Текст книги "Город смерти"

Последние из могикан

Самые жирные крысы обитали возле Баронства. Собаки, а не крысы. И крысоловы там буквально кишели, за охоту на своей территории могли и убить. Здесь, недалеко от лунарской помойки, тоже земля была поделена, но ошивались в основном мусорщики, которые интересовались отходами, а не крысами. По подвалам они, понятное дело, не лазили. И до восьмилетнего мальчика им не было дела – не конкурент он им.

Возле приманки он просиживал часами. Его глаза настолько привыкли к темноте, что он отлично видел даже в безлунную ночь. Инструмент для охоты он сделал сам. Нашел ржавый нож, наточил до блеска и приладил к длинной палке. Получилось самое настоящее копье.

Во мраке коридора завозился маленький зверек. Мальчик облизнул пересохшие губы, выглянул из-за угла, приготовился. Ему показалось, что в темноте блеснули глаза-бусины. Тишина. Ничего. Теперь главное – не двигаться, чтобы не спугнуть добычу. Крыса зашуршала ближе. Чуткий слух уловил цокот ее коготков. Вспотевшая рука сжала копье. Идет.

Вот она. Села, схватила лапками нанизанную на гвоздь лепешку. Пора. Бросок – душераздирающий визг. Мальчик издал победный клич, поднял копье с нанизанной крысой и размозжил ей голову заранее приготовленным камнем.

День прошел не зря.

Выбравшись из подвала, мальчик долго щурился, а когда глаза привыкли к свету, отмотал нож от копья и отрезал крысе голову. С копьем по городу ходить нельзя – шпана отнимет. Тут же он свежевал добычу, замотал тушку в полиэтилен и спрятал в потайной карман, нож тоже замотал и сунул в штопаный-перештопаный сапог.

Грея озябшие руки в карманах пальто, он отправился к рынку ждать маму. Обычно она освобождалась, когда начинало темнеть.

До рынка было полчаса ходу. Добравшись, он уселся на камень напротив ворот. Степенно прохаживались бородатые охранники с ружьями. Туда-сюда сновали люди – ухоженные и оборванцы, молодые и старые. Детей на рынок не пускали. Заскучав, мальчик выстроил из камней мишени, поднял камень, отошел на двадцать больших шагов и стал играть в снайпера. Потом ему расхотелось быть снайпером, и он вообразил себя Соколиным Глазом, про которого читал в маминой книжке.

Промазывал он один раз из десяти – на крысах натренировался.

– Эй ты, черножопый, – донесся бодрый пацанячий голос.

Его часто так обзывали – привык. Сжал камень, обернулся. Их было трое: одному лет десять, другие помладше.

– Че ты тут, а? Тут белые, понял? – уперев руки в бока, крикнул заводила – долговязый пацан с длинным обезьяним ртом. – Вали к своим чурбанам!

Если побежать… догонят и побьют, да и стыдно бегать от обезьян. Если попробовать объяснить, что он не чурбан, а просто таким родился… Раньше пробовал – не получалось. Обезьяны не понимают человеческого языка. Мальчик вспомнил бандерлогов из книжки. Жалко, что он не Каа, а голодный волчонок, забредший в кишащий тварями город. Он меньше и слабее, значит, ему прятаться и убегать, а им улюлюкать и гнаться. А вот когда он вырастет… их все равно будет больше.

– Че вылупился, а? – продолжал ротатый. – Вали отсюда!

Сердце забилось чаще. Мальчик сжал камень. Сейчас будет больно.

– Ну че за гнида… вы видите, да? – Бандерлог шагнул навстречу.

Мальчик поднял камень потяжелее и прикинул, попадет ли обидчику в глаз. В глаз не в глаз, а в рожу – точно.

– Не подходи, – проговорил он, набычился.

– Ой, я боюсь. – Обезьян хлопнул себя по тощим ляжкам. – Я щаз уссусь в трусы!

Его дружки заржали. Один из них швырнул комок грязи. Промахнулся. А вот второй ком достиг цели, ударил небольно, но оставил грязное пятно на пальто. «Или я – волк, или – голая крыса», – подумал мальчик, прицелился и бросил камень. Обидчик взвыл, схватился за расквашенный нос.

– Ах ты сука! Ах ты! Убью!!!

