Текст книги "Власть оружия"

Потом кустарник стал попадаться чаще, появилась чахлая трава… Воду удалось отыскать далеко за полдень. Это оказалась грязная лужа в высохшем русле ручья. Топкие берега были усеяны отпечатками звериных лап.

Когда стемнело, вышли к дороге. Похоже, пользовались ею нечасто, но колеи были хорошо заметны – значит, хотя бы изредка здесь ездят. Дальше побрели по колеям, и вот вдалеке мелькнул свет фар. Что это был за самоход, разглядеть не удалось – уехал слишком быстро, но, по крайней мере, еще одно подтверждение: здесь бывают люди.

В этот раз Йоле ничего не снилось. Едва Игнаш решил сделать привал, она провалилась в черное, глухое забытье.

Утром снова пошли, держась колеи. Вдалеке, на гребне холма показался грузовик, движущийся навстречу. Игнаш сказал:

– Прячемся. Он не остановится, если нас увидит, еще и пальнет издалека. Уж очень вид у нас… того, неприятный.

Выглядели они и впрямь хуже некуда – оборванные, грязные, у Самохи лицо разбито. Таким никто не рад. Отыскали россыпь камней, засыпанных сухими ветками и сором, спрятались.

Грузовик неспешно катил навстречу, в кабине можно было разглядеть загорелого мужчину.

– Давайте, я одна выйду, помашу ему, крикну? – предложила Йоля.

Игнаш покачал головой:

– Бандиты тоже так делают – вперед одного пускают, могут и женщину. Нет, не годится. Ждем.

Когда самоход поравнялся с их укрытием, поднялись все.

– Стой! – крикнул Мажуга и шагнул вперед. Он старательно двигался медленно, без резких движений, но правую руку держал на кобуре.

Объезжать было поздно, водитель притормозил. Пинком распахнул дверцу кабины, показал направленную на встречных двустволку.

– Чего надо?

– Мы в беду попали, подвези, – попросил Игнаш. – Я заплачу.

– Проваливайте, не то пальну! – Водитель качнул двустволкой.

– Слушай, человече, у тебя ведь два ствола, так? – спокойно произнес Мажуга, делая еще шаг вперед, чтобы заслонить Йолю. – А нас трое. Если пальнешь, третий тебя прикончит. Видишь, у нас выхода нет, совсем худо дело. Мы в пустыне заплутали, людоеды за нами гнались. Едва спастись сумели. Ни еды, ни воды… Так что терять нам нечего. Но если ты по-хорошему поможешь, дам серебряк.

– Не повезу. – Водитель задумался. – Нет, не повезу. Лучше сразу стрелять будем. Может, ты промажешь. Может, я вас всех дробью положу. Лучше уйдите добром.

– Ну так стреляй, дядька! – Йоля выскочила вперед. – Стреляй! Или я сама сейчас тебя…

Мажуга ухватил ее за плечо и оттащил назад.

– Я вам еды дам, воды бутылку, – предложил хозяин самохода. – Дойдете сами. Тут пешком меньше дня пути, ферма будет, а потом еще другие. Держитесь этой дороги, она выведет.

– Ладно. Самоха, дай ему монету.

Оружейник медленно вытянул монету, подкинул – монета влетела в кабину и свалилась на сиденье. В ответ водитель бросил сверток; должно быть, жена в дорогу собрала. Сверток упал в пыль у ног Самохи, тот подобрал, глянул – в самом деле, кукурузные лепешки, вяленое мясо полосочками, бутыль из толстого зеленого стекла, заткнутая пробкой.

Беглецы отступили с дороги, и грузовик медленно покатил прочь. Отъехал шагов на пятьдесят, только тогда водитель решился потянуться через кабину, чтобы захлопнуть дверцу.

– Зря я ему серебряк предлагал, – буркнул Мажуга. – Он теперь хозяев фермы предупредит, что на дороге трое оборванцев и у них деньги. Придется сворачивать. Но сперва по дороге пройдем, пока можно.

До вечера шагали по дороге. Местность вокруг стала меняться, чаще попадалась зелень, а к вечеру, когда тени сделались длинными, Мажуга решил, что пора уходить в сторону. Подумав, выбрали северное направление и побрели через холм, на вершине которого уцелели остатки бетонных стен. Ржавые арматурные прутья торчали как ребра давным-давно умершего зверя.

