Текст книги "Ёдок. Рассказы"

2

Голос повторяет:

– Смени цифры, смени цифры, смени цифры… Огонь спишет корабль…

Бодун. За окном рассвело. Та же серость осталась. Стайка чаек пролетела над морем. В доме было холодно, меня знобило. Остатки самогона в двухлитровой банке были так кстати. Я похмелился. Закусил консервами «камбала в собственном соку», которые выдавали на сухой паёк. Ещё раз похмелился, и ещё раз… согрелся. Помещение наполнялось теперь не только теплом, но и розовым мерцанием и ароматом полевых цветов. В голове появилась ясность сознания, пришло понимание случившемуся.

И вдруг меня изумило и ужаснуло похуистическое безразличие к службе. Я должен был сегодня обязательно попасть на авианосец, оправдаться – как нелепо звучит это слово, – но я не хотел. Не рвался, как прежде, в бой. Хотелось оставаться на месте: команду «смирно» отдал командир корабля, а «вольно» – это приказал я сам себе.

Музыка стреляла из правого виска в левый висок – это была не боль, – барабанные перепонки сделались динамиками. В таком настроении я запел песню. Любэ.

– Атас! – кричал я. – Атас!

Я выглядел совсем другим человеком. Никаких признаков паники не было. Это была песня, да. Почему-то я помнил только одно слово, и я не заметил, как перешёл на другой язык, понятный любому военному моряку:

– Васор! – надрывал я горло. – Васор!

Потом всё внезапно оборвалось. Я взирал куда-то в пространство и этот взгляд со стороны мог бы показаться кому-то диким. Я мог совершить что-нибудь драматическое, например, разбить окно, в котором видел «Новороссийск» или разбить китайские электронные часы на руке, ударив циферблатом об стол.

И меня вырвало. Я еле-еле успел выбежать наружу из дома. Холодный порыв ветра в лицо и освобождённый желудок явились тем самым освобождением, которого я ждал.

Туалет на улице. Я добрёл до него. Спустил последние остатки яда, оставшиеся в моче. Бредя назад, неожиданно вспомнил свою первую встречу с Ириной. Чувственная вальяжность придавала ей сходство с кошкой. Неторопливые движения, и хрупкое, земное тело. Тонкий голос звучал словно колокольчик. И она, как говорится, была создана для этого занятия, хотя не казалась конченной шлюхой, готовой отдаться в первый день первому встречному. Но так получилось, однако. Она тронула меня рукой сама, а я давно уже был готов.

Она спросила:

– Ты чего-то хочешь?

Я ответил:

– Да.

– Возбуждаться так быстро пока рано, – она смеялась надо мной, а рука уже мастурбировала член. – Пойдём на пляж, – сказала она и потянула за член.

Чем меньше разговоров, тем лучше, подумал я тогда. Если бы мог предположить, что лишних разговоров и криков будет так много – пошёл бы я с ней? Да, пошёл. Она увлекла, а я повёлся. Господи! Ничего особенного в этом нет, а голову срывает с плеч.

Я запомнил адрес, указанный в записке. То ли за соломинку хватался я, то ли не знал, что делать, но я твёрдо решил навестить эту бабку – что она скажет?

И поехал к ней.

3

Старушка выглядела древней. Я мог бы ей дать лет сто. Лицо в глубоких морщинах, узкие, но живые глаза выдавали в ней корейскую или китайскую кровь, но в этих глазах было столько доброты, что я почувствовал себя, как будто вернулся в детство, вернулся к бабушке в станицу, которая сейчас накормит меня борщом со сметаной, скажет ласковые слова…

Она говорила:

– Жизнь постоянно снабжает нас новой энергией, из новых источников, даже когда мы прибываем в бездействии. Любой опыт оттуда может быть использован для своего багажа. Используй его, Дима, – и замолчала.

Я не называл ей своего имени. Она приняла меня и сразу стала говорить свою пространственную речь.

Возникла пауза, и я не знал, что ей ответить.

– Смени цифры, а огонь всё равно спишет корабль…

Почему-то я ждал этих слов.

– Что это значит? – спросил я, готовый услышать что угодно, даже предсказание собственной смерти.

– Дорогую покупку, – повитуха, казалось, несла бред.

– Но у меня нет дорогих вещей.

