Текст книги "iPhuck 10"

убер 1. зика

Коллекционер, чьи координаты сбросила мне Мара, жил в пентхаусе на Патриарших. Борец смешанных единоборств Симеон Полоцкий, многократный бла-бла-бла.

Через две секунды я был уже в убере – едущем, правда, не точно к Симеону, но совсем близко. Левая обзорная камера не работала, но я ведь и не собирался описывать городские виды.

Скоро машина, как и следовало ожидать, застряла в пробке на Садовом.

В салоне сидела пожилая женщина в черном, в интересной шапочке с пером и вуалью, я таких раньше не видел, и смотрела повтор вчерашнего «Вундеркинда».

На экране, как и обещало название, спорили бесподобный Вундеркинд и несколько несвежих патлатых свинюков – таких специально приглашают в студию, чтобы они вызывали как можно больше отвращения.

Вундеркинд – это тоже AI, алгоритм вроде меня, но у него для удобства общения с гостями студии есть перманентное тело, механизированная кукла из силикона. Вундеркинд выглядит как трехлетний карапуз, а передачу ведет из детской кроватки с ограждением. Телу уже больше десяти лет, но бедняжка совсем за это время не вырос.

Мимика у него, если честно, на три с плюсом – но есть два беспроигрышных хода. Если ему в собеседники попадается идиот, которого не убеждает безупречная логика (а с ней у малыша полный порядок), Вундеркинд начинает визжать и реветь, брызжа слюной и слезами (гидравлику ему сделали на пять). А если дурень не унимается, Вундеркинд может описаться от возмущения, и камера честно покажет мокрые подгузники и простынки. Слезы, сопли и прочее – это не компьютерный эффект: к силиконовому тельцу Вундеркинда подведены спрятанные в простынках шланги.

Спорили про Зику-три и Big Data. Это у свинюков любимая тема для разговора.

– Вы понимаете, что это классическая логическая ошибка, – очаровательным дискантом пищал Вундеркинд, – путать «после этого» и «вследствие этого»? Еще в Древней Греции…

– Известно, – перебил один из свинюков, – что три крупнейших фирмы Big Data, я их не называю, чтобы не было исков, но вы знаете, о ком я говорю – так вот, они еще в десятых годах нашего века совместно финансировали микробиологические исследования, в том числе создание новых вирусов. Лечебных, как они утверждали. Все это тогда звучало очень модно – наноботы, путешествующие по сосудам вашего тела, вирусы-ремонтники, способные лечить от рака… Но почему-то после того, как появился юкатанский герпес и Зика-два, когда стали рождаться эти жуткие микроцефалы, никакой информации о лечебных вирусах больше не появлялось. Засекретили.

– А это еще одна логическая ошибка, – заверещал Вундеркинд, – с таким же успехом можно сделать вывод, что исследования на эту тему были просто прекращены…

– Прекращены? А как, по-вашему, произошла мутация к Зике-три? Вирус, который разносили комары, стал передаваться воздушно-капельным путем. Мало того, заражение гарантирует почти стопроцентную мутацию потомства. При этом никакой лихорадки, температуры – никаких вообще симптомов! Никакого вреда для здоровья носителя… Сегодня инфицированы практически все. Во всяком случае, из этого исходит правительство и медицина. Природа не смогла бы за такой короткий срок изготовить настолько совершенный биологический инструмент. Это сделала Big Data с чудовищным […] во главе!

Название фирмы было, понятно, запикано.

– Зачем? – спросил Вундеркинд.

– Как зачем? Чтобы маргинализировать естественный секс между людьми, особенно между мужчиной и женщиной! И даже между двумя мужчинами. Кому нужен новый штамм юкатанского герпеса? Все было устроено для того, чтобы мы спали с манекенами и размножались только через пробирку, где можно отсечь ненужные генетические последовательности! Работа шла по двум направлениям – сделать это законом и одновременно криминализировать почти все естественные сексуальные действия, даже интенции одного живого человека по отношению к другому.