Мальчик дрался отчаянно, иногда попадал по врагам, но их было двое. В конце концов его повалили и принялись избивать ногами. Одной рукой он защищал голову, другой тянулся к ножу. Если не достать нож – конец. Вот он, в сапоге, еще чуть-чуть… выбили. Ударили по голове – в ушах зазвенело. Одного из врагов удалось повалить… И вдруг что-то изменилось. Пацанов как ветром сдуло. Мальчик поднялся, осмотрел грязное, порванное пальто и только потом глянул на спасителя: мама.

– Ничего, черножопый, мы еще встретимся, – заорал бандерлог и пригрозил кулаком.

Женщина села на корточки рядом, отряхнула грязь с пальто мальчика. Он засопел, поджал губы.

– Ну что ж ты… А если бы меня не было рядом?

Он хотел сказать, что нельзя бегать от обезьян всю жизнь, но промолчал, поднял замотанный нож, спрятал. Женщина коснулась гематомы, вспухающей на его щеке, – мальчик дернулся, но стерпел.

– Идем домой. – Женщина взяла его за руку, но он вырвался и, насупившись, зашагал рядом. – Горе мое, что ж ты такой неугомонный? – отчитывала она. – Вечно влезешь куда-нибудь, подерешься. Ты хоть понимаешь, что их больше? Они старше. Они могли тебя убить. Понимаешь ты или нет?

– Ну и пусть бы, – пробормотал он.

Женщина схватила его за грудки, прижала к себе и расплакалась. Только сейчас мальчик ощутил боль: дергало в пояснице, звенело и пульсировало в голове, рука, которой он защищался, ныла, как огромный нарыв. Так всегда: во время драки боль притупляется, зато потом…

– Не смей так говорить, слышишь? Ты все, что у меня осталось. Все, понимаешь? Понимаешь ты или нет?

Мальчик сопел в ее объятиях, опустив руки и сжав кулаки. Не выдержал и уткнулся в длинные снежно-белые волосы.

– Не буду, – шепнул он и закусил губу.

Отстранился, полез за пазуху и протянул сверток. Развернув полиэтилен, женщина улыбнулась сквозь слезы и отправила добычу в сумку, в которой она носила на обмен вещи, шитые из обносков.

– Давай я тебе помогу сумку нести. – Он схватил одну из ручек.

Дома женщина растопила «буржуйку» и поставила на огонь кастрюлю. Не разуваясь, мальчик рухнул в кресло, открыл недочитанную книгу: «Шум и волнение боя, точно по волшебству, сменились тишиной, и возбужденному воображению Хейворда все это показалось каким-то страшным бредом».

* * *

Из-за прогрессирующего приступа мизантропии Олег редко ходил на рынок – два раза, а то и раз в месяц. Особенно противно меняться осенью. Под ногами чавкает грязь, народ ободранный, голодный и злой, каждый норовит выхватить сумки у пожилого человека. Пару раз воры соблазнились легкой добычей, недооценили старика. Теперь валяются молодые люди со свернутыми шеями, крыс кормят. Измельчал люд. Молодежь хилая пошла. А чего еще ожидать – голод, радиация.

Обычно Олег менял серебро на продукты и, чтобы оградить себя от созерцания скотов в человеческом обличье, спешил домой – в уютную двушку в отапливаемом баронском доме.

Начало смеркаться – он поторопился. Шастать по городу ночью не рискнул бы даже он. Вот высится среди полуразваленных домов родная девятиэтажка, манит теплом и чистотой. У железной двери дежурит громила-охранник Игореша, один из бывших учеников. Узнал, улыбнулся, помахал рукой. Нет, ученики не бывают бывшими, как и учителя.

И вдруг из-за спины донесся женский голос:

– Олег Игнатьевич!

Пришлось обернуться: женщина. Невысокая, на вид лет сорок. Голубые миндалевидные глаза, на бледных скулах – румяна, глаза подведены коричневым карандашом. Чистенькая, можно сказать, свежая. За руку она вела смуглого мальчишку в синей вязаной шапке и драповом пальто, сшитом из шинели. Мальчишка дичился и втягивал голову в плечи, на его щеке красовался огромный кровоподтек.

– Мы знакомы? – удивился Олег.

Смутилась, потупилась… Нет, она все-таки моложе.

– Нет, но… У меня к вам дело. – Она глянула на мальчишку, тот шмыгнул носом и уставился на Олега без страха, скорее, обреченно.

В последнее время Олег старался не заводить знакомств, но эта женщина ему понравилась. Она словно вынырнула из прошлого – из того прошлого, где не было войны и скотства, возведенного в культ.