С вершины Йоля разглядела дымок – там в самом деле стояла ферма, а вокруг нее участок равнины был расчерчен на бурые и зеленые прямоугольники – поля. Над двускатными крышами медленно поворачивался ветряк.

Спустились с холма и пошли через поросшую невысоким кустарником равнину. Дорогу пересекало русло высохшего потока. Видимо, в сезон дождей оно было заполнено водой, а сейчас покрылось растресканной коркой грязи. Дальше снова потянулись заросли. Путники углубились в них, треща сухими ветками. Колючие кусты вцеплялись в одежду, норовили задержать, не пустить. Игнаш услышал подозрительный шум и велел всем затаиться. Беглецы присели среди колючек и стали ждать. Хруст веток и голоса приближались. Несколько человек ломились сквозь заросли совсем рядом.

– А ты говорил, они дураки, – разобрала Йоля, – пойдут по дороге.

– Ну так они и шли по дороге. – Раздраженный голос принадлежал водителю грузовика. – А как завидели ферму, свернули. Точно говорю, я сам видел, как они через холм хромали.

– В эту сторону?

– А куда ж еще?

Мажуга покачал головой. Самоха нахмурился и поудобней перехватил ружье. Йоля вытащила «беретту» и поглядела на мужчин. Что они решат? Напасть на чужаков или затаиться и пропустить?

– Знать бы, что не зря здесь таскаемся, – проворчал еще один человек, уже совсем близко. – Может, с них и взять нечего?

– Серебряк точно есть, он мне сам показывал, да у другого кошель толстый, навроде него самого. Такой увалень далеко не мог уйти. Да еще девчонка с ними, дохлая совсем.

– Ну, если серебряк есть, дело того стоит…

– Не прознал бы кто. – Еще один голос, высокий, молодой.

– Трупы в холмовейник бросим. Ползуны обожрут, а по шкелету ж не поймешь, чего оно было… пока было.

Мажуга выпрямился, вскинул кольт и стал палить туда, где над решеткой колючих веток мелькали головы. Там заорали, кто-то выстрелил в ответ, пуля прошла далеко. Йоля подскочила, вскидывая «беретту», но крики и треск веток уже удалялись. Бабахнул сдвоенный выстрел, дробь ударила в нескольких шагах – стреляли на бегу, не целясь.

– Идем глянем. – Мажуга, заряжая на ходу кольт, направился туда, где видел местных.

В кустах лежал незнакомый мужчина с простреленной головой. Игнаш обшарил его карманы, поднял обрез и подсумок с зарядами крупной дроби. Вокруг иссеченные и поломанные ветки были в крови, красные следы уводили в сторону дороги.

– Теперь нам здесь еще опасней, – буркнул, подходя, Самоха. – Ночью идти придется. Охо-хо…

Йоля мысленно взвыла. Ноги гудели, и каждый шаг давался с трудом, но она брела и не жаловалась. Жаловался Самоха, но так, без напора – сам понимал, что идти нужно. Далеко за полночь Мажуга остановился и объявил:

– Вроде достаточно отмахали.

Йоля с оружейником тут же повалились на землю. В эту ночь девушке снились кукурузные лепешки и бутыль с водой – из толстого зеленого стекла. Проснувшись, она подумала: какой скучный сон! Вот раньше ей снились важные, значительные вещи – небо там, оружие… а тут мелкое все. Почему? Может, она уже повидала мир, познала все важное, и теперь ее ждут только мелочи вроде лепешек и воды в бутыли толстого стекла?.. Ну уж нет, впереди – счастье. Они спаслись из Донной пустыни, забравшей целую карательную колонну, и теперь все будет хорошо. Скоро они будут дома… Йоля улыбнулась.

– А, проснулась. – Мажуга тоже улыбнулся, хотя дела их были, вообще-то, неважные, но глядеть на грязную счастливую Йолю ему было до некроза приятно. Он тоже подумал: скоро они будут дома, и уж тогда пойдет хорошая жизнь. Совсем немного осталось.

Рядом сел Самоха, потянулся, застонал и стал мять поясницу.

– Эх, не в мои года такие путешествия устраивать… и ноет, и тянет, и кости ломит…

– Да уж, толстяк, – ухмыльнулся Игнаш. – Тебе бы в кабинете, со шкафами, а в шкафах водка у тебя, холуи по каждому слову все принесут-унесут. А?

– Ну и что, я ж заслужил все, что имею. И шкафы, и холуев – всё горбом заработал.

