Текст книги "Летопись Тэлы"

Летопись Тэлы
стихотворный роман
Виктор Оден

© Виктор Оден, 2016

© Константин Михайлович Кондитеров, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

 
Немая тьма и полный штиль.
В Начале было всё едино.
Спокойно цело невредимо.
Без направляющих светил.
 
 
Ни сна, ни выдоха, ни вздоха,
ни дня, ни ночи, ни зима,
ни лето. Вечная эпоха.
Как монолит – немая тьма.
 
 
И в этой тьме открылось око
среди прозрачной пустоты.
Из мысли, звука, взгляда, слога
возникли зыбкие черты
 
 
едва заметных крыльев ветра,
прожилки в зеркале воды,
туман рассеянного утра,
существ невиданных следы
 
 
среди неясных очертаний,
под шум невнятных голосов
встречавших рай нестройной рани,
как долгожданный новый сон.
 
 
В плену пронзающего взора
порхали складки пелены,
сплетались линии в узоры
беспечно-радостной весны.
 
 
В упругой светопаутине
в восторге пой, танцуй, играй,
ваяя плавно в мягкой глине
нестройной рани странный рай.
 

2

 
Боль ударила в литавры
как волну с волною шторм,
и ритмичные удары
сбили в хор структуру форм.
 
 
Знак стал жестом, слог стал словом.
Боли крик и тишина
на незыблемой основе
ткали наши имена.
 
 
Бой огромных барабанов.
Битва воющих ветров.
В буйном рёве ураганов
шум и ярость гневных слов.
 
 
Буря пела и дробила
всё в гудящих жерновах,
в завершённые стропила
прессовала лёгкий прах,
 
 
цепи крепкие ковала,
пыль и мглу свивая в плеть
в центре огненного шквала,
вихря злого посередь.
 
 
В схватке радость клокотала.
Вспышек ярких чередой
зев горящего оскала
хохотал наперебой.
 
 
Быстрой молнией во мраке,
стержнем в круге буруна
на невидимой подкладке
проступали письмена.
 

3

 
Над землёй парила радуга.
Пели птицы на ветвях.
По стволу струилась патока,
исчезавшая в корнях
 
 
зеленеющей смоковницы,
уходящей ввысь и вниз.
У корней её нора лисы,
меж ветвями – гнёзда птиц.
 
 
По околице – окружности
тут и там, и там и сям
разных видов и наружности
копошится живность вся.
 
 
Светит с неба солнце яркое.
Поливает почву дождь.
Антилопы ходят с яками.
Вьётся мошка. Скачет вошь.
 
 
Пьёт орёл прохладу неба ли,
рыба ль мечется икрой,
возрождённые из небыли
все так заняты игрой,
 
 
что отвлечься им едва ли бы
здесь удастся. Белый снег
вяло стряхивают Альпы.
Море лижет знойный брег.
 
 
Чешуёй холодной Ладога
переливчато кишит.
И нечаянная радуга
чешет спину о зенит.
 

4

 
Сидел Человек у огня в львиной шкуре
и палочкой что-то в песке рисовал,
надбровные дуги угрюмо нахмурив,
поскольку без женщины он тосковал.
 
 
И вдруг из-за рядом стоящего древа
босая ему показалась нога,
и вышла прекрасная юная Дева
вдвойне дорогая, поскольку нага.
 
 
Сидел Человек на песке в изумленье,
открыв исковерканный радостью рот.
Он это чудесное очень мгновенье
запомнил, как, впрочем, и весь эпизод.
 
 
Теперь если он уходил на охоту,
то Дева его с нетерпеньем ждала,
горшки обжигала, скрывая зевоту,
лепёшки из дикой пшеницы пекла.
 
 
А он, чтоб добыть ей побольше, старался.
Со стрелами лук и силки мерковал.
И соком растения шкуры покрасив,
смотрел на лица её нежный овал.
 
