Текст книги "Там, где сходятся меридианы"

– Вот сейчас восстанавливаем, что осталось, так новая проблема возникла. Матушка наша, игуменья, в искус впала: скрылась с доходом от гуманитарной помощи. Верни веру братии. Монастырь нужно восстановить, прежде всего, как духовный центр Кольского края. Здесь должна сформироваться утраченная школа русского монашеского старчества. Дело это очень важное, и мы видим, что оно угодно Трифону. Но восстанавливать нужно не колхоз, населенный монахами, а обитель, способную помочь русскому народу обрести полноценное духовное будущее. Вот для чего все создается! И все здесь должно быть хорошо устроено, должно ложиться на душу. Восстановление монастыря – это, прежде всего, наша решимость. Она усиливается старанием, верностью, преданностью пути, на который мы встали. Восстановление обители – шаг к разговору с Богом.

Архиепископ замолчал. Отец Владимир понял, что время его истекло, и подошел для благословления.

– Тут Господь должен сказать свое слово. Надо, чтобы он заговорил с нами. Это нам в первую очередь нужно. И мы должны быть готовы к разговору с ним, – прощаясь, сказал архиепископ.

Обычно разговорчивый водитель, чувствуя настроение молодого священника, молчал. Данилка оцепенел, глядя на дорогу. А отец Владимир, словно киносерию, прокручивал свою жизнь. Еще каких-то лет десять назад он и представить себе не мог, что поедет в самый северный монастырь настоятелем. Да что там настоятелем! Он вообще не думал, что станет священником. Рабочий поселок на Волге, средняя школа. Неудача при поступлении в институт. Армия. И началось. Затрещала по швам страна, разгул демократии и, как следствие, войны. Войны, страшные своей братоубийственностью. Еще недавно дружные республики превратились в кровных врагов и стояли на меже с оружием. Это потом их назвали «Горячими точками», а по сути это была резня, резня братоубийственная, средневековая, поощряемая «Всенародно избранными президентами». Он, простодушный лопушок, стоял в строю и ничего не понимал. Почему дяди в уродливых фуражках с двумя просветами на погонах показывают, в какую сторону ему направить автомат и, главное, приказывают стрелять в ту сторону. А там аул, дети, женщины. В чем они виноваты? Мятежники, боевики, федералы – все смешалось в его голове. Еще пацаненком он понимал, что ему необыкновенно свезло: он родился и живет в великой стране: Союзе Советских Социалистических Республик. В стране, которая несла добро всему миру и выступала защитником бедных и угнетенных. Он искренне завидовал парням в голубых беретах, которые возвращались, исполнив «Интернациональный долг». Теперь он, в камуфляжной, новой форме солдата демократической России, стоит в строю и слушает разглагольствования заместителя командира роты по воспитательной части. Эти офицеры пришли на смену традиционным замполитам. Их объединяло одно: неискренность. Как те монотонно декларировали установившиеся догматы, так и эти штампованно вещали о новой роли Российской Федерации. Глядя на их опухшие от пьянства морды и вороватые глазки как-то не особенно верилось в чистоту помыслов новых идеологов. Но они имели над ним абсолютную власть: армия служила по законам военного времени. Редел их солдатский строй. Чернобородые дядьки умели воевать. Их крики «Аллах акбар» вызывали нервную дрожь и холод в лопатках. Очень скоро мальчишки в форме поняли, что их убивают, и пощады от них ждать не приходится.

– Господи, спаси, сохрани, – вспомнились ему молитвы своего деда, старого неразговорчивого человека.

– Без бога не до порога, – любил он говорить, наблюдая за еще несмышленым внуком. Слова молитвы неожиданно выплыли из глубин его памяти.

«Господи! Спаси, сохрани…» – било в висках, когда он входил в затихший аул, и каждая клеточка его тела была в ожидании автоматной очереди.

– Слава тебе, Господи, – неожиданно прошептал он, когда отвратительно свистящие пули прошли над его каской.

