределяет «неустойчивое положение» русских. Такова одна из фундаментальных идей Чаадаева.

К этой идее он возвращается постоянно: «В природе человека – теряться, когда он не в состоянии связаться с тем, что было до него и что будет после него; он тогда утрачивает всякую твердость, всякую уверенность. <…> Такие растерянные существа встречаются в разных странах; у нас – это общее свойство. <…> Я нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то даже до странности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее обличие народов, стоящих на самых низших ступенях социальной лестницы. <…> Я бывал поражен этой немотой наших выражений»[82]82
  Там же.


[Закрыть].

Что же является причиной столь неутешительного состояния нашего народа? Прежде всего, по мнению Чаадаева, все народы проходят период юношеского становления, когда их захлестывает волна «великих побуждений, обширных предприятий, сильных страстей», когда народы «наживают свои самые яркие воспоминания, свое чудесное, свою поэзию, свои самые сильные и плодотворные идеи». В это время создается как бы фундамент дальнейшего бытия народов. Какова же «печальная история нашей юности»? «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее – иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала»[83]83
  Там же.


[Закрыть]. Эту пору российской истории «ничто не одушевляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Никаких чарующих воспоминаний, никаких прекрасных картин в памяти, никаких действенных наставлений в нашей национальной традиции. <…> Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя»[84]84
  Там же. С. 20.


[Закрыть], «мы составляем пробел в порядке разумного существования»[85]85
  Там же. С. 26.


[Закрыть].

В то время как христианство, «безоружная власть», наделило другие народы выдающимися нравственными качествами и вело их к установлению на земле совершенного строя, мы «не двигались с места», у нас «ничего не происходило». Причина этого – как в исторической судьбе страны, так и в действиях самого народа. Говоря о народе, Чаадаев с горечью отмечает, что русские, приняв христианство, не изменились в соответствии с его парадигмой. Вне процесса всеевропейского религиозного обновления нас удерживали «слабость наших верований или недостаток нашего вероучения»[86]86
  Там же. С. 29.


[Закрыть].

Течение внеисторической жизни России не может быть изменено до тех пор, пока мы не воспримем «традиционных идей человеческого рода», на которых основана жизнь народов и происходит их нравственное развитие. России нужно встать на путь ученичества. «К нашим услугам – история народов и перед нашими глазами – итоги движения веков»[87]87
  Там же. С. 20.


[Закрыть]. Путь обновления России – путь освоения христианства: нам «необходимо стремиться всеми способами оживить наши верования и дать нам воистину христианский импульс… Вот что я имел в виду, говоря о необходимости снова начать у нас воспитание человеческого рода»[88]88
  Там же. С. 29.


[Закрыть]. Естественно, начинать нужно с добывания собственного знания, приобретения собственного опыта, установления собственных традиций, глубокого осознания прошлого. Приобретения, составляющие нравственную природу народов, всегда есть результат их собственной внутренней работы, огромного напряжения всех человеческих способностей.

Расширенному ответу на вопрос «Как начинать эту работу?» посвящено второе чаадаевское письмо. Прежде всего, рассуждает Чаадаев о преобразовании нравственной природы народа, нужно сделать свой дом возможно более привлекательным и удобным, чтобы иметь «возможность всецело сосредоточиться в своей внутренней жизни». «Одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается в пренебрежении всеми удобствами и радостями жизни. Мы лишь с грехом пополам боремся с крайностями времен года, и это в стране, о которой можно не на шутку спросить себя, была ли она предназначена для жизни разумных существ»[89]89
  Там же. С. 36.


[Закрыть].

Далее нужно озаботиться тем, чтобы устроить себе «вполне однообразный и методический образ жизни… во всяком случае одно лишь постоянное подчинение определенным правилам может научить нас без усилий подчиняться высшему закону нашей природы»[90]90
  Там же. С. 37.


[Закрыть].

Также «надо избавиться от всякого суетного любопытства, разбивающего и уродующего жизнь, и первым делом искоренить упорную склонность сердца увлекаться новинками, гоняться за злобами дня и вследствие этого постоянно с жадностью ожидать того, что случится завтра»[91]91
  Там же. С. 39.


[Закрыть].