– Машина.

Я усмехнулся.

– Не-а… Не может моя машина считаться дорогой вещью. Год выпуска у неё конец семидесятых, бабушка, такие «япошки» дешёвые…

– Эта вещь у тебя самая дорогая, – перебила она меня. – Смени номер автомобиля – поменяешь чувства, и не возвращайся домой раньше времени. А корабль ничем не спасёшь. Иди!

Автомобиль стоял возле поваленного забора повитухи. Кто-то ещё приехал к ней испросить судьбу. Несколько машин припарковалось рядом с моим «нисаном». Денег она не взяла, про жену ничего не сказала. Какие-то намёки на что-то пространственно-отвлечённое, не более.

Я посмотрел на номер автомобиля. Цифры как цифры! Е781ОП, регион – Приморский край, цифра 25. Или она имела в виду, чтобы я сменил место жительства? Разорвать контракт? Нет, этого я не могу позволить, не могу.

Предупреждение «не возвращайся домой раньше времени» звучало грозно. Но был ли смысл к нему прислушиваться?

Подъезжая к дому, я заметил «уазик» – меня ждали. Конвойные с гарнизонного караула. Вот в чём дело, подумалось мне. Но от них не уйдёшь, рано или поздно они бы пришли за мной, однозначно. И увидел Ирину, она вышла из дома. У меня ёкнуло сердце. От радости.

4

Ночь.

– Камера номер десять, – сказал караульный.

Я остановился, с меня содрали погоны, открыли дверь, я вошёл в помещение два на полтора метра. Дверь закрылась, неприятный скрежет, поворот ключа в замке.

Одиночка. Что может быть хуже?

Караульный посмотрел в щель двери для подачи еды с камбуза, сказал:

– Сейчас принесу нары.

Я огляделся, вокруг один бетон. Полумрак и сырость. Чувствовалась вонь говна и хлора, гальюн находился где-то рядом. Мысли разбежались по углам камеры, как корабельные крысы, – пустота внутри меня освободило пространство для чего-то нового, но душа сжалась в комок.

Принесли нары. По размеру они точь-в-точь поместились в камере, легли на пол. Я потоптался на месте, потом сел. Сна вначале не было. Я продолжал сидеть, подогнув колени под подбородок. Свет, видимо, горел круглосуточно. Это мешало. Из соседних камер слышался храп. Делать ничего не оставалось, и я лёг.

Сон пришёл сам по себе.

5

– Подъём! Нары – в коридор!

Дверь открылась.

– Бегом! – кричал уже другой караульный.

Я вынес нары, положил в коридор.

– В гальюн бегом марш!

Одиночку и подследственных в гальюн гоняли по одному. Из общих камер после выпустили всех сразу. Цепочкой по десять человек они по очереди и на время (две минуты) бежали справлять кто малую, а кто большую нужду.

После принесли завтрак. Бесцветный несладкий чай, кусочек хлеба и маргарин грамм двадцать.

Я не стал есть.

Посуду вскоре забрали. Я ходил с угла в угол. Тоска!

Вскоре послышался голос из-за стены:

– Как зовут?

Вопрос, видимо, задавался мне.

– Дмитрий, – и подошёл к запертой двери.

– Сергей я. Ты откуда? – говорили слева от меня. Сразу я не разобрал, из какой камеры исходит голос – эхо гуляло по стенам кичи.

– Авианосец «Новороссийск».

– Годок?

Я усмехнулся.

– Старший мичман.

– Ого! И как же тебя угораздило сюда попасть?

– Бывают случаи, знаешь. Сам-то за что угодил?

– С Разбойника я, старший матрос. Вечером в свинарнике поросёнка выловили, завернули в простыню, отнесли в посёлок и променяли на трёхлитровую банку самогону. Случилось так, что эта пьянка не прошла незамеченной. Меня признали зачинщиком. Правда, пропажу поросёнка никто не обнаружил. А то – все десять суток дали б!

– А сколько служишь?

– Полгода.

– Быстрый ты!

– Какой есть.

Голос караульного:

– Молчать, пидоры!