 
Она же хранила очаг, и, готовя,
однажды смешала горшок молока
с горшком изумительной зебриной крови.
Он выпил напиток в четыре глотка.
 
 
Под сенью стоящего рядышком древа
в согласии радостном длили свой век
нагая прекрасная юная Дева
и ловко охотящийся Человек.
 

5

 
И жир животных они приносили Огню.
И Огонь радовался и горел без дыма.
Второго года к первому дню
родилось у Девы три сына.
 
 
И муку из зёрен приносили Огню.
И Огонь радовался и горел без дыма.
Второго года к первому дню
родилось у Девы три сына.
 
 
И смесь благовоний приносили Огню.
И Огонь радовался и горел без дыма.
Второго года к первому дню
родилось у Девы три сына.
 
 
Сына в честь Грома назвали Агу,
и Дева его на руках носила
от очага к двери и обратно к очагу.
И был в нём разум. И была в нём сила.
 
 
Сына в честь Солнца назвали Уга,
и Дева его на руках носила
от очага до двери, от двери до очага.
И был в нём разум. И была в нём сила.
 
 
Сына в честь Ветра назвали Гуа,
и Дева его на руках носила
под скрип двери, под треск очага.
И был в нём разум. И была в нём сила.
 
 
Когда подросли они, научил Человек
сыновей всему, что сам умел.
И ходили вместе сыновья по траве —
три лука, двенадцать стрел.
 

6

 
Благоуханно свежи были ночи,
горели звёзды тлеющих углей,
и родились четыре дочери
у Человека с Девой на земле.
 
 
Кто может быть стеснительней и кротче,
кто может быть нежнее и милей,
кто может быть доверчивей и проще
по самой строгой внутренней шкале?
 
 
Они – алмазы между разных прочих
недрагоценных будничных камней.
Ничто не в силах смять и опорочить
красу и прелесть в девственной стране.
 
 
Ясны поступки, и слова, и очи.
Тревоги нет и тени на челе.
Подобны зорям стороны восточной.
Чисты, как пена западных морей.
 
 
Их речь тиха, но смысл её отточен.
Сестра. С сестрой. Сестрою. О сестре.
Цвет ровный лиц и скат овалов сочен
как жар огня, застывший в янтаре.
 
 
В их свите лев, орёл, телец и кочет,
медведь и страус, вепрь и олень,
и каждый ждёт, и каждый очень хочет
быть ближе к ним и быть на их столе.
 
 
Мать любовалась, любовался Отче,
и становились мягче и добрей.
И набухали на деревьях почки.
И колосился в поле лук-порей.
 

7

 
На охоту отправился рано утром
Человек по лугам, степям, лесам.
Шёл вброд по Рейнам и Брахмапутрам,
и вот гора, поднимающаяся к небесам.
 
 
По неровному склону взошёл на вершину.
Присел отдохнуть среди облаков.
Глядел на полуденные долины,
лежащие внизу далеко.
 
 
И узрел мощь, красоту и величие,
шутку, подсказку, ловкий трюк.
И не видел различия
между собой и тем, что вокруг.
 
 
Скал суровых протяжные мысли читал он.
Считал редкий пульс валунов,
всегда грозящих сплошным обвалом
ринуться на ущелья дно.
 
 
Одинокой птицей летел за ветрами.
Змеёй в расселине, извиваясь, полз.
Лучом солнца в хрустальном храме
звенел. Винограда гроздью рос.
 
 
Не принёс добычи Человек с охоты.
Но с тех пор знанием сиял его лик.
Он спрашивал сам себя: «Кто ты?»
И отвечал: «Света блик».
 
 
Глядя на него, тревожилась Дева,
не сошёл ли Человек невзначай с ума.
От недосыпа или перегрева
не потерял ли разум её примат.
 

