Текст книги "Летопись Тэлы"

Миф о Ревизоре

 
Вполне возможно, будущее – ложь,
а прошлое – рождественская сказка,
и только в настоящем огребёшь
желанную счастливую развязку.
 
 
Промаявшись до третьих петухов
в бессоннице и потный скинув саван,
услышишь серафимов зычный хор.
Душа уйдёт, тихонько пятясь за ум.
 
 
То едет Ревизор по большаку,
в деснице – острый шнобель, в левой – рашпиль,
выслушивая чинно на скаку
почтительные всхлипы, плачь и кашель.
 
 
Медлителен и важен, как пингвин,
опасен, словно бритва брадобрея.
Стучит народ в грязи грехов и вин
зубами: не рубите нашу шею.
 
 
Но шея топору не Рубикон,
но сумрачный тоннель в подземку ада.
Лишь Ревизору ведомый закон,
как щит, пришитый на врата Царьграда.
 
 
А где есть щит, конечно, есть и меч.
Остры глаза посланника Фемиды.
Куда деваться смертному и бечь,
когда в душе, как щупальца – флюиды,
 
 
которые несут кому позор,
кому язя копчёного на блюде.
Но вот уехал дальше ревизор,
и выдыхают с шумом воздух люди.
 

Миф о Золотом Сне

 
Едва ли кто видел в сумбуре материй
знакомый, родной и простой,
тот самый желанный, который потерян
в беспамятстве – Сон Золотой.
 
 
Обрывки мелодии, всполохи света,
взмах крыльев ничьих у плеча…
Сознание тщетно блуждает по следу
заветной добычи, ища
 
 
в затейливых дебрях бесплотного зайца,
который всегда за спиной
с ехидцей сочувственно улыбается.
Реальности из не иной,
 
 
придуманной кем-то, а именно этой
вдали возникает мираж.
Лучами фантазии светлой согреты
регистры возвышенных башен,
 
 
холмы куполов, скромных хижин солома.
Но мимо идёт караван
горбатых мыслишек линией ломанной
к холодным чужим городам.
 
 
Ведь Сна Золотого предчувствует зритель
финальный разящий аккорд,
крушащий басами земную обитель.
Взлетев над суставами хорд
 
 
сверкает улыбка и, разом померкнув,
ныряет под занавес сна
свинцового, что в обиходе у смертных.
Любовь. Комсомол. И Весна.
 

Миф о Героях

 
Чем обычно дерутся великие люди?
Неизвестно. Наверное, чем-то большим.
Им по праву всё лучшее из атрибутик
достаётся, чтоб мощью плебеев страшить.
 
 
Им неведомы страхи, налоги и штрафы.
Надоедливо мелочь в мошне не звенит.
Затаённые в недрах дубового шкафа
из титана доспехи – вот их реквизит.
 
 
Вы от них не услышите слово «пуанты».
Если ростом с Везувий, какой тут балет?
Но легко помещаются в замках атланты,
на страницах таблоидов, в новый багет.
 
 
В каждом доме, посёлке, стране и деревне
эвкалиптом, собором, бизоном, горой
над макушками ближних вовеки издревле
возвышается свой незабвенный герой.
 
 
На просторах достаточно крупного мира,
если собственной лень размышлять головой,
вы найдёте себе по ранжиру кумира
с катехизисом или большой булавой.
 
 
Если кто-то сумел так удачно родиться,
социальных вершины познать пирамид,
освещённые солнцем привычных традиций,
значит, всё справедливо, без глупых обид.
 
 
И гоните пинками Фому и Терсита.
Кто они, что бы в зависти желчь изливать?
Волки смелые целыми овцами сыты.
Режет воздух праща и поёт тетива.
 

Миф о Мастере

 
Опять запал курок у бластера.
Взорвался газовый баллон.
Зовите Мастера! Зовите Мастера!
Придёт и всё починит он.
 
