Текст книги "Калейдоскоп. Рассказы, фельетоны, миниатюры"

Случай в кафе

Многие в нашей конторе считали, что Коля Брагин – позер. Они исходили из убеждений сомнительных в том, что облик каждого человека должен гармонировать с его притязаниями. Здесь у Брагина наблюдался полный контраст. Он был худощав, если не сказать, что худой, был ниже среднего роста, имел толстый нос на вытянутом губастом лице и оттопыренные крупные уши. За них кое-кто называл его Кроликом. Хорошими у него были только глаза. Большие, серые, ясные. Очень выразительные глаза. Одевался он скромно, только в изделия ширпотреба.

При такой незначительной внешности Коля Брагин имел бойцовский, амбициозный характер. Свое мнение он обычно высказывал первым, в твердой, категорической форме. И если оно расходилось с другим мнением, сказанным кем бы то ни было, пусть даже крупным авторитетом, пусть даже нашим начальником, он свое азартно отстаивал. Отсюда, наверно, неодобрительное – позер. Говорили, что задиристым поведением он старается прикрывать свою серую личность.

Я Колю Брагина знаю давно, и с таким утверждением я не согласен. В том, что он личность, но только не серая, мне приходилось убеждаться неоднократно.

Однажды мы с ним возвращались домой из затянувшейся командировки. Кошельки наши были пусты, поэтому на предложение Коли – зайти в кафе и подкрепиться перед отлетом, я отрицательно мотнул головой и показал ему один палец.

– Ничего, – благодушно протянул Брагин, – у меня тоже есть рубль.

Да, я говорю о тех временах, когда рубль был еще полноценной монетой, когда многие цены давались в копейках, а за полтинник можно было двоим доехать до города из любого аэропорта.

Кафе работало в быстром, удобном, казалось, для пассажиров ритме. Полная румяная женщина прямо жонглировала за прилавком буфета, так, что покупатель здесь не задерживался. Не каждый даже успевал закончить начатую фразу, как получал желаемое и, под торопящим взглядом буфетчицы, суетливо отсчитывал деньги. Потом, уже зараженный этим ритмом, он, схватив в обе руки тарелки, стаканы, отбегал к высоким круглым столам, поспешно проглатывал пищу и, позабыв отнести к месту сбора посуду, снова бежал, теперь прямо на выход.

Так же быстро начали обходиться и с нами. Выставив два стакана светло-коричневой жидкости и пару пирожных, продавщица хрипло назвала сумму и уже слушала заказ следующего.

Кофе был теплым и малосладким. Я об этом сказал Брагину, но он о чем-то крепко задумался и ответил не сразу.

– Тебе не кажется, что нас обманули?

– Имеешь в виду это? – показал я на кофе, – Разбавили?

– Не только… Ты сколько ей заплатил?

– Восемьдесят пять, а что?.. Она столько сказала. Я рубль ей дал, а она пятнашку назад сунула. Восемьдесят пять и выходит…

– А надо было – семьдесят восемь. Если это все того стоит… Считай: кофе – по семнадцать копеек, пирожное – по двадцать две. Семьдесят восемь!.. Ворюга!..

Коля сердито смотрел на буфетчицу. У него вдруг стало дергаться левое веко. Это была плохая примета. Я знал, что Коля самолюбив, что он до болезненной щепетильности не выносит обмана, в каких бы размерах и формах он не проявлялся, воспринимает обман как самое низкое, гнусное личное оскорбление.

Я к обманам относился иначе: считал, что человек, обманывая других, оскорбляет и унижает, прежде всего, себя. Однако в этот раз, признаю, я был не прав: не было и намека на то, что женщина, продолжавшая сновать за прилавком, чувствует себя чем-то униженной. Необузданной – да! Но никак не униженной. Лицо ее было красным и хищным, а крупный торс – непомерно раздутым, и вся она напоминала гигантского насосавшегося клопа. Даже белый халат не гасил это сходство.

– Ты знаешь, я не могу, честное слово… Чтобы так нагло, – сдавленно произнес Коля и, отодвинув стакан, нетвердо пошел к прилавку.

– Секунду!.. Гражданочка!.. – звенящим голосом позвал он буфетчицу. – А Вы нас сейчас обсчитали!..

Женщина словно споткнулась о что-то и резко повернулась к Брагину. Вокруг стало тихо.

– Как это обсчитала? Чего Вы бормочите?.. Вы чего брали?..

Коля точно перечислил закупленное.