8

 
Кто-то ушёл на юго-восток.
Кто-то ушёл на юг.
На северо-запад чей-то лёг
путь. Колчан и лук
 
 
были у каждого за спиной,
юность и отчий дом.
Что ты? Куда? Зачем? Постой!
Молча идут втроём,
 
 
только в разные стороны. Шаг
направляют они
туда, куда стремится душа,
судьбы куда вьётся нить.
 
 
Благословляет седой отец.
Плачет родная мать.
Только вперёд под стук сердец.
Посох, бурдюк, сума.
 
 
Вперёд по пенным волнам морей,
вперёд по хребтинам гор,
по течению быстрых рек
страху наперекор.
 
 
В неизвестность, за край, за грань,
прочь от знакомых мест.
Как-то нас встретит глухомань?
Ну да свинья не съест!
 
 
Мы и сами – на зубе клык
в каменных жерновах.
Через пустыню, тайгу, тростник
пройдём не увы, не ах.
 

9

 
Уга и сестра его Афа,
пройдя мимо разных чудес,
в саванне встретив жирафа,
решили: «Останемся здесь.
 
 
Мы, правда, немного вспотели
от этой ужасной жары,
зато нас не тронут метели.
не будут кусать комары.
 
 
Слегка обомлев от масштаба
лукавой природы затей,
в прохладной тени баобаба
родим загорелых детей.
 
 
Построят они пирамиды
себе в результате труда,
чтоб в будущем разные гиды
туристов водили сюда.
 
 
Мы станем курчавоволосы
и от пигментации кож
черны. Будем кушать кокосы,
бананы и финики тож.
 
 
Агу увлечётся сафари —
летальной игрой со зверьём.
Не ведали здешние твари
дела человека с копьём.
 
 
И Афа рождённых на воле
различных зверей приручит,
чтоб куры, коровы и кроли-
ки жили поближе к печи».
 

10

 
Гуа и Аза постепенно,
преодолев свой путь пешком,
пришли вдвоём в страну степей: nom
terra steppen.com
 
 
Здесь птицы видят с горной кручи
вседневной пасторали быль,
и ходят табуны, как тучи,
топча копытами ковыль.
 
 
Храбрец Гуа и Аза тоже
поймут, что будущее здесь.
От солнца пожелтеет кожа,
а ветер сузит глаз разрез.
 
 
Основой всех перемещений
послужит тихий ход скота.
Над круглой юртой в час вечерний
раскроет звёзды высота.
 
 
Изобретут кунг-фу и порох
потомки Азы и Гуа,
и упомянет в разговорах
дела их Мэлор Стуруа.
 
 
Прижмёт Конфуция к татами
искусный мастер Лао-Цзы.
И будут прыгать вверх ногами
крестьяне в чистую Янцзы.
 
 
В дугу согнут посевы риса
строй позвонков народных масс.
Отправит опий за границу
Кэндуна выспренный савбвас.
 

11

 
Лишь прихоть бесплотной мечты привела пионеров
в страну бесконечно-зелёного древнего леса,
упорного брата Агу и сестру его Эру
к зерцалам холодных озёр и полям геркулеса.
 
 
Агу молвил: «Хватит идти нам. Чего ещё надо?
Растут в изобилии клюква, черника и шишки.
А в долгие месяцы холода и снегопада
есть рыба в ручьях и в берлогах уснувшие мишки.
 
 
Из брёвен составлю квадрат пятистенного сруба,
а рядом построю обширную общую баню».
«А я приготовлю горячего сытного супа,
ответила Эра – А также опяток в сметане.
 
 
Пусть дебри лесные, казалось бы, непроходимы,
и листья остры у стоящей в болотах осоки,
зато у нас будут рождаться сплошные блондины,
известны простой прямотой, стройны и высоки.
 
 
И утлых судов в небо мачты сосновые вперив,
взмывая над бездной пучин на волне восьмибальной
из крови и плоти налепят огромных империй.
Взметнётся Эзопов ампир в Вавилоне глобальном».
 