 
Закончив практику и сдав экзамены
довольно сложные, но все на пять,
не лезьте сами вы, не лезьте сами вы,
чтоб окончательно всё не сломать.
 
 
Построил дом, расплавил олово,
сварил весёлое пивцо,
он изобрёл для вас, он изобрёл для вас
амфитамин и колесо.
 
 
Присев на корточки, чинарик выплюнув,
посмотрит пристально, ухватит суть,
он молча выпрямит, он молча выпрямит,
что надо выпрямить, а не согнуть.
 
 
Как будто исподволь и с неохотою
определит, где верх, где низ,
и заработает, и заработает
необходимый механизм.
 
 
Возможно, в юности общался с бесами
и как-то походя, у них спросил
про неизвестные, нам неизвестные
взаимодействия неравных сил.
 
 
Откуда знать он может хитрости?
Да уж, конечно, неспроста!
За раз не вытрясти, на раз не вытрясти
из головы заветных тайн.
 

Миф о Замке

 
В городе пустом ни шороха. На древних
пыльных мостовых лежат косые тени.
Стен глухих ряды. Коричневые гребни
крыш. Песком времён засыпаны ступени.
 
 
В центре на холме зловещий чёрный замок
демоном глубин в спрессованном эфире
высечен. Тяжёл не дрогнет воздух в залах,
вязкий и тягучий, спёртый, как в могиле.
 
 
Гость, едва дыша, идёт по коридорам
вытянув щепоть с письмом от Минотавра:
«Жду тебя, дружок. За долгим разговором
ты из моего сомнительного дара
 
 
выберешь себе и службу мне сослужишь.
Не ищи, приятель, повод для отказа.
Если не придёшь, то будет только хуже.
В тёмные врата стучи четыре раза».
 
 
Жуткий лабиринт неверным шагом меря
жалкий посетитель, сгорбившись, крадётся
в свете факелов, приоткрывая двери.
Щупает язык бугры иссохших дёсен.
 
 
Кажется вон там… Почудилось. Направо,
вверх, налево, вниз, по узкой галерее,
здесь за поворот, а может быть, и прямо,
будет ли конец у этой одиссеи…
 
 
Хрустнув под ногой останки многих прежних,
что не доползли, в руке письмо сжимая,
прячут под собой истлевшие надежды.
В цепкой паутине муха неживая.
 

Миф о Мухе

 
Ох, крутые табаки
старики курили.
Вечерами у реки
внукам говорили:
 
 
«Было время, на земле
жили только мухи.
В городах и на селе
потирали руки:
 
 
«Нам достался целый мир,
а не половина.
Превратим его в сортир,
станет жизнь – малина».
 
 
Но была средь них одна
мудрая старуха,
для полёта не годна,
с виду – развалюха.
 
 
Им она сказала: «Эк,
дурят вас фантазмы!
Нужен некий человек,
и тогда миазмы
 
 
перельются через край,
потекут по склонам,
и наступит сразу рай
радостно-зловонный».
 
 
С головы до самых пят,
применив науки,
человека для себя
смастерили мухи.
 

Миф о Внутреннем Дожде

 
Будь предельно серьёзен. Коллекционируй морщины.
Конвертируй улыбку трагичную в ломаный грош.
И вползёт к тебе в ноздри неспешно из сонной лощины
тонкой струйкой, змеёй придыхающей Внутренний Дождь.
 
 
На играющих весело грустно смотри с укоризной
в заунывный, стеклянный зрачок уперев, сериал,
как предтеча Пандоры с бездонной резиновой клизмой,
открывая чистилища в детском саду филиал.
 
 
Только Внутренний Дождь панацея, награда и мера.
Контролируя с ярусов верхних вселенский надсад,
хищно выпятив нижние челюсти злые химеры
криво лыбясь, в притихшую даль исподлобья глядят.
 
 
Повторяя дурную привычку Шалтая-Болтая,
что у них повелитель, наставник, образчик и вождь,
иногда кувыркаются ниц и стремительно тают.
И грызёт их холодными каплями Внутренний Дождь.
 
