Текст книги "Ёдок. Рассказы"

Сырость

«Мир ссыхается, как скорлупа ореха, а люди жмутся друг к другу, как мокрые мешки, пропитанные страхом»

Генри Миллер «Нексус»

«В эти минуты обманутые дольщики дома №13 по проспекту Пятилеток добиваются встречи с губернатором Валентиной Матвиенко. Шесть женщин сейчас находятся в бюро пропусков, в Смольном. Пока – безрезультатно. Напомним, голодают они уже 12-й день».

Осенний вечер. Сумерки. Идёт дождь.

В квартире у Ильи холодно и сыро. Он съёжился, посмотрел на потолок комнаты: в правом углу, было заметно, он почернел; отопление пока не включили, не сезон. Он достал масляный обогреватель из кладовой, воткнул вилку в розетку.

Ничего не изменилось, не потеплело. Требовалось какое-то время.

Илья надел наушники, добавил громкости на музыкальном центре, лёг на диван и уставился в потолок. Играл The Chemical Brothers «Hey boy, hey girl». Ритмичная кислотная музыка приводила в экстаз.

Он подумал, что вначале была мысль, а не слово, как это записано в библии. А после появилась музыка.

Илья закрыл глаза, чтобы не видеть чёрное пятно на потолке.

«В следственном комитете при прокуратуре РФ подтвердили „Аргументам. ру“ информацию о том, что накануне в Ленинградской области пьяный милиционер совершил на автомобиле наезд на двух школьниц».

Она зашла тихо. Тронула Илью за плечо. Он открыл глаза, снял наушники.

– Привет! – сказала она, обыденно и без эмоций.

Илья улыбнулся и кивнул ей в ответ.

Алёна всегда появлялась неожиданно, когда Илья её совсем не ждал. У неё был ключ от его квартиры. Она, было дело, приходила, а он в это время занимался любовью с другой девушкой. Алёна делала вид, что ей всё равно. Илья же продолжал заниматься любовью, объясняя партнёрше, что это сестра, всё нормально.

Алёна являлась к Илье тогда, когда её личные дела шли к чёртовой матери. Он с ней и познакомился при таких же обстоятельствах.

Однажды утром, это было месяца три назад, в конце лета, Илья проснулся с твёрдым намерением (это даже ощущалось по утренней эрекции) найти наконец девушку, настоящую девушку. Нет, он не ощущал сексуальный голод, но он был пресыщен одним и тем же однообразием, какое возникает в сексе, то ли по неопытности одного из партнёров, то ли из-за отсутствия любви. (Последнее утверждение, кстати, вряд ли могло подкосить и свалить на землю даже слона.)

Он не представлял себе точно, какой эта девушка будет, блондинкой или брюнеткой, русской или еврейкой, высокой или маленькой, умной или глупышкой. Знал только – что она должна быть стоящей, скажем так, важной, красивой… На слове «важной» он сделал особый акцент, придавая этому слову все положительные значения.

С таким вот настроем Илья вышел из дому, сел в автомобиль и направился сам не зная куда.

Он просто катался. Когда ищешь то, чего не знаешь, вряд ли найдёшь.

Но он нашёл. Это правда…

Она голосовала возле автобусной остановки. Илья даже не сумел её рассмотреть. Остановился по инерции. Она оббежала автомобиль, быстро оглянулась.

– Можно я сяду? – спросила девушка.

– Вам куда-то срочно?

– Не важно, – сказала она. И тут её одёрнул какой-то парень, она отмахнулась от него, сказала:

– Руки убери!

Илье пришлось выйти из машины. Перед ним стоял пьяный парень с банкой пива в руке. Лет двадцати пяти. Как и он сам.

– Что случилось?

– Я не хочу с ним идти, – сказала девушка.

– Это моя девушка, – сказал парень Илье, взял за локоть свою девушку, как он утверждал, и силой поволок к тротуару. Народ на остановке за всем этим наблюдал и безмолвствовал.

