Текст книги "Власть оружия"

– Это она, – объявила наконец. – С ей Харитон сговаривался. Графа жена или кто. А вон тот и есть Граф. – Йоля указал на мертвеца в ослепительно белой рубахе и жилете. На белом неопрятным бурым пятном засохла кровь.

– А ты, девка, откель Графа знаешь? – с подозрением уставился на Йолю Самоха.

Та смолкла, сообразив, что напрасно себя выдала. Но очень уж хотелось оказаться для дядьки Мажуги полезной.

– Отстань от нее, – сказал Игнаш. – Лучше спроси у прокторов, были у этого Графа манисы в хозяйстве или только сендеры.

– А на кой?

– Дерьмо вон ящериное, сюда с манисом приезжали.

Самоха коротко кивнул и ушел. Пока его не было, Мажуга, согнувшись, обходил просторный склад, заглядывал в углы, склонялся над трупами. Кроме Графа и его жены, были застрелены двое мужчин, оружия при них не оказалось, но рядом валялись гильзы. Мажуга подбирал их, разглядывал – можно определить, какое оружие убийцы прихватили с собой. Первые выстрелы, похоже, были произведены из ствола совсем небольшого калибра. Три гильзы крошечные… Что-то очень особенное, маленький пистолетик – и скорее всего, как раз трехзарядный. Его убийца достал незаметно для вооруженных телохранителей Графа, из него и начал стрелять – ну а после уж вступили в дело другие калибры. Ворота были заперты, за стеной базар шумит. Если выстрелы и слышал кто, к Графу, ясное дело, не совались – очень уж он местных запугал.

Йоля шагала следом за Ржавым, каратели расступались перед ним. Один вполголоса бросил приятелю:

– Гля, колдун, что ли? Ишь как вынюхивает.

Мажуга на них внимания не обращал, исполнял свое привычное сыскарское дело. Старые навыки возвратились вмиг, он снова стал Ржавым, от которого, говорили в Харькове, никакую тайну не сбережешь, умеет выведать и по следам да приметам распутать любую загадку. На склад возвратился Самоха, за ним заглянул прокторский старшой. Сперва сунулся неуверенно, разглядел мертвецов. Это враз прибавило смелости. Он шагнул через порог, встал, подсунув большие пальцы под ремень, окинул взглядом полутемный зал:

– Та-ак… Убийствие произошло. И ограбление, как понимаю, тоже. Стало быть, имею такое подозрение, что покраденного добра вы здесь не видите. Так, что ли, оружейники?

– Осмотреть нужно получше, – хмуро ответил Самоха, – но скорей всего ты прав.

– День или два как мертвые, – подал голос Игнаш. – Последние пару дней много народу с Корабля съехало? И главное, повозка с манисом была ли среди них?

– Поспрошаю своих, кто на страже был у входа. Может, приметили чего, – решил прокторский старшина. – А на кой тебе манис?

Мажуга указал на помет. Старшина подошел, поглядел, нагнувшись пониже, выпрямился и кивнул – понял, значит. Подумал маленько и решил:

– Ну, значит, сделаем вот чего. Пока не пройдемся по всем боксам, в каких приезжие сидят, да пока поклажу ихнюю не поглянем, до тех пор никто отседова не съедет. Комендантский час, от так!

Дальнейшие события от Мажуги уже не зависели. Он коротко изложил свои соображения пушкарям и прокторам, однако в поисках убийц наблюдения мало чем могли помочь. Оружие маленького калибра, из которого убийцы произвели первые выстрелы, – поди-ка сыщи такую мелочь! Манис? Да их здесь несколько десятков сейчас, на Корабле-то. Кто-то из прокторов припомнил, что у Графа был, как будто, еще один сендер – как раз на ходу оставался, на нем Граф с женой выезжал иногда на рынок, пешком прогуливаться в толпе брезговал. Особых примет у того сендера не было, но мало ли, вдруг кто что и вспомнит.

Опросили охранников на въезде в трюм. Те ответили, что вчера из-за бури почти никто не съехал, однако какие-то умчались на трех самоходах – вроде раб у них сбег, ловить поехали. А может, и нет – кто ж теперь припомнит точно-то? Народу много, туда и сюда шастают. Во всяком случае, тех, кто сейчас на Корабле, прокторы не выпустят, это твердо.