– Давно вы меня ждете?

Сказал и удивился – «вы». Так уже давно никто не говорит. Интеллигенция вымерла.

– Нет, минут двадцать.

Врет ведь! Руки вон посинели, хотя одета она довольно тепло.

– Как вас зовут?

– Вероника.

– Пройдемте, Вероника. Не на улице же дела обсуждать.

Заозиралась. Жалеет, что пришла.

– Не бойтесь… хотя вы правы. Людей надо бояться, но не меня. Идемте.

Охранник отпер железную дверь, поздоровался с гостьей уважаемого человека. Женщина поправила шапку, кивнула в ответ, мальчик промолчал.

Отсчитав привычные восемнадцать ступенек, Олег отпер дверь и жестом пригласил женщину. Замялась у входа, стянула сапоги. Мальчик тоже разулся, сунул портянки в латаные ботинки и напрягся, как зверек, ожидающий нападения.

– Не стоило разуваться, но раз уж… вот тапочки. Проходите. Нет, не туда, сюда, в кухню. И пальто снимите, у нас тепло.

На ней оказалось клетчатое платье с широким поясом. Старалась, лучшее надевала. Что ж за дело такое важное? Подумав, стянула шапку, и по плечам рассыпались белые волосы. Совершенно седые.

Мальчик босиком протопал в кухню и уселся на табурет, поджав ноги. Он напоминал нахохлившегося галчонка.

– Будете чай?

– Что вы, – прошептала женщина. – Мы на минутку… и вообще, неудобно, это ведь я с просьбой.

– Будете. – Олег сунул кипятильник в бутыль с водой, оседлал стул. – А теперь говорите.

– Вы ведь ведете секцию… учите детей. – Она сглотнула и заговорила быстрее: – Знаю, знаю, к вам сынки баронов ходят… Это дорого стоит, но я заплачу. У меня есть. Не смотрите так, правда есть!

Задумавшись, Олег почесал бровь, смерил взглядом мальчика.

– Он… видите какой. Его убьют за цвет кожи!.. – проговорила Вероника.

– Ну, знаете. Цвет кожи я менять не умею. Вы бы лучше с его отцом поговорили.

– Да какой отец в наше-то время…

– Восточные мужчины не бросают своих детей. Женщин наших используют, да…

– Но его мать вряд ли помнит, от кого он!

– Хм, а вы, простите… кто?

– Я его бабка! Мать… ой, говорить тошно.

– Ясно, извините. А мальчик-то в курсе?

– Он знает, и все равно – мама.

Забулькала вода в бутыли, Олег заварил лучший чай, придвинул чашку к мальчишке, выставил тарелку со сладкой лепешкой, нарезанной тонкими кусками.

– Спасибо, – сказал мальчик.

– Как тебя зовут, молодой человек?

– Леон, – вскинул голову, выдержал взгляд.

Странный мальчик. Черты лица европейские, но кожа смуглая, и волосы – цвета воронова крыла. Маленький взрослый. Ребенок без детства, с пеленок вынужденный драться за кусок хлеба, за право оставаться собой. У него и друзей, наверное, нет.

– Леон, а что ты умеешь делать хорошо?

– Читать, – мальчик шумно отхлебнул из чашки, обжегся, поморщился, – рыбу ловить на крючок и так… ну, накалывать. Крыс бить.

Олег вздохнул.

– Он совершенно здоров, – проговорила Вероника. – Просто на удивление здоров. Вы поймите… я женщина и не научу его выживать, потому что сама не умею.

Раскраснелась от тепла, подперла голову рукой. Теперь видно, что ей уже под пятьдесят: глубокие морщины на лбу и вокруг рта, слегка обвислые щеки, но глаза – ясные, умные, молодые. Удивительно, что она пережила голод и, барахтаясь в грязи, сумела сохранить… чистоту, что ли. И ребенка воспитывает, как раньше. Но сейчас так нельзя! Время другое! Мальчишка это понимает лучше нее.

– Вы согласны? – спросила она, по-своему расценив молчание.

– Он еще маленький…

– Сколько вы хотите? У меня есть, я не вру! – В глазах заблестели слезы.

– Мама, ну что ты! Пойдем, – воскликнул мальчишка, соскочил со стула и потянул ее за руку.

Олег вернул его на место.

– Да ты с характером, Маугли! Пусть остается. И вы оставайтесь, комната свободна. Куда вы на ночь глядя?

Вероника просияла и помолодела сразу лет на двадцать.