Илья вмешался. Драться ему не хотелось. Он просто вырвал девушку из рук парня, открыл дверь, усадил в салон, обошёл автомобиль и сел за руль. Парень не растерялся и стал напротив, перекрыв движение вперёд. Илья резко нажал на газ и тормоз – парень упал на капот. Кто-то с остановки стащил его с автомобиля и отволок в сторону. И Илья тут же рванул с места.

Это была Алёна. Так они познакомились.

«Единороссы на региональных выборах 10 октября улучшили свой мартовский результат на 7%, набрав в целом по стране 57,56%, что дает возможность прогнозировать высокий результат на парламентских выборах 2011 года, заявил в понедельник секретарь президиума Генсовета „Единой России“ Вячеслав Володин».

– Холодно у тебя в квартире, – сказала Алёна. – Я переночую?

– Опять двадцать пять? Кто на этот раз тебя обидел?

– Тебе так важно знать? Я же не спрашиваю, с кем ты спишь.

– Хорошо, молчу. Ужинать будешь?

– Одна не хочу. С тобой – буду.

Илья выключил музыкальный центр, спросил:

– Что будешь? Яйца всмятку или яичницу?

«Украина рискует стать эпицентром международного экологического бедствия: полсотни миллионов кубометров отходов калийного производства в Калуше (Прикарпатье) могут прорвать плотину и вылиться в Днестр, отравив воду не только в Украине, но и в соседней Молдове».

Они ели молча.

Илья смотрел в свою тарелку. Он думал, Алёна спасается бегством от серости бытия, от себя самой и пытается спрятаться у него дома. Он же предоставляет ей такую возможность, но не может изменить ход движения запрограммированного механизма, от которого бежит Алёна. Ей двадцать лет, она студентка, живёт то в общежитии у подруг, то снимает квартиру, если есть деньги, то доверяется первому встречному. Её обманывают, ею пользуются. Она понимает это спустя какое-то время – и она бежит. Туда, где более или менее хорошо. Он, думает Илья, скорей всего для неё ангел-хранитель, раз уж она постоянно возвращается к нему. Если бы бежал я, то делал это с любой скоростью, бежал, не уставая и не задыхаясь, перепрыгивал бы холмы и овраги, но, наверное, не знал, где остановиться. А Алёна знает. Вот поэтому она здесь.

«Небольшой астероид размером около 10—12 метров пролетит мимо Земли во вторник утром, сообщили в понедельник специалисты Центра малых планет Международного астрономического союза (IAU)».

– Тебе скучно со мной, – сказала Алёна. – Включи музыку, я хочу танцевать.

Илья долго возился возле дисков.

– Что поставить?

– Поставь Hurts. Мне нравится композиция «Wonderful life».

Зазвучала лёгкая композиция. Алёна задвигалась в танце. Илья смотрел на её лёгкие движения – эти движения, тихие, нежные, призрачные, означали одно: любовный зов. На секунду он подумал, сейчас из-под меня выдернут кресло, и я упаду. Илья присоединился к Алёне, у него были ватные ноги. Он обнял девушку за талию и остановил её танец, спросил:

– Кому со мной хорошо, а? – и впился поцелуем, проталкивая язык глубоко ей в рот. Алёна не сопротивлялась, она этого ждала. Она почувствовала, как низ живота наполняется теплом – рука Ильи (холодная) была уже у неё между ног.

Они вошли в спальню, толкаясь и шатаясь, словно пьяные, повалились на кровать, продолжая целоваться. Одежда полетела к потолку.

– Холодно… – произнесла Алёна.

Илья её обнял – она дрожала.

На какой-то миг они прекратили возню, Илья взял Алёну за плечи, отстранил от себя и произнёс известную ей фразу:

– Зло сидит внутри нас, мы порочны от природы, выживает сильнейший, в борьбе все средства хороши.

Она повторила:

– Зло сидит внутри нас, мы порочны от природы, выживает сильнейший, в борьбе все средства хороши.

– Простовата ты бываешь – это плохо, – сказал он.