Наступила тишина. Я посмотрел вверх. Маленькое окно, решётка и плоская высокая стена – не залезть, метра три. И вдруг луч солнца упал на стену рыжим пятном. Тусклая лампочка на потолке не могла вести соревнование по яркости с природным светилом. Я смотрел на пятно и неожиданно для себя решил: «Рыжик!». Как моя Ирина. Это умилённое состояние длилось не больше минуты. Когда солнце развернулось или спряталось за тучу, и Рыжик исчез, время было потеряно…

Я ждал каждый день возвращения этого Рыжика, но природные силы не позволяли увидеть то, чего я хотел.

Мне дали пять суток. В одиночке двадцать четыре часа – это целый год, без всяких на то сомнений. Каждый день одно и то же: подъём, нары в коридор, гальюн, камера, камера, камера, обед, камера, несколько слов с соседом через стену, камера, камера, камера, ужин, камера, камера, гальюн и сон.

И мысли об Ирине. Я изводил себя этими мыслями. Я довёл себя до такого состояния, что камера стала напоминать мне уютное любовное гнёздышко. Я дожидался, когда горничная принесёт мыло и полотенце, давал ей на чай, закрывал дверь на ключ. Ирина ходила по номеру гостиницы голой, она должна была принять душ. Я мыл её тело, ласкал груди, а она ждала, когда я обниму её. Какая тёплая, цветущая плоть! Мне казалось, что от моих прикосновений она вот-вот взорвётся, как граната, тысячами осколков, пронзающих моё тело насквозь, и эта смерть будет такой сладкой и нежной, как и сами любовные ласки перед соитием…

И вот рапорт караульного прерывает мои эротические мысли:

– Товарищ старший лейтенант, за время несения гарнизонной караульной службы происшествий не произошло!

Это был начальник караула. Он стоял напротив камеры. Обычно в гарнизонный караул начкаром шёл офицерский состав, но бывали и исключения.

– Вольно, Шипилов!

Мою камеру открыли. Начкар сказал:

– Старший мичман Дмитрий Саламов, вы досрочно освобождены, на выход.

От него же я узнал, почему меня освободили досрочно. Он говорил, что 17 января на авианосце «Новороссийск» в машинном отделении произошёл пожар. Я нужен там. Мне давалось восемь часов, чтобы вернуться домой, помыться, побриться, переодеться – и на корабль. На вопрос, есть ли жертвы, он твёрдо ответил: «Без жертв, насколько мне известно».

6

Я торопился домой, а автобус ехал медленно. От Тихоокеанска, где находилась кича, до Шкотово сорок километров.

Перед арестом с Ириной пришлось переброситься лишь парой слов. Я сказал, чтобы она ждала, всё будет хорошо, я её прощаю. Она кивнула головой и произнесла:

– Дима…

Мне показалось, что ей хотелось сказать что-то ещё. А может, она произнесла моё имя от безысходности ситуации. В любом случае, она вернулась от этого мичмана Рязанцева, поняла, что меняет шило на мыло – какая между нами разница? Никакой. Только алименты. У него.

Я и раньше подозревал об измене. Но не пойман – не вор, а вот теперь, когда все улики на лицо, Рязанцев ответит – я его отпизжу! И пусть снова сяду на кичу, мне всё равно. Моя репутация будет очищена перед самим собой.

О том, когда я и Рязанцев уходили в плавание, что у Ирины были другие мужчины, я не пытался об этом думать.

А повитухи слова отчасти оказались пророческими. Интересно, если бы я успел сменить номер, Ирина ко мне не вернулась?

Я бы тогда сошёл с ума!

Старенький «пазик» гудел чахлым мотором, поднимаясь в сопку со скоростью сорок километров в час.

Своим неожиданным появлением я хотел сделать Ирине подарок. В руках у меня были цветы, знак примирения. Я купил их в Тихоокеанске на последние деньги, что оставались после покупки билета.

Шальная мысль пронеслась в голове: «Что бы он подумал обо мне и как поступил, если Ирина была его женой, а я её любовником?» Такие мысли показались мне столь нелепыми, что я испытал желание не просто отпиздить Рязанцева – я готов был его убить.

Автобус покатил с сопки, набирая скорость.

Я вышел на остановке. До дома оставалось метров пятьдесят. Я обошёл дом с тыльной стороны, чтобы меня не заметили ни соседи, ни жена, если вдруг выглянет в окно. В запасе у меня оставалось три часа. За это время можно успеть всё…

«Нисан» стоял не там, где я его оставил в последний раз. Но я мог что-либо попутать.