– Берете его?

– Беру. Но поймите, мне почти шестьдесят. Я прошел Афган и получил ранение. Сколько протяну – не знаю, но, клянусь, мне хочется посмотреть на волка, который вырастет из этого волчонка.

– Спасибо! Я… не знаю, чем вас отблагодарить. – Она упала на колени.

Мальчишка возмутился:

– Мама!

– Немедленно встаньте! – Олег помог ей. – Если бы все люди были как вы, мы бы так низко не пали.

* * *

Вооружиться было нечем. Вадим попытался отломать ножку стула, но она была прикручена намертво. Поэтому, когда дверь открылась, он просто прыгнул на врага. За горло его, за волосы, повалить…

Удар под солнышко. Дыхание сперло, Вадим повалился на пол, хватая воздух открытым ртом. Некоторое время он туго соображал, а когда более-менее очухался, понял, что ему заломили руки. Враг сидел сверху, держал крепко. Хоть бы повернуться, чтоб в рожу плюнуть перед смертью!

– Спокойно, спокойно, я сказал.

Даже не запыхался. Подготовлен. Что ж, Вадим попытался, и теперь остается только достойно умереть.

– Прекрати ты ерзать, пидрило!

– Сам…

– Молчать!

Рука у него была тяжелая. Вадим уже несколько раз пожалел, что ходил в фитнес-клуб, а не на карате. Придется смириться. Вздохнув, он прижался пылающей щекой к грязному полу.

– Я говорю – ты, пидор сраный, слушаешь. Понял? Ерзать прекрати, я тебя не хочу!

– Пош-шел ты!

Леон отпустил Вадима. Вадим встал, отряхнул рубашку и джинсы. Убить! Искалечить!

– Поедешь со мной.

Здесь не хочет пачкать? Боится кровищу не отмыть? Или в рабство продаст?

– Там твой земляк объявился. Сумасшедший, хуже тебя, дебила. Будешь переводить, что он лепечет.

Вадим ушам своим не поверил: земляк?! Неужели этот шизофреник ему поверил, Сандре поверил? И, главное, что там за человек, вдруг знакомый? Он же не понимает ничего, от ужаса с ума сходит!

– Поехали, – согласился Вадим.

Леон шел сзади. У него был пистолет – Вадим подумывал о побеге, но понимал, что его шансы равны нулю. За домом, в котором находился бункер, повернули и долго плелись по бездорожью мимо плит, сваленных кучей, мимо раскуроченных стен с паутиной ржавой арматуры. Вадим постоянно оглядывался, будто надеялся, что конвоир за его спиной истает.

Наконец вырулили на площадку, где местами сохранился бетон. С обеих сторон высились два недостроя, справа был котлован, наполненный мутной водой.

Нырнули в цоколь, миновали темный, воняющий мышами коридор и оказались возле странной машины. Вадим затормозил так резко, что Леон наткнулся на него. Не обращая внимания на приказ остановиться, обошел чудо. Когда-то это был БТР. С него даже не сняли пулемет. Но вот расцветка…

Без труда узнавалась рука художника – Леон сам поработал над «тюнингом». Характерные цвета – фиолетовый, черный. Характерные изломанные линии. Зеркала волн, разбивающиеся об острые скалы. Осколки брызг. Сиреневое солнце, в которое светлыми штрихами вписано едва уловимое лицо.

– Круто, мужик. Сам рисовал?

Леон опустил наведенный на Вадима пистолет.

– Ценитель? – поинтересовался с иронией.

– Профессионал. – Вадим надулся от гордости. – Я же дизайнер, я в этом разбираюсь.

Вот она – точка соприкосновения! Любому художнику приятна похвала. Но Леон был непрошибаем. Морда его снова стала волчьей, невыразительной.

– Внутрь давай.

Вооруженный человек чертовски убедителен. Только сейчас Вадим обратил внимание на водителя – длинную жердь в засаленной бандане. Жердь помог ему залезть в машину. Леон последовал за ним. Кабина была переделана в настоящий «салон»: диванчики для удобства пассажиров, сейф. А вот трясло дико. Едва тронулись, Вадим потерял интерес к окружающему. Изо все сил он старался не прикусить язык, не выплюнуть желудок, сохранить лицо. Иногда поглядывал на Леона – тот был невозмутим.

Робот.