Самоха поставил своих карателей стеречь выход вместе с местными, поскольку не доверял прокторам и резонно полагал, что за пару монет те могут закрыть глаза на что угодно. Впрочем, карательная колонна расположилась неподалеку от берега – мимо них уж наверняка никто не проскочит. А главным «сыскным мероприятием» (так выразился старшина прокторов) должен был стать обыск. Группа прокторов и карателей обходила боксы в Трубе и методично проверяла всех торговцев и путешественников, которые арендовали помещения на Корабле. Особенно тех, кто прикатил недавно, и тех, кто собирался вскоре съехать.

Никто из обыскивающих и сам толком не представлял, что они могут найти. Ну, манис, ну, сендер Графа… ну, оружие мелкого калибра и, скорей всего, небольшое. Остального харьковчане не объяснили, но сами искали в ящиках и кузовах грузовых самоходов. Получается, решили прокторы, ищут что-то тяжелое и громоздкое, о чем не хотят рассказывать. Ну, раз не хотят – дело хозяйское! Для прокторов же этот обыск стал поводом порыться в чужом барахле и получить свое нехитрое удовольствие, пугая торгашей и показывая собственную власть. Но пугали умеренно, с пониманием – все же Корабль живет за счет гостей, сильно обижать их тоже не следует.

Выглядело все довольно скучно. Десятка два карателей и прокторов двигались по Трубе от бокса к боксу, стучались, строго требовали впустить и предъявить имущество к досмотру. Местные стражи порядка грозно хмурились, харьковчане скучали. В имуществе приезжих было немало интересного, но Самоха уже заранее тосковал, поскольку предчувствовал, что пропажу отыскать не удастся.

Зато Йоле Труба, пожалуй, понравилась – там было темно и постоянно дул ветерок, прямо как дома. К тому же на нее почти не пялились – занятым обыском прокторам и карателям было не до того. За остаток дня прошли, пожалуй, четверть боксов – всего-то. Самоха вконец расстроился и стал просить Игнаша, чтобы тот приложил старания. Ржавый пожал плечами:

– А я-то что могу? В Харькове – всё, чего хочешь, а тут я чужак, сам впервой все вижу. Ты Аршака к делу приставь, он небось в манисах разбирается. Пусть по помету определит, какой зверь у Графа наследил.

Начали искать Аршака – тот, едва на него перестали обращать внимание, отправился с учеником в Арсенал. Нашли его под вечер в торговых рядах. Самоха велел старику назавтра, когда продолжится обыск, ходить с прокторами и тоже смотреть. А когда стемнело и над кораблем вспыхнули десятки огней, гостей позвали на Арену – глядеть бои.

Вообще, распорядитель пригласил одного Самоху, но как-то само собой вышло, что Игнаш, которого толстяк не отпускал от себя ни на шаг, оказался рядом с ним в железной клетке, вынесенной над Ареной. Ну и Йолю тоже задерживать никто не подумал. Наоборот, охранники в блестящих жилетах скалились ей щербатыми ртами и всячески выказывали расположение. Жилеты были смазаны клеем и обсыпаны толченым перламутром из обскобленных ракушек. Когда на них попадал свет, в глазах рябило, до того они блистать начинали, а света на Арене было в избытке – повсюду лампы. Ну и прожекторы, но те, покрутив лучами вправо и влево, в конце концов развернулись к площадке в самом низу.

Площадка была круглая, шагов сорок в поперечнике, усыпанная крупным песком. Ее окружали высокие крупноячеистые решетки, сваренные из ржавой арматуры, дальше начинались скамьи для зрителей, расходились амфитеатром, поднимаясь все выше. Затем шел технический этаж, по которому расхаживали служители в блестючих жилетах, а еще выше – клетки для почетных гостей. В одну из таких и привели харьковчан. Эти места считались лучшими. Во-первых, безопасно: ни зверь с Арены не допрыгнет, ни, что еще важней, из публики никто не подвалит. Во-вторых, сверху каждое движение бойцов и зверей видать. Все как на ладони. Эти клетки были немного приподняты над верхней палубой, а амфитеатр для обычной публики уходил от них вниз. Сейчас там суетились зрители, спускались по сварным лестницам, продвигались бочком между сиденьями, занимали места. Над трибунами поднимались сизые клубы дыма – многие смолили дурман-траву. Йоля стала чихать и махать рукой, разгоняя дым.