В России, в отличие от цивилизованных стран, где давно сложились образцы размеренной и неспешной жизни, все приходится делать как бы наперекор заведенным порядкам. Обращаясь к своему прямому адресату, помещице Е.Д. Пановой, Чаадаев предупреждает: «Вам придется себе все создавать, сударыня, вплоть до воздуха для дыхания, вплоть до почвы под ногами. И это буквально так. Эти рабы, которые вам прислуживают, разве они не составляют окружающий вас воздух? Эти борозды, которые в поте лица взрыли другие рабы, разве это не та почва, которая вас носит? И сколько различных сторон, сколько ужасов заключает в себе одно слово: раб! Вот заколдованный круг, в котором все мы гибнем, бессильные выйти из него. Вот проклятая действительность, о нее мы все разбиваемся. Вот что превращает у нас в ничто самые благородные усилия, самые великодушные порывы. Вот что парализует волю всех нас, вот что пятнает все наши добродетели»[92]92
  Там же. С. 40.


[Закрыть].

Таким образом, Чаадаев, поставив вопросы, казалось бы, сугубо индивидуального свойства, личностного совершенствования, выходит на общероссийскую проблему крепостного права. И, развивая тему христианского обновления нации, задает следующий нелицеприятный вопрос русскому православию. Почему в Европе освобождение человека от рабства было начато деятелями церкви и почему в России рабство уже спустя шесть столетий после принятия христианства, напротив, было учреждено? «Почему… русский народ подвергся рабству лишь после того, как он стал христианским, а именно в царствование Годунова и Шуйского? Пусть православная церковь объяснит это явление. Пусть скажет, почему она не возвысила материнского голоса против этого отвратительного насилия одной части народа над другой»[93]93
  Там же. С. 41.


[Закрыть]. Чаадаев уверен, что действительно лучшее, что есть в людях, что определяет наши мысли и поступки, вовсе не нами производится и отнюдь не нам принадлежит. Это лучшее достается нам от Христа, а дело человека – устроить земную жизнь так, чтобы это лучшее раскрылось наиболее полно и многообразно. От этого зависит и место, которое тот или иной народ занимает в истории: «Дело в том, что значение народов в человечестве определяется лишь их духовной мощью и что то внимание, которое они к себе возбуждают, зависит от нравственного влияния в мире, а не от шума, который они производят»[94]94
  Там же.


[Закрыть].

От того, насколько каждый человек «упразднил свою ветхую природу» и способствовал тому, чтобы в нем «зародился новый человек, созданный Христом», зависит осуществление общего нравственного переворота. При этом сам человек должен понять, что у него нет иного разума, кроме разума, ориентирующего на подчинение. Всю свою жизнь он удостоверяется в том, что внутри него находящаяся сила несовершенна и что настоящая, совершенная сила находится вне его. Только от нашего осознания необходимости того, что мы должны подчиниться этой внешней силе, и рождаются наши представления о добре, долге, добродетели, законе.

Главный вопрос жизни человека – способность открыть и подчиниться действию Верховной Силы. «Все силы ума, все его средства познания основываются лишь на его покорности. Чем более он себя подчиняет, тем он сильнее. И перед человеческим разумом стоит один только вопрос: знать, чему он должен подчиниться. Как только мы устраним это верховное правило всякой действительности, умственной и нравственной, так немедленно впадем в порочное рассуждение или в порочную волю»[95]95
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. В подкрепление своих мыслей Чаадаев приводит слова Ф. Бэкона из «Нового Органона»: «Единый путь, отверстый человеку для владычества над природой, есть тот самый, который ведет в Царство Небесное: войти туда можно лишь в смиренном образе ребенка»[96]96
  Там же.


[Закрыть].

Создать условия, при которых через человека может произойти реализация высшего нравственного закона, есть единственная возможность для человека «сродниться со всем нравственным миром». Эта готовность и способность человека к единению с остальным духовным миром может называться, отмечает Чаадаев, по-разному: симпатией, любовью, состраданием. Но суть происходящего от этого не изменяется: «…все совершающееся в нем (нравственном мире. – С.Н., В.Ф.) и нам известное мы будем переживать как совершающееся с нами… Все наши мысли и все наши поступки сливать с мыслями и поступками всех людей в одно созвучное целое»[97]97
  Там же. С. 58.


[Закрыть].

Превратить «закон духовного мира» из непроницаемой тайны в реальное бытие, согласно Чаадаеву, совсем несложно. Все, что требуется, – иметь душу, раскрытую для этого познания, и, не стараясь создать свой собственный, человеческий нравственный закон, дать проявиться нравственному закону, заложенному в человеке Богом. В простейшем виде это, к примеру, присущее человеку и заложенное Богом понятие о добре и зле. «Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять, ни судить, он не будет существом разумным. Без этого понятия Бог не мог оставить нас жить хотя бы мгновение; Он нас и создал с ним. И эта-то несовершенная идея, непостижимым образом вложенная в нашу душу, составляет всю сущность разумного человека»[98]98
  Там же. С. 59–60.


[Закрыть].