Я заглянул в окно. Вначале не было видно никого. Затем послышался шум из другой комнаты, Ирина вышла из спальни. На ней было нижнее бельё. Это показалось странным. В доме у нас никогда не было зимой жарко. Она что-то искала. Открыла дверцу серванта, потом перебралась к комоду. Она торопилась.

В этот момент появился человек, похожий на меня. Как две капли воды. От такого видения мне сделалось плохо. Он кричал на Ирину. Я отвернулся, закрыл глаза – не может быть, показалось. Когда я снова посмотрел в окно – тот же мужчина, похожий на меня, его внешность не изменилась. Теперь он размахивал руками. Я снова закрыл глаза. И только это сделал – услыхал душераздирающий крик Ирины, а затем приглушённые звуки, похожие на всхлипывания. Я открыл глаза – я, то есть он, незнакомец, душил Ирину. Кто бы он ни был, я отбросил цветы и кинулся к входной двери – она, к счастью, оказалась не запертой. Вбежав в дом, я увидел, что Ирина выходит из спальни вместе с Рязанцевым. Он одет, а она – в нижнем белье. Заметив меня, Рязанцев рванулся к двери. Так быстро, что я не успел его остановить…

В следующую секунду я за себя не отвечал. Ирина хотела, видимо, одеться, поспешила к серванту, затем к комоду, но мои руки схватили шею Ирины, она закричала. Пальцы сжались мёртвой хваткой, крик стих до некоего бульканья. Ирина задыхалась. У неё закатывались глаза, она махала руками, несколько раз ударила меня ногой в пах, но я не отпускал хватку. Когда силы её стали подходить к концу, я посмотрел в окно – за стеклом находился я сам, который смотрел на это действо широко открытыми глазами и не мог пошевелиться. В какое-то мгновение я ослабил хватку, отвлёкся, Ирина резко дёрнулась, и я снова вцепился в неё хищным животным. Я снова посмотрел в окно, но там уже никого не было. Ирина, мёртвая, свалилась мне под ноги, когда я убрал руки с её горла. Я почувствовал, что во мне нет сил и готов свалиться рядом с мёртвой женой от усталости, от безысходности – от всех накопившихся проблем… ото всего, что происходило и произошло.

Я вышел на улицу, закурил. «Нисана» во дворе не было. Разанцев уехал на нём. Я посмотрел на море – авианосец тоже исчез со своего места. Исчезла, ушла из жизни Ирина, исчез, кажется, и я, исчезла бывшая Родина…

– Всё это бессмысленно, – сказал я сам себе. Мой рассудок, я понимал, пошёл по пизде.

P. S. Авианосец «Новороссийск» после пожара был поставлен в док, но 30 июня 1993 года было принято решение о его разоружении и исключении из состава ВМФ. 31 августа 1993 года команда «Новороссийска» расформирована. В том же году корабль продан за 4.314 млн. долларов южнокорейской фирме по цене чёрного лома.

Списанный авианосец «Новороссийск» при сроке службы 35 лет прослужил всего 11.

2010 год

Большие сиськи, большой болт

1

У неё были большие сиськи. Да, представьте себе, худое тело и большие сиськи. И миленькое круглое личико. Дочку звали Ксюня. А обладательницу больших сисек звали Лена. Мне показалось, что я обязан стать Ксюне папой, а для её мамы стать мужем. Хотя бы на десять дней – я приехал в отпуск к Чёрному морю, я был один.

Но вначале я познакомился с Анатолием Седых. Бывшим футболистом. Известным в своё время футболистом. Мы проживали вместе в одном крыле гостиницы, если так можно выразиться. Точней сказать, в частном дворе, где имелся общий душ с тёплой водой и два туалета, один из которых не закрывался, просела дверь. Кухонный большой стол стоял посередине двора, поэтому каждый из нас – и Лена, и Ксюня, и Анатолий, и я – могли лицезреть друг друга ежечасно, или даже ежеминутно, сидя за этим столом.