Новое явление в войсках Российской Федерации: армейские священники. Они были не похожи на того добродушного священника, которого он привык видеть в их городской церкви. У этих не было длинных волос, бород веником. Это были подтянутые парни, в таком же камуфляже, как и у бойцов. Только в кармане у них был крест, и они не расставались с евангелием. Они не лезли в душу, не напоминали о долге, не требовали верой и правдой служить новой России. Они просто были рядом. Вроде как случайно, но в две лопаты окоп был выкопан гораздо быстрее. И «цинкач» (ящик с патронами), подхваченный дюжим дядей оказывался гораздо легче. Незаметно пришло общение. Хотя их «батя», командир роты, недовольно бурчал, видя как вокруг батюшки, словно ища защиты, собирались солдаты. В этом было что-то трогательное, беззащитное. Бросалось в глаза, что воюют дети. Но он был командир и выполнял приказ. Приказ, отданный безответственными политиками. Приказ, который он должен выполнить любой ценой, даже ценой жизни этих пацанов. Их уже не пробирали слова командиров и новоявленных воспитателей о служении президенту, портрет которого развесили во всех палатках. У них давно наступил идеологический вакуум в сознании. Они получали письма из поселков и деревень, в которых родители сообщали о своих плачевных делах после демократических реформ. Получали письма от демобилизованных товарищей, которых, оказывается, никто не ждал. Они никому были не нужны! Без специальности они пополняли армию безработных или шли в криминал. Их охотно брали в уголовные структуры новоявленные хозяева.

Выжить! Дожить до дембеля – вот основная цель каждого солдата. Слова «Бог», «раб Божий» тоже не звучали в коротких беседах с батюшкой, когда прикуривали от одной спички в слегка подрагивающих руках. Зазвучало: «долг», «служить Отечеству» и уж совсем непривычное – «Вера».

Пришло время ухода в запас. Стоял на распутье: куда идти после дембеля. В разоренный приватизаторами поселок? Но там встала последняя прядильно-ткацкая фабрика. Возникла мысль: а что если рвануть в иностранный легион. Среди дембелей гулял адрес телефона мобилизационного пункта. Там парней, не боявшихся крови, брали охотно. А что? Отслужить за интересы Франции положенное контрактом время и затеряться на просторах благополучной Европы.

Батюшка давно присматривался к парню с емким волжским говором. Он отличался от сослуживцев. Не смаковал выдуманные похабные истории, которыми вчерашние пацаны развлекали друг друга. Ни с кем не делился «подвигами» на гражданке. Чаще чем другие слушал священника, затем вставал и уходил. Часто был один. Незаметно налаживался контакт. Общались, разговаривали. И вот вознаграждение за долготерпение. Парень поделился с батюшкой своими проблемами. Куда идти? Бежать из страны?

– Убежать ты, конечно, можешь. Только убежишь ли от себя самого – задумчиво оборонил батюшка.

– А что делать? Куда, куда идти. Нет той страны, в которой я жил, к которой привык, – в запальчивости бросил парень.

– Слово божие нужно нести в народ, – добавил святой отец.

– Какое слово! Раб божий! Покорись, служи… – съязвил Владимир.

– Зачем? – спокойно среагировал батюшка; он словно не заметил мальчишеской колкости. – Слово о добре, справедливости.

– Где они, эти слова? В России! Кругом вранье, – горько скривился парень.

– Именно в ней, России. В поруганной, поставленной на колени, – сказал святой отец. – Ее нужно возрождать. Сейчас деньги правят Россией, но это пройдет.

– Когда! – усмехнулся Владимир.

– Это зависит от нас: тебя, меня, – ответствовал священник.

– А как? – совсем по-школьному спросил парень.

– Вот это другой вопрос, – ответил святой отец.

Они помолчали. Каждый думал о своем.

– Ты вот что, Владимир. Не торопись с решением поступить в легион. Что если тебе поступить в семинарию?

– Куда? – не поверил своим ушам Владимир.

– В семинарию, – спокойно отреагировал батюшка. – Я, что, по-твоему, родился священником? Нет, к этому прийти нужно, – задумчиво говорил священник.

Они наслаждались передышкой. Лежали на сухой жухлой траве и смотрели на небо. На чужое южное небо.

Владимир любил свое небо, русское, северное, вечно хмурое с неярким Млечным Путем. Тянется через небо дорожка и сыплет звездами, мелким-мелкими. Кажется, пыль клубится звездная. А там жизнь, другая, непохожая на нашу. А еще он любил Полярную звезду. Эту скромную едва мерцающую звезду. Она гипнотизировала его, влекла за собой. И разговоры, разговоры мальчишек, сидящих у яркого костра вечером. Откуда взялся мир? Что там, за горизонтом?! Озноб пробегает от догадок, предположений. Высказываешь их вслух. И вдруг:

– Ерунда все это, – раздается голос, – это солнечная система. Вокруг солнца – звезды – все мертвое.