– Дядька Самоха, а тебе чего снилось? – встряла Йоля.

– А… снилось всякое, я уж не помню. Никогда снов не запоминаю. А к чему тебе?

– Да так.

– Выпить бы сейчас, сразу бы полегчало, – пробурчал Самоха, морщась и растирая поясницу. – Так нет ничего.

– Ладно, пошли. Вставай, оружейник, пушки тебя заждались, – ободрил Игнаш. – Скоро возвратишься в свой кабинет к любимым шкафам. Теперь уже недолго осталось. Считай вырвались мы, спаслись.

– Теперь все будет хорошо, – поддакнула Йоля.

Путники снова зашагали на север, другого направления не было. Впереди лежала выжженная солнцем равнина, утыканная обломками бетонных секций. Ветерок шевелил невесомую сгоревшую траву, в которой протянулись блестящие нити – следы ползунов. Холмовейник высился поблизости, его обитатели уже попрятались, слишком жарко для них. Ни дороги, ни каких-либо признаков жилья не заметно.

Сперва Йоле шагалось легко, мысли приходили только хорошие – о будущем. В самом же деле, осталось совсем немного. Она шла последней, впереди Самоха жаловался на больную спину, а Игнаш над ним подшучивал, звал к себе на ферму – дескать, поработаешь в поле, жирок сгонишь, окрепнешь. Потом навалилась жара, мужчины замолчали. Они обогнули груду обломков бетона, увитую пожелтевшими побегами ползучего плюща, – и Йоля наткнулась на спину Самохи. Тот резко остановился, потом метнулся обратно, под прикрытие бетонных плит. Игнаш присел и выхватил кольт. Йоля отскочила, чтобы не сбил с ног неуклюжий оружейник, и только тут сообразила – что-то стряслось, что-то нехорошее.

– Заметили, точно! – бросил Мажуга, пятясь за руины. – Уходить нужно. Эх, жалко, никакого укрытия, ровное место!

– Вон там, за камнями! – предложил Самоха.

– Что там? – на бегу спросила Йоля.

– Кетчеры!

Они помчались к груде камней, которую выбрал Самоха, а сзади уже тарахтел двигатель. Добежали до укрытия и повалились на землю. Йоля выбрала прореху между камнями, сквозь которую можно было наблюдать, раздвинула жесткие, как из проволоки свитые, побеги плюща и стала смотреть. Слева показался здоровенный самоход с широким открытым кузовом, который прикрывали наваренные на борта ржавые стальные листы. Кабину тоже обшили металлом, сквозь узкие прорези водителя не было видно, но в кузове над бортами раскачивались выцветшие красные банданы, какие обычно носят кетчеры. По бокам капота были приварены здоровенные ржавые лезвия – торчали в стороны, как клыки. Грязные борта были аляповато разрисованы белой краской, картинки изображали повешенных, распятых, отрубленные головы и еще что-то – Йоля не могла сообразить, что имел в виду художник.

Понятно, чего Самоха с Игнашом бросились бежать, – кетчеры еще хуже обычных бандитов. Если тех интересует добыча, то этим нравится убивать. Они истребляют всё без разбора – зверей, людей, мутантов, всё, что попадется на пути. Считают, что прижигают язвы больного мира, но сами они и есть худшая из болезней Пустоши.

Грузовик ехал вокруг руин, огибая их на порядочном расстоянии. Кетчеры заметили беглецов у груды бетонных обломков, и если бы они затаились на том самом месте, сейчас их обошли бы с тыла.

– Придется стрелять, – решил Мажуга.

– Думаешь, они не отстанут? – Оружейнику не хотелось вступать в бой.

– Конечно, они же нас видели. Теперь не успокоятся, пока не отыщут, но дело не в этом.

– А в чем же?

– Самоход нужен. Сидите здесь, не высовывайтесь, пока не представится случай, а я пошел.

– Эй, ты куда? – только и успела пролепетать Йоля, а Игнаша рядом уже не было. Его кепка скользнула над невысокими кустами и пропала.

Самоха с озабоченным видом полез в карман, вытащил горсть зарядов к дробовику и принялся выставлять их перед собой на камне. Две штуки сунул в рот, прижал губами. Йоля глядела на него и завидовала сноровке, с которой толстяк готовится. У нее «беретта», пятнадцать патронов в магазине, и что же ей делать? Просто сидеть и ждать? Неправильно как-то.