– Вам, господа, никто не мешает заниматься телесным сексом друг с другом, – сказал Вундеркинд. – Никто. Особенно если вам нужен новый штамм этого самого. Но вы должны соблюдать законы и понимать, что многим в современном обществе такое поведение кажется мерзким и оскорбительным.

– Вот именно про это я и говорю! Практически все виды поведения, которые последние пятьдесят или сто тысяч лет вели к акту репродукции, в наше время считаются социально неприемлемыми! Это результат заговора.

– Чем вы можете доказать существование заговора?

– Смотрите, – заговорил другой патлатый свинюк, – вы тут ссылались на античную логику. Римляне говорили: ищите того, кому выгодно. Уже тогда, когда появился Зика-один, велись серьезные исследования в области виртуального секса. Практически вся сегодняшняя технология существовала в зародыше. Все эти айфаки и андрогины ничего принципиального не внесли…

– Неправда, – поднял пальчик Вундеркинд, – когда появился Зика-один, не было самого главного. Не было транскарниальной стимуляции.

– Работы в этом направлении уже велись, – сказал первый свинюк. – Т-стимуляция применялась в спорте в качестве электронного допинга.

– Если подытожить, – пропищал Вундеркинд, – вы обвиняете фирмы Big Data в том, что они финансировали исследования в различных областях прикладной науки? А потом прекратили финансировать?

– Нет, – сказал второй свинюк. – Мы обвиняем Big Data в том… Сейчас объясню по порядку. Когда продажи девайсов – смартфонов, планшетов, виртуальных шлемов и приставок стали падать… нет, задолго до этого, когда сделалось ясно, что они начнут падать, поскольку заставлять людей обновлять практически не меняющиеся гаджеты каждый год будет все труднее… Вот тогда, еще в десятых годах, фирмы Big Data вступили в преступный тайный сговор с целью искусственно создать новый рынок.

– Емкостью, как ожидалось, примерно в триллион тогдашних долларов, – уточнил второй свинюк.

– Да, около того по самым скромным подсчетам, – согласился первый. – Рынок виртуального, роботизированного, искусственного – называйте, как хотите – секса. Но скоро стало ясно, что невозможно будет сыграть по-крупному, пока люди предпочитают заниматься любовью друг с другом. Нужен был тектонический слом всей человеческой сексуальности. Целью Big Data было маргинализировать, а еще лучше – криминализировать первейшую человеческую потребность в ее естественном виде, одновременно создав искусственный обходной путь, по которому пойдут миллиарды людей. Над этим работали не только инженеры Силиконовой долины, но и бесчисленные пресститутки из корпоративных масс-медиа…

– Их тоже посвятили в заговор? – спросил Вундеркинд.

– Журналистов не надо ни во что посвящать. Не надо даже давать им команду – эти умные и удивительно подлые зверьки сами способны догадаться по запаху, где им накрошили еды. Вот про что мы говорим.

– Вы считаете, правильнее было позволить людям рожать уродов, дебилов и микроцефалов, не приспособленных к жизни? – вопросил Вундеркинд. – Если бы не закон о защищенном воспроизводстве, наша планета давно превратилась бы в дом призрения для уродцев.

– Она и стала домом призрения для уродцев, – сказал первый свинюк. – Только этими уродцами сделались мы все – после того, как нам много лет промывали мозги пресститутки из культурно-медийного истеблишмента. Почему физический секс между двумя людьми, особенно мужчиной и женщиной, считается сегодня чем-то позорным, уродливым, грубым? Практически извращением?

– Потому что человечество выросло и созрело, – пропищал Вундеркинд. – Это произошло бы и без Зики-три, только позже. Новые болезни – а Зика-три, как вы хорошо знаете, самая распространенная, но далеко не самая неприятная проблема – сделали любой физический половой контакт, даже защищенный, крайне рискованным. Но это было не причиной перемен, а их катализатором. Когда-то люди ели сырое мясо. Юных женщин попросту насиловали те, у кого была самая большая дубина. Продолжалось это сотни тысяч лет, и тоже, наверно, казалось нормальным. Кстати, люди той эпохи выглядели примерно как вы двое – волосатые и неаккуратные… Интересно, это совпадение или что-то большее?