– Неправда! Они все живые. Их Боженька сотворил, – противоречит детский голос.

Под общий хохот раздаются крепкие щелчки по чьей-то нестриженой голове.

– Молчи, – покровительственно басит кто-то из старших. – Поменьше с бабкой в церковь ходи.

Снова тишина. Слипаются глаза.

Здесь же, на юге, небо раскинулось вольным шатром, черным, непроницаемым. Через его прорехи светили звезды. Их было много, ярких, нахальных, как девицы на дискотеке. Были и библиотечные скромницы, с прической «конский хвост», стянутой аптекарской резинкой.

«Разные они, звезды, совсем как люди», – думал Владимир, грызя травинку.

– Ну, ты скажешь, батя, в семинарию. Я и лба-то перекрестить не умею, – Помолчав, сказал Владимир. Он облокотился на локоть и повернулся к священнику.

– Лба перекрестить не могу, – передразнил парня батюшка. – Разве во лбе дело. Вон, наши теперешние правители как лихо крестятся. – Насобачились! – вдруг резко произнес священник.

– Осенить себя крестным знамением – это не сразу дается, – добавил он, глядя на небо.

– В тебе, Володя, стержень есть. На нем в человеке Вера зиждется. Сейчас в стране времена похуже чем Смута. Старая идеология ушла, а новой – не сформировали. Батюшка вытянулся во весь рост и закинул руки за голову: – Священник службу в миру нести должен. Он, мир, разный, добрый и враждебный.

– Да я ни одной молитвы не знаю, – не сдавался Владимир.

– «Отче наш» знаешь, – больше сказал утвердительно, чем спросил священник.

– Знаю, – ответил Владимир.

Он был удивлен проницательности батюшки. Он действительно выучил «Отче наш». Так, больше из любопытства. Очень его поговорка интересовала: «Знать как «Отче наш». Вот и выучил.

– Я по губам понял, что ты шепчешь, – ответствовал священник. – Кстати, дед верующий был? – задал он неожиданный вопрос.

– Дед-то! Еще какой!

Владимир вспомнил своего деда. Цыганистого, лохматого, немногословного. Он вспомнил зимние вечера, когда после школы бежал на подворье к деду. Неторопливый ужин. Зимой день короткий, и вот синие сумерки занавесили окно в горнице. На снегу удлинились тени. В сугробах засветились желтоватые пятна. Это экономные жители зажигали свет. Дед огромными мосластыми ручищами включал лампочку. Затем опускал плафон ниже и садился за стол. Брал Библию, которая лежала на столе, прикрытая вышитой салфеткой. Терпеливо ждал, когда придут постоянные слушатели: бабушка и его тетушка. Бабушка садилась, как первоклассница, с прямой спиной, положив руки на колени. Тетушка пристраивалась ближе к свету с вышивкой. Он же забирался на печку. Огромную русскую печку, занимающую половину горницы. Лежанка была застелена овчинами. Было тепло и уютно. Дед, убедившись, что все в сборе, начинал читать. Сказать, что Владимир что-то понимал, было очень уж крепко. Скорее, он слышал фон, монотонный голос деда. И засыпал, согретый теплом, щедро излучаемым печью. Просыпался от легкого тычка: это дед претендовал на свое законное место.

Он задумался: «Боже мой! Как это давно было!» – захотелось стать маленьким и свернуться на родной печке. Но нет печки, как нет уже дедовского подворья. Да и деда нет.

– Рискни. Попробуй себя. В семинарии есть чему поучиться. Парень ты дисциплинированный, привыкнешь к укладу. Мысли в порядок приведешь. Совсем не понравится – уйдешь. Там силком ни кого не держат, – продолжал, вроде как не заметив его замешательства, священник.

Впереди показался мемориальный комплекс «Долина славы». Здесь, на берегах реки Западная Лица, Полярная Дивизия и моряки Северного флота остановили немца.

– Притормози, – обратился отец Владимир к водителю. Он вышел из машины.

– Пойдем, разомнемся, – сказал он Данилке.