Заложенный в человека нравственный закон воспроизводится (передается) посредством слова и поступка. При этом, подчеркивает Чаадаев, особенно важно повторение слов и поступков в череде поколений: «Для того, чтобы стать достоянием человечества, идея должна пройти через известное число поколений; другими словами, идея становится достоянием всеобщего разума лишь в качестве традиции»[99]99
  Там же. С. 79. – Курсив наш. – С.Н., В.Ф.


[Закрыть]. При этом речь идет не только о традициях, освященных социальным опытом, но и о таких, которые «влагает в души» неведомая рука. «Их сообщают сердцу новорожденного первая улыбка матери, первая ласка отца. Таковы всесильные воспоминания, в которых сосредоточен опыт поколений: всякий в отдельности их воспринимает с воздухом, которым дышит»[100]100
  Там же.


[Закрыть].

В мировой философии, отмечает Чаадаев, эти мысли имеют давнюю традицию. «Архетипы Платона, врожденные идеи Декарта, a priori Канта, все эти различные элементы мысли, которые всеми глубокими мыслителями по необходимости признавались за предваряющие какие бы то ни было проявления души, за предшествующее всякому опытному знанию и всякому самостоятельному действию ума, все эти изначала существующие зародыши разума сводятся к идеям, которые переданы нам от сознаний, предваривших нас к жизни и предназначенных ввести нас в наше личное бытие. Без восприятия этих результатов человек был бы просто-напросто двуногим или двуруким млекопитающим»[101]101
  Там же. С. 85.


[Закрыть]. И далее, как бы упреждая возможные обвинения в ненаучности, Чаадаев делает следующее замечание: «Надо только признать, что никогда не будет достаточно фактов для того, чтобы все доказать, а для того, чтобы многое предчувствовать, их было довольно со времен Моисея и Геродота. Самые факты, сколько бы их ни набирать, еще никогда не создадут достоверности, которую нам может дать лишь способ их группировки, понимания и распределения»[102]102
  Там же. С. 91. – Курсив наш. – С.Н., В.Ф.


[Закрыть]. Согласимся, что функции «группировки, понимания и распределения» фактов – функции именно мировоззрения, обсуждение которого мы и сделали своей целью.

Приведенное утверждение Чаадаева в особенности справедливо, если говорить о таких фактах истории, которые являет нам общественная жизнь и жизнь человеческого духа. В этой связи, полагает Чаадаев, применительно к истории Европы особенно важно помнить о ее духовном единстве, о ее почти «квазигосударственном» историческом существовании. Философ пишет: «Не обращали внимания на то, что в продолжение ряда веков Европа составляла настоящую федеральную систему и что эта система была разорвана лишь Реформацией. <…> До этого рокового события народы Европы смотрели на себя как на одно социальное тело, хотя и разделенное территориально на различные государства, но в нравственном отношении принадлежащие одному целому. Долгое время у них не было другого публичного права, кроме церковного; тогдашние войны рассматривались как междоусобные; весь этот мир жил одним и тем же интересом; одна идея его воодушевляла. История Средних веков – в буквальном смысле слова – есть история одного народа, народа христианского; это в буквальном смысле слова история человеческого духа; движение нравственной идеи – главное ее содержание; события чисто политические занимают там второстепенное место; и лучше всего это доказывают те самые войны из-за убеждений, которые были для философии прошлого (XVIII) века предметом такого ужаса. Вольтер совершенно правильно отмечает, что убеждения вызывали войны лишь у христиан…»[103]103
  Там же. С. 99–100.


[Закрыть]

Это наблюдение очень важно для построения иерархии национально-государственного, с одной стороны, и общественно-нравственного и личностно-духовного – с другой. Согласно Чаадаеву, характеристики общественно-нравственного и личностно-духовного свойства выше, глубже, значимее, чем характеристики национально-государственные. То есть жизнь человеческого духа, находящая свое проявление в личности, ее нравственных чертах и отношениях, выше и важнее, чем национально-государственная и уж тем более этническая атрибутика.

Как мы знаем, европейское сообщество не возникло на ровном месте, из ничего. Ему предшествовало древнее, растворившееся в римской массе общество – Египет фараонов, Греция Перикла, второй Египет Лагидов, Греция Александра и иудейство. Новое европейское сообщество вырастает из нового нравственного начала вселенной – христианства. «Идея истины – нравственный закон, вот ось, вокруг которой вертится вся сфера истории, вот что объясняет и доказывает явление воспитания человеческого рода»[104]104
  Там же. С. 103.


[Закрыть].