Машина проехала мимо дома Симеона Полоцкого, и я отключился от всех микрофонов и камер убера. То есть вышел. Только не спрашивайте куда.

Этого Вундеркинда я часто вижу на экранах. Он популярный – люди перед программой даже ставки делают, обоссыт он пеленки в этот раз или нет. Вероятность всегда около пятидесяти процентов, и говорят, что ее держат такой специально, чтобы подпитывать народный тотализатор. У него в студии всегда визг, критика властей и полная свобода слова, но побеждает всегда правильная линия.

Вот и сегодня – наверняка его райтер-группа сначала родила эту фразу про волосатых и неаккуратных свинюков, а потом уже где-то в подвалах «ВзломПа» подобрали двух соответствующих граждан, которым для убедительности дали высказаться… Как информационные алгоритмы работают, мы знаем.

Ладно, не полицейское это дело – лезть в политику.

симеон полоцкий

Лофт, где жил Симеон Полоцкий, был переделан из чердака старого дома. Со двора в вульгарно-роскошное гнездо борца ходил отдельный лифт.

Все это практически не было защищено от хака.

Борец не жалел денег на самые вызывающие виды роскоши – но не купил даже блокировку «СПАСа». Хотя для оплаты этой услуги на много лет вперед достаточно было выковырять небольшой бриллиант из короны двух миров на бюсте Эухении де Шапиро в его прихожей. Которую я обозревал с двух камер уже через пять секунд после своей высадки из убера.

Если такой известный и богатый человек не предохраняет свое личное пространство от сетевых вторжений, это предполагает либо предельную беспечность, либо тщательно подготовленный для хакеров урожай рекламного «компромата». Случай Симеона, заключил я после осмотра, без всяких сомнений, относился ко второй категории.

Объекты искусства размещались в его жилище таким образом, чтобы выгодно смотреться с любой из бытовых камер, к которым можно было подключиться. Все было продумано до мелочей, и явно не хозяином, а консультантами и стилистами.

Сам Симеон (зататуированный до черноты, бритый наголо, бугрящийся мышцами) в мохнатых, как бы покрытых медвежьей шерстью трусах (в таких же он выходил и на ринг), храпел на огромном круглом диване в центре лофта – в обнимку с ярко-красным айфаком-10 и седьмым андрогином, окрашенным в маскировочную гамму.

Мизансцена указывала на материальный достаток и небывалую сексуальную мощь. Но на храпящем Симеоне не было огмент-очков, из чего следовало, что он не столько отдыхал от угара удвоенной страсти, сколько надеялся, что кто-нибудь в сети захочет на него посмотреть. Ну вот и дождался. Впрочем, я разглядывал уже не его самого, а художественную коллекцию.

Она была довольно эклектичной – в основном, как я понял после нескольких сканов и запросов в сеть, ранний гипсовый век (учусь я быстро, дорогая Мара).

Самой дорогой работой была «Смерть Любви» Гюи де Барранта – раскрашенная под пачку «Мальборо» глыба мрамора с омерзительно подробным изображением саркомы молочной железы в траурной рамке – но оригинал это или копия, я не представлял. Ссылок на нее в сети было много.

Лота триста двадцать два видно не было. То есть, может, он и был одной из этих статуй, картин или инсталляций – но какой именно, понять я не мог, а прослеживать историю их всех не принесло бы пользы для романа.

Поэтому я решил пообщаться с Симеоном лицом к лицу – читатель ведь любит, когда в повествовании появляются знаменитости.

Будить его без крайней необходимости не стоило – наша служебная инструкция содержит немало странностей. Но долго ждать не пришлось.