Они подошли к огромному комплексу. Отец Владимир остановился и задумался. Место скорби, памяти, а все нарочито выпячено: дескать, мы вас не забываем. А мусор строительный убрать забыли. И березы вокруг вырубили. Чтобы памятник с дороги лучше смотрелся.

Он не понимал сути мемориала. Комплекс попирал хрупкую заполярную природу своей монолитностью, бездушностью. И этот танк на постаменте.

– Любим же мы бряцать оружием, – грустно подумал отец Владимир.

Даже в слепоте памятника танк был страшен. Уж кто-кто, а он знал их разрушительную силу.

«Это кладбище, могилы убитых, – думал он. – Место скорби, чтобы верующий перекрестился, атеист постоял, опустив голову. Зачем же здесь танк».

«…И эти проселки, что дедами пройдены, с простыми крестами их русских могил», – вспомнил он с детства знакомые строки.

«Видите! Мы вас не забываем!» – вопили бетонные плиты с вырубленными буквами фамилий. А помним о подвиге только в День Победы. Привезут сюда стареющих ветеранов, нальют сто грамм фронтовых и все, до следующего праздника.

Нет, не мемориал здесь нужен, а храм. Так уж издавна повелось на Руси, чтобы на месте битв церкви да часовни ставить. И место должно быть тихое, для скорби и печали.

«Храм здесь нужен, храм, – повторил он про себя. – Больше того, нужен религиозный центр. Вон, если посмотреть список. Каких только национальностей нет! А храм православный. Не сможет помолиться в память о павшем мусульманин или католик. Находят же умиротворение все в верующие в Иерусалиме. Нужно надрелигиозное, космическое. Тем более это Север, Заполярье».

Он вспомнил детство, как его обожгли такие слова как Арктида, Гиперборея. Что именно Заполярье могло быть колыбелью человечества. Не потому ли всегда его притягивала Полярная звезда, которая неярким ровным светом согревала душу. Будоражила воображение.

Кольский полуостров, древняя гиперборейская земля – это край, где прошлое встречается с будущим. Еще в конце ХIХ века великий русский мыслитель – космист Николай Федорович Федоров – предсказал северную будущность России.

«Эко как меня понесло», – усмехнулся про себя отец Владимир.

Он вспомнил про Данилку. Обернулся, но того рядом не было. Мальчишка увлеченно лазал по танку. Памятник стоял на бетонном постаменте и смотрел на мир мертвыми бойницами. Даже в таком состоянии он был страшен. «Вот пацаненок», – с усмешкой подумал священник, а вслух крикнул:

– Слезай, танкист, поехали!

Они быстро миновали пограничный пункт Титовка. Солдат, в колом сидевшей полевой форме, лениво глянул в документы и пошел, пыля нечищеными сапогами, поднимать шлагбаум.

– Ну вот, мы в Печенгском районе, – обратился отец Владимир к мальчику. – Слыхал о нем?

Данилка напрягся и что-то вспомнил из истории родного края.

– Маловато, – буднично ответствовал ему священник. – Тогда слушай, благо есть время.

Рассказчик он был великолепный, и вскоре Данилка, да и не только он, но и водитель, слушали неслыханное ранее повествование о возникновении монастыря, истории Печенгского района.

Печенгский перевал встретил их каменным плато. Кое-где топорщились березки высотою не более трех метров. Поверхность камней покрывал, местами разрываясь, ковер из лишайника, карликовых берез и прочих плохо различимых растений. Они стояли на вершине перевала, обдуваемого со всех сторон ледяным ветром, когда на десятки километров вокруг тебя не видно и намека на жилье, а только грандиозно-недосягаемые в своем неприступном величии горы, неумолимо уходящие за горизонт.

Быстро скатились к дороге и увидели новенький дощатый забор.

– Наша обитель, – прервал рассказ отец Владимир. – Трифонов Печенгский монастырь, – и добавил: – Название идет от реки Печенги, что в переводе с языка саамов означает «Сосновая река». Слышишь, как журчит, разговаривает.

Заметив недоуменный Данилкин взгляд на голые берега реки, он понял и пояснил:

– Ты не смотри, что сейчас здесь с лесом плохо. Климат изменился, да и человек поработал. Ну да ладно, потом дорасскажу. Пошли с подворьем знакомиться.