 
Прокурор арестантам гнусавит из метеосводки,
безотрадную сырость и скуку влагая в слова,
им, одетым с рожденья в казённые мокрые шмотки,
осуждённым червями чернеющий рыть котлован.
 
 
Босоногие нимфы танцуют в цветочной ограде.
Через рощу бежит безмятежно звенящий ручей.
Лёгкий ветер гуляет в иссопе, тимьяне и мяте.
Разливаются запахи в амфоры тёмных ночей.
 
 
Пусть чернильные тучи, нахмурившись на горизонте,
собирают воинственно грозную новую рать.
Урезоньте их, вынув проверенный Внутренний Зонтик,
и солому, где можно упасть, не забудьте настлать.
 

Миф о Клоуне

 
В воскресение на ярмарочной площади
ржали даже лошади.
Приехали фигляры и паяцы.
Зевакам пришлось вдоволь посмеяться.
 
 
Где сейчас лужа, стоял их шатёр.
Там тебе и бородатая женщина, и силач, и жонглёр.
А здесь мужик продавал свинью,
потом оказалось – чужую, не свою.
 
 
А на месте вон той тощей кошки
какой-то клоун играл на гармошке
одно и то же всё время заново,
да так, что пробирало до этого самого.
 
 
Сам сочинил, сам исполнил, сам, слушая,
глядел в толпу, которая кушала.
Углубившись в пищеварительные процессы
жевали сапожники, жрали принцессы.
 
 
Да и как не полакомиться, когда леденцы
на палочке и бублики продают юнцы,
пахнут горячие пирожки у баб,
предлагает кофе и шаурму арап.
 
 
Солнце крадётся за облаками.
Клоун смеётся, блестя клыками.
Растягивает меха своей гармонии,
извлекая захватывающие гармонии.
 
 
Пляшут купчихи с солдатами, чавкая,
на задних лапах собаки тявкая,
скачет Джонс, прыгает Доу.
Всё быстрее играет клоун…
 

Миф о Тёплых Краях

 
Есть места, где количество солнечных дней
превышает четыреста с лишним гиней,
черепахи без панциря ходят,
от жары задыхается котик морской,
 
 
худощавые сосны потеют смолой,
чайки рубят с плеча над кипящей волной
заводную летучую рыбу.
С полотенцем забравшись на дыбу с утра,
 
 
кверху пузом лежит мошкара-детвора.
За одной кожурой вслед ещё кожура
с апельсинов тряпьём облезает.
Точной копией солнечный заяц бежит
 
 
из ярчайшего шёлка горячего сшит.
Показался. Исчез. Подожди, не спеши.
Ускакал или сжался в комочек.
Как ленив неразборчивый почерк орла,
 
 
льёт из тигеля сплав на границе крыла,
загорается луч за стрелою – стрела,
воск и золото – вниз на страницы.
Жёлтый мёд с молоком бледнолицых смешав,
 
 
шоколад, чёрный кофе, янтарь, крепкий чай,
с тёмной корочкой нежное мясо зажарь
и добавь обязательно перца.
Безнаказанно может раздеться медведь,
 
 
снять тяжёлую шубу и не помереть
от простуды, а наоборот бронзоветь,
оставляя ненужное сало
на полу растекаться вокзала.
 

Миф о Нирване

 
Через пустыни и моря
за шкирку донор упыря,
как куль, несёт рукой корявой
на остров сладостной халявы.
 
 
Неумолимый сжат кулак.
А впереди архипелаг.
Там безмятежные тюлени
облюбовали остров лени.
 
 
Лежат под небом острова.
Забита смертными страна
дремотной неги до отказа.
Дворцы, отели, лавки-плаза.
 
 
Влетает музыка в окно.
И всё, конечно, включено:
котлетка с соусом на донце,
улыбка, либидо и солнце.
 
 
«Достали шум и теснота! —
ворчат былинники, – Не та,
что прежде, чистая нирвана.
Вода горячая из крана.
 