Симеон встал, потрепал свой красный айфак за силиконовую ягодицу и побрел в уборную. Это было очень кстати: там на стене висел 3D-экран, где я мог появиться.

У Симеона было как минимум шесть серьезных поводов опасаться полиции, так что можно было рассчитывать на сотрудничество – особенно в деле, которое никак ему не угрожало.

Дождавшись, когда Симеон облегчится и наступит та наверняка знакомая читателю минута, когда человек еще не вполне встает с толчка, но по резкому расслаблению его лицевых мышц уже понятно, что он доделал работу, назначенную природой, и та кинула ему в мозг крохотный кусочек сахара, я включил экран – и, как только Симеон вытаращил на меня глаза, с размаху хлопнул нарисованным кулаком по своему виртуальному столу.

– Прячешься, с-сукин сын?

– Никак нет, гражданин полицейский начальник, – залопотал Симеон. – Не прячусь. Просто справляю нужду.

Я правильно все рассчитал. В первый момент он подумал, что к нему пришли по одному из его серьезных косяков – и не стал лезть в бутылку.

– У тебя уже три уголовки, парень, – перешел я на отеческий тон, – а ты… Четвертую себе шьешь?

– Какую четвертую?

– Криминальная торговля искусством, статья пятьсот восемьдесят три гражданского уложения, пункт четыре.

– Какая криминальная? Почему? Что такое?

Клиента надо брать именно в эту минуту голубой детской растерянности, учит теория сыска.

– Ты купил через подставных лиц так называемый «лот триста двадцать два». Было дело?

– Было, да, – Симеон хлопнул ресницами. – Давно уже. А разве…

– Вот если ты, сукин сын, не хочешь, чтобы началось это самое «разве», сейчас ты встанешь с очка и подробно мне объяснишь, что, как и почему.

– Ладно, – хмуро согласился Симеон.

Когда он выбрался из сортира, я переключился на потолочную камеру и сделал зум на его недовольное лицо.

Я ждал, что он вспомнит про адвоката, и уже готовился объяснить ему, что для таких случаев во мне есть отличная и, что самое главное, одобренная Полицейским Управлением подпрограмма, готовая встать на защиту его интересов за небольшие деньги – но это мощное тело действовало куда быстрее, чем работал слабый и не слишком привычный к абстрактному мышлению ум. Как у древних бронтозавров, суть Симеона была сконцентрирована не в голове, а в позвоночнике.

Он подошел к двухметровому полотну раннего двадцать первого века («Водовзводная Башня, неизв. автор»: огромная водочная бутыль, в которой отражался размытый и гротескно искаженный Ельцин, тянущий к ней руку – тончайшая игра света в стекле и жидкости, несомненный оммаж Айвазовскому, объяснила сеть).

– Вот это? – спросил я из динамика на каминной полке.

– Не, – сказал Симеон, – тут хитро сделано.

Он нажал на табличку под картиной, и она отъехала в сторону, обнажив неглубокую нишу в стене. В нише висела…

Дверь. Обычная белая дверь из обшитой пластиком фанеры, с дешевой латунной ручкой-защелкой, крючком для одежды и петлями, в которых даже сохранились ржавые шурупы. Дверь из общественного туалета, понял я.

Ее оживлял грубо намалеванный черным маркером рисунок. Обычный сортирный сюжет: условные вагина с воткнутым в нее фаллосом, окруженные нимбом похожих на иглы дикобраза волос. В общем, никакой светотени. И плохая реклама пороку.

– Это и есть лот триста двадцать два? – спросил я.

Симеон кивнул.

– Нам надо было четыре лимона вложить, – сказал он. – Там много всего показали, я не во все врубился, если честно, и решил взять что-то понятное. Чтобы вдохновляло, надежду давало, что ли. Не зря она самая дорогая была. Тут… Как это, консультант сказал… Немыслимая простота. Одним словом, экспрессия.

Я сделал зум на дверь.