Самоха, невнятно из-за того, что патроны во рту, пробурчал:

– Отползи к тому камню, не нужно, чтоб мы рядом торчали.

Она послушно перекатилась за камни. Тем временем самоход, рыча двигателем, остановился позади их прежнего укрытия. Красные банданы над бортом шевелились – кетчеры высматривали, куда подевались беглецы. Один встал в кузове, завертел головой. Йоля видела, как взблескивает на солнце серьга в ухе. Голый по пояс тощий долговязый мужчина с патронташем через плечо. В кузове оживленно заспорили, и тот, что с серьгой, вскарабкался на крышу кабины. Там встал, оглядывая степь из-под ладони. Он медленно поворачивался. Когда уставился в сторону, куда смотрел капот, бахнул выстрел. Долговязый сложился пополам и, не издав ни звука, свалился в кузов, там закричали, и Йоля увидела Мажугу. Ржавый поднялся из травы перед самоходом, словно из-под колес выскочил, поставил ногу на бампер и запрыгнул на капот. Его рука сунулась в щель между броневыми плитами, закрывающими водителя, захлопали выстрелы – звуки были глухие, потому что в кабине. Мотор самохода заглох.

– Фифяс не фтфеляй, – пробухтел Самоха.

И Йоля поняла: «Сейчас не стреляй». Почему? Потому что дальность для пистолета большая. А толстяк уже приладил ружейное дуло на камень, чтобы бить с упора. Кетчеры в кузове слышали выстрелы и крики водителя, но поделать с Мажугой ничего не могли – его прикрывала кабина. Когда двое перемахнули через борта, один слева, другой справа, Мажуга уже спрыгнул с капота и бросился за груду бетонных обломков. Вслед ему стреляли, но он успел скрыться. Самоха аккуратно прицелился и выстрелил из двух стволов по кетчеру, который выпрыгнул из кузова с той стороны, где прятались харьковчане. Сдвоенный заряд дроби не уложил его, но ранил достаточно серьезно, кетчер повалился на землю и, пронзительно вопя, покатился под колеса. Из кузова не глядели в ту сторону, потому что все видели Ржавого совсем рядом и следили лишь за ним.

Самоха сноровисто перезарядил дробовик и сказал:

– Сейчас будем их отвлекать. Как приблизятся – лупи из пистолета, до тех пор сиди тихо.

– Поняла, поняла, дядька.

Над грудой бетонных глыб показалась кепка Мажуги. Кетчеры, привстав, азартно выпалили из нескольких стволов – кепку изодрало в клочья и снесло с прута, на котором ее поднимал Игнаш. Самоха снова выстрелил из двух стволов, попал в красную бандану. Стрелял толстяк неплохо. Теперь кетчеры сообразили, что угодили между двух огней и что в кузове сидеть не следует. Они спрыгнули на землю. Трое пошли к камням, за которыми укрылся Самоха, двое стали обходить нагромождение плит, где прятался Игнаш.

Самоха приподнялся и тут же рухнул. Кетчеры дали несколько выстрелов, над головой толстяка просвистели пули. Больше ему высунуться не позволят. Кетчеры пошли скорей. Йоля, лежа на земле, видела между переплетенными ветками плюща, как топают всё ближе грязные башмаки. Когда расстояние сократилось до двадцати шагов, она вскочила, подняла «беретту» двумя руками и стала стрелять, медленно ведя ствол слева направо. Захлопали выстрелы и у самохода, позади бетонной груды. Расстреляв магазин, Йоля рухнула ничком. Рядом кто-то дико орал, но ни одного выстрела в ответ не прозвучало. Когда она падала в кусты, из-за камней встал Самоха и бабахнул из дробовика. Вой смолк, наступила тишина.

Самоха выплюнул заряды в ладонь и сказал:

– Вот такой он раньше был, Ржавый. Он и кореш его.

– Тимоня?

– Тимоха, да… А, ты видела, как он вскинулся, когда волк на Арену вышел? Ну, Тимоха просто парень был, каких много, а Ржавый – ого-го! По всему Харькову имя гремело. Ну ладно, идем поглядим, что за самоход нам достался. Надоело пешком топать.