– И что же?! – вызывающе спросила женщина. – Семьдесят восемь копеек!

– Правильно. Семьдесят восемь. А Вы взяли с нас восемьдесят пять…

– Вот еще! В жизни не ошибалась!.. Чего же Вы сразу-то не сказали, а?.. Теперь чего хочешь наплести можно!

– Есть свидетель, – тихо, но твердо предупредил Брагин.

Они долго смотрели друг другу в глаза и молчали. Зрелище было полно драматизма: невысокий, худой, весь взъерошенный – мой сослуживец, и нависшая над прилавком, как айсберг, громадная тетка. Воробушек восстал против кошки!

– Свидетель, – скривила наконец губы буфетчица. – За семь копеек – свидетель!.. Кого же ты за рупь приведешь?.. Пропился, скажи…

Облив Брагина ледяным презрительным взглядом, она порылась в тарелочке с мелочью и бросила ему на прилавок монетку.

Меня кинуло в жар. Брагин был прав, но все обставлялось так, будто он – изловчившийся попрошайка. Десятка два человек смотрели на него с нескрываемой неприязнью.

Брагин как бы не замечал антипатии. Он преспокойненько поднял монетку, сунул ее в карман и с гордо поднятой головой зашагал к нашему столику.

Секунд пять буфетчица недоуменно смотрела на его спину, потом крикнула:

– Молодой человек!.. Мужчина! Куда же Вы?.. Три копейки верните!..

В ее низком голосе звучала ирония, лицо язвительно улыбалось – явно готовился еще один акт унижения.

Брагин шел и не реагировал на ее выкрики.

– Мужчина! Я Вам говорю! Мужчина!..

Иронии уже не было. Появились растерянность и беспокойство, а буквально через секунду – и алчность. Женщина заметалась там, за прилавком, и начала кричать так, будто ее действительно обокрали или даже ограбили.

– Мужчина! Вы что там, оглохли?! Верните немедленно!.. Боже, да что ж это делается!..

– Колька! Ты очумел?! – горячо зашептал я. – Стыд-то какой!

– Спокойно, старик, – чуть улыбнулся мне побледневший товарищ. – Спокойно. Наблюдай. Смотри, какие это натуры…

Он с деланной невозмутимостью отхлебывал остывший напиток, но руки у него нервно подрагивали.

Я не люблю скандальных историй, не одобрял действия сослуживца, но буфетчица удивляла все больше и больше. Что ей те три копейки, да еще в такой ситуации?! Она гребет втрое с каждого, а вот, поди же! Жадность и глупость не знают границ!

Торговля, конечно же, прекратилась. Из-за прилавка неслись уже грязные, оскорбительные слова. Буфетчица, казалось, вот-вот выскочит к нам и начнет выдирать три копейки из пиджака Брагина прямо с карманом.

Народ в кафе молча и серьезно следил за происходящим, и я заметил, что в нашу сторону смотрят уже по-другому: с возрастающим интересом и вовсе без неприязни.

Как бы ни растягивал Коля время, пирожное и кофе закончились. Он вытер платком свои губы, отнес нашу посуду на мойку и, резко вдруг повернувшись, пошел со строгим лицом на буфетчицу. Та испуганно замолчала.

Коля, при общем внимании, вытащил из кармана тот самый гривенник и звонко щелкнул им по прилавку. Затем он опять слазил в карман и положил на гривенник рубль. Наш последний командировочный рубль!

– За концерт! – торжественно объявил он и двинул к буфетчице деньги.

Из кафе Брагин вышел героем. Ему даже кто-то зааплодировал.

Домой мы тоже добирались достойно.

– Шеф, – сказал Николай на стоянке таксисту, – у нас с собой – ни копейки. Так получилось. Мы с тобой рассчитаемся в городе. Я отвечаю!

Шофер взглянул пытливо в глаза Брагина, согласно кивнул и включил зажигание.

1985 г.

Баня

Баня под номером шесть считается лучшей среди городских любителей «легкого пара», и не только потому, что расположена она в старом микрорайоне, население которого не избаловано удобствами ванн и душей в домах. Имелись и другие причины.

О великой популярности бани я узнал от своего соседа, дяди Миши, когда оказался с ним в одной очереди, ожидавшей молочную бочку. Было холодно, бочка что-то задерживалась, и дядя Миша скрашивал тоскливое ожидание, увлекательно импровизируя на банную тему, повод для чего дал я сам своим простудным покашливанием.