 
Дурацкий кондиционер.
Wi-fi назойливый. О, нет!»
«О, да!» – воскликнул хрипло донор,
возвысив праведности гонор,
 
 
и кинул, словно снегиря,
в людскую кашу упыря,
где полуголые болваны
толкались в поисках нирваны.
 

Миф о Никуданепускателе

 
Бывает, вам надо куда-то идти.
К примеру, заждался приятель.
И тут возникает на вашем пути
шутник Никуданепускатель.
 
 
Выходите. Дверью размашисто – хлоп!
Ногой задеваете ящик.
Бетонную плоскость холодную об
ломаете мускульный хрящик.
 
 
А может случиться, пожалуй, и так.
У ЗАГСа томится невеста.
А вы не находите брючный пиджак,
хотя его клали на место.
 
 
А может – у князя к вам важный вопрос.
Посыльный примчался кометой.
А вас донимает, простите, понос.
Вы узник, пардон, туалета.
 
 
Представьте, что вы потеряли ключи,
толчётесь по комнатам в шоке,
стараясь припомнить, кто вас научил
поставить на окна решётки.
 
 
И каждый, конечно, хоть раз попадал
в трясину, тупик или пробку.
Нет хода когда ни туда, ни сюда,
шуметь и ругаться что проку.
 
 
Сиди и не рыпайся (как вариант —
не дёргайся лёжа в кровати),
покуда с тобой непреклонный педант
шутник Никуданепускатель.
 

Миф о Грехопадении

 
Грехопадение знакомо с детских лет.
Ловя на грудь воздушные потоки,
покорно приближаются к земле
за предками послушные потомки.
 
 
Известно, что все падают с одной
и той же целью, скоростью, гримасой.
Я вон за теми. Эти вот за мной
планируют синхронно плотной массой.
 
 
А некоторые вдоль и поперёк
снуют, как моль, другим мешая падать.
А есть ещё, которые вперёд
пытаются зачем-то как бы плавать.
 
 
Хотя давно известно – только вниз
ведёт дорога, как не трепыхайся.
В конце её сквозь землю провались,
святоша, маркитант, мудрец и кайзер.
 
 
Бывалоча, зависнешь как орех,
обозреваешь Малые Вязёмы.
И вдруг порыв, болтанка, страшный грех
и рыхлая поверхность чернозёма
 
 
встречается с испуганным лицом.
Испачканы штаны, очки и шляпа.
Сломалось обручальное кольцо.
Детишки плачут: «Папа, папа, папа!»
 
 
А папа, еле сдерживая смех,
выглядывает, как летят другие,
ушибленный поглаживая грех
и сплющенную голову на вые.
 

Миф об Эскулапе

 
Александр Песцов, по профессии царь,
посмотрел свысока и увидел январь.
«Где фигурные лыжники? – твёрдо
он спросил подхалима милорда.
 
 
– Почему я хватаюсь за вилки,
а за ложки и ножики не,
и чешу себя в левом затылке?
Позовите же доктора мне!»
 
 
Тот приходит дородный и грузный,
улыбаясь, но всё-таки грустный,
достаёт с инструментами страшными ларь.
«Что такое?!» – испуганно пятится царь.
 
 
Тут вбегают на сцену, как волки,
хищно щерясь, почти хохоча,
в одинаковых белых футболках
сто семнадцать подручных врача.
 
 
Александр Песцов, по профессии царь,
залезает, крича, на придворный фонарь.
Но взлетают стремглав по стремянке
три ужасных сестры Несмеянки
 
 
и снимают монарха щипцами,
раздевают и вяжут его.
А медбратья ощерившись псами
на верстак возлагают. Ибо
 
 
Эскулапу подвластны все твари,
даже атомы соуса карри,
даже морж, спирохета, бибирь и овца,
волколак, супермен и тем более царь.
 