 
так думала Эра и грозный Агу мощнорукий,
что ведал повадки звериные, тайные тропы.
Ему сшила Эра из кожи животного брюки.
А он ей надёргал душистый букетик укропа.
 
 
В низине туман. Кабаны как опята в сметане.
Плетут паутину судеб беспокойные Парки.
Сегодня местами дождливо и ясно местами.
Устами едва шевеля, спят патриархи.
 

12

 
А Рита осталась с отцом и матерью,
в личную жизнь неспроста не вышагнув.
Повесила у себя над кроватью
довольно странную вышивку,
 
 
в узоре которой диковинном
потеряться могли бы
даже бывалые братцы Коэны
и бородатые мудрецы Магриба.
 
 
И однажды ночью она явилась
сёстрам и братьям во сне безвыходном,
как чудесный лечебный вирус,
из тьмы и молчания выкованный.
 
 
С непередаваемой интонацией
взглянула в глаза, обращённые внутрь.
Прошла по извилинам воздушной грацией,
не задевая внутричерепную утварь.
 
 
Вдохнула в полушария головного мозга
то ли мысль, то ли неясное воспоминание.
По позвоночника гибкому посоху
скользнула, воспламеняя
 
 
горизонты в садах Морфея.
И, окружённое горизонтами, строго посередине
возникло нечто, становясь крупнее,
похожее на Гарри Гудини,
 
 
только из сжиженного металла,
охваченного двойным припоем.
Когда родня наутро встала,
конечно, никто ничего не помнил.
 

13

 
Однако с тех пор
рисовал натюрморт
кто-то.
А кто-то ноту
 
 
извлекал из струны
такой глубины,
что выли
собаки в мыле.
 
 
А какой-то мастак
решил: «Ну, раз так,
оду
спою я народу!»
 
 
И действительно спел,
но уйти не успел,
сжатый
толпою шаткой.
 
 
В общем, русло искусств
дало выход для чувств
вида
и индивида.
 
 
И зовётся творцом
и глядит молодцом
гений
в геенне мнений
 
 
на вершине горы,
что из тартарары
растёт
к облакам мигрени.
 

14

 
Размножались сыны Человека
вельми на планете.
Разрастались сообщества
трёх первобытных племён.
 
 
Не нужна ипотека,
и так всевозможные дети,
словно в осень листва,
как подробный строчил пулемёт —
 
 
вылетали в суровые будни
из общей утробы.
Несомненный прирост населения
был налицо.
 
 
Сокращаясь в глубокой лагуне,
налим гололобый
извлекал из забвения
розовых тушек мясцо.
 
 
Изменялась природа под этим
безумным напором.
Становился гораздо беднее
окрестный ландшафт.
 
 
Что нам лирика этик,
когда заливаются хором,
тянут клювами шеи
пять дорогих малышат.
 
 
На счастливой планете
лихим разражаются ором
миллионы, а то и большее
родных малышат.
 

15

 
Не надо, братцы, жить наглея,
гроза не грянула пока,
не то расколется Пангея
на два больших материка.
 
 
Лил смертоносный дождь из серы.
Твердь уходила из-под ног.
Из жерла полз, не зная меры,
огня кипящего поток.
 
 
Прощай, Лавразия! Гондвана
рывками с якоря снялась,
вздымая волны океана,
как нож сквозь масло Панталасс.
 
 
Непросто выжить в катаклизме,
когда скрежещут вразнобой
стихий суровых механизмы,
и недра стонут под ногой.
 
 
Зло жалит сердце хищный ужас,
в гортань подкатывает ком,
когда земля дрожа и тужась
от спазм ходит ходуном.
 
 
Придётся зубы сжать, ребята,
координаты взять в расчёт,
пока могучие три пятых
по водам водят хоровод.
 
 
Да, мы, конечно, наглумили.
Признаем без обиняков.
Но проплывём века и мили
на поплавках материков.
 

16

 
Исчерпав мороку инцидента,
гвалт закончив, хаос и бедлам,
прекратили бучу континенты
и спокойно встали по местам.
 