– Разок – другой сходи и будешь как новенький, – авторитетно заверил он. – Банька что надо, не хуже, чем у москвичей Сандуны… Могу составить компанию…

На пронизывающем, колючем ветру картины, создаваемые передрогшим рассказчиком, воспринимались с особым участием, дополнялись собственной фантазией, и, хотя меня вполне устраивала домашняя ванна, я охотно принял его предложение.

Уже на другой день, в воскресенье, мы бодро шагали по тихим ухабистым улочкам пережившего свой век микрорайона. Я шел молча, разглядывая ветхие, заметно осевшие деревянные домики. Дядя Миша продолжал восторгаться предстоящим мероприятием, суетился, а один раз даже вытащил из хозяйственной сумки березовый веник и любовно потряс им, будто примеряясь к чему-то.

Однако, чем ближе подходили мы к бане, тем сдержаннее становился мой спутник. Потом замолчал он совсем, и раза два я ловил на себе его какой-то озабоченный взгляд.

– Ты чего, дядя Миш?..

– Понимаешь, – помялся он, – ты там, того… Не удивляйся очень. Потерпи, если не так что, ладно?

Я не совсем понял эту тираду, но согласно кивнул и прошел в здание.

Взяв билеты, мы поднялись на второй этаж в мужское отделение. На последней ступеньке я остановился, чтобы перевести дух, глубоко вздохнул и… оторопел: это был не воздух, а какая-то адская смесь табачного дыма с водочным перегаром. Глаза мои заслезились, в горле першило. Судорожно, по-рыбьи раскрывая рот, я обернулся растерянно к своему спутнику и начал пятиться. Но дядя Миша, очевидно, предвидевший это, перекрыл путь назад и начал вталкивать меня в помещение, ласково успокаивая:

– Ничего, ничего. Счас обойдется. Впервой-то завсегда так… Ничего…

И я вошел. По головам потных, раскрасневшихся мужиков, путаясь в волосах, ползают облака сизого дыма. Окна закрыты. Вентиляции нет. Духота. Все почти курят. Причем закуривают, словно выполняя строгую повинность, сразу же, едва поднявшись сюда, хотя перед ними, на каждой половинке двустворчатой двери висят пожелтевшие от времени и никотина таблички с надписью: «Курить и распивать спиртные напитки запрещается!» В углу помещения группа уже вымывшихся людей дружно сдвигает стаканы: «Ну, будем!..» Укоризненно смотрит на бесцеремонных мужчин утомленная гардеробщица.

– Брось соску-то, имей же совесть, – не выдерживает она, обращаясь к излишне полному, похожему на самовар мужчине.

Бесполезно. Ни он, ни другие не реагируют. «Самовар» протягивает гардеробщице пальто, продолжая невозмутимо дымить в лицо пожилой женщине. Затем, не спеша, с выражением собственного достоинства отходит, перекатив языком сигарету из одного угла губ в другой. Неожиданно он замечает в толпе своего знакомого и раскатисто басит:

– Шамиль, привет! Уже уходишь? А что по трезвому?

– Да так, обстоятельства, – оправдывается Шамиль. – А ты затоварился?

– А как же! Святое дело, – толстяк тянет из сумки за горлышко бутылку водки. – Плеснуть малость?..

Шамиль явно борется с собой:

– Не могу, понимаешь, с сыном я здесь, внизу жена ждет.

И он кричит, пытаясь разглядеть в дымовой завесе сына:

– Ринат! Ты где?..

– Мужики, кончай курить! – неожиданно выкрикнул стоявший рядом со мной молодой человек, но его призыв утонул в общем гаме.

Парень кинулся было за помощью к банщику, зацепив второпях пустые бутылки, не уместившиеся под его столом. Перепуганный их звоном, банщик быстро ныряет под стол, встревожено осматривает свою традиционную добычу и, успокоившись, говорит:

– Вы уж, ребята, сами там как-нибудь…

Интересно устроен все-таки человек. Одно и то же событие каждый воспринимает по-своему. На меня увиденное здесь произвело такое сильное впечатление, что всю остальную банную процедуру я выполнял как под гипнозом, послушно следуя указаниям своего бывалого соседа. Дяде Мише это же самое казалось несущественным, вроде неизбежных издержек в любом производстве. Он просто игнорировал их.

Когда мы вышли из бани, он, все еще находясь во власти приятных ощущений, румяный, улыбающийся, добродушный, довольно спросил:

– Как банька-то, а?..

Я ответил явно невпопад его настроению:

– Все, дядя Миша! Сюда, как говорится, больше я не ходок!