Миф о Фэншуе

 
Если по хате расставить правильно,
в соответствии с векторами магнитного поля,
мебель, чтобы было с утра видно
сквозь щели глаз плывущее кролем
 
 
в глубине потолка голубого светило,
то в границах этого сектора
не по сценарию Тарантино
про какого-нибудь вивисектора
 
 
будут впредь развиваться события,
не по сценарию Куросавы
(членовредительство и мордобитие,
бешеный поезд, каратэ и самбо),
 
 
а как раз совсем напротив,
на манер, например, Данелии.
Аккуратно положив на противень
воблу, пойманную в Карелии,
 
 
отправьте в шкаф духовой, расположенный
прозрачной дверцей точно к востоку.
Не должно быть ничего порожнего —
этот закон соблюдайте строго.
 
 
Проверьте каждый элемент декора.
Никаких васильков и бантиков!
А вот портрет Навуходоносора
повесьте. Ах, какая романтика!
 
 
Теперь, не стесняясь, любого дизайнера
вы на ужин позвать могли бы,
и глядя, как у него от восторга замерло…
Кажется, у вас сгорела рыба.
 

21

 
Вот все мифы, которые надо знать
выпускнику полусредней школы.
От начала самых, что ни на есть, времён
они беспрестанно помогали людям
 
 
охотиться, воевать, прыгать через козла,
ходить на двух, строить Сколково.
Как надо выжимать лимон —
забыл про миф. Ну ладно, не будем…
 
 
Хотя почему, с какой стати?
Разрезаете лимон на две части,
закрыв глаза, дабы не брызнуло соком,
разъедающим зрительные пиксели.
 
 
Поднимаете веки – вы в кровати.
Немедленно с кровати слазьте.
Хотя можете ещё полежать боком,
пока мысли голоса не повысили:
 
 
«Что это? Где я? Куда делся лимон?
Я, что, спал? Или мне мерещится?
Почему на стене Навуходоносор?
Хрень какая-то!»
 
 
Встаёте. Идёте на кухню. Берёте лимон.
Разрезаете на части. Плещется
вытекшая из акустической системы пор
музыка Гайдна.
 
 
Поднимаете веки и так далее.
Этот миф наиболее страшен,
если заметите, что сандалии
на ваших ногах не ваши.
 

22

 
Родина Человека
Святая Тэла
от века
опустела
 
 
того, когда
три сестры и брата
ушли. Года
текли безвозвратно
 
 
миллионами рек
в океан Хроно.
Дева и Человек
давно у трона
 
 
Творца Иллюзий.
Их песня спета.
А где все люди?
Разошлись по свету.
 
 
Забытый рай
беспечного детства
народов – пай,
доля, наследство.
 
 
А кто наследник?
Никто, кажись.
От высоких к средним
частотам жизнь
 
 
съезжает.
Оглушают низких частот
жалюзи
с недоступных высот.
 

23

 
Тебя там встретят сквадер и грифон,
огопого, хаггис и моа,
конгамато и крылатый конь.
В дружеских объятиях боа
 
 
добычу долгожданную сожмёт.
Радостный поднимут шум и визг
мантикоры. Выглянет из-под
разнотравья добрый василиск.
 
 
И приподнявший занавес лиан
улыбнётся медленно фенрир.
Из ручья мигнёт левиафан.
На опушку выйдет мойдодыр.
 
 
В пределах Тэлы лето круглый год,
пенье птиц, лиса и виноград.
Крупный и довольно мелкий скот
изобилен, тучен и рогат.
 
 
Хрустят грибами в чаще зелюки.
Дремлет сирин. Дремлет алконост.
И в ассортименте бабочки.
Есть ли осы? Нет слепней и ос.
 
 
Нет пашен и проторенных путей,
хижин, частоколов и оград
и, что удивительно, людей.
Лишь зверьё, леса и виноград.
 
 
Ну, разве может долго быть пустым
это место? Нет, не может быть!
Первозданный образ красоты
просто невозможно сохранить.
 