Пытка продолжалась бесконечно. Наконец БТР встал, Леон чуть ли не за шиворот выволок Вадима на воздух и куда-то потащил. Вадим еле переставлял ноги и не сразу понял даже, что оказался в помещении, что на стуле сидит Сандра, читает распечатку, а к другому стулу привязан обритый парнишка лет восемнадцати, абсолютно Вадиму не знакомый. Глаза, лицо и губы парня были белые.

Сандра улыбнулась Вадиму.

– Привет, – сказал он парню, – ты откуда?

Мальчишка заплакал. Он, похоже, ничего не соображал.

– Давай, Дизайнер, – приказал Леон. – Действуй.

Вадим присел на корточки рядом с пленником, заглянул в его глаза. Врали все психологи, контакт наладить не получилось. Били его? Что с ним делали вообще?

– Парень, очнись. Меня зовут Вадим Вечорин, я дизайнер. – Сухой смешок Леона. – Я из Москвы, из нормальной Москвы. Демократия, стабильность, «Единая Россия».

– Анд-дрей… Николаенко. – Губы его не слушались. – Отпустите меня! Я все сказал! Со мной жестоко обращались! Они Женьку убили!

– Давай с начала, Андрей. Я не могу тебя отпустить, я сам – пленник. Ты как сюда попал?

– Меня поймали! Мутант с клещами! Господин! Господин, отпустите меня! Пожалуйста! Я… я в тюрьму! На гауптвахту! Куда угодно! Где я?!

– В параллельной реальности, наверное…

Леон велел:

– Ты давай, Дизайнер, узнавай, зачем он сюда приперся. И ты сам – зачем.

– Низачем, – огрызнулся Вадим очень тихо и добавил громче. – Я, например, сюда не хотел.

– А это что? – спросила Сандра, тряся распечатками.

Вадим взял у нее стопку листов и прочитал: «Если все-таки П…дец пришел, спасаться надо сразу: власть может перекрыть входы-выходы из города.

Не все йогурты одинаковы. Если ты – животное жвачное, наверняка найдутся и шакалы, и волки. Они умнее свиней, и почуяли П…дец раньше тебя, и мечтают об одном – сожрать тебя; ведь ты их кормовая база. Значит, за городом ты должен тоже быть аккуратным. Бойся всех, даже тех, кто на первый взгляд безобиден. И не стоит рассчитывать на других хрюшек. Лучше сбивать ноги по бурелому, но идти одному…»

– Руководство по выживанию, – предположил Вадим.

– Свиньи? – Леон заглянул в текст через его плечо. – Йо-гур-ты? О чем это?

– Ну… Если случится война, человек должен выбраться из города. Один, потому что в городе опасно.

– Ты уверен?

– Ну… да. Уверен. У нас такая манера изложения… Ну, такой язык, это бывает. В Интернете полно…

– Где? – терпеливо спросил Леон. – Дизайнер, не испытывай мое терпение. Ты можешь по-русски рассказать, о чем это?

– Могу, но…

На столе валялся вещмешок, вокруг были разложены таблетки, носки, носильные вещи, консервы, валялся фонарик и почему-то развернутый презерватив.

– Слушай, Леон, это долго. На самом деле подобные руководства… Ну, они бредовые. Это игра. Дети думают, что выживут, если будут такое читать, а писатели зарабатывают на них деньги. Понимаешь? Никто не планировал вторжения в ваш мир! Никому вы не нужны!

– Ладно. Дальше. Что это? – Леон широким жестом указал на вещи солдатика.

Андрей тихо плакал. Вадим жалел его, но ничего сделать не мог. Единственный шанс выбраться – доказать Леону, что без него, Вадима, – никуда. Если удастся выкарабкаться, надо постараться и сопляка вытянуть.

– Это… Носки. Трусы. Фонарик на батарейках. Знаешь, как работает? Ладно, потом расскажу. Ну… это… Знаете, да? Презерватив.

– А почему он светится в темноте? – с невинным видом поинтересовалась Сандра.

– Для красоты, наверное. Не знаю.

– То есть этот парень – псих? – гнул свою линию Леон.

– Да, – Вадим скосил глаза на паренька, – нет… он может быть важным звеном…

– Я тоже не хотел сюда! – завопил Андрей.

Вот же дурак! Вадим злобно зыркнул на него: молчи, молчи, идиот, не мешай тебя вытягивать! Но мыслей несчастный читать не умел и продолжал истерить:

– Оно само! Я же говорил! Раз – и тут… как, когда – не знаю! Отпустите меня, я жить хочу! Я ни-че-го не понимаю!