Когда они подошли поближе, Мажуга, насвистывая, уже собирал оружие и швырял стволы в кабину. Через плечо он повесил патронташи. Йоля побежала к нему, а Самоха задержался, чтобы обобрать мертвецов возле камней. Добычи было немного. Когда толстяк подошел к самоходу, Йоля висела на шее Ржавого, тот одной рукой держал трофейный карабин, другой осторожно обнимал девушку. Они целовались. Настроение у Самохи было отличное, он снял с пояса мертвеца флягу сивухи и уже успел приложиться.

– Э, а не рано тебе, девочка?

Йоля оторвалась от Мажуги и кинула через плечо:

– Не рано! Ористида в моих годах уже первого вынашивала!

– А, ну веселитесь! Только недолго. Может, мы не всю банду положили, может, еще кетчеры поблизости… – Самоха махнул рукой, в которой держал флягу; внутри булькнуло. Это подсказало толстяку, чем заняться, пока парочка целуется. Он будет целоваться с флягой. Однолюбом Самоха не был и, прикончив запас сивухи, отыскал в кабине самохода кувшин с теплым пивом. С кувшином он стал изменять фляге и от этих любовных подвигов окончательно развеселился, позабыв о предстоящих в Харькове неприятностях.

Когда наконец собрались ехать, Самоха был порядочно пьян. Он собирался ехать в кабине, чтобы петь втроем песни. И даже порывался завести какой-то нескладный мотив, причем слов не помнил совершенно. Йоля с Мажугой, бранясь и отпуская шутки, выгнали его из кабины, помогли взобраться в кузов. Бак самохода был полон, да еще в кузове нашлись две канистры, так что дальше уже покатили без остановок – сперва под жуткую песню Самохи, потом под его мощный храп.

Ехали весь день и всю ночь, когда за руль сел проспавшийся оружейник. Встречные с недоверием глядели на их устрашающего вида самоход, но Йоле было плевать, она была совершенно счастлива, потому что ее непутевая жизнь наконец вывернула на верную дорогу, потому что они с Игнашом выжили, потому что они вместе, потому что едут домой.

На второй день завернули на заправку. Рисунки на ржавых бортах их грузовика и здесь вызвали настороженное внимание охраны. Игнаш купил у местного торговца ведро красновато-бурой краски, и они втроем замалевали картинки, оставленные кетчерами. Самоход от этого не стал красивее, но, по крайней мере, смотрелся не так вызывающе. Йоля намалевала на ржавом капоте улыбающуюся рожу – круглую, с глазами-щелочками и ртом до ушей. Игнаш поглядел на ее произведение, покачал головой:

– Ну вот, теперь можно ехать. Если раньше нас побаивались, думали, бандиты какие, так теперь бояться не будут, сразу видно: дураки катят.

Самоха снова накупил выпивки и без понуканий забрался в кузов, чтобы дальше крутить любовь с кувшинами, флягами и бутылками. На самом деле, он просто заливал свой страх перед предстоящим объяснением в цеховой управе.

Под вечер добрались к знакомым местам. Самоха храпел в кузове, Йоля задремала, и Мажуга, ведя машину, время от времени косился на нее – девчонка улыбалась во сне, и он гадал, что же ей такое снится.

Разбудил Йолю резкий толчок. Грузовик затормозил, в кузове покатились пустые бутылки, с треском разбился кувшин, со сна заорал Самоха.

– А? Чего? – Йоля потерла глаза кулаками.

Грузовик замер на пригорке под усыпанным звездами небом. В свете фар не было видно ничего, кроме дороги, уходящей с холма под уклон, колючек у обочины и темно-синей ночи.

– Чего встали?

– Темно, – медленно проговорил Мажуга.

– Ну? Чего темно? Ночь же…

– С этого холма мою ферму видать. Почему окошки не светятся?

Голос был странный, Йоля даже заглянула Мажуге в лицо. И лицо у него сделалось странным, застыло – ну как маска из глины.

– Чего там у вас?! – заорал из кузова Самоха, потом хлопнул по задней стенке кабины. – Чего встали-то?!

Игнаш, не отвечая, врубил передачу и повел самоход с холма. Йоля терла глаза и вглядывалась в темноту. В округе не было ни огонька, она не узнавала местность, тем более в темноте, но Игнаш-то знал окрестности собственной фермы! Они спустились с холма, в полосе фар мелькнули ровные ряды всходов на поле, обнесенном оградой из колючей проволоки, груда камней… снова колеи…

Луч света вильнул, наткнулся на груду обломков, и Йоля охнула, наконец-то узнав место. Остатки ворот фермы. Черные, покрытые копотью руины. В кузове громко выругался Самоха.