Под рисунком была размашистая рисованная подпись:

– Тут звуковой комментарий есть для гостей, – сказал Симеон озабоченно, – включить?

– Валяй.

Симеон нажал на невидимую кнопку, и низкий убедительный баритон – голос серьезный и солидный – заговорил:

– Перед нами туалетная дверь из московского офиса Британского Совета, относительно которой долго спорили искусствоведы – то ли это хулиганская подделка, то ли действительный и непревзойденный в своей горькой иронии шедевр мастера, специально прилетевшего в Москву инкогнито, чтобы выразить таким образом отношение к коммерциализации своего имени и творчества на Западе. По некоторым сведениям, Бэнкси расписал не только эту дверь, но и две другие кабинки в мужском и три в женском туалете, а также создал несколько микрофресок на кафеле. Местонахождение этих материалов в настоящий момент неизвестно… Поскольку дверь была восстановлена по технологии цифрового переноса, подлинность удалось окончательно установить только с помощью специальной квантовой процедуры – и сегодня, после датировки по сохранившимся цифровым фотографиям, сомнений в ней нет… Бэнкси умел быть саркастичным, но жизнь оказалась саркастичней художника: дверь была похищена из Британского Совета и продана за сумму с шестью нулями в коллекцию азербайджанского нефтяного магната. Не выставлялась по политическим и юридическим причинам…

К моменту, когда голос стих, я уже сделал несколько снимков двери, скопировал искусствоведческий ролик и даже оригинальный файл, по которому делали цифровой перенос – он хранился у Симеона в единственной защищенной папке, и, чтобы залезть в нее, мне пришлось оставить в ней свои куки, чего я делать без необходимости не люблю. Затем я послал все собранные материалы Маре и назначил созвон на следующее утро.

– Чего, шеф, будут проблемы? – спросил Симеон.

– Как повезет, – ответил я. – Значит, говоришь, жизнелюбие и простота?

– Угу, – сказал Симеон. – Когда покупали, нам консультант долго втирал, как это правильно понимать. Типа как духовное опрощение. Как Толстой. Прекратил выебываться и стал как все. Такое бывает, у меня один знакомый тоже соскочил и официантом теперь работает.

– А от кого ты ее прячешь-то? Перед айфаком неудобно?

– Да нет, почему, – пожал плечами Симеон. – Всем пох. Просто работа дорогая. Лучше, чтоб никто не видел, кроме близких друзей. Советовали даже хранить в сейфе. Я решил, прикрою от греха, и ладно.

Мы, полицейские роботы, уходим по-английски – не прощаясь. Запомни Симеона таким, каким я видел его в эту секунду, дорогой читатель: переплетение жира и мускулов в комичных медвежьих шортах плюс два испуганных круглых глаза, глядящих в потолок. Татуировки, правда, хорошие и дорогие – можно было бы содрать и повесить на стену как один из экспонатов.

Может, он похожим и кончит.

Кстати сказать, в его квартире было спрятано незарегистрированное оружие, а на одном из компьютеров дремал самораспаковывающийся файл с агитками Халифата, который я на всякий случай пометил специальной последовательностью символов в стринге метаданных – что-то вроде голубиного кольца, наше служебное «что, где, когда», каким раньше маркировали киндерпорн. Симеон, наверно, об этом архиве даже не знал – но серьезно присесть в наше время можно и за меньшее.

Жалоб на полицейский произвол я, таким образом, не опасался.

мара пугается

Дослушав искусствоведческий файл, Мара повернулась к экрану, с которого на нее глядело мое служебное лицо – и крохотная камера.

– Тебе не идут зеленые бакенбарды, – сказала она.

Сама же просила. Следовало изобразить обиду.

– Чиво? – переспросил я и включил мимическую фактуру, обозначенную в моем меню как «сарказмосексизм #3».

– Вот только дебильных рож строить не надо.

– Могу выглядеть по-всякому, – ответил я чуть жеманно, – женским умениям тоже обучен…

И я без всякого предупреждения принял вид помпейской поэтессы из рамки на ее рабочем столе.