24

 
Предводитель племён Афарских
собирает князей в поход,
превосходный Негер по-царски
возвышаясь поверх пехот.
 
 
Предводитель племён Азийских
созывает батыров рать.
Грозный Монго родным и близким
объявляет – пришла пора.
 
 
Предводитель племён Эрманских
поднимает дружину в путь,
непреклонный Атул не наспех,
не куда и не как-нибудь.
 
 
С каждым вздохом всё ближе к цели,
вздорных вспугивая ворон,
приближаются толпы к Тэле,
как цунами со всех сторон.
 
 
Топот ног, голосов невнятный
ровный гул, резкий храп коней
по притихшей земле помятой
приближаются быстро к ней.
 
 
Пот засох на суровых лицах.
Жадно кожа впитала пыль.
А дорога всё длится, длится,
длится сотнями долгих миль.
 
 
Невозможно остановиться.
Раз шагнул, не буксуй, иди.
Громко грают гортанно птицы.
Молча смотрят вперёд вожди.
 

25

 
Три вождя. Три шатра. Три стана.
Девять тысяч больших костров.
У обозов быков, баранов
за три года не счесть голов.
 
 
На земле, кто как был, вповалку
безмятежные спят бойцы.
Часовые стоят по валу,
рассылая во все концы
 
 
равнодушные взгляды. Где-то
вдалеке раздаётся гром.
Не спеша авангард рассвета
появляется за бугром.
 
 
На огонь возлагают жертвы
и возносят хвалы жрецы.
Разлетаются рикошетом
капли солнца в лучах росы.
 
 
Звуки труб созывают мудрых
к атаманам держать совет.
Скоро день на вопросы утра
окончательный даст ответ.
 
 
Ожидание плохо скрыто
под рутиной простых утех.
Что-то шепчут коням джигиты.
Кое-где раздаётся смех.
 
 
Кто умеет – речёт былины.
Кто-то греет мышцу борьбой.
Кто-то лепит солдат из глины,
предваряя игрою бой.
 

26

 
С тяжким бременем царской воли
отделившись от лагерей
три посольства выходят в поле,
птиц пугая и юрких змей.
 
 
Сжали бабочки крылья. В нору
полевая забилась мышь.
Аргументы в процессе спора
излагают послы. Престиж
 
 
ослепительной тыквой реет
над макушками. Льётся спесь
горлом, сердце гордыней грея.
Возвращаясь, приносят весть
 
 
о грядущей жестокой битве
дипломаты вождям своим.
Возникает проблема: быть ли,
или вряд ли назавтра им,
 
 
разделившись уже по группам
на живых и ещё на тех,
кто кровавым холодным трупом
у гиен вызывая смех,
 
 
ляжет в гуще страстей. Но рано,
да и глупо гадать итог.
Звуком резким, протяжным кланы
собирает на сечу рог.
 
 
Строй за строем встают мужчины.
Копья в небо и лук в дугу.
Богатырь выступает чинно,
улыбаясь в лицо врагу.
 

27

 
Хлёстко клацнула в плоскость костную,
из-под локтя присвистнув, палица.
Челюсть набок. Под ноги конские
человечек пунцовый валится.
 
 
Чавкнул смачно в ошмётках печени
меч. Пичуга души отчалила.
В кучу чёрную искалеченных
чело меченное отчаянием,
 
 
коченея, до плеч впечатано.
Стрелы точечно в сочный ввинчены
шмат затылочный силача. Вином
кровь из чайника за ночь вытечет.
 
 
Оторвались у мишки лацканы,
напрочь выбиты глаз горошины,
и лежит он такой, обласканный
каменюкой, удачно брошенным.
 
 
Уха рядом лопух оторванный.
Лапа тоже висит на ниточках.
К почве намертво принайтовленный,
и свободный от сил избыточных,
 
 
и от грязи как будто плюшевый
остывает боец покоцанный.
А над ним возбуждённых юшкою,
с бородами, усами, косами
 
 
тьма голов. И ориентирами,
на холмах лохматым ветрам в струю,
вдохновенные барды с лирами,
не мигая, аккомпанируют.
 