Насельники монастыря встретили Данилку ровно и доброжелательно. Работой особенно не загружали, но и прохлаждаться не давали. Работала монастырская братия много. Хозяйство досталось запущенное. Военные, с присущим им размахом, засорили не только поселок, но досталось и некогда жемчужной речке Печенге. Только быстрое течение позволяло ей как-то справляться с мусором, который валили в нее защитники Заполярья. Но берега! Хватало работы монахам, послушникам и трудникам.

Монастырский распорядок напоминал распорядок трудового лагеря, в котором был Данилка в летние каникулы. Только вместо команд – молитвы и службы. Руководил всем монастырским хозяйством старец. Он был духовник, то есть правил церковные требы, не чурался и келарства. Завхоз по-мирскому. Высокий, сухой как палка, он строго смотрел из-под седых нависших бровей. Старец не бранился, не ворчал, если видел халатно выполненную работу. Он отставлял свой посох и переделывал. От такого урока долго горели уши.

Вставали рано, служили заутреню. Затем трапеза. Звучало: «Благодарим Бога за хлеб наш насущный. За щедрые дары этого стола». Затем – работы. Данилка, в основном, шустрил с метлой и граблями. Часовня привлекала проезжий люд, посему мусора было много. Работы Данилке хватало.

– А ты убирай, мети чище. В другой раз подумают ли бросать, – наставлял келарь ворчащего Данилку.

Данилка привязался к старику. Поначалу быт и образ жизни монастыря был ему непонятен. Живут здоровые люди, добровольно принявшие обет монашества. Молятся, работают. Все это в пределах монастырских стен. Вкушают простую пищу и благодарят Бога за все. А рядом, как плугом по цветущему лугу, пропахана дорога. Она постоянно кровоточила транспортом. Это была артерия, соединяющая восток с недавно открытым западом. Раньше этой дороге были больше знакомы колеса БТР морской пехоты и мотострелков. Сейчас же по ней гнали неведомые ранее джипы, хаммеры. Они нагло попирали шоссе, пронзая его рентгеном хрустальных фар. От окружающего мира пассажиры были закрыты густыми тонированными стеклами.

– Что, сыне, справился с послушанием? – спросил старик мальчишку.

Но паренек не ответил. Его внимание было привлечено кавалькадой автомашин, спускающейся с сопки. Они сравнялись с монастырем и неожиданно резко затормозили. У первого джипа открылась дверь и вырвавшаяся развязная музыка популярной певицы Вики Цыгановой о водке и селедке осквернила просторы Печенги. Из машины выбрался коротконогий коренастый крепыш. Он был похож на свою машину. Такой же мощный, наглый в своей самоуверенности, и даже очки, закрывающие половину лица, были одного тона со стеклами машины. Раскрылась дверь другой машины, и оттуда высунулась лысая голова с остатками неопрятных седоватых волос, стянутых на затылке в жиденький пучок.

– Вован! Вы чего, в натуре! Охренели! У нас времени в обрез, конкретно! – прогорланил он сиплым голосом.

– Ладно бакланить, Димон! Девочки в церковь зайти хотят, – ответствовал ему первый, подрагивая толстыми ляжками, вроде как разминаясь. В это время из машины вышли девочки: как одна – шпилькообразные.

– Вы чего, чувихи! Нагрешили, что в церковь потянуло, – сострил лысый.

Он уже вылез из машины и стоял руки в бока, обозревая окрестности. Джинсы у него съехали под брюхо, обнажив безобразный живот, поросший седым волосом. Он был явно старший как по возрасту, так и по положению.

– Успеем, Димон! Не гони волну. Щас девочкам грехи отпустят и поедем, – Разошелся коротыш. Он расстегнул рубашку до пупа. В потную жирную грудь влип золотой крест.

Шумно переговариваясь, они прошли в калитку мимо Данилки и старика. Девицы скользнули по ним наглыми козьими глазами и, увязая в гальке высоченными каблуками, заковыляли к крыльцу. Данилка молча проводил их глазами. Они стояли возле тесовых ворот храма, сверкающих своей свежестью: высокий худой монах в клобуке, из-под которого выбивались седые волосы и малец в мирской одежде, вихрастый, с веснушками на переносице. Старый да малый, как говаривали издревле на Руси. А мимо них в волнах дорогого коньяка и косметики шла хохочущая толпа. Кодла самодовольных и удачливых, ухвативших бога за бороду. Это были пришельцы из чужого, враждебного мира.

– Каиново отродье, – чуть слышно пробормотал старик.