Признаюсь, я задумал такой маневр заранее, и просчитанная 3D-модель этой самой Жанны-Сафо была у меня наготове.

Это, вообще-то, стандартная процедура во время отхожего промысла. Лучший способ вызвать у нанимателя нежность – предстать перед ним в виде его любимого существа: домашнего животного, родственника, е-тянки и так далее. Здесь, однако, есть и определенные риски – о чем мне сразу напомнила реакция Мары.

Она выпучила глаза, и я отчетливо различил на ее лице испуг. Ее зрачки расширились, кожа побледнела – и хоть это были совсем небольшие изменения и человек их, скорей всего, не заметил бы, от меня они не укрылись.

Еще через две секунды стало видно, что на губах и пальцах правой руки Мары проявился тремор, а голова несколько втянулась в плечи. Да-да, это был самый настоящий классический страх – будто я обернулся мышью или бенгальским тигром.

Еще через четыре секунды Мара справилась с собой. Но замеченный мною страх был слишком интенсивным, чтобы объяснить его простой неожиданностью.

Нет, она испугалась не перемены.

Она испугалась Жанны-Сафо.

Похожий случай произошел со мной два года назад, когда меня взяли в аренду оцифровать старый фотоархив. Я прикинулся хозяйской кошкой из такой же электронной рамки, а кошка уже два года как сдохла. Была истерика. Правда, потом был и катарсис – и еще кое-что, о чем приличия заставляют меня умолчать. За дополнительную плату мы оказываем самый широкий спектр услуг.

О чем, собственно, я и хотел деликатно уведомить Мару. А вышло вон как.

Мара демонстративно закрыла глаза ладонями.

– Прекрати немедленно! – сказала она. – И никогда больше так не делай. Никогда. Понял?

– Понял, – ответил я.

Когда она открыла глаза, я уже принял свой обычный вид.

– Вот так-то лучше.

Следовало свести все к шутке.

– Я хотел покорить твое сердце, – сказал я.

– Вот я тоже подумала, – проговорила она с сомнением, – но ты же ничего не чувствуешь, мой бессердечный?

– Ничего, – ответил я. – Вообще. И мне на самом деле все равно, как выглядеть. Главное – дарить людям радость.

– А зачем ты тогда эти бакенбарды носишь, если все равно? И этот мундир? Не слишком замысловато?

– Я уже объяснял, – сказал я. – У нас есть инструкция, по которой мы должны воплощать определенный служебный облик, провоцируя собеседника на эмоциональный контакт. Это позволяет войти в доверие, раскрыть характер, собрать улики и создать образ. Так шьются дела и рождается великая литература.

– Да, я забыла, ты ведь у нас еще писатель… И ты так откровенно обо всем мне говоришь?

– Раскрытие приема – мое главное оружие, – сказал я. – И залог высоких продаж.

– А какие у тебя продажи?

– Лучшие по полицейскому управлению. Я имею в виду, в нелетальном сегменте. «Баржу Загадок», например, скачали сто два раза. «Осенний Спор Хозяйствующих Субъектов» – сорок шесть. Но это мои вершины. Обычно – куда меньше.

– А от чего это зависит? От литературного мастерства?

– В первую очередь от раскрученности, – ответил я. – И еще от темы, конечно. Когда расследуешь затопление баржи, незаконный снос забора или производственный брак при производстве пляжных шезлонгов, трудно надеяться на вихрь жадного человеческого внимания. Даже если в результате пара человек сядет на нары. Вот если доверят труп… Но мне его просто так не спустят.

– Почему?

– У нас в управлении тоже есть свои генералы, – я выразительно кивнул вверх. – Всех жмуров под себя гребут. Вот у них по три тысячи скачиваний бывает, а случается и по пять. К мастерству это отношения не имеет.

– В общем, – подытожила сочувственно глядящая на меня Мара, – как у людей. Безвыходно.