Вот лучи прожекторов зашевелились, прошли по зрительским рядам и скрестились в центре Арены. Там уже стоял усатый распорядитель, и жилет на нем сверкал, переливался, как сотня зеркал.

Первым делом – как объявил усатый, «для разогреву» – в круг выпустили двоих охочих людей из публики. Время от времени находились желающие попытать счастья в поединке; за это им полагалась плата, а кое-кто и ставки на себя делал. Когда усатый закончил говорить, зрители торопливо затушили самокрутки, чтобы дым не застил обзор.

Мужики в круге под крики публики стали сходиться и мутузить друг друга. Дрались неумело, но после первых тумаков раззадорились, пошли махаться всерьез. Йоля зевала, ей было скучно. Она отлично знала, что такое уличная драка, а здесь – так, баловство. Публика вполне разделяла ее скуку – в нижних рядах орали, понукали драчунов, требовали бить по-настоящему… Букмекер вяло переставлял жиденькие столбики монет в кассе, прикрытой стальными решетками. Прутья ограды кассы были куда толще тех, что окружали Арену. Да еще рядом с кассиром топтались двое прокторов и двое в блестящих жилетах, все вооружены штуцерами и пистолетами.

В конце концов один из бойцов, раззадорясь, попер напролом, молотя кулаками перед собой. Толпа на трибунах оживилась. Противник сперва попятился, получил пару скользящих ударов по лицу, потом присел и свалил атакующего довольно ловкой подсечкой – тот пропахал носом песок. Ловкач запрыгнул ему на спину, вжал коленями в иловую пыль и принялся душить. Человек под ним дергался все слабей, наконец затих. Публика приветствовала победителя вялыми криками, он встал, смахнул капельки крови, стекающие из разбитого носа, и, довольный собой, пошел в кассу. Кассир, все так же скучая, просунул сквозь решетку горсть меди и московских серебряков, а на Арену уже выходили профессиональные бойцы, и публика орала, вмиг забыв об участниках первой схватки. Проигравшего вроде бы унесли с Арены живым, но так ли это – никто особо не переживал.

Из профессионалов многих уже знали, и чем больше была их слава, тем громче ревел амфитеатр, росла толпа у кассы букмекера. Йоля подалась с табуретом вперед и следила то за боями, то за свалкой перед решеткой кассы – там тоже дрались, и подчас не менее яростно, чем на Арене. Самоха и Ржавый едва поглядывали вниз – они обсуждали дела. Пушкаря интересовало, что делать, если обыск ничего не даст, Игнаш советовал не спешить и дождаться итога – в конце концов, если прокторы не врут, манисовые упряжки Корабль в последние пару дней не покидали. Значит, есть шанс, что убийцы еще здесь и ракеты с ними.

– В любом случае, я свою работу исполнил, верно? – наконец повысил голос Мажуга. – Если ни пропажи, ни следов каких не сыщется, возвращайся в Харьков. По крайней мере доложишь, что Графа убили и хоть этот вопрос закрыт.

– Да, но наши…

– Ваши ракеты проделали долгий путь, и когда они объявятся в Пустоши, призренцы не смогут проследить, откуда это оружие. Ракеты не свяжут с цехом пушкарей. Вот и всё, Самоха. Вот и всё…

– Мне это не нравится.

– Что именно?

– Ты сказал: «Когда они объявятся»! Не «если», а «когда»!

– Конечно. Оружие имеет власть над людьми. Оно поведет их в бой. Чем сильней оружие, тем больше его власть. Ракеты объявятся, это точно.

Йоле надоело глядеть на бои. На Арене знаменитый боец Самир выиграл три схватки подряд. Сперва его успехи приветствовали дикими воплями, потом вой публики пошел на убыль. Самир был местной знаменитостью, на него ставили много, выигрыш оказывался невелик, чуда не происходило, фаворит по-прежнему побеждал… И Йоля стала прислушиваться к разговору спутников. Мажуга заговорил о том, что останется с карателями до Моста, а потом повернет домой. Пушкарь вяло просил поколесить по Пустоши – вдруг удастся напасть на след. Ржавый отказывался, твердил, что не нужно искать – оружие само себя проявит.

