Текст книги "Божья кара"

– Положительно! – не задумываясь, ответил Аркадий. – Я уже говорил тебе, что иногда разговариваю со своими клиентами. – Он ткнул большим пальцем куда-то за спину, где, очевидно, и располагался морг.

– И они что-то отвечают? – спросил Андрей.

– Отвечают, и по делу! Их голосов я не слышу, Бог не дал им речи. Вернее, Бог речь у них отнял. Но в моем сознании их ответы звучат. Я слышу то, что им хочется произнести.

– Вы сказали, что говорят они по делу… Вы имели в виду – по уголовному делу?

– Они отвечают по смыслу. В ответ на мои слова, к ним обращенные.

– С Леночкой не пришлось поговорить? – негромко спросил Андрей.

– Пришлось.

– Она сказала что-нибудь по делу?

– Да. Сказала, что его зовут Миша. Почему-то у меня в сознании возникло имя Миша. Но сейчас у него другое имя, он никому не говорит, как его зовут по-настоящему. Так она сказала… Значит, уже затевал злодейство. Но, с другой стороны, знаешь, есть люди, которые постоянно представляются чужими именами без всякой задней мысли. Например, назвали его папа с мамой Серафимом, а ему нравится быть Сергеем.

– Как бы там ни было, но при удачном расположении звезд это тоже может оказаться следом.

– Мне больше нравится говорить не о звездах, а о картах. Все зависит от того, как легла карта.

– Я еще загляну к вам, ладно? – Андрей поднялся.

– Конечно, заходи. Всегда рад видеть тебя… Живым.

– Мне что-то угрожает?

– А ты сам не догадываешься? Стоит тебе в своих поисках приблизиться к нему, он сразу это почувствует. Они, эти маньяки, видишь ли, чувствительны, – усмехнулся Аркадий. – Но при этом безжалостны. Хотя нет, я неточно выразился… Они не безжалостны, просто у них нет жалости. Безжалостно может поступать человек, у которого жалость в душе ли, в характере все-таки есть. Так что береги себя. Им нечего терять.

– Вы не первый, кто говорит мне это.

– Ничего удивительного. Эта мысль просто носится в воздухе.

– Я бы сказал, что эта мысль висит в воздухе, как хороший, полновесный топор.

– И так можно сказать, – Аркадий поднялся, пожал Андрею руку. – И Свету предупреди – в опасности девочка. А я… Поскольку мы с тобой слегка выпили… Пойду поговорю со своими… Может, чего дельного скажут. – Аркадий похлопал Андрея по плечу.

Андрей с облегчением вышел из сумрачного помещения и некоторое время стоял на крыльце, ожидая, пока из него выветрится сероватый, сыроватый воздух морга. И единственная мысль, которая пришла ему в голову, пока он, зажмурившись, стоял, подняв лицо к солнцу, была такая: «Надо срочно звонить Равилю».

Он бы ни за что не вспомнил об этом человеке, о давнем своем друге, если бы не мистические откровения Аркадия, если бы не его рассказ о том, как он беседует иногда с покойниками, что они могут даже что-то сказать об обстоятельствах собственной смерти.

Если об этом задуматься здраво и спокойно, то нужно признать, что мистического в этом не так уж и много, если вообще что-то мистическое здесь присутствует. Все мы частенько разговариваем с людьми, которые от нас в данный момент далеко, мысленно разговариваем, мысленно. Мы ссоримся с ними, выясняем отношения, миримся, прощаемся, объясняемся в любви и ненависти. И опять же, не всегда эти люди живы, часто их давно уже нет на земле. Но наши отношения с ними не прекращаются, мы продолжаем доказывать им свою правоту или каяться в том, что натворили десятки лет назад. Бывает, они нас прощают, а случается, припоминают такие подробности давних наших поступков и проступков, что хочется уже не мысленно, а криком кричать, пытаясь что-то доказать, в чем-то повиниться…

Поэтому слова Аркадия Андрей принял как нечто естественное, что происходит время от времени с каждым, независимо от того, выпьет ли человек перед этим коктебельского коньяка или парного молока…

– Не в этом дело, не в этом дело, – проговорил Андрей вслух. – Как только дело выходит за пределы здравого смысла – анатом беседует с мертвецами, жертва преступления помышляет о божьей каре, на набережной стоит очередь за коктейлями с цикутой и ядом гюрзы, человек по имени Амок подыхает по веселящейся блуднице, среди загорелых пляжниц бродит маньяк, высматривая девочку десяти неполных лет…

Самое время позвонить Равилю.

Как выразился однажды Пифагор… Если за окном начинается рассвет, а гости твои от вина и яств уже не могут подняться, и никто из них не может внятно произнести ни единого слова, а юные гетеры, разметавшись на коврах, спят сладким сном… Самое время позвать виночерпия.