«Четыре человека спасены на данный момент в месте крушения судна «Василий» в районе Керченского полуострова у мыса Кыз-Аул в Черном море, сообщил в эфире радиостанции «Эхо Москвы» представитель МЧС Украины. На судне находилось 12 человек экипажа, десять россиян и двое украинцев. По получению сигнала SOS в район крушения вышли три судна, два под флагом России, одно под флагом Украины», – проинформировали в МЧС Украины».

Илья входил на всю длину, причиняя сладкую боль. Он был сверху, придерживая своё тело одной рукой, упёршись о кровать, другой рукой сжимал длинные Алёнины волосы на затылке.

Он говорил:

– Ты пытаешься строить долгосрочные планы на будущее, но не знаешь, что будет завтра с тобой; ты возомнила себя разумным существом, но тебе нужен не я, а грубый секс, – Илья откинул голову девушки на подушку, закинул её ноги себе на плечи и стал входить ещё с большей силой. – Ты надеешься, что ничего страшного не произойдёт и всё рассосётся само собой… – он остановился… – я так тоже думаю…

– Продолжай! – взмолилась Алёна. Но Илья кончил.

«Руководство Венской государственной оперы исключило из труппы российскую балерину Карину Саркисову – причиной увольнения послужила серия эротических фотографий артистки, опубликованных в одном из австрийских журналов, сообщает агентство Франс Пресс. По словам директора Венской оперы, Доминика Мейера, танцовщицу предупреждали о возможных дисциплинарных мерах, еще в мае, когда она снялась обнаженной для известного журнала Penthouse».

Алёна оделась и сказала:

– Эгоист ты, – и направилась к выходу.

Илья не пытался её задержать, он сказал ей вслед:

– Завтра или через неделю вернёшься снова.

Дверь хлопнула, ключ повернулся в замке.

Откинув одеяло, Илья встал с кровати, вышел из спальни, неспешно зашёл в комнату, где играла музыка. Здесь был включён обогреватель. И казалось теплей. Илья посмотрел на потолок, он чернел в углу, как и три часа назад. Ничего не изменилось. Искусственное тепло никого не грело, его не хватало, просто. Мысль о том, что женщины могут оставить его, как забытую вещь на стойке баре, к примеру, не давала покоя. Можно сказать, раздражала или даже приводила в ярость. Он понимал, что мысли и слова – это энергия, формирующая, если не судьбу человека, то определённый временной отрезок. И эти мысли добавляли больше перцу и соли в первое блюдо, которое остыло, не было уже горячим, как ему хотелось.

Он отключил обогреватель от сети. И сменил музыку. Зазвучала композиция AC/DC «Highway to Hell». Добавил громкости. В холодильнике оставалась водка. Илья достал бутылку и прямо с горла засадил столько, сколько смог.

Когда музыка надоела, он убрал громкость совсем – тишина пронзала больше, чем сама музыка, а радио на кухне тихо бубнило:

«Сотрудники милиции задержали на Манежной площади нескольких выходцев с Кавказа, которые исполняли народные танцы и вели себя агрессивно по отношению к прохожим. Об этом сообщает ИА „Росбалт“ со ссылкой на источник в правоохранительных органах. От задержанных были получены объяснительные записки, а с родителями несовершеннолетних милиционеры провели профилактические беседы. После этого приезжих отпустили».

2010 год

Грязь

Через два часа развод. Надо успеть почистить форму, отутюжить. Для меня это целый ритуал. Я никогда не тороплюсь. Не хочу, чтобы получились две складки на брюках вместо одной. Любая пылинка, малейшая грязь должны быть удалены, без пятен. Перед дежурством я довожу форму до блеска, чтобы она сияла: как представитель власти, я обязан быть безупречен. На меня обращают внимание.

Иду в участок. Вечереет. Середина апреля. Ощущается слабый запах весны. Наверное, будет дождь: воздух разряжен и хорошо прослушивается стук колёс поездов о стыки рельсов, гудки электровозов перекликаются между собой, отзываются далёким эхом, – будет гроза? Если, само собой разумеется, туча не пройдёт стороной. Мало хочется патрулировать по городу в дождливую погоду. Издержки службы.