Уже как восемь лет Анатолий закончил свою спортивную карьеру, был свободен от брачных уз, пил только пиво, я пил всё подряд, даже чачу. Пятьдесят пять градусов в чаче и пятьдесят градусов на солнце расплавляли мои мозги, я потел, курил и делал вид, что трезв. То есть пытался жить трезво. Каждый день. По чуть-чуть. И, так сказать, не забывал про большие сиськи.

А такое разве забудешь?..

Анатолий был человек очень приятный – сладкий. Хвалил любого, льстил каждому. К таким людям я всегда относился с некоторым призрением. Но в душу Толян не лез. В маленьком курортном городке, с его слов, в прошлом году он хотел организовать футбольный клуб. Но столкнулся с бюрократической волокитой. В конечном итоге клуб организовали, но его кинули. Ныне возглавлял клуб какой-то хач по кличке Богро, не имевший к футболу никакого отношения.

Я сказал:

– В России футбольные клубы организовывают не для того, чтобы играть и выигрывать, а для отмывания денег. Профессионалы здесь не нужны.

– Верно, – согласился Толяныч. – А у тебя деньги есть? Пива купить. Я на мели пока, товарищ к концу недели долг отдаст, он сейчас в Сукко.

Странное поведение и безденежье нового знакомого меня насторожило. Я купил пива. Мы выпили.

– Я знал такого футболиста, как Анатолий Седых, – сказал я ему. – Ты есть тот самый Седых?

– Не веришь?

– Не верю.

Мимо проходила как раз Лена. Я с ней не был знаком пока. Её большие сиськи болтались под футболкой. На мгновение я представил, какой у них размер?.. Цифра шесть мелькнула в голове… Пока я представлял, Толян в это время уже выпросил планшет, открыл страницу в гугле.

– Смотри, – сказал он, – это я…

Я сравнил фото в интернете с реальным человеком.

– Да, это ты, – говорю.

– А теперь – читай! – И он сам стал читать вслух: – С 1986 по 1988 год играл за волжское «Торпедо», сезон 1988 года провёл в камышинском «Текстильщике». В 1989 году выступал за львовские «Карпаты», затем перешёл в клуб «ЦСКА», где провёл десять матчей, забив два гола…

– Верю, – перебил я его.

– Может ещё по пиву?

Лена забрала планшет, ничего не сказала. Стала подниматься по лестнице. Я смотрел, как виляет она худыми бёдрами.

– Нравится? – спросил Толян.

– Такие женщины нравятся всем, – ответил я машинально. – Нужно снова влюбиться, чтобы для всех стать потерянным.

– Ты женат?

– Разведён.

– Я тоже.

Я дал Толяну денег, он купил пива. Мы уселись за столом.

– Сам ушёл от жены? Или она ушла? – я продолжал любопытствовать. На самом деле меня это мало интересовало. Надо было поддерживать разговор.

Он рассказал свою историю. Она походила на мой случай. Толян убивался – чего ей надо было? Деньги были, большие деньги! Квартира, машина… Да, я часто бывал на сборах…

– Вот именно – ей тебя как раз и не хватало. Девушка… Чувства… Любовь… Жена… Если ты сам ушёл от них, то всегда можешь возвратиться, если от тебя ушли – пиши, пропало всё, не воротишь. А любовь-суку всегда жаль, когда она уходит. Но жаль до тех пор, пока не появляется другая.

Потом мы пошли к морю. Толян не купался. Он говорил, что приехал недавно, но его кожа имела настоящий морской загар. Он здесь был давно.

Я вышел из моря. Вытерся полотенцем. Толян попросил сотовый телефон. Я дал позвонить.

Он поздравлял кого-то с днём рождения. Номер того человека Толян помнил наизусть.

Когда он вернул телефон, я спросил:

– Что случилось? Ты тот, кто есть, но не тот, кем был.

Он ушёл от ответа. И я его больше не спрашивал о прошлой жизни. Мне было всё ясно. Для него всё было сложно.

Вечером мы ужинали за мой счёт.

Затем Толян исчез, сказал, что надо встретиться с человеком, который должен ему деньги. Я понимал, он врёт. Хозяйка гостиницы, женщина в возрасте, некрасивая женщина, приютила его, я догадывался. И он с ней расплачивался тем, чем мог, – натурой. Это было понятно.

Несколько дней я не видел Толяна.