– Дядька Мажуга, а что со мной? – спросила Йоля. – Мне-то куда?

– Домой поедем, что за вопрос?

– А, ну ладно. Так и быть, поживу у тебя маленько. Только работать на ферме не стану, это не по мне.

– Хорошо, заноза, вот приедем и на месте решим.

– Думаешь, Ористида меня заставит?

– Во всяком случае, мне будет интересно поглядеть, как вы с ней схлестнетесь. Думаю, не хуже, чем на Арене, битва получится.

Йоля подумала немного и не стала ничего отвечать. Прежде она была уверена, что трудиться в поле, как селючка какая-то, не станет ни за что и никому не под силу ее принудить… но Ористида такая тетка суровая, что ой-ёй… И хуже всего, что дядька Мажуга станет глядеть на них, как на бойцов с Арены. Вот это-то и плохо, стыдно как-то! Надо будет краба маленького найти, как Уголек черномордый этот. Вот будет потеха, если крабика тетке Ористиде подсунуть…

Тем временем усатый распорядитель игрищ уловил перемену в настроении публики и подал знак, что поединки прекращены. Йоля встрепенулась: неужто конец развлечений? Рановато вроде. Но зрители сидели на местах, расходиться никто и не думал.

Ворота в стальной решетке распахнулись, и на Арену выехала трехколесная мотоциклетка с приделанным позади водителя сварным коробом в виде перевернутой пирамиды. Под ее вершиной, обращенной вниз, висел широкий желоб. Мотоциклетка, пуская сизые выхлопы, покатила вокруг арены. Водитель дернул рукоять, из кожуха в желоб хлынул поток мелкого песка и стал сеяться позади мотоциклетки в отверстия на дне желоба. Клочья одежды, выдранные пряди волос, кровавые брызги – все покрывал свежий слой серого песка. Прожекторы наверху задвигались, по кругу Арены поползли пятна тени.

Пока водитель мотоциклетки готовил площадку к новому развлечению, усатый великан вышел в центр круга.

– Ну, гости дорогия-а-а! – заорал он, раскидывая мускулистые руки. – Начнем новую потеху! Хватит уже кулачных боев, мы их каждый день в Арсенале видим, когда кто из торгашей покупателя обсчитать норовит!

По амфитеатру прокатился жиденький смешок – эту остроту здесь не в первый раз слыхали.

– Люди дерутся, то не удивительно, потому – люди мы! – продолжал усатый. – Нам полагается, ить человек же ж – венец всему, что в Пустоши живет. А теперь заглянем пониже! Чё там, под венцом-то, водится? – Он отошел в сторону, чтобы подручный на мотоциклетке посыпал песком и центр.

– Блохи! – заорали с трибун. – Блохи тама водятся!

– Вот и получайте блох! Пущай попрыгают! – откликнулся на подначку распорядитель.

Мотоциклетка как раз завершила последний разворот и покатила к воротам, туда же убрался и усатый. Его помощники, сверкая жилетками, установили новые решетки – вдоль проходов к воротам в противоположных концах Арены, разделив ряды зрителей. Те, кто сидел с краю, подвинулись от проходов. Служители защелкнули замки и фиксаторы крепления решеток, потом рысцой убежали в темноту крытых порталов, к которым вели ворота.