Казалось бы, весна, ожидание предстоящей любви, природа шепчет, и, тем не менее, в воздухе весит слабый запах осени: он, без сомнения, вызван остатками дыма, – дворники жгут прошлогодние листья, убивая тем самым всю прелесть запахов только что распустившихся цветов плодовых деревьев. И на душе становится неуютно, как будто из зимы ты сразу попадаешь в осень, – паранойя!

Этот городишко не отличается серостью улиц, домов и людей. Нет, конечно. И пасмурная погода на исходе дня здесь не причём. А запах гари – вряд ли кому-то другому может поменять настроение, если он, например, влюблён, стало быть, предстоящая встреча с возлюбленной обещает жаркие плотские утехи, которые могут теперь быть скрыты не только в четырёх стенах свободной квартиры, но и на свежем воздухе, в укромном местечке лесопарка или пустующего пока стадиона. Тут всё дело, наверное, во мне, в моей серости сознания, в моём восприятии окружающей действительности, которую я специально окрашиваю в тёмные тона; я не обладаю, видимо, тем самым качеством молодого человека, который должен быть уверен в себе, потому что совсем недавно ему, то бишь мне, исполнилось только тридцать, но он – я! – не способен найти для себя ту самую точку отсчёта, от которой можно делать уверенный шаг в будущее. Я начинаю искать в собственном воображении элементы той несуществующей, достойной жизни, которая могла бы меня если не переделать, то хотя бы растормошить, уйти от самого себя на короткое время, чтобы попытаться оказаться по другую сторону бытия, ибо здесь, где я, мало чего хорошего. Попытка длительного запоя, пожалуй, – это невыход из положения, не моё. Хотя, честно признаться, я способен на многое, в том числе и на такой необдуманный шаг.

Что за херню я несу! Действительно, весна с ума сводит! Думать о том, что, кажется, второсортно, когда идёшь на работу, – непростительно. Для мента. Сука, расслабился.

Я плюю себе под ноги, вычёркиваю всю эту лирическую белиберду, злюсь, что мог такое взять в голову. Слово «взять» у меня ассоциируется со словосочетанием «брать в рот». Любимая пословица майора Щербатова звучала так, мол, не берите в голову, берите в рот – легче выплюнуть. Припоминаю одного педика, наряженного в бабу, который работал на трассе, рядом с кафе, где часто приходилось патрулировать, так вот он обслуживал дальнобойщиков – бедные водилы, думали, кормят бабу, красивую бабу, а это – мужик! Я с того гомика бабки сосал: мол, сдам, что ты не баба, и он платил, боялся, исправно платил, пока не захлебнулся спермой, урод. Лихая смерть! Не смог выплюнуть! Одно дело быть застреленным преступником на дежурстве – поганый мент становится героем! – или вот так уйти из жизни, по-блятски. Баб, проституток, могу понять, а педрил не понимаю совсем, они как будто иностранцы в моём городе.

Развод закончен. Я, сержант Прокопенко, старший. Напарник, младший сержант Долгало, – в нагрузку. Сопливый он, гляжу на него. Совсем недавно в ментах. Устроиться на работу из-за грёбанного кризиса нигде не смог – в мусора полез! Понятное дело, работать-то надо где-то…

Центральный стадион и прилегающие окрестности – наша территория. Патрулируем. Идём молча. Высматриваем всякую пьяную рвань. У нас план: задержать и привести в отделение не менее трёх человек. Я, конечно, удивляюсь с такого «плана», но от него зависит моя премия. До полуночи двух человек задержим однозначно, протокол, значится, захуевертим – писанина эта, правда, угнетает; Долгало – тот совсем баран, писать не может, приходится мне бумагу марать. А после – в подсобное помещение, к Зинке, в бар, – смена сегодня её, глядишь, ещё и бухнём! На халяву. Получится, раньше к ней зайдём, – возможно, вот-вот дождь накрапывать начнёт.

Проходим мимо стадиона. Я говорю:

– Долгало, когда совсем стемнеет, вернёмся сюда – я знаю, как можно сделать деньги. Много не обещаю. Если не получится – лоха однозначно в участок приведём.