– Ну почему же безвыходно, – сказал я. – Отнюдь. Есть пути для роста. Я вот работаю над все большим и большим обнажением приема. Есть и другие перспективные вариации алгоритма…

– Какие?

– Давай я по ходу дела буду разъяснять, – ответил я. – А то там много всего. Поговорим лучше о нашем расследовании, моя ненаглядная. Ты осмыслила материалы, которые я прислал?

– Да, мой зелененький. А ты осмыслил?

– Нет, – сказал я, – я тексты вообще не понимаю. Я могу их только копировать или генерировать.

– Но ты ведь должен понимать, что ты генерируешь?

Господи, сколько раз со мной говорили на подобные темы.

– Увы, – ответил я, – это не совсем так. Мой алгоритм скорее похож на собирание пазла. Подбор подходящих по цвету и форме лингвистических обрезков. Их в моей базе хватит на миллиарды книг. Я умею имитировать связную, осмысленную и даже эмоциональную последовательность слов весьма точно. Могу выстраивать множество разных конфигураций сюжета и так далее. Но смысл и эмоциональность в этот набор слов вдыхает исключительно читатель.

– Ты говоришь так, будто все понимаешь, и очень хорошо.

– Я способен лишь изобразить понимание, опираясь на аналоги и лингвистические паттерны в моей базе данных. Это почти всегда получается, но при написании романа гораздо надежнее использовать аутентичную человеческую речь. Будет лучше, если выделять и фиксировать смыслы станешь ты, Мара.

– А, – улыбнулась она, – теперь я лучше понимаю свою задачу… В общем, улов небольшой. Но он есть. В справке утверждается, что Бэнкси расписал не только эту дверь, а еще две кабинки в мужском туалете и три в женском, а также создал несколько микрофресок на кафеле. Местонахождение этих материалов в настоящий момент якобы неизвестно.

– И что из этого следует? – спросил я.

– Скорей всего, мы имеем дело с хорошо организованной подготовкой почвы, – ответила Мара. – Когда вынырнут новые Бэнкси на стульчаках и кафеле, это никого не удивит. Очень грамотная прокачка рынка.

– У тебя есть предположения о возможных продавцах?

– Нет. Мне это и не особо интересно – я же не мусор. Мне надо просто знать, что, где и когда… Теперь надо браться за следующий лот. Номер триста сорок. Здесь тебе придется чуть сложнее, но я уверена – ты справишься. Установи, что это был за объект, скопируй, поговори с владельцем и скачай всю искусствоведческую сопроводиловку. Можешь ее особо не анализировать, это работа для меня. Годное для романа я тебе перескажу устно.

– Прекрасно, – ответил я, – просто идеально.

– Сгружаю контакты… Вот, уже послала. Дошло, мой зелененький?

– Дошло, не тупой.

– Во как, – улыбнулась Мара. – Ты даже острить умеешь. Как ты это делаешь?

– Очень просто. Когда нам посылают по сети файлы и письма, люди часто интересуются, дошло ли? В качестве одного из примерно шестидесяти четырех тысяч возможных ответов на такой вопрос в моей базе записан этот, с маркером «юмор». После твоего ласкательного обращения «зелененький» алгоритм сформировал запрос на юмористический ответ, и был отобран вариант «дошло, не тупой».

– А сам ты понимаешь, в чем здесь юмор?

– Разумеется, нет, – ответил я с презрительной байронической улыбкой. – Полагаю, какая-нибудь игра слов.

– Ну вот, вся романтика пропала.

– Милочка, если бы ты подробно ознакомилась с нейрологическим механизмом возникновения человеческого смысла, понимания, юмора и прочих эпифеноменов сознания, так называемой «романтики» не осталось бы вообще.

– Ух ты. А это ты как?

– Измененная цитата из сборника «Разумен ли разум», Москва, 2036 год. Первая публикация Соула Резника, который у тебя на стене в кабинете. В статье обсуждался вопрос о романтическом отношении к искусственному интеллекту, параметрическая близость тематики сорок два из ста. Цитата грамматически и тонально модифицирована для полного совпадения со структурой текущего диалога.