Вскоре на арену с разных сторон выпустили мутафагов. Перед боем им в кашу подмешали вместо привычного успокоительного наркотика сок шарги – эта трава являлась возбудителем и слегка притупляла болевые ощущения. Мутафаги – один покрыт рыжеватой шерстью, другой черный – вышли в проходы между решетками; сзади их подталкивали длинными шестами служители, нацепившие поверх блестящих жилетов доспехи, выложенные панцирными пластинами. Бойцы шли неохотно, останавливались, скалили зубы, издавали негромкий рык. Отсутствие привычного наркотика делало их беспокойными, шарга пьянила. Зрители, поначалу притихшие, теперь начали орать, подбадривая мутафагов. Рыжий метнулся к решеткам, ухватился за прутья, потянул. Зрители отшатнулись и разразились воплями. Служитель ткнул мутафага в спину шестом – вспышка, треск, легкий дымок. Получив электрический разряд, мутафаг отпрыгнул от решетки, присел, извернулся, зарычал. Он был неопытным – первый бой. Черный уже дрался на Арене, этот сразу выбрался на песок и встал, ударяя себя кулаками в грудь и ревя. Он знал, что после боя получит новую порцию каши и привычную дозу наркотика, а потому спешил. Заслышав вызов соперника, рыжий длинными скачками помчался на Арену. Мутафаги увидели друг друга и, злобно рыча, бросились в драку.

Они сошлись в центре усыпанного песком круга. Черный перевернулся в прыжке, ударил ногами противника в грудь, тот отлетел, но в падении сгруппировался, отскочил и избежал следующего удара. Черный снова прыгнул, но в этот раз рыжий сумел увернуться. Он был менее уверен в себе и поначалу отступал. Хотя шарга его пьянила, но навыки боя в башку ему вдолбили крепко, он действовал довольно осмотрительно. Потом и сам решился – увернувшись в очередной раз, бросился черному в ноги, повалил на песок, полоснул когтями – и отскочил. Он еще не настолько осмелел, чтобы, достигнув первого успеха, атаковать дальше. Черный поднялся, коротко рявкнул, провел мохнатой лапой по животу, глянул на окровавленную ладонь, лизнул… Рыжий протяжно провыл.

Зрители уже орали и топали ногами – это было более острым развлечением, чем поединки кулачных бойцов, мутафаги не щадили себя и дрались отчаянно. Возле решетки букмекера клубилась толпа, там опять возникла драка. Прокторы и смотрители в блестящих жилетках бросились в толпу, размахивая дубинками. Смуглый толстяк в халате расшвырял несколько человек и сунул букмекеру горсть серебра:

– Рыжий! На рыжий моя ставит!

Сзади его ухватил тощий полуголый тип, попытался оттянуть от оконца, но смуглый, не оборачиваясь, пихнул его локтем под дых, и полуголый, сложившись пополам, рухнул под ноги толпе. Зрители, кто сидел ближе, радостно заорали, кто-то выкрикнул:

– Ставлю на этого, в халате!

В рядах заржали, но тут мутафаги снова сошлись в центре Арены, и внимание публики переключилось на них. Бойцы сплелись, рвали и били друг друга, покрытый шерстью и песком лохматый клубок катался по Арене, рыча и завывая. Наконец черный оказался сверху – он побеждал, рыжий отбивался все слабей… К ним бросились служители с шестами, затрещали электрические разряды. Черный не хотел бросать добычу, скалился, рычал, огрызался. Когда мотал башкой, из окровавленной пасти летели красные брызги.

– Совсем как люди, – буркнул Мажуга.

Наконец черного сумели отогнать от поверженного противника. Из ворот выбежал еще один служитель, поставил в песок миску с зеленой кашицей. Остальные погнали черного к еде. Тот, все еще дрожа от возбуждения, выплюнул клок окровавленной рыжей шерсти, схватил миску и побрел к выходу, хлебая на ходу. Когда ворота за ним сомкнулись, служители подошли к рыжему. Тот вяло шевелился, но встать не мог. Его потыкали шестами… потом захлестнули за лапу петлей и волоком утащили в другой проход. На площадку снова выкатила мотоциклетка, поехала по кругу, посыпая кровавые пятна иловой крошкой; за ней оставалась ровная серая плоскость, расчерченная следами узких протекторов.

– Не закончили, что ль? – протянула Йоля и зевнула. – Скукота, уйти бы, а, дядька Мажуга?

– Рано еще. Покуда решетки с проходов не посымали, никто не уйдет, – объяснил Игнаш. – Сидим дальше. Я думаю так, что под конец интересное должно быть.

На Арену вышел усатый.

– Поскоку на Корабле нынче гости, надумал я показать занятный бой! – заорал он. Зрители оживились. – Такое, что не всякий день кажем! Сегодня будет Тимоня драться!