Долгало молчит. Слова не выдавишь. В истину – дебилоид! Хоть что-то сказал бы в ответ. По таким служивым о нас и судят негативно, басни придумывают. Последняя байка, слышал, мол, почему менты по двое ходят? Да потому что один говорить может, а другой писать. Мой напарник не может не то, не другое, бог дал, и бог взял. Или это: сколько ментов надо, чтобы вкрутить лампочку? Десять человек! Почему так много? Значит, один лампочку вставляет в патрон, четверо стол держат, вращаясь по часовой стрелке, а остальные в противоположную сторону шагают, чтобы у тех, кто держит стол, голова, значится, не закружилась.

Сука, я бы этих авторов дубинкой по спине пару раз приласкал. Заслужили! Любая работа требует уважения, но не всякий может с такой вот работой справиться, в жару и холод, изо дня в день со всякой швалью общаться.

Рация рычит загробным голосом.

– Сержант Прокопенко слушает.

– На Островского восемнадцать загляните, вы там рядом?

– Так точно.

– Там кто-то с балкона шагнул. Проверьте.

– Труп – это не наше дело.

– Знаю, но вы будете первыми, не успеваем.

Труп лежал на асфальте бесформенной массой. Вокруг человек пять, охают. Долгало вздохнул глубоко, закурил.

– Кто знал потерпевшего?

– Я, – сказал молодой человек. – Я знал.

Ожидая следственный отдел, пришлось выслушивать этого придурка. Валера его звали. Слезливый такой типчик. Никто ему вопросов не задавал, он сам всё рассказывал и рассказывал о потерпевшем, находясь, видимо, под воздействием увиденного.

Он говорил:

– Все в доме звали его Борисович. Он тяжело болел. У него парализовало ногу, и он с трудом передвигался даже по квартире. Жена – паскуда, так все говорили в доме – бросила его почти сразу, как он слёг. Детей не было. Единственный сын пропал без вести, так Борисович говорил. Просто взял и исчез: ушёл однажды из дома и больше не вернулся – сыну тогда стукнуло двадцать, и он всегда был неадекватен в поведении. Со слов же Борисовича, жена винила только его в поступке любимого сына, так как видела во всём некий протест. Она не переставала упрекать, что Борисович, как отец, не нашёл с Олежкой общего мужского языка, придерживаясь строгого воспитания… Я не мог его, как соседа по лестничной площадке, оставить на произвол судьбы. И помогал по возможности: то ходил за продуктами в магазин, то стирал (первобытная «Вятка-автомат» работала исправно); приходилось делать и уборку. Он настаивал, Валера, брось это неблагодарное дело, брось, я сам, не мужская эта работа. Но я не в состоянии был бросить его, не позволял себе прислушиваться к настойчивым словам. Обычное человеческое общение – наша разница в возрасте двадцать лет не имела значения – было для него важней, наверное, чем все мои мелкие хозяйственные дела. И я это видел. Борисович преображался, когда я заходил к нему. Мы вместе часто подолгу засиживались на лоджии, пыхтя сигаретами. Он рассказывал больше про жену, Елену, и ни разу не сказал о ней плохого слова, не мог, видимо, поверить в её предательство. Её поступок подломил его окончательно, ещё сильней, чем та самая болезнь…

Он перевёл дыхание, огляделся, будто ожидал увидеть кого-то, кто может его осудить за дальнейшие слова, и перешёл на тихий голос, к которому приходилось прислушиваться, чтобы лучше расслышать:

– Вчера он вручил запечатанный конверт без каких-либо надписей.

– Завтра вскрой, – сказал Борисович. – Утром, когда проснёшься.

– Что там? – поинтересовался я.

– Не задавай вопросов, увидишь, – буркнул себе под нос. Как будто вернул журнал, взятый на время для прочтения.

– Я вскрыл конверт только что, совсем позабыв про него.

Долгало затушил о стену дома очередной окурок. Я смотрю, курит он много, переживает. Всех не пожалеешь.

– Где письмо? – спрашиваю у этого Валеры.