 
Снова можно было без оглядки
босиком побегать по росе,
посадить растения на грядки,
всей толпою высыпать на все
 
 
берега, вершины и равнины,
у костра спокойно посидеть,
на картинно сваленных руинах
смаковать прожаренную снедь.
 
 
Хорошо, проснувшись после бури,
пережив кромешную грозу,
вновь увидеть в розовой лазури
аллозавра, волка и козу.
 
 
Имена долинам и потокам,
континентам, горам и лугам
нарекли Агу с Гуа потомки
и потомки брата их Уга.
 
 
Расселились в лоне окоёма,
части суши заняли навек.
Шелестя, росла трава у дома.
И дрова лежали на траве.
 
 
Атлас был ещё не разлинован,
лишь едва намечены бразды.
Прежний мир вертелся в теле новом
и казался вечно молодым.
 

17

 
Жили тогда на земле самоходные зажигалки.
В их чревах из перевариваемой пищи выделялся газ.
На лицо ужасны. Характером гадки.
Они зубами вот так вот раз —
 
 
чиркали и выдыхали пламя.
Увидев этакий аттракцион,
опалённый противник по панораме
убегал, обескуражен и возбуждён.
 
 
Эти распоясавшиеся гегемоны
к еде избыточную проявляли прыть.
Приходится констатировать тот факт, что драконы
людям чрезвычайно мешали жить.
 
 
Все возмущались. Некоторые бросали скальпы оземь,
что-то говорили про мир во всём мире.
Но что поделаешь, когда сто двадцать восемь
зубов у рептилии. Или хотя бы шестьдесят четыре.
 
 
Возьмёт и скушает с какой прямо,
поковыряет в зубе и выплюнет глаз.
Не успеешь даже сказать «мама»
или «адмиралтейство» в последний раз.
 
 
К тому же чувствовали они на расстоянии добычу,
улавливая звон её душевных струн,
и неслись за ней, набычась,
перекатывая по телу мышц чугун.
 
 
Такие вспыльчивые соседи
доставляли людям немало хлопот,
потому, что бесчинствуя, хамя и бредя,
ходили в непосредственной близости взад и вперёд.
 

18

 
Становилось прохладнее. В гуще джунглей лианушки
провисали тонёшеньки. Птички пели навзрыд.
Мёрзли хлипкие пальчики на руках обезьянушки.
Где ты, солнышко яркое, дорогой Айболит?
 
 
Это как же случилося, что так съёжились тропики?
Отойдёшь от экватора, так вообще минус два.
Там какие-то карлики, и деревья дистрофики.
Почернели бананушки. Пожелтела трава.
 
 
«Холода нам не нравятся, ну их к чёртовой бабушке!» —
заартачились ящеры поджимая ступни.
Где все фрукты и овощи? Где теперь баобабушки?
Но от них лишь осталися незаметные пни.
 
 
Что ты, стужа, наделала с озорными ти-рэксами?
Птеродактиль воробышком замерзал на лету.
«Наша жизнь стала скучная и неинтересная» —
диплодок неприкаянный скулил в темноту.
 
 
С каждым днём всё заметнее падал столбик термометра.
Ушки, маковки, камушки синий иней покрыл.
Почти все хладнокровные пресмыкнулись и померли.
Замер в позе неискренней пожилой шипокрыл.
 
 
Безразлично-спокойные молча кутались в тученьки
звёзд алмазы холодные и большая луна.
Извивались удавами ледники неминучие.
А за ними практически нежилая страна.
 
 
Кто где лёг, там и спрятался, научился, подстроился,
кто свернулся калачиком, кто сумел, тот и съел.
Меч природы, карающий существа по всей строгости,
над несчастными тварями равнодушно блестел.
 

19

 
Флора и фауна изменились.
Не все из праха главы подымут.
Кто исчез, кто заново вырос,
соразмерив себя и климат.
 