Я познакомился с постояльцами гостиницы. Поздними вечерами вокруг стола стали собираться человек двенадцать, наверное. Представители Севера, Востока, Запада и Юга России. Присутствовали всегда три танкиста (без собаки), с Омска, будущие офицеры; муж с женой с Казани, тихая парочка, приближающаяся к полувековому периоду; сорокалетняя парикмахер с Брянска, лично знавшая Эдуарда Багирова (несколько раз делавшая ему стрижку), заметившая: «Какой же Эдик бабник!» Бывший сорокадевятилетний мичман из Антрацита бредил предстоящими военными сборами, в них он углядел возможную войну России с Украиной, что, по его мнению, могло привести к третьей Мировой; молодая парочка из Москвы присутствовала со своей болонкой; был я и ещё кто-нибудь.

Каждый рассказывал о своей жизни. Кто-то интересно рассказывал, а кто-то не очень.

Перед тем, как собраться, я покупал себе бутылку вермута, предлагал собравшимся, но никто не пил. Курили, главное, все, но никто не пил. Меня это удивляло. И чтобы не выделяться – я выпивал за вечер два литра вермута (брал в магазине вторую бутылку). Меня кумарило, язык пытался развязаться, но я специально говорил мало, больше слушал. Даже неинтересный рассказ со стороны казался интересным – вино чужие разговоры делает содержательными. Правда, уже на следующий день не помнил, о чём мне рассказывали.

Лишь один человек показался в этих посиделках интересным – это толстая-толстая дама лет шестидесяти, она была с внуком.

Она рассказывала о своих болячках – у неё случилось четыре инсульта, видимо, поэтому она иногда забывала некоторые слова, делала паузы, вспоминала, продолжала говорить, прикладывая некоторые лишние усилия; рассказывала о своей работе на Севере, в Норильске. Работала она товароведом в Советские времена. Говорила интересно, образно. На мою ремарку, что товароведы жили неплохо, имели всё, так сказать, она возразила – взяток я не брала. Естественно, я не поверил – ну, да ладно. У нас никто ничего не ворует, однако.

Рассказывала, как чуть не разбилась на самолёте. Спасли шофёры «Уралов». Задние шасси самолёта не раскрылись, и приземлялись, уточнила она, крыльями на борта движущихся по взлётной полосе автомобилей. Я представил эту картину – получилось американское кино. Хотя я пил российский вермут. Зависимость от Запада проявлялась даже у меня. Это происходило в самом безопасном месте, в моей голове.

– Остались живы, видишь, Витя, – сказала она. – А то бы точно меня б здесь не было, не было бы внука и дочки.

– А где дочка? – спросил. К этому моменту все уже разошлись спать. За столом мы остались одни, часы показывали два часа ночи.

– На яхте плавает. Ночное купание себе устроила. А внука на меня бросила. Вот и жду её. А то давно бы спать пошла.

– Как зовут дочь?

– Маша… Да ну её! Шалопайка! Уже дважды замужем была. Никакого толку! Ни от мужей, ни от неё самой.

И только мы о Маше разговорились – явилась она. Ужаленная.

Я предложил ей вермута. Она не отказалась. Организм требовал яда ещё.

Сделав глоток, она заявила:

– Мама, завтра еду в Ростов-на-Дону…

– Куда?..

– Мама!.. Э-э… Налей-ка мне побольше, – Маша протянула стакан в мою сторону, я ей вылил остаток вермута, нужно было бежать ещё за одной бутылкой (в соседнем магазине нарушали закон, алкоголь продавали круглосуточно), поставил бутылку под стол. – Мама… я познакомилась с отличным парнем!.. Мама, он беженец с Украины, с Луганска. Живёт у родственников. В Ростове-на-Дону. Он пригласил меня в гости. Завтра он уезжает. Я еду с ним!

Мама в шоке! Глаза округлились.

– А с ребёнком должна остаться я? Не пущу!

– Мама, я что – никогда не сбегала из дома… Молодой человек, – она достала планшет из сумки, – посмотрите какой красивый парень, и он пригласил меня к себе, посмотрите…

Я увидел Машу в объятиях какого-то смазливого мальчика. Видимо, они познакомились в море, на яхте. Только что. Ему было лет двадцать пять, на первый взгляд. Бабы таких пацанов любят.