– Здесь, со мной. – Он достал из кармана измятую бумажку.

Читаю (Долгало заглядывает мне через плечо): «Моя внутренняя сила настолько мала – она равна почти нулю. Внешние силы непропорциональны, они сжимают меня, пригибая к земле ураганным ветром, словно осиновую ветку. Я не пытаюсь бороться, я слаб – я просто существую. В любую минуту меня может оторвать от ствола дерева, и я превращусь в хворост, пригодный лишь для сожжения в печи… Интерес к жизни пропал. Любовь прошла. Петрович с семнадцатой квартиры сказал, что я умер. И я действительно ушёл из жизни. Сам.

P. S: иногда я вижу женщину в чёрной фетровой шляпе, которая смотрит на меня прищуренными от солнца глазами, и от этих глаз разбегаются множество морщинок. Она в возрасте – она жива, ей хорошо в лучах солнца. Я не вижу в её взгляде любви, и испытываю к ней странную, суровую жалость. В выражении её лица нет доброты, от этого становится не по себе. И оба – и я, и она, – находясь далеко друг от друга, чувствуем, что, может быть, когда-нибудь сумеем примириться с фактом расставания… Для этого ей придётся умереть – я это знаю. Совсем скоро. Она же об этом даже не догадывается, в этом мире все равны. Обиды и предательства прощаются. Ада – нет, не нами он придуман, не нам туда дорога».

Следственная группа как всегда прибыла вовремя. Я вручил им предсмертную записку, и мы с Долгало покинули место суицида, или убийства, какая, честно говоря, теперь разница.

Возле стадиона вспоминаю свою идею.

Уже совсем темно. Стадион не освещается. Приходится внимательно всматриваться в темноту.

– Что мы ищем? – любопытствует Долгало.

– Тише!

Перед нами футбольное поле. Я говорю:

– Мотай себе на ус, Долгало. То, что мы делаем, незаконно, сам попадёшь в такую ситуацию по молодости – можешь смело посылать, куда подальше любого, кто будет приставать к тебе.

И вот вижу долгожданный объект!..

– За мной, только тихо.

Подходим ближе. Хоть и темно, теперь можно хорошо разглядеть влюблённую парочку с обнажёнными задницами. Поза боком. Очень удобно. Сам знаю. Лежат, кажется, на джинсовой куртке парня, он услужливо простелил её для своей дамы; нас не замечают, увлеклись.

– Разрешите обратиться, сколько лет девушке? – спрашиваю. – Сержант Пирожков, – вру и отдаю честь для приличия.

Парочка подскочила на ноги, быстро натягивая на себя джинсы. Парень говорит:

– Двадцать лет.

– А паспорт есть? У девушки.

– Давай документы, – потребовал он от своей подружки.

– Откуда? – голос дрожит.

– Пройдёмте в отделение.

– Но ей есть двадцать лет, скажи им, Света.

– Да, я совершеннолетняя.

– У тебя на лбу это написано, милая? В общественном месте заниматься любовью – это мелкое хулиганство, а если девушке нет восемнадцати, – включаю фонарик, направляю в лицо парню, – ты понимаешь, что тебе светит?! Пройдёмте!!!

– Но товарищ сержант! Может, договоримся?..

Пошёл моросящий по-осеннему дождь, правда, тёплый. Мелкими перебежками направляемся в бар.

Долгало купил себе в ночном магазине пачку дорогих сигарет, важно запыхтел. Остальные бабки, сказал, потратит на свою Юльку, цветов купит, – романтик!

Зинка впустила нас в подсобку, на кухню, совсем уже мокрых. Я нагло запустил ей под белый халат руку, ухватил за грудь. Зинка взвизгнула от удовольствия.

– Наливаешь?

– Есть вино, клиенты не допили. Полбутылки.

– Пойдёт!

В тепле сон накатывает, как волна на берег. Уже час ночи. Вино делает своё дело. В расход пошла третья бутылка красного.

Зинка шеф-повар. Заказов мало, и она присоединяется в нашу компанию. Выпиваем.