Самоход объехал груду обломков, вкатил во двор и замер. Вокруг были развалины, в оконных проемах обгорелого фасада сияли звезды. Скрипнули тормоза, грузовик замер.

Мажуга спрыгнул из кабины и пошел к фасаду, нелепо торчащему среди остывшего пепелища. Заглянул в дверной проем, толкнул обломки досок, косо повисшие на уцелевшей петле, – что-то посыпалось… Он провел рукой по обгоревшей доске, посмотрел на черную ладонь, сделал еще шаг и пропал в темноте за уцелевшей стеной. Йоля боялась выбраться из кабины и не знала, что делать. Что сказать сейчас, как поступить? Из кузова, ворча и гремя железом, спустился Самоха. Переступая груды углей, подошел к стене.

– Игнаш!.. Ты это… Эх, да что ж это такое… – Он тоже не находил слов. Да и что тут можно сказать?..

Толстяк топтался перед сгоревшим домом, разводил руками, вздыхал. Из-за стены показался Игнаш. В руках он держал обгорелый обруч, с которого осыпались черные, насквозь прогоревшие лохмотья. Повертел, уронил. Руки его безвольно повисли, будто неживые.

– Может, кто еще жив остался? – неуверенно заговорил Самоха. – Может, спаслись? Сбежали? Может, просто пожар такой вышел, ну и…

– Горело со всех концов. Подожгли. Гляди под ноги. Видишь дверь? А эту балку видишь? Подперли дверь снаружи. – Мажуга говорил монотонно, ровно, глухо. Йоле сделалось страшно – будто мертвец бормочет из-под земли.

– Ну и всё же… Я ж тебя знаю, из твоего логова всегда несколько выходов. Может…

– Нет, там то же самое.

– Ну и всё же дождемся утра, по соседям поедешь, спросишь. Может, где… кто…

Игнаш не отвечал. Выпустил обруч, стал что-то подсчитывать, загибая пальцы.

– Ржавый, ты это… – снова заговорил оружейник.

– Два дня назад, – твердо сказал Игнаш. – Макар в карауле стоял, его черед. Он и Ринатка. Ну, Ринатка ладно… а вот у Макара любовь была с бабой, которая у Кириана батрачит. Он к концу сезона собирался жениться и бабу свою ко мне в дом пристроить, все знали.

Это был прежний Ржавый – он высчитывал варианты, четко прикидывал возможные объяснения. И похоже, уже вынес приговор. Но вот глаза его… Йоля боялась заглядывать в них. Глаза у Мажуги были мертвыми.

– Самоха, мне грузовик нужен, ступай к Харькову. Пешком сперва, ну а там как-нибудь устроишься.

– Ну нет, я с тобой.

– Нет.

– Ты что? – Толстяк набычился и стал подступать к Ржавому, сжимая кулаки. – Ты кем меня посчитал, а? Ты меня из пасти людоедской вырвал с боем, а теперь я, думаешь, того? Сбегу, что ли? А вот я щас тебе…

Йоля тихонько выбралась из кабины и подошла к мужчинам.

– Остынь, толстяк, – вяло махнул рукой Игнаш. – Я тебя спасал, потому что иначе кто б меня от Астаха прикрыл? Только и всего. Так что ничего ты мне не должен, да и незачем тебе тут…

– Как это незачем?! И не бреши, что из-за Астаха, я все равно не поверю!

– Я, Самоха, думаю, что след меня как раз к Астаху и приведет. Точно чую – его работа, кому еще моя ферма мешала? Пойдешь против Асташки? А ведь он трубы у вас заказывает, а, пушкарь?

– Ладно, там посмотрим, – буркнул Самоха. – Лучше подумай, куда девчонку пристроить, пока вот это всё…

– В кабину, куда ж еще, – заявила Йоля. – А ты, дядька Самоха, в кузов.

Мажуга оглядел обоих, помолчал, кивнул… потом, не говоря ни слова, зашагал к самоходу.

Ферма Кириана тоже лежала на трассе будущего газопровода, но хозяин, человек робкий, без разговоров отдал участок Астаху, даже символической платы не стребовал. Да и вообще был он безответный, небогатый, незаметный. Поговаривали, что батраки им помыкают, творят что захотят, а он и не перечит.