– В таком возрасте, – заметил я, – на Востоке Украины ребята за свою Родину гибнут. Или он инвалид?

Мне не ответили.

Я пошёл в магазин за вермутом.

Когда вернулся, никого за столом не было. Мать с дочерью ушли спать.

Ночь приближалась к утру. Я закурил. Налил себе стаканчик. Я находился в том самом состоянии, когда жизнь казалась прекрасной. Мне ничто, никто не мешал. Глубокая затяжка сигаретным дымом, глоток вина – весь мир идёт нахуй, остаёшься только ты, тлеющая сигарета и вино. Спать не хочется. Кажется, всё хорошо на этом свете. Но понимаешь (а я ещё понимал), что никто не в состоянии воспринимать действительность такой, какой она на самом деле есть. Здесь мир и тишина, рядом море. А в нескольких сотнях километров – война. Кто-то гибнет, а кто-то прячется у родственников в Ростове-на-Дону. Правда – это куб. И каждая его грань имеет свою плоскую истину. Рассмотреть куб, чтобы увидеть все его стороны одновременно, никому пока не удавалось.

Я и не заметил, как ко мне подсела Лена. Ксюня села рядом (удивительно, что дочку она таскала с собой всё это время; ещё больше я удивлюсь, когда узнаю, что она оставляет порой её одну с вечера до самого утра), но строгий голос матери отправил девочку спать.

– Сигарету можно? – спросила она.

Я чиркнул зажигалкой.

– Не видел никогда, чтобы ты курила.

– Я почти не курю.

– Лена?

– А ты Виктор – тебя Толик по имени называл.

– Ага. Вермута, может?

– Налей, только немного… Ты один?

– Один.

– А я замужем, – отрезала Лена, дала понять, мол, ничего не будет. Я это понял именно так.

– Дочка у тебя самостоятельная, – сказал я. – Сама в туалет ходит, сама в душ, посуду даже сама моет. Слышал, ей шесть лет. И послушная. Чьё воспитание? Соседский мальчуган капризный. Хотя, мне кажется, они одного возраста.

– Я воспитываю. Муж постоянно работает. Он нас содержит, и я не жалуюсь.

– Хороший муж, значит, у тебя.

– Пожаловаться не могу. Но вряд ли ему понравилось бы, что в два часа ночи я завела знакомство с одиноким мужчиной.

– Он хочет быть обманутым, раз уж ты со мной.

Я закурил. В возникшей паузе я лучше рассмотрел свою собеседницу. Она не была красоткой, но обладала чем-то таким, что заставляло её полюбить, сделать счастливой, если, конечно, такое было возможно.

– Я тебе нравлюсь?.. – Лена спросила неожиданно. И тут же сама ответила: – Нравлюсь. Это заметно. Ты тоже ничего. Просто так не подсела бы. Я имею свои представления о красоте. В том числе – о мужской красоте. Ты полная противоположность моему мужу. Он брюнет. И очень толстый. Не следит за собой.

– Может, ещё вермута?

– Ага. Какое плохое вино, заметь. Ты всегда пьёшь такое говно?

– Я пью то, что сейчас можно купить. А выбор в ночном магазине не велик.

Вскоре я шёл в магазин за очередной бутылкой. Вермут изменился во вкусе! В лучшую сторону.

Разговаривать приходилось в полголоса, чтобы никого не разбудить. Я подсел ближе к Лене. Обнял её. Она не сопротивлялась.

– Я в душ, – сказала она. – Ты – после меня. Главное, дочку не разбудить.

Я поднёс указательный палец к её губам, она согласилась и пошла за полотенцем к себе в комнату.

На улице горел слабый свет энергосберегающей лампочки. Из комнаты Лена вышла в махровом халате. Проходя мимо меня, распахнула его – я увидел сиськи, и у меня перехватило дыхание! Она снова обернулась халатом, юркнула за дверь душевой, щёлкнула щеколда. В душе нам вместе делать нечего. Стало ясно. А я хотел присоединиться. Верно, закрой глаза или даже ослепни – от своей потреблядской сущности не убежишь. Хлеба, зрелищ и секса!

Я налил себе полный стакан вермута. Жизнь удалась! Именно сейчас, именно здесь, всё остальное – не важно!