– Хватит! – крикнул Вадим. – Попытайся вспомнить что-нибудь странное… Ну же, мужик! Напрягись!

– Нет! Ничего! Раз – и тут!

– Может, – Вадим подумал, что пленник поймет, куда надо клонить, и уцепится за протянутую соломинку, – техника была… испытания там не проводились?

– Да нет же! – снова заревел.

И правда дебил. Чем еще помочь? Да ничем. Только самому подставляться.

Вадим пожал плечами, взял монеты, пересыпал из ладони в ладонь и сказал виновато:

– Увы, он совсем тупой!

Во как они в рот заглядывают. Это хорошо. Это просто здорово!

Леон щелкнул паренька по лысой башке, тот встрепенулся.

– А теперь говори. Последний шанс тебе. Правду скажешь – выживешь, соврешь – в утиль. Я все знаю. Итак, вы заодно?

– С кем? – прошептал он жалобно.

– С ним. – Леон указал на Вадима пальцем.

Парнишка затряс головой:

– Нет! Впервые его вижу. Что вы от меня хотите? Я скажу! Отпустите меня…

– Неужели не видно? – Вадим развел руками. – Это глупое, безобидное дитя.

– Жалко, да? – Леон криво усмехнулся. – Ясно. Уходим.

За дверью поджидали лысый бородатый верзила, похожий на гибрид хипака со скинхедом, и кривоногий карлик. «Ты узнаешь его по квадратности», – крутилось в мозгу. Что за чушь? Откуда?

– Ну, – пробасил гибрид, – выяснили, откуда оно взялось?

– Да. И оно не в своем уме.

Лжет же ведь Леон! Палить контору не хочет. Если спалит, то и пареньком, и им, Вадимом, заинтересуется кое-кто покруче. И тогда амбец криминальному авторитету… А ведь это идея – достучаться до лунарей! Поделиться знаниями. Они умные. Поверят. А если нет? Надо у Сандры осторожненько выпытать.

– И что теперь с ним делать? – Гибрид увязался следом.

– А ты не знаешь, да? Сумасшедший лунарь – у нас. Просто подарок!

– Э-э-э. – Гибрид с довольным видом чиркнул по горлу.

– Только тихо. Чтоб ни одна душа!

До выхода сладкая парочка провожать не стала. У двери дежурила еще пара хмурых типов. Вадим старался не отстать от Леона, он как-никак, но мыслить способен, а эти… точно бритые питекантропы. Все здесь голову бреют. Наверное, чтоб вши не заводились. Или… радиация?!

На улице Леон осмотрел его с ног до головы и сказал:

– Домой хочешь?

– Нет, мне здесь нравится.

– А жить? – В голосе прозвучала угроза.

– Чего тебе надо, а? Я не знаю дороги назад, не знаю, как меня сюда занесло… но это можно выяснить!

Леон молчал. Сандра топталась рядом, поглядывая с тревогой. Похоже, убивать и грабить его не собираются, это плюс. Надо им по ушам проехаться, рассказать лучшее о настоящей Москве, заинтересовать. Вместе легче до чего-то додуматься, Сандра-то умная, из лунарей. Лунари… или к ним переметнуться?

Что бы сделало правительство, попади к ним такой странный экземпляр? Поселили бы в лучшей квартире и дали льготы? Хрена! Заперли бы в застенках и использовали в своих интересах. Наверное, пообещали бы чего-нибудь. Чем лунари лучше? Да ничем. Подыхать в пусть сытом, но плену не хочется. С этими двумя есть хоть крошечная, но надежда. Вернуться. Домой.

– Вадим, – проговорила Сандра. – Ты, если не хочешь привлекать внимание, хромай, что ли. И сутулься, а то ты подозрительно здоровенький.

– Он наверняка шуму наделал, – сказал Леон. – Диз-зайнер. – И под ноги сплюнул. – На вот, переодевайся.

Пришлось облачаться в камуфляжный костюм: брюки и куртец с длинными рукавами. Бежевую футболку с аппликацией и джинсы Леон забрал. Было тепло, и Вадим нещадно потел. Грязное тело, с пятничного утра не мытое, воняло козлом, носки липли к ногам.

– Значит, так. – Леон раскурил самокрутку. – Сейчас пойдем на хату. Пешочком. Сандра дело говорит: сутулься и прихрамывай. Ясно?

– А что за хата? Мы не в бункер пойдем, да? – удивилась Сандра.