Пока ехали к его ферме, Мажуга прикидывал: нет, сам Кириан ни при чем. Но тут уж ему просто не повезло, а вернее, должен был за своими батраками лучше глядеть.

Самоход, украшенный стальными клыками, вломился в ворота, с грохотом высадил их и остановился посреди двора. Свет фар ударил в двери хозяйского дома.

– Кириан, выходи! – заорал Ржавый, заглушив двигатель. – Разговор к тебе имеется!

В доме взвизгнула женщина и тут же смолкла, будто ей рот зажали. Окошко второго этажа неярко осветилось изнутри, потом свет померк. Игнаш выскочил из кабины и укрылся в тени. Самоха встал в кузове, водя карабином вдоль темных окон.

Скрипнула дверь, показалась жена Кириана в длинной ночной рубахе. Выглянула и замерла, заслоняясь ладонью от света фар.

– Ты, что ли, Игнаш?

– Где муж? Пусть выйдет, не трону. Мне поговорить только.

Женщина отступила внутрь, там завозились, заспорили вполголоса.

– Я ни при чем здесь, Игнаш! – выкрикнул Кириан. – Бандиты на твою ферму напали, ночью! И боя не было, стрельбы никакой не слыхали! Когда занялось все, тогда только и заметили, да уж поздно оказалось.

– Кириан, выходи. Сказал же, не трону.

– Нет, Игнаш, не выйду, я боюсь.

– Ты злой сейчас, – подхватила Кирианова жена, – утром заходь, потолкуешь с Кирютой спокойно.

– А ну выходите все! – Голос Ржавого стал жестким. – Все, кто в доме есть, пошли наружу! Я вправду теперь злой. Сожгу, как моих сожгли, если не выйдете. Чтоб мне в некроз провалиться, вот подопру двери и оболью бензином! Ну?

Фермерша за дверью стала всхлипывать, к плачу присоединились еще несколько женских голосов.

– Кирюта! Макар у тебя? Пусть первым выходит!

Бухнул карабин. В темноте раздались стоны.

– Готов! – заорал из кузова Самоха. – Сбежал в окошко да к забору наладился! Вон там, справа! С простреленной ногой не побегает.

– Вон твой Макар, забирай его! – прорыдала жена Кирюты.

Вскрикнула другая женщина, заходясь плачем.

– Если высунетесь, будем валить всех без разбора, – предупредил Игнаш, направляясь вдоль фасада. Под окнами он проходил пригнувшись, чтобы не стрельнули оттуда. Исчез за углом, вскоре показался снова, волоча мужчину, который пытался встать, падал, хватался за простреленную ногу и рычал от боли. Игнаш втащил беглеца в полосу света от фар.

– Ну, здравствуй, Макар. Рассказывай, что ли, за сколько меня продал Астаху.

– Не продал я, сбежал, один только и спасся, банда налетела, всех порешили, – скороговоркой зачастил батрак. – Так и знал, что ты на меня подумаешь, потому укрылся.

В дверях показалась баба – подруга Макара, на которой он собирался жениться. Мажуга глянул на нее и пригрозил кольтом, та скрылась.

– Врешь, Макар, не было стрельбы, не налетал никто. Банду я видел, их человек десять, что ли. Астах их нанял за мной охотиться, а потом тебе заплатил, чтоб ты ночью ворота открыл.

– Не так было! Не так! – Макар вскинулся, получил по лбу рукоятью кольта и снова свалился. – Ринат виновен, не я! Он ворота открыл!

– Снова врешь, Рината ты небось убил, а? Он верный человек был, правильный.

– Не вру я! Ринат виноватый!

– Ринат виноватый, а ты живой, значит, – задумчиво произнес Мажуга. – Ну так что, не скажешь правды, значит? Ну и не говори, я и так насквозь тебя вижу. И тебя, и Астаха.

– Игнаш, хозяин, не надо! Не убивай!

– И в поле ты один ездил с поливалкой, чтобы там с человеком Астаха встречаться без помех, верно? Эх, поздно я сообразил, поздно…

– Не убивай! Я скажу, где банда укрывается!

– На что мне банда? Астах всему виной. Он тебе заплатил, он бандитов навел.

– Да! Да! – с жаром закричал Макар. – Он виноватый, не я! Заставили меня! Принудили! Не убивай!

– А зачем тебе жить? – Мажуга поднял кольт.

Потом, не слушая женского воя из-за двери, побрел к грузовику. Отъехали от фермы, крик и плач остались позади.