Мажуга вздрогнул, сжал кулаки и подался вперед. Йоля потрогала его за предплечье – под рукавом мышцы будто свинцом налились, напрягся весь.

– Дядька, ты чего? Что с тобою?

Игнаш медленно расслабился.

– Да так, вспомнил. Имя знакомое.

Самоха протяжно вздохнул. Откашлялся, словно собирался что-то сказать, да так и не решился, смолчал. Йоля глянула на одного, на другого. Что-то здесь крылось, в не сказанных пушкарем словах.

– Надысь рыбари наши катранов изловили! – продолжал надрываться внизу распорядитель. – Против Тимони они, конечно, хлипковаты – молодые! Так выйдут супротив него два! Два катрана! Кто поставит на них? Ну? Налетай, народ честной! Посмелей тряси мошной! Праздник нынче! Ну! Давай смелей! Деньгу не жалей!

Зрители зашевелились, многие стали пробираться вдоль рядов к букмекерской решетке.

– У нас на нижних уровнях крысиные бои устраивали, – сказала Йоля. – Совсем не похоже. Только орали то же самое: смелей, не жалей…

Усатый покинул Арену, публика зашумела, предвкушая развлечение. Возле букмекера толпился народ, там снова толкались и бранили друг друга, но драк больше не возникало, подустали зрители. Этот бой должен был стать последним нынче. А внизу уже лязгали и скрипели стальные решетчатые ворота – на Арену выгоняли катранов. Два гибких приземистых зверя скользнули в серый круг, один поднял плоскую башку с округлым рылом и зарычал. Тихое низкое шипение вырвалось из вибрирующего горла. Второй катран отскочил и принял угрожающую стойку. Не видя противника, тупые хищники были готовы схлестнуться друг с другом. Хотя Арену посыпали иловой крошкой заново, запах добычи витал в воздухе, катраны чуяли кровь и ярились. Крики толпы возбуждали их и сбивали с толку.

Лязгнули ворота напротив. В круг медленно вышел Тимоня – панцирный волк. Публика заорала – этого зверя здесь хорошо знали. Волк встал, приподняв лобастую морду, принюхался. Тощие бока, покрытые панцирными пластинами, мерно приподнимались и опускались.

Катраны перестали шипеть друг на друга и развернулись к противнику. Тимоня был небольшим зверем – скорей всего, молодой, еще не вошедший в возраст, – но многочисленные царапины на панцирных пластинах говорили о немалом боевом опыте. Каждый из катранов превосходил волка длиной раза в полтора, но они были по сравнению с массивным хищником тонкими, гибкими и весили заметно меньше.

Пока катраны принюхивались к незнакомому зверю, Тимоня затрусил через Арену прямо к ним. Теперь и они сообразили и, по-змеиному извиваясь с каждым шагом, стали расходиться в стороны. Волк замер – и тут катраны бросились на него. Тимоня метнулся вправо, ударил бронированным боком противника в оскаленную пасть, отшвырнул. Другой катран прыгнул, перелетел через присевшего волка и покатился, взметая тучи песка. Волк ринулся к первому, рванул зубами, отпрыгнул. Толпа заревела, когда катран, пятная песок кровавыми брызгами, кинулся вслед. Затем и второй присоединился к свалке. Рычащий и шипящий ком скрылся во взметнувшейся иловой крошке, мелькали оскаленные морды, лапы, хвосты. Катраны, сражаясь, успевали изредка тяпнуть друг друга, словно им было все равно, кого рвать острыми, похожими на иглы клыками.

– Эти тоже как люди, да, дядька Мажуга?! – крикнула Йоля, стараясь переорать вопящую толпу внизу, на железных ступенях.

Тимоня отскочил, оставив истерзанного катрана извиваться в багровом слипшемся песчаном коме. Второй пятился, заходясь сиплым шипением. Он не хотел драться, перед ним была гора еды – умирающий напарник. Но волк снова подобрался, готовясь к прыжку, и уцелевший катран стал отступать. Тимоня двинулся за ним; его морда была располосована острым, словно бритва, жестким плавником, но волк не обращал на рану внимания. Схватка возобновилась… и вскоре закончилась. Волк вскинул окровавленную морду, и Йоля вдруг поймала его взгляд – тяжелый, неподвижный, как у мертвеца. Тимоня зарычал – зрители отозвались дружным ревом.