 
Нам от прошлого лишь мочало
достаётся порой. Не будем
ныть и плакаться. Всё сначала
по соломинке строить людям
 
 
приходилось не раз. Что проку-то
в бесполезных повадках лисьих.
Делай дело под грохот рокота
осыпающих мозг коллизий.
 
 
Нет спасения слабой плоти
от смешного коварства духа.
В дивном образе смачной тёти
нависает с косой старуха.
 
 
И слепая грозит весами,
возлагая сердца на чаши:
«Позабавились чудесами?
Отдавайте должок мамаше
 
 
полной мерою и всецело,
до копеечки!» А доколе
не пришёл твой срок, делай дело.
Делай дело, дружище Голем.
 
 
Над скорлупкою хрупкой темечка
белый аист несёт ребёночка,
чёрным вороном кружит времечко,
и вращается киноплёночка.
 

20

 
Когда корабли, налетая на риф,
уходят в пучину, разбиты,
из волн и сомнений рождается миф
в пустой голове неофита.
 
 
Ему не хватает зыбучих опор.
Он хочет бороться, предвидя
победу и промах, триумф и позор.
Запутан в бесчисленных нитях,
 
 
он ищет ответа на глупый вопрос,
поставленный странно и криво.
И падает слабый несчастный матрос
бараньей котлетой в подливу.
 
 
Чтоб цивилизации выстроить град
нужна обязательно схема
бульваров и скверов, проспектов и хат
и коммуникаций система.
 
 
Давайте построим её в головах
у вялотекущих сограждан,
и те возликуют восторженно «Вах!»
толпой и в отдельности каждый.
 
 
В заветные таинства разумом взмыв,
согнувшись и встав на колени,
сплетали народы развесистый миф
для будущих поколений.
 
 
И втуне, под спудом великих идей,
деталями важными скрыта,
во сне доходила порой до людей
волшебная музыка Риты.
 

Миф о Вороне

 
Живёт на окраине мира
ворона размером с орла
и смотрит сквозь дырочки сыра,
как патоку хлещут с горла
 
 
куницы, хорьки и еноты
в бескрайнем дремучем лесу.
Возможно, ты видел её ты
намедни в десятом часу.
 
 
Как страшные синие сливы,
три зенки над клювом висят,
вбирая в себя перспективы.
Слезами с них капает яд.
 
 
Острее чем бритва когтями
кончаются пальцы её.
Когда она машет локтями,
верша непрерывный облёт,
 
 
вздыхают тяжёлые горы,
полярные рушатся льды
и рыбы с мольбой и укором
глядят на неё из воды.
 
 
Ты можешь бояться и плакать,
а хочешь – клыками ощерь
податливо-сладкую мякоть,
залезь в незаметную щель,
 
 
но сам ты большая ворона
и гордый красавец орёл,
паря над кустами нейронов,
запретный банан изобрёл.
 

Миф о Чёрном Великане

 
Бойтесь, дети, Чёрного Великана!
Одноглазого Чёрного Великана.
У него зоб, как у пеликана,
и огромные грабли торчат из рукавов жупана.
 
 
Тело великана – крупные и мелкие камни,
притянутые, как на аркане
к центральному камню, согласно карме,
который есть сердце великана, а не,
 
 
как говорят заблуждающиеся, почка.
Великан приходит, топча и куроча
что попало, обычно ночью.
В задумчивости почёсывая гранитную мочку
 
 
деформированного среднего уха
присаживается, покашливая глухо,
достаёт известняковую краюху
и не спеша набивает брюхо.
 
 
Того, кто найдёт той краюхи крохи,
которых мало, которых трохи,
будут бояться слоны и блохи.
На того не подействуют никакие присохи,
 
 
гипноз, навет и прочие чары.
Не будут сниться ему кошмары.
Он станет легко отражать удары,
плевать дальше всех и тушить пожары.
 