28

 
Поглотила поле битвы,
полегла ночная мгла.
Серп луны, острее бритвы,
вдавлен в чёрный шоколад.
 
 
Из безрадостной, бездонной,
беспросветной вязкой тьмы
вверх бессвязно вьются стоны.
Пот кровавый надо смыть
 
 
тем, кто выжил, лечь под небо
и, дыша, глядеть во тьму.
Мне бы, брат, водички треба
растворить мороки муть
 
 
в жилах, жгучую, усталых,
в гулком чане головы,
в перекошенных суставах.
Кони в поисках травы
 
 
между тел, качаясь, бродят.
Потихоньку, между тем,
призрак радости бесплотен
возникает в пустоте
 
 
тех сердец, что бьются, гибель
брани злой преодолев.
Тех, кто сквозь пробился гипер-
реализма алый зев
 
 
жизнь встречает поцелуем
у накрытого стола —
погуляем, потанцуем
и другими бла-бла-бла.
 

29

 
На табло, раздражая публику,
в назидание, трём участникам
лютой бойни горит по бублику.
А вверху – золотые часики.
 
 
Трёхсторонней вердикт комиссии:
«Всем солдатам раздать по рублику.
И чтоб впредь прекратить коллизии,
основать здесь ничью республику.
 
 
В новорожденной коалиции
предоставить всем доли равные.
Ополченцам и мелким рыцарям
в дар – с убитых доспехи рваные.
 
 
И нарезать землицы каждому,
кто домой возвращаться ленится
(может быть, образуют граждане
справедливейшей власти лестницу).
 
 
Во главе – три вождя арбитрами
и гарантами справедливости
при поддержке батыров с битами,
с куртизанками для красивости.
 
 
Флору с фауной раньше дикие
окультурить наук при помощи,
что бы стали покорно-тихие,
что бы жить не мешали, сволочи.
 
 
А на месте резни высокое
Человеку поставить чучело.
Пусть потомков, гонимых соками
жизни, память о прошлом мучает».
 

30

 
В столице Тэлы Аквилоне,
где трёхголовый зверь на троне,
народов ставленник – Совет,
в теченье долгих зим и лет
 
 
оставив праздность, на досуге
творца бессмысленные слуги
настырно башню до небес
мастырят. Чудо из чудес
 
 
растёт на площади центральной
под непрестанный шум оральный.
Киша строители всерьёз
возводят форменный курьёз.
 
 
Он над соломой жалких кровель
нелеп, массивен и огромен
огульным фаллосом стоит.
А муравьишки – кустари,
 
 
кирпич таранят обожжённый
наверх, пока внизу их жёны
из глины лепят кирпичи
и в жарком пламени печи,
 
 
чихая сажей, обжигают.
Кричат ослы. Собаки лают.
Подняв седой башки ушат,
вальяжно, плавно, не спеша
 
 
подходит к башне архитектор.
С ним два помощника и те, кто
ревниво ловят встав кругом
все замечания его.
 

31

 
Один кирпич в той башне был
шершавый, межэтажый.
Никто нигде его слепил
ничем, и это важно.
 
 
Он из таинственных возник
астральных перепонок.
Его строителям старик,
а может, и ребёнок
 
 
в ладонях сомкнутых принёс,
и в сомкнутую кладку
он сам собою тихо врос,
как в строчку опечатка.
 
 
Он в основании сидел
кощунственной постройки
и в нутрь тёмную глядел
себя с прищуром строгим.
 
 
Молчишь – молчи! Трещишь – трещи!
И треснул он однажды.
В пыль обратился. Кирпичи
другие, тушку башни
 
 
ломая, дрогнули. И вниз
на головы прохожих
обломки стаей понеслись.
Пронзён внезапной дрожью,
 
 
завыл в смятенье Аквилон,
плач хором небу бросив.
О, сколько хижин повело
и супу пролилося!