– Куда надо, туда и пойдем. И, Дизайнер, бежать не пробуй, если жить хочешь. Все, ходу.

Вадим пытался сориентироваться, в каком они районе. Не получалось. Дома вокруг безликие – панельные пятиэтажки, основательно разрушенные. Асфальт почти не сохранился. Район выглядел нежилым, но сквозь уцелевшие стекла Вадим чувствовал любопытные взгляды.

Ему стало не по себе: казалось, что это нищета, болезни, ранняя смерть следят за ним, ждут случая, чтобы наброситься, уволочь в свое логово.

Леон шагал энергично, Сандра держалась рядом с Вадимом, который старательно сутулился и хромал. Пахнуло тленом, Вадима чуть не вывернуло. Из-за редких облаков выглянуло солнце, и стало совсем липко.

По дороге не разговаривали.

У одного из домов царило оживление, копошились стремные личности. При виде Леона со спутниками личности расступились, и Вадим заметил полураздетый труп, заслоненный мародерами. Труп, к слову, ничем не отличался от живых – такой же грязный…

Леон глазом не повел, прошествовал мимо, Вадим уставился под ноги. За спинами снова начали двигаться, переругиваться вполголоса.

Вадим почесал голову. Сальные нечесаные волосы превратились в сосульки. Мерзость! Никогда он себя не запускал, считал, что мужчина не должен вонять и уподобляться скотине. Гориллоидов со стоячими носками предпочитают базарные бабищи… И вот поди ж ты. Может, у Леона «на хате» найдется душ? Или хотя бы бадья с водой, пусть даже с холодной? Интересно, а женщины тут личной гигиеной не пренебрегают? Если угораздило застрять, придется выяснить в ближайшее время.

Вадим представил заросли, не знавшие бритвы, и содрогнулся. Лучше уж самому, чем в помойку… Вот Сандра – изящная, по здешним меркам ухоженная, из лунарей же. А она как?

– Заходим.

Это была кирпичная девитиэтажка, стоящая углом. Похожих много на Преображенской, да и в других районах хватает. Некогда – престижное жилье, но планировка отстойная, трубы старые, кухоньки крохотные.

«Хата» Леона располагалась на первом этаже. Первую дверь Вадим бы вышиб плечом, если бы понадобилось: едва в петлях держится. Леон отпер ее длинным ключом. А вот за ней – железная, с кучей замков, с круглым «рулем», как в бункере.

Зашли. Прихожая маленькая, слева – кухня, сортир, прямо – комната. Однушка. Леон тщательно запер за собой обе двери. Вадим заглянул на кухню: окна изнутри закрыты ставнями.

– Значит, так. Окна не открывать, не шуметь. Здесь звукоизоляция, но все равно. Жратва – в ящике под столом. Шмот – в шкафу в комнате. Ведро в сортире есть. Свечи на столе. Ты, – он ткнул пальцем в Вадима, – приведи себя в порядок. В ванной две бочки с водой. Помойся. Голову побрей. Сандра, одень его нормально. Можешь что-нибудь ему сломать, чтобы не выделялся.

– А ты куда?

– Мне, детка, надо решить наши проблемы. Ты все поняла? Носу не высовывать. За Дизайнера отвечаешь кудрявой головой.

– Я поняла, Леон, подожди, а надолго ты? Сколько нам здесь сидеть?

– Сколько надо. Сутки, не больше. Я вас запру.

– Береги себя, – прошептала Сандра.

Мафиозо не ответил, пень бесчувственный. Вадим дождался, пока он исчезнет, и ринулся в ванную. Здесь было темно, воняло плесенью и действительно имелись две синие бочки с водой.

Когда-то давно, на даче, где бабушка жила летом, нужно было мыться в таких же условиях. Посреди единственной комнаты ставилась детская ванночка, туда сажали Вадика (предварительно пойманного и раздетого), бабушка вооружалась двумя ведрами – с кипятком и с холодной, мочалкой и дегтярным мылом и безжалостно терла внука, пока вместо деревенского замухрышки в ванночке не обнаруживался белокурый городской ребенок.

Сейчас – ни бабушки, ни кипятильника, ни мочалки. Хорошо хоть кусок вонючего мыла нашелся.

– На вот. – Сандра протянула ему «опасную» бритву.

Вадим опешил. Нет, он, конечно, видел в исторических фильмах цирюльников, ловко орудующих этим девайсом…

– А другой нет?