 
Но если пропажу великан заметит,
то он по полной за всё ответит.
Так что при лунном обманчивом свете
бойтесь Чёрного Великана, дети!
 

Миф о Капле Росы

 
Обычно в утренние часы
тихо, как будто пакля
в ушах. Околоземной росы
из есть одна лишь капля.
 
 
Если ту каплю случайно смахнуть,
тут же появится кочка
неустойчивая, как ртуть,
и на той кочке точка.
 
 
Если чуть-чуть на точку нажать,
сразу запахнет дымом.
Будет нечем вокруг дышать.
Волосы встанут дыбом.
 
 
Если из дыма скомкать шар,
вмиг заиграет лира
музыку, знойную, как пожар,
холодную, как секира.
 
 
Если у лиры сорвать струну
и намотать на палец,
увидишь чужую тебе страну,
в которой живёт скиталец.
 
 
Если спросить скитальца – кто,
что, почему и где же,
он подарит тебе пальто
и много другой одежды.
 
 
Эту одежду спеши надеть,
пока никто не застукал.
Только тогда выглядеть
будешь, как триста пугал.
 

Миф о Распорядке Дня

 
Где позёмка мчится,
воду леденя,
в толще льда хранится
Распорядок Дня.
 
 
Сколько до отбоя
и когда подъём,
всё про нас с тобою
выписано в нём.
 
 
Чтоб Двуликий Янус
не водил за нос,
разузнай диагноз,
прочитай прогноз.
 
 
Но сначала нужно,
модный сняв камзол,
долго и натужно
строить ледокол,
 
 
шить штаны из меха,
уточнять маршрут.
Это не потеха,
а тяжёлый труд.
 
 
Даже если очень
хороша вся снасть,
в заданную точку
можно не попасть.
 
 
Потому, что цикнув
стрелкой часовой,
мачта мимо цифр
вскроет череп твой.
 

Миф о Реформаторе

 
Жил король и королица,
и у них царёнок рос
в государственной столице
всяческих метаморфоз.
 
 
Там наука – не наука.
Да и жизнь – совсем не жизнь.
И сеппуку – не сеппуку
потому, что все ножи —
 
 
не ножи на самом деле,
а совсем неясно, что.
И не так сидят на теле
шляпа, бриджи и пальто.
 
 
Вот царёнок речь глаголет:
«Я желаю, что бы все
без затей играли роли.
Хватит ездить на козе!
 
 
Бросьте мыться тёртым салом,
стричь оранжевых овец,
что бы всё обычно стало
и нормально наконец!»
 
 
И корону из гудрона
приподняв над головой
горделиво сходит с трона
с мокрой тряпкой половой.
 
 
И воздев её как знамя,
обратив горе чело,
продолжает: «Кто не с нами,
тот получит ничего!»
 

Миф об Идентичном Размножении

 
Древнее существо, имя которого затерялось в архивах,
летало кругами в совокупности свобод
без определённых мотивов
и увидело себя в зеркале вод.
 
 
Остановившись изумлённо в зените,
застыв на вираже оно
услышало: «Извините!»,
сказанное отражением тому, кто отражено.
 
 
«Ответьте, если это возможно, кто вы?
Почему повторяете движения мои?»
Улыбнулось древнее существо: «Начнём «об ово».
Я парю в небе золотом, как аи.
 
 
А ты живёшь на тончайшей плёнке,
которую образует морская вода.
Можешь считать себя моим ребёнком
со всеми вытекающими. Согласно?» —«Да».
 
 
И вот они вдвоём полетели
друг против друга, во всём схожи.
Поднялся ветер, как колыбели
качая волны, отражения множа.
 
 
А волна от волны весьма отличалась.
От ошибки к ошибке, за повтором повтор
исчезла первоначальная величавость
композиции. Затем-потом
 
 
возникли частности (то бишь части).
Образовалась пёстрая непонятная бурда.
И всем от этого было счастье,
правда, не везде и не всегда.