Мажуга остановил самоход. Йоля потрогала его за плечо:

– Игнаш! Игнаш, ты это… ты обдумай сперва, хорошо? Ты же можешь, ты всегда наперед продумываешь…

– Думаю.

Из кузова, пыхтя, выбрался Самоха, подошел к кабине и уставился снизу вверх:

– Ржавый, чего делать будешь? Может, погодим маленько, в Харькове я цеховым все обскажу, как с тобой вышло, мы поможем, а?

– Нет, толстяк, ваш цех из-за меня заказ потеряет, трубы эти самые. Не станете вы мне помогать. Я уж сам.

– Ну хоть давай знаешь чего? Трубы – некроз с ними, с трубами, а я тебе помогу все же. Хочешь, найду парней надежных, оружия раздобуду? – Самоха, горячась, заговорил скорей. – Я даже пушку могу тебе тайком спроворить, то есть из города вывезу, а? Только не глупи! Мы ж от дикарей отбились, из пустыни ушли, ты помнишь? И что ж теперь, после всего – сдохнуть? Давай, погоди…

– Нет, Самоха, нельзя мне годить. Завтра вся Пустошь будет знать, что я живой вернулся. Ночью, сейчас вот прям, и нужно все начать. И закончить. У Астаха дом крепкий, к нему так вот просто в ворота не вкатишь… Что-то нужно… Времени маловато, жаль.

– Ну, тогда, – медленно начал Самоха, – я тебе скажу. Что Астах сделает, ежели его газовое хозяйство сгорит, а? Вот прям сейчас, как ты говоришь?

– Ну и как оно сгорит?

– Помнишь, ты нас на подпольный цех навел? Я могу такую штуку, чтобы бомбами кидалась, соорудить. Пока ехали, я в кузове уже и железяк набрал подходящих. Там чего только нет! Настоящий холмовейник, всего эти уроды натащили. И труба подходящая есть, и пружина.

Мажуга задумался.

– Времени маловато. Ночь-то не вечная.

– А я быстро, ты только погоди! Я ж пушкарь, я управлюсь! – Самоха, не дожидаясь ответа, полез в кузов и тут же загремел там железяками.

Закончил он в самом деле скоренько и предъявил Ржавому неуклюжее сооружение:

– Вот! Казенная часть, конечно, слабовата, хотя я ее проволокой и примотал. Ну, хоть пару выстрел ов продержится! Кое-какие идейки я тут испробую, давно собирался! – Толстяк говорил с воодушевлением; наконец-то, после всех мытарств, старый оружейник занялся любимым пушкарским делом. – Теперь дело за бомбами, тут у нас похуже. А ну, девка, бегом в кузов, живей, живей! Я тебе покажу, куда порох из зарядов высыпать. Жаль, маловат калибр у тех ружей, что от кетчеров остались, придется их все распотрошить. Ну, чего ждешь? Бегом пошла! А я пока запалами займусь.

Мажуга пересчитал патроны – маловато. Если только удастся прихватить что-нибудь уже на месте… Но разве он в прежние времена о таком горевал? Дюжина патронов к кольту имеется, для начала уже хорошо. Да карабин, к нему больше десятка патронов, да «беретта»… Нет, «беретту» он не возьмет. Он бы и Йолю не брал с собой, но ведь не отвяжется, заноза. Заноза… Вот же какая судьба, связала их и впрямь посильней стальной цепи. Надолго связала, навсегда… Он задумался, перекатывая в кулаке патроны, потом вспомнил, что нужно Самохе хоть два слова сказать – мол, молодец, пушкарь, из всего оружие можешь сделать, ты, мол, хозяин оружию, власть над ним имеешь… Да так и не сказал, запутался в мыслях. Одно лишь знал точно: как только начнется схватка, лишние мысли сами сгинут, растворятся – значит, начать нужно скорей.

Буровой комплекс, создание Астаха, светил издалека факелом, вознесенным на высоченной трубе. Дом богатого добытчика располагался далеко, на окраине старой Шебелинки, и выстроен был из обломков древних задний. Крепкое строение, и забор вокруг высоченный, каменный. По углам – прожекторы светят. Второй этаж дома едва виднеется над парапетом ограды. Осмотрев его издали, Мажуга повел самоход к буровой. Приближаться к ограде было неразумно. Хотя стерегли буровую не так тщательно, как хозяйский дом, но лучше не рисковать.