– Деда, почему они такие? – совсем по-мирскому, как родного деда, спросил Данилка. Он поднял голову и посмотрел вверх, на старца. У того дернулось лицо. Может от доброго слова «деда», может от увиденного.

– Молчи, отрок, молчи, – костлявая ладонь сжала плечо мальчика. – Заблудшие они. Не ведают, чего творят.

Кодла тем временем, топоча по крыльцу, ввалилась в помещение церкви. Там было тихо. Со старых иссохших стен смотрели святые. Смотрели строго, немного утомленно от своей многолетности. Молодой послушник, стоявший в иконной лавке, поднял глаза на вошедших.

– Женщинам в храме с непокрытыми головами быть не полагается, – дружелюбно, но твердо сказал служитель. Затем, оглядев, мужчин, добавил: – Да и вы бы привели свои одежды в порядок.

– Да будет тебе, братан. Девочки покаяться пришли. Правда, девочки? – балагурил крепыш.

– Остановитесь, рабы божьи, не гневите бога. Он вас не услышит, – так же твердо произнес монах.

– Погоди, брателло. Не гони волну. На вот тебе, на развитие храма, – коротыш сунул монаху зеленую бумажку за пояс рясы. Бумажка противно хрустнула.

Данилка знал этого послушника. Он еще не принял постриг, а приехал из академии на послушание. Звали его Андрей. Черный пушок бороды оттенял его бледное лицо и подчеркивал молодость. С ним было интересно разговаривать. Он переводил церковные сложности на мирской язык, и все становилось понятно. Данилка увидел, как потемнели глаза послушника, но только на мгновение. Он справился с собой и как-то буднично протянул платки девицам. Те уже не хихикали и не поднимали глаз. Столько спокойствия и уверенности в себе было в Андрее, который стоял перед жлобьем, что старик-келарь чуть слышно пробормотал:

– Молодец, сыне, молодец.

Андрей встал так, что закрыл собой вход в алтарь, да и подход к иконам тоже. Щуплая фигура послушника перекрыла собой церковь, и он не дал откормленным быкам паскудить святое место. Что-то произошло в этой кодле. Бычок застегнул рубашку, а тот, что постарше подтянул штаны. Андрей заговорил. Заговорил мирским языком об истории храма. Данилка понял, что Андрей устроил обычную экскурсию. Он не видел этих людей. Он стоял и рассказывал в пустоту. Это быстрее всего дошло до девиц. Они неловко развернулись и, забыв про покаяние в грехах, пошли к выходу. Одна что-то шепнула тому, что постарше.

– Ладно, батя, будет тебе, – перебил он священника. Но как-то буднично, без бравады.

– Девочки, ставьте свечи и поехали, – это он сказал уже девицам.

Он подошел к прилавку и положил бумажку. Она тоже была зеленая.

– Хватит? – Спросил он Андрея.

– Это храм, здесь не торгуются, – смиренно ответил тот.

Кампания вышла. Их долгим взглядом провожал Андрей. За поясом рясы у него торчала зеленая бумажка.

Данилка ждал, что сейчас разверзнутся небеса и Бог, справедливый и всевидящий, покарает богохульников. Накажет хамство, не допустит глумления над святыми. Он даже прижмурился в ожидании. Но тихо было в округе. Пела свою нескончаемую песню речка Печенга, да посвистывал ветер в ветвях ближайшей березы. Слышно было, как хлопнули дверцы, и машины, пыля на повороте, резво пошли по дороге на границу. Затих шорох дорогих шин, очнулся Данилка и в продолжение своих мыслей произнес:

– Почему он их не покарал, отче? – старец долго молчал.

Он проводил глазами этот сверкающий кортеж и нехотя сказал:

– Бог от них отвернулся, сыне. – Потом еще помолчал и добавил: – От всех отвернулся, время каиновое.

Данилка еще хотел спросить у старца, но подошел Андрей и, взглядом указав на бумажку, спросил:

– Что с ней делать? Горит сатанинским огнем.

– Ничего не делай. Положи в кружку на строительство храма, – как-то буднично произнес келарь. Потом добавил: – Сам не хочешь, вон, пусть Данилка отнесет, ему сподручнее.

– Ну-ка, отрок, вытащи эту бумажку да брось в церковную кружку, – обратился он к Данилке.