Служители, блестя переливающимися жилетками, пробежали вдоль решеток, окружающих Арену. Волк, гордо задрав окровавленную морду, потрусил к выходу. На катраньи туши он даже не глянул. Толпа провожала его восторженным ревом…

– Правильно ушел, – буркнул Игнаш. – Я бы вот тоже так… да не смогу.

– Чего, дядька? Чего бы так?

– Я хотел бы тоже так уйти, – задумчиво проговорил он. – Молча, не глядя ни на кого и задрав голову. И плевать на добычу. Человек так не умеет… а жаль.

Когда ворота за Тимоней защелкнулись, служители стали разбирать решетки. Люди поднимались с мест, размахивали руками, обсуждая поединки. У кассы букмекера снова началась драка, замелькали дубинки прокторов…

К гостям в клетку поднялся сам распорядитель игр.

– Ну как, гости дорогие, по нраву веселье? Таких боев, как на нашей Арене, по всей Пустоши не сыскать! – В голосе усатого была искренняя гордость. Еще бы, эти бои наряду с Арсеналом составляли славу всего Корабля и приносили доход его обитателям.

– Да, развлекательно, – кивнул Самоха. Подумал и добавил с нажимом: – Оч-чень!

– Волк хорош, – согласился Мажуга. – Зверь!

– Тимоня наш знаменит, зверь, да. Ну а теперь бы к столу, а? Посидим, обсудим нашу… хм-м… дружбу. Я провожу.

– Давай уж, Самоха, теперь без нас, – твердо сказал Игнаш. – Это боле по твоей части, а мы к нашим двинем.

Самоха пытался возражать, что-де ему одному не с руки, но Мажуга твердо стоял на своем. Служитель в блестящем жилете сопроводил их с Йолей в Трубу. Там было пустынно и тихо. Вдоль боксов, занятых приезжими торговцами, прохаживались прокторы и харьковские каратели в желтых жилетках. Следили, чтобы никакой груз не перетянули в те отсеки, которые уже обысканы. Постояльцы, побаиваясь грозного вида карателей, вовсе не высовывались, сидели тихо по своим боксам. Кое-где за стальными воротами слышались скрежет сдвигаемых ящиков и негромкий говор. Приезжие уже прознали, что назавтра обыски продолжатся, и у кого было что таить, спешно укрывали добро поглубже. Что ищут каратели, никто толком не знал, и оттого на всякий случай прятали разное.

…Самоха объявился в Трубе утром, опухший и хмурый. Как прошло застолье, он не рассказывал, а спрашивать никто не стал. Да оно и понятно – начальство не пьянствует, а совещается. Каратели уже нашли, где на Корабле можно добыть выпивку и дурман-траву, дело-то нехитрое. Так что когда Самоха объявился в боксе, отведенном харьковчанам, в воздухе висели тяжелый дух перегара и приторный аромат наркотика. Управленец повел носом и приказал:

– А ну пошли! Нынче пропажу сыскать нужно, да и домой… не то, чую, не захотите в цех обратно. Ишь, прижились.

Каратели разобрали оружие и, почесываясь, потянулись к воротам. Мажуга спросил:

– А сам-то ты что? Неужто не понравилось? Я думал, тебя принимают, как самого дорогого гостя. Веселился всю ночь, а?

– Вот именно, дорогого. Ох, дорого мне это веселье станет. Да еще со стрельцами объясняться, как вернусь. Наш-то цех – ладно, а вот стрельцы на Арсенал давно зуб точат. Хорошо бы найти ракеты.

– Сегодня до конца Трубу пройдем. Чуть больше половины боксов осталось проверить.

– Да, идем, Игнаш.

В коридоре топтались у своих сендеров прокторы. Здешние стражи порядка совсем обленились, тут несколько сотен шагов пройти, а они на колесах прикатили. Для них обыски были развлечением. С одной стороны, власть показать, при случае «конфисковать» что плохо лежит, а с другой – ответ на харьковчанах, карателей никто не любит, тем более здесь, так что на них и злиться народ станет. Самим карателям было на недовольство местных наплевать, они исполняли привычную работу. Насколько дело серьезно, им Самоха не объяснял, потому они и не волновались за исход обыска.