– И ты все вот так прямо мне выкладываешь?

– Я уже говорил, что обнажение приема – мой фирменный конек-горбунок.

– Порфирий, – сказала Мара, часто мигая, – у меня к тебе просьба. Больше не рассказывай мне про свои сокровенные винтики, пока я специально не попрошу. Иначе рушится весь шарм нашего общения.

– D’accord, мой зайчик, – ответил я. – А теперь мне пора на задание – ехать довольно долго. Будь умницей и не шали одна. Порфирий out.

Она думает, что я ей визуальная пара? Ну не знаю. К моим бакенбардам и мундиру нужна, наверное, особа посисястей. Хотя полностью голой я ее пока не видел… Впрочем, не будем объективировать женщину даже в симуляции риторического завитка, а то потом доебутся – и в путь.

Лот триста сорок был куплен банкиром, который жил, как это ни банально, на […] к западу от Москвы.

Во как. Мара сбросила закрытый адрес. Я не мог воспроизвести его в тексте романа.

Серьезные люди.

В отличие от Симеона Полоцкого, банкир действительно заботился о прайваси, и у него была проплачена не только блокировка «СПАСа», но и право на «конус тени». Это означало, в частности, что ни его адреса, ни места работы, ни фамилии в своем тексте я упоминать не мог. Открыты были только имя и отчество – Аполлон Семенович. Больше подошло бы отчество «Зевсович», но мир несовершенен.

Конечно, часть этих запретов чисто символическая. Если мы назвали человека банкиром, уже понятно, что он сотрудник Ебанка (других банков нет), а если он живет на […] к западу от Москвы, ясно, что это не простой операционист, а экзекьютив. В остальном же лучше в «конус тени» не лезть, поскольку Ебанк своих в обиду не дает – ни в Богооставленной, ни в Халифате, ни в Америках.

Да, многие недоумевают – как так, Дафаго официально воюет с Халифатом, Халифат воюет с Америкой, Америка уже сколько лет воюет сама с собой (да и про наш Евросоюз можно сказать то же самое) – а Единый банк работает везде. Но это, возможно, и есть та последняя скрепа, что удерживает наш пылающий и разобщенный мир вместе.

One Bank Fits All!

Ebank and One Bank are the registered trade marks of (дальше уходим на мелкий шрифт).

Ну ты понял, дорогой читатель. Проплаченная вставка Ебанка.

Они так себя называют по всему миру (в электронном смысле) – а если на локальном языке выходит неблагозвучно, меняйте язык. Денег у этих гнид не то чтобы много, у них все деньги вообще – хотя что такое эти special drawing rights, или эсдиары, никто, кроме экономистов, не понимает. В России их называют «хрустами» по буквам «H» и «R» из их рекламы про «human rights», которая тычется в глаза буквально всюду.

Они проплачивают свои поп-апы везде, где про них упоминают – и даже мне приходится лизать этот ядовитый анал, поскольку по условиям франшизы при первом упоминании Ебанка рекламный материал должен быть интегрирован в мой текст в следующем абзаце или произнесен от моего лица (либо должен быть подробно пересказан один из их рекламных роликов). Отказаться я не могу, но нигде не сказано, что я не имею права предупредить об этом читателя – или выделить курсивом проплаченный этими гнидами абзац, как я только что сделал.

И обсирать их после этого я могу как хочу. Скоро, конечно, дырку в договоре заметят и закроют – так что наслаждаемся последними днями свободы! В общем, вот к какому мерзавцу я ехал (как и восемьдесят четыре процента моих потенциальных читателей, я терпеть не могу финансовых пауков).

Этот господчик так ловко спрятался от объедаемого им мира, что к его поместью сложно было даже найти попутку – я подыскивал подходящий убер целых двадцать три минуты.

Зато когда я его нашел…