Тот вытащил у безмолвного Андрея купюру и направился к прилавку. Но старец его остановил.

– Погоди-ка. Покажи, чем это они церковь отблагодарили.

Данилка подал деньги старцу. Тот взглянул на нее. На старика глянуло гладко выбритое иноземное лицо в парике.

– Вроде как не рубли, зеленая, – прищурясь, продолжал рассматривать купюру старик.

– Доллар это, отче. Американская валюта, – пояснил Андрей.

– Доллар, – протянул изумленно старик. – Американский. А что, у нашего правителя свои деньги закончились? – спросил он Андрея.

Тот даже не понял: издевается старец или по недомыслию. Но на всякий случай пояснил, что в России все деньги в ходу.

– В ходу, говоришь, – задумчиво сказал старик. Помолчал, потом добавил: – немец, тот тоже рейхсмарки в Россию завез. Даже расплачивался ими. – Заметив недоуменный Данилкин взгляд, пояснил: – В оккупации, сыне, на захваченных землях.

Все помолчали.

– В ходу, говоришь. А наши рубли уже ничего не стоят. Да-а-а. Оказывается, и войны не нужно, чтобы страну завоевать, – рассуждал старец. – Умно! Умно, ничего не скажешь, – продолжал он бормотать. – Русскую душу за американскую валюту растлевают, – вскинул он кустистые брови на Андрея. Тот стоял, потупившись, словно был виновен в политике нового правительства и инфляции рубля. Данилка стоял и вертел в руках доллары.

У ворот остановилась серая «Волга». Это была машина настоятеля. Из нее вылез отец Владимир. Выглядел он усталым, у губ обозначилась жесткая складка. Остановившись у ворот, он перекрестился на крест и подошел к монахам. Те молча поклонились ему.

– Это что у тебя? – спросил он Данилку, теребящего злополучную бумажку.

– Да вот, Андрею дали на пожертвование. Американская валюта называется, – нехотя произнес старик.

– Это те, с кем мы сейчас встретились? – догадался отец Владимир.

– Оне, оне, – прокряхтел старец.

– Ну, у них других и нет, – почему-то весело ответил отец Владимир.

– Положи в кружку. На строительство храма пойдут, – сказал он Данилке.

– Чего пригорюнился? – повернулся настоятель к понуро стоящему Андрею.

– Противно все это, – нехотя произнес он.

– Противно? – переспросил недоуменно отец Владимир. – Противно? – уже жеще, с металлическими интонациями возвысил голос настоятель: – А ты думаешь, каково мне разговаривать с этими и им подобными. Мало разговаривать! Крестным знаменем осенять тех, кто вчера научный атеизм сдавали, а сегодня в веру ударились. Кресты понадевали. В церковь пошли. Знаешь, как их прихожане прозвали? – И, не дожидаясь ответа, произнес: – «Подсвечники»!

– А ты – противно, – уже мягче обратился он к Андрею. – Это война, Андрей. Война за души. Она потяжелее других войн будет. Правда, отче? – обратился он к безмолвному старцу. Тот грустно кивнул головой.

– Держись, Андрей, держись. Будь стоек. Такого еще на Руси не было со времен монголо-татар. Деньги эти не зря появились. Растлить, Россию нужно растлить! И это им пока удается! – повысил голос отец Владимир.

– Это тебе испытание, – обратился он к Андрею. – В академии легче. Изучай теологию, участвуй в диспутах. А здесь каждый день война. Народ не зря к вере повернулся. Пока от необходимости, а не по потребности. Но придет время, и потребность в Вере возникнет. Опомнится народ, опомнится.

– Ох, не скоро, – вздохнул старик-келарь.

– Не скоро, – согласился отец Владимир: – Народ, как овцы заблудшие, позволил отобрать у них все. Но пройдет время, и появится на Руси новый Сергий Радонежский, а с ним и Дмитрий Донской.

Отец Владимир потрепал замершего Данилку по нестриженным вихрам и обратился к старику:

– Пойдем, отче. Поговорим о делах наших строительных. Они ушли.

– Андрей, – дернул Данилка застывшего послушника за рясу. – Что такое искус?

– Искус? – переспросил Андрей. Он что-то хотел ответить, но передумал. И неожиданно предложил: – Давай на речку сбегаем. Пока время свободное есть! И, не дожидаясь ответа, побежал к реке. Данилка – за ним.