– Другой? – не поняла Сандра. – Бери, видишь, острая, не ржавая, в самый раз.

– Я… – Ну вот как ей признаться? – Понимаешь, Сандра, у нас другие бритвы. Такую… я только в кино видел.

– В чем? – заинтересовалась она.

– В кино. Ну, это когда экран, а на нем картинки… движущиеся. У вас что, кино нет?

– А! Я просто тебя не поняла! Есть, конечно! Нам учебные фильмы демонстрировали на экранах, просто никто не говорил слова «кино». Погоди, то есть ты бриться не умеешь? И что нам делать с тобой?

Вадиму представился замечательный случай узнать, бреют ли местные дамы ноги и все остальное.

– А ты мне не поможешь? – жалобно попросил он.

– Ладно, помогу, конечно, а то ты себе нос отрежешь или ухо, оно, конечно, для маскировки хорошо, но ты же нежный, заболеешь еще. Тогда – раздевайся!

Вадим предпочел бы сначала вымыться, чтобы не вонять. Но послушно стянул рубашку, бросил ее на пол. Следом отправилась майка. Фу, блин, промокла вся… Надо будет постираться после. Вадим неуверенно взялся за ремень.

– Штаны оставь, – распорядилась Сандра. – Я же тебе не яйца брить собралась.

И смутилась. Вадим глазам своим не поверил: Сандра потупилась, сникла вся. Лунарское воспитание, не иначе. Первое впечатление обманчиво, девочка-то совсем не груба! Девочка нарастила толстую шкуру, а под ней – нежное существо, просто тургеневская барышня, от слова «яйца» чуть в обморок не падает!

Бриться решили на кухне. Ставни не пропускали свет, и Сандра зажгла несколько свечей. Стояла неимоверная жара, плавился воск, исходили зноем огоньки. Сандра взяла ножницы и безжалостно состригла Вадикову шевелюру. Она двигалась медленно, с отрешенностью актрисы немого кино. Куртку и броник Сандра сняла, осталась в темно-зеленой спортивной майке, волосы собрала в пучок. Ее влажная от пота кожа блестела. Вадим закрыл глаза и почувствовал мягкие прикосновения – Сандра наносила ему на голову мыльную пену.

Некстати вспомнился дезертир Андрюшка, плачущий на стуле, и магия рассеялась, исчезла музыка, готовая зазвучать. Тяжелое дыхание, духота, гарь, пот.

А для Сандры все оставалось по-прежнему, она будто совершала обряд поклонения. Ему стало неловко, он захотел отстраниться, но это было небезопасно.

– Расскажи о себе. – Голос Вадима вернул Сандру на землю. – Кто твои родители, чем занимаются? Они живы?

– Наверное. Не знаю. Наставница Алиса умерла три года назад… А про биологических предков я не в курсе.

– Ты что, детдомовская?

– Не понимаю, – удивилась Сандра. – Просто – не в курсе. Наверное, если бы решила узнать, кто они, узнала бы, но зачем? Детей должны воспитывать профессионалы.

– То есть всех детей отнимают у родителей?

– Не отнимают. – Сандра закончила и теперь насухо вытирала бритву. – После рождения мать кормит ребенка грудью, а спустя пять месяцев отдает в интернат и возвращается к трудовой деятельности.

– А отец?

– Донор?

– Слушай, у вас семьи есть?

– Здесь, в городе, есть. У бы… У людей есть семьи, у тех, кто хочет. И у лунарей есть, конечно. Но редко кому разрешают завести детей в супружеской ячейке, любовь слепа и не думает о генетической совместимости. Зато у нас… у лунарей, и детской смертности нет, а у людей – очень высокая, сам видишь, какие условия. А у вас?

– У нас в этом свобода для всех и каждого. Никто… ну, в России никто не контролирует рождаемость, никто не запрещает людям жениться и беременеть. В общем, нормальное общество. У вас ведь до войны так же было?

– Да… Надо же… Я слушаю про твой мир, и мне светлее становится: люди там живут, свободно живут. Здесь только дикие свободны, мутанты. А лунари – ограниченней всех, но не замечают, что заперли себя в клетке. Все, Вадик, иди мыться. Тебе спинку потереть?

Сколько сил потратила она, чтобы голос звучал спокойно? И все равно прорвалась жажда – прикоснуться к чужому миру, чужой сытой жизни и свободе… Сандра хотела – но не Вадима, а его реальности. Вадим поднялся, обнял ее и поцеловал в лоб, покрытый бисером пота.