Она рассказывает, сколько сорвала левых денег – мало. Я тоже хвалюсь удачной рыбалкой, рассказываю про влюблённую парочку. Она смеётся, говорит, что у меня нет совести, обнаглел, мол, до крайней степени, и говорит, вся страна – это сплошные менты, а порядка нету. И не будет. Я соглашаюсь. Говорю, если мы с Долгало берём по-маленькому, то нас вряд ли поймают, – чем выше чин, тем больше взятка. Банальщину говорю, но говорю, потому что вино язык развязывает. А Долгало молчит. Ест, главное, остатки с барского стола, пьёт вино, и молчит! Вот с кого хороший легавый может получиться. В будущем. И тупой. Но никто, ни о чём не узнает.

В четыре утра покидаем гостеприимную Зинаиду – бар закрылся. Дождь прекратился, свежо и пахнет сыростью. Патрулируем дальше.

Оба на! Поздний клиент из бара делает попытку дозвониться по сотовому кому-то. Наверное, такси вызывает. Он пьян в стельку, еле на ногах держится. Надо успеть задержать, план никто не отменял.

– Ваши документы? Сержант Прокопенко, – чеканю.

– Иди на х… й, сержант Прокопенко!

Честно говоря, я не ожидал такой наглости. Хотя он базарит правильно, я сам не в восторге от своей профессии, сука. Долгало берёт его за локоть, но тот вырывается и пытается бежать.

Я догоняю его, делаю подсечку, он падает мешком на асфальт. Не встаёт.

– Гражданин, подорвался! – приказываю.

– Я же сказал, иди на х… й!

Нервы не железные, я достаю дубинку, перетягиваю его спину смачным ударом.

– Помогите, мусора убивают! – заорал он.

Ещё раз я приложился дубинкой к его спине. Он заорал громче. Но так и не поднялся с асфальта. Протестует.

– Долгало, – говорю, – берём его с обеих сторон за руки и тащим в ту подворотню.

Гандон, сопротивляется. Хоть ты убей, не можем мы его сдвинуть с места. И я ещё разок бью его дубинкой прямо по лицу.

Кажется, успокоился.

– Вызывай машину, сами не допрём.

Долгало связывается по рации с мобильной группой. Те, видимо, спят, ехать не желают.

– Скажи им, срочно, – уже кричу, не могу говорить.

– Минут через пять будут, – сказал Долгало.

Приседаю на корточки, глянуть – клиент жив? И только я это сделал, как увидел, эта пьяная тварь зачерпнула в ладошку весенней грязи с газона, где дворники произвели рыхление почвы для будущих цветочков, и обтёрла о мои брюки. Я онемел от этой наглости – я увидел себя со стороны: запачканный чёрным перегноем… об меня вытерли руки!.. Я ничем не смогу оттереться сейчас! Форму, которую я каждый день довожу до блеска, чтобы быть идеальным в глазах любого прохожего, измазал какой-то поддонок, не имеющий представление, что такое мундир и пагоны представителя власти. Он замарал меня, а завтра он замарает кого-нибудь ещё. Это непозволительно никому! К любой власти должны испытывать и страх, и уважение, плевать в неё нельзя… И вся моя ярость обрушивается на этого говнюка. Я пинал его ногами, прикладывался дубинкой… я умолял в глубине своей души, чтобы Долгало меня остановил, но ему, видимо, доставляло удовольствие смотреть на всё это, он курил свои дорогие сигареты, молча, смотрел на нас, ждал, когда подъедет мобильная группа.

Они меня и оттащили от бессознательного тела.

Тому уроду повезло, что я его не убил. Легко отделался. Мобильщикам, правда, пришлось доставлять пострадавшего не в участок, а в больницу, договариваться, что, мол, это не их рук дело, подобрали на улице.

К следующему разводу форму пришлось отстирывать в хорошем дорогом стиральном порошке. И не раз, и не два. Грязь въелась глубоко, пропитала, видимо, структуру ткани основательно. Но пятно осталось, малозаметное. Если хорошо присмотреться – невозможно не заметить…

2008 год