Двинулись толпой вдоль Трубы. Прокторы стучали в ворота, им отворяли, дальше следовали строгие объяснения, что, мол, убийство произошло и покража, а стало быть, показывайте барахло, где что припрятали. Оружейники особое внимание уделяли дурман-траве, норовили прихватить «на пробу», торговцы вяло противились, не решаясь особо спорить, а прокторы лишь посмеивались. По-настоящему искал только Самоха, да он один и знал, что, собственно, надо найти. Когда проверяли третий по счету бокс, толстяк разозлился, наорал на своих, велел искать всерьез, показал бумажку с намалеванными ракетами и маркировкой, написанной крупными кривыми буквами:

– Вот такую на ящиках глядите, лодыри, некроз вам в печень! И хватит смолить! Службу забыли! У кого цигарку в зубах замечу – дам в зубы, ясно?

Маленький толстый Самоха смешно наскакивал на дюжих карателей, те отводили глаза, торопливо гасили самокрутки… Прокторам и тут было весело. Пушкари стали делать вид, будто ищут всерьез, но ничего похожего на картинку Самохи по-прежнему не находили. Пару раз предъявляли управленцу какие-то горшки и бутылки: «О, вродь смахивает, а?» От этого толстяк окончательно разозлился, теперь к нему и подходить боялись.

Йоля бродила следом за Мажугой, зевала да помалкивала. Она-то как раз отыскала кое-что интересное – Игнаш пару раз заметил, как девчонка с невинным видом что-то сует в карман, но при всех одергивать ее не стал, поскольку не сомневался в Йолиной ловкости, а любую пропажу торговцы припишут прокторам да нечистым на руку харьковским бойцам. Обыск тянулся и тянулся, бокс за боксом, всё те же настороженные лица торговцев, их грязные сендеры и повозки, пустые боксы, которые тоже следовало проверить. Там каратели лениво разгребали слежавшиеся кучи высохшей арбузной лозы, перемешанной с манисовым пометом, обломки ящиков, гнилое тряпье. Потом – снова торговцы, которые неохотно выпускали из рук узлы и коробки и ревниво наблюдали, как в их барахле копаются чужие.

Прокторам вскоре надоело, они переезжали на своих приземистых сендерах от бокса к боксу и цедили сквозь зубы в ответ на расспросы: «Обыск! Кажите барахло вот энтим! Пущай проверяют… Ага, вот такой порядок нынче… Не, это токо раз, вон харьковских ктось ограбил, пусть проверят. Как проверим, дуйте в Арсенал, торгуйте по-прежнему, с цеховыми у нас теперя замирение».

По мере того как прокторы с карателями продвигались вдоль Трубы, Самоха мрачнел. Похмелье миновало, теперь он уже начал прикидывать, что будет, если до конца дойдут, а следов похитителей не сыщется. А ведь вполне может и так выйти – ведь те, кто прикончил Графа, наверняка всё рассчитали заранее. Правда, прибытие харьковской карательной колонны они вряд ли могли предвидеть.

У очередного бокса возникла заминка, постояльцы никак не хотели отворять, возились внутри, бренчали железками.

Проктор забарабанил в ворота дубинкой:

– Вы что там, перепились все? Сказано – открыть!

– Сейчас! – отозвались изнутри. Голос был молодой и выдавал возбуждение. – Ключ найти не можем!

– Какой еще ключ? Там засовы везде!

– Правильно, но у нас на нем замок навешен! Сейчас, братки, сейчас откроем, он в сено завалился, на котором манис наш… Погодьте чуток, открываем уже!

Мажуга почувствовал: сейчас должно что-то случиться… что-то готовится… Он бросил взгляд вдоль Трубы – никого. Но в голове крутилась некая мысль. Манис! Этот, за воротами, сказал, что у них манис. У тех, кто прикончил Графа, тоже был. Ну и что? Мало ли кто в Донную пустыню на манисах ездит? Да половина путников, пожалуй.

– А это не те самые? – поинтересовался старшина прокторский у того, который стучал в ворота. – У которых раб сбежал? Они ж еще раскатывали на самоходе туда и сюда?