И стараясь не обидеть ни его, ни других настоящих любителей парной русской бани, я, в мягких насколько мог выражениях, высказал все, что думал об этом заведении.

Много лет прошло с того времени. Говорят, что теперь в этой бане все по-иному. Будто воздух в ней стал самый лечебный, а люди – сплошная культура. Обращаются друг к другу только на Вы и уступают очередь к кранам.

Слухам я больше не верю, а сходить самому – ни за что! Боюсь снова попасться впросак.

Кашель же свой я лечу теперь другим способом.

1985 г.

Трамвайный разговор

Время – к вечеру. Скоро конец рабочего дня, скоро двинутся к остановкам потоки людей. Пока же в просторном салоне трамвая почти пусто. Пассажиры молча застыли на мягких сиденьях и безучастно смотрят в мутные окна. Каждый занят своими мыслями.

На колхозном рынке народу в трамвае прибавилось, прокатилась волна оживления, но она вскоре угасла: внимание пассажиров переключилось на двух девочек лет десяти-двенадцати, в ярких спортивных курточках, джинсах. Пробив билеты, девочки встали у кабины водителя и весело защебетали о своих школьных проблемах. Затем, видимо, поддавшись общему унынию, смолкли. Одна достала из ранца газетный кулек с семечками, и обе занялись этим сомнительным лакомством, шелуху сплевывали на пол. Ветер, врываясь на остановках в раскрытые двери, подхватывал ее и гонял по вагону.

– Аккуратней, пожалуйста! – брезгливо сморщилась пожилая женщина на первом сидении и стряхнула с коленей кожуру.

Девочка, стоявшая рядом, повернулась к говорившей спиной и продолжала свое занятие.

– Не только аккуратней, а совсем прекратить надо! Безобразие настоящее! – резко сказал тоже не молодой мужчина, давно сверливший сердитыми глазами лица невоспитанных школьниц. – Это же трамвай, а не улица! Общественное место! За это высадить следует!

Девочки испуганно переглянулись, и кулек куда-то исчез. С минуту ехали молча.

– И чего набросился на детишек?! – с вызовом, будто закипая, вдруг спрашивает женщина в большом мохнатом платке. – Чо они такого делают? Не домой к тебе, чать, пришли! Иль тебе больше всех надо?!.. Себе-то под ноги глянь: каку кучу налузгал!..

– Да вы что?! – задохнулся от возмущения мужчина, непроизвольна заглядывая под скамейку. Там, действительно была куча подсолнечной шелухи. – Да это я что ли?!.. Да как вы…

– А кто же? Ты там сидишь, – ехидно перебила его мохнатая шаль, и тут же миролюбиво добавила, – Ну, ладно, ладно. Охолонь. Не ты, так не ты… Если и ты – не беда: все счас грызут…

– Вот и плохо, – говорит женщина с первого сидения, – превратили трамвай в мусорник.

– Что поделать? – вздыхает другая. – В привычку вошло: как в трамвай, так за семечки. Раньше хоть таблички висели: курить, мол, и сорить нельзя. А теперь?.. И их поснимали, и этот молчит, – она показала рукой на кабину водителя. – Даже названия остановок не объявляет.

– Так сняли-то почему? – пытается разъяснить кто-то сзади. – Стыдно, наверно, о таких вещах писать. Культурнее, небось, стали.

Девочки внимательно слушали спорящих. Симпатии их были, конечно, на стороне заступившейся за них женщины. Возмущения сердитого дяди они просто не понимали. Грызть семечки в трамвае они, конечно, больше не будут, но почему этого делать нельзя, им пока не совсем ясно. Тетя-то вон как за них раскричалась…

Спор, между тем, угасал. Уже вышли женщины с первых сидений. Через остановку поднялся и пошел к выходу мужчина, так больше и не вступивший в разговор. Дождался, когда откроется дверь, и молча сошел с трамвая. Когда вышла женщина в мохнатом платке, и где вышли девочки, никто не обратил внимания. В трамвае уже были новые пассажиры.

1986 г.

Лекция с иллюстрацией

С выходом на пенсию Казимир Матвеевич Керамзитов неожиданно увлекся изучением медицины. «Не потому, что не доверяю врачам, – объяснял он знакомым, – нет, а чтобы реже с ними встречаться. Для профилактики, так сказать, возраста».

Самокритично установив, что для научной литературы его знаний явно не хватает, он ограничился популярными источниками, добросовестно выполняя их разнообразные советы и рекомендации.