Конечно, развитие общества нельзя представлять как исключительно прогрессивное движение. Есть отступления, есть тупики. И этим состояниям соответствует чрезвычайное развращение нравов, потеря всякого чувства доблести, свободы, любви к родине, упадок в некоторых отраслях человеческого знания. Единственным предметом забот людей в беспутные времена становятся удовольствия и материальный интерес. Такие периоды нередки в истории человечества. «Одно только христианское общество действительно руководимо интересами мысли и души»[105]105
  Там же. С. 106.


[Закрыть].

С момента своего утверждения христианская церковь все более оказывает воздействие на человека, ставя на место его обособленного сознания «сознание общее», заставляющее человека постоянно чувствовать себя «частью великого нравственного целого». «Подумайте только, наряду с чувством нашей отдельной личности мы носим в сердце чувство связи с родиной, с семьей, с идейной средой, членами которой мы являемся; чувство это иногда даже более живо, нежели другое»[106]106
  Там же. С. 115.


[Закрыть].

Приведенные наблюдения и умозаключения философа позволяют понять, почему некоторые критики говорили о его «нелюбви» к России. Слишком откровенно и честно он говорит о реальном положении вещей, в том числе о русском народе и его самосознании. Как, например, не будучи готовым признать действительно уязвимое и даже слабое положение России в мире, можно воспринять следующее заключение Чаадаева: «Говорят про Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир. Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух своих сторон, определенных словами – Запад и Восток, обладает еще третьей стороной»[107]107
  Там же. С. 172.


[Закрыть]. Или к какому народу, если не к русскому, можно отнести следующие жесткие слова: «Горе народу, если рабство не смогло его унизить, такой народ создан, чтобы быть рабом»[108]108
  Там же. С. 173.


[Закрыть].

Сам Чаадаев понимал уязвимость своих выкладок для широко распространенного, занимающего господствующие общественные позиции «блаженного патриотизма», «патриотизма лени», и был готов к этому. В его «Отрывках и афоризмах» находим: «Я пред почитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее не обманывать»[109]109
  Там же. С. 172.


[Закрыть].

Постижение России и ее истории, познание природы населяющих ее народов в сравнении с природой народов других стран – таков пафос философии Петра Чаадаева. Этим пафосом проникнуты дошедшие до нас его сочинения, этот пафос укрепляет нас в необходимости анализа русского мировоззрения на материале отечественной философии и классической литературы.

Вдохновителем и своеобразным аккумулятором идей для целой плеяды молодых русских мыслителей, по оценке известного отечественного исследователя В.И. Приленского, был Николай Владимирович Станкевич (1813–1840). Этот мыслитель, яркий оратор и диспутант, к сожалению, не оставил никаких философских сочинений. В своем широко известном среди интеллигенции кружке он все сторонне развивал идеи нравственно совершенной личности, ее важной роли в развитии гуманистических идей. В разное время в кружок Станкевича входили М. Бакунин, В. Белинский, В. Боткин, К. Аксаков, Т. Грановский[110]110
  Подробно о взглядах Т. Грановского см.: Приленский В.И. Опыт исследования мировоззрения ранних русских либералов. М., 1995.


[Закрыть]. В начале XIX в. в таких кружках сосредотачивалась вся интеллектуальная жизнь России. Там велись споры на общественно-политические и философские темы, зачитывались и обсуждались литературные произведения. При всем разнообразии мнений участников предмет обсуждений был всегда один: прошлое, настоящее и будущее России. По оценке Приленского, в этот переломный этап жизни страны «зарождалось то, что можно было бы назвать русским самосознанием. Находясь в оппозиции к существующему режиму, осознавая, что настоящее положение вещей неудовлетворительно, эта активная часть прогрессивной интеллигенции в жарких диспутах, иногда даже в спорах на очень отвлеченные темы, искала те пути, которые могли бы привести к изменению рутинной русской жизни 30-х годов»[111]111
  Приленский В.И. Опыт исследования мировоззрения ранних русских либералов. С. 58.


[Закрыть]. Так, столкнулись «западничество» и «славянофильство», первоначально представленное в творчестве А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и К.С. Аксакова. Впрочем, их разность и даже оппозиционность некоторыми исследователями считается преувеличенной. Приленский в этой связи считает возможным заявить следующее: «Славянофильство и западничество представляют собой единый феномен в истории культуры России первой половины XIX в. Оба эти направления общественной мысли (традиционно, шаблонно, по-школьному разводимые до полярного противостояния) имеют общие истоки, корни и их формирование невозможно представить, проведя между ними строгую разграничительную линию. Этот феномен характерен только для России и нигде не имеет аналогов»[112]112
  Там же. С. 67.


[Закрыть].