Прочитав на двери подъезда объявление о лекции с медицинским уклоном, которую наметил провести ЖЭК «согласно плану работы с населением по месту жительства», Казимир Матвеевич пришел на агитплощадку микрорайона первым. Помог установить стол, сходил с графином за кипяченой водой и, чтобы ускорить начало, привел из ближайшего сквера группу кряхтящих «козлятников».

Работница ЖЭКа, ответственная за мероприятие, возвещая его открытие, постучала стаканом о графин и представила лектора.

Средних лет, модно одетая женщина сразу же овладела вниманием собравшихся.

– В наш век, век бурного развития техники, – ровным, приятным голосом говорила она, прохаживаясь перед слушателями, – человечество, пользуясь плодами цивилизации, вместе с тем ощущает неудобства от ряда сопутствующих техническому прогрессу нежелательных, а подчас и вредных факторов.

Перечислив и кратко охарактеризовав каждый из этих факторов, лектор подробнее остановилась на шуме как «широко распространенном, но далеко не безобидном явлении». На впечатляющих примерах она показала, как реагирует живой организм на повышенный уровень шума. Даже цветы погибают, говорила она, если их поместить в слишком шумное место. Особенно разрушительно действует шум на нервную систему человека.

Она напомнила слушателям о запрете на звуковые сигналы, когда-то издаваемые предприятиями и транспортом, о введении государственных норм на допустимый уровень шума на производстве. Такие сложные понятия, как акустическое сопротивление, звуковое давление, децибелы, необходимые для глубокого раскрытия темы, лектор объясняла очень доходчиво. Ее слушали внимательно, с интересом. То, о чем говорила она, касалось всех присутствующих.

– Вот мы с вами сейчас находимся в уютном уголке, огороженном жилыми зданиями, кронами деревьев, – голос лектора зазвучал с легкой патетикой. – Шум оживленной магистрали, расположенной неподалеку здесь совершенно не слышен. Изменение планировки городских кварталов обходится очень недешево, но нет ничего ценнее здоровья человека, и здесь уже не приходится считаться ни с какими затратами.

Поблагодарив слушателей за внимание и переждав довольно дружные аплодисменты, лектор, взглянув на часы, спросила: будут ли вопросы.

– Можно мне? – поднялся Керамзитов. – Вот вы говорите о каких-то затратах. Дескать, большие они. А зачем мне о них, если в нашем подъезде один только Вовка такой шум устраивает, хоть убегай куда-нибудь. Как заведет с утра свою музыку, так и до вечера. На всю ее громкость.

– Хорошо, хорошо, товарищ, все ясно, – остановила его лектор. – Действительно, факты, о которых вы говорите, еще встречаются в нашей жизни. Но согласитесь, что вы неправомочно упрощаете проблему, сводя ее к поведению, извините, какого-то Вовки.

– Ничего я не упрощаю, – стоял на своем Керамзитов. – Все цифры сразу выметаются из головы, когда Вовка заводит свою музыку. Для меня это самая главная болячка. если мы говорим про здоровье. Главнее нет.

На скамейках одобрительно зашумели.

– Товарищи, – забеспокоилась лектор, – я вынуждена повториться. Мы с вами рассмотрели наиболее важные, основные аспекты решения проблемы. Несомненно, будет решен и этот, поднимаемый вами вопрос. Но пока нужно находить какие-то другие пути. Договариваться как-то. По-хорошему, по-соседски.

Оживление на скамейках усилилось. Кое-кто рассмеялся.

– По-соседски! – саркастически повторил Керамзитов. – Не могут они по-соседски. Приходил я к ним, просил: бабушка, говорю, приболела. Говорю, сделай потише. Так он: до одиннадцати ночи, говорит, имею полное право… У подъезда «скорая помощь» стоит, а из окна буги-муги наяривают…

Лектор достает из кармана платочек и аккуратно им промокает лицо. Она чувствует, что ее настойчиво втягивают в малоприятную дискуссию, и обращается к представителю ЖЭКа: «Может быть, вы объясните гражданину?.. Вообще-то, вопрос больше относится к вам…» Но та, растерявшись от такого поворота, медленно встает и молчит. Выручить могло только чудо. И оно свершилось: невдалеке взревели моторы мопедов, и какие-то юнцы устроили гонки вокруг агитплощадки.

Работник домоуправления облегченно вздохнула и широко развела руками, а слушатели стали поспешно расходиться по домам.

1990 г.