Поистине только великий человек мог произнести такие слова. Впрочем, слова могли быть и другие, но за мысль ручаюсь.

Все, Равиль… Твой час пробил, собирайся в дорогу.

Ну что, ребята, сказать, для подобных вечеров есть только одно слово, которое может хоть в какой-то степени отразить их суть, – упоительность. Во всех смыслах этого слова. И в греховном тоже. Где-то над Тихой бухтой из-за Хамелеона поднималась вызывающе громадная и до неприличия красная луна. Прошло совсем немного времени, и она отразилась протянувшейся к самому берегу соблазнительной лунной дорожкой, влекущей и обещающей что-то там совершенно невероятное – сладкую тревогу, радостное безумие касания тел, к которым стремишься ты и которые стремятся к тебе, будоража прохладой и жаром…

Так бывает, ребята, так бывает. Именно противоположные по значению слова часто наиболее правильно, полно, до сладкой боли в груди и создают, и отражают редкие счастливые мгновения, случающиеся с нами в этой жизни. Впрочем, на это способны не только слова, но и поступки… И встречи… И прощания… И вышеупомянутые касания.

Да, прохлада и жар.

Небольшая площадь залита огнями, забита торговыми прилавками, украшена сотнями пылающих и пышущих свежим загаром юных тел – а июльским вечером здесь, на коктебельской набережной, других тел и не бывает. И все они радостны, хмельны и счастливы. Сколько бы им ни было лет, какие бы трагедии ни зарождались, ни клубились в их душах.

Хотя, если честно, счастливы, конечно, не все.

По себе знаю.

Хорошо так, убедительно и беспросветно, подыхал я не однажды именно в такие вот вечера. А если бы не подыхал я в свете красной луны, на фоне все той же лунной дорожки… А если бы не подыхал я по той простой причине, что кто-то поганый, рыжий и кривоногий оказался на несколько десятков лет меня моложе, если бы не выпивал я коньяк прямо из горлышка бутылки и до дна, до дна, и не прокусывал от безысходности насквозь свою же достаточно поношенную шкуру…

Вам знаком вкус собственной крови? Будет случай, попробуйте, хлебните, не помешает – чтобы знать себя на вкус и знать, кто ты есть на самом деле. А то все заблуждаетесь, в иллюзии впадаете, в глупые, хотя и красивые мечты, на зов откликаетесь, искренний, между прочим, зов…

Не надо, ребята, не надо. Повторяю – не заблуждайтесь.

Так вот, если бы не подыхал я в свете красной луны, на фоне лунной дорожки, если бы не выл я у голубой скамейки на ту же луну…

То и не сел бы за этот роман.

А так вот пожаловался на жизнь, и отпустило маленько. Снова небо увидел, шум ветра за окном услышал, крики голодного кота… Жизнь потихоньку начала в меня просачиваться. Опять же радость нечаянная, весточка случайная – поганый, рыжий и кривоногий ушел из ее жизни, а значит, и из моей тоже…

Ладно, возвращаемся к роману. Что там у нас… Вроде слова о голубой скамейке проскочили? Вот возле нее и соберемся.

Когда Андрей подошел к скамейке, Наташа уже была там, рядом сидела Света, невдалеке на теплом парапете расположился Амок. Раздвигая полуголую толпу мощной своей грудью, подошел Слава. С улыбкой осмотрел всех, хмыкнул.

– Тут собиралася компания блатная, – произнес он нараспев. – Тут были девочки Маруся, Роза, Рая… Какие новости на нашем фронте?

– Без перемен, – ответил Андрей.

– В Феодосии был?

– Был, с Аркадием разговаривал.

– Есть зацепки?

– Появились.

– Позже расскажешь. Мне тоже есть чем поделиться. Вроде бы вокруг полная безнадега, но в болоте беспросветности начали появляться кочки, на которые можно опереться, на которых можно отсидеться, а то и осмотреться. – Все-таки Слава писал стихи, и мог иногда выразиться красиво. – Да, Света?

– Как скажешь, Слава, как скажешь, – Света кивнула и, словно бы ища поддержки, положила ладонь на колено Наташи.

– Жизнь продолжается, – твердо произнес Слава, словно бы сразу пресекая возможные возражения. – И будет продолжаться еще некоторое время. Это я вам обещаю.

– Спасибо, Слава, – обронила Света чуть слышно, но была в ее голосе непокорность, а то и усмешка.

Слава услышал, но промолчал.

Подошел Жора.

– Ну вот, опять луна в Стрельце – быть мне с фингалом на лице, – проговорил он, устанавливая свою черную сумку на парапете. – А почему трезвые?

– Тебя ждали, – ответил Слава.

– Тогда я пошел.

– Возвращайся быстрее, – напутствовал его Слава. – Ждем. С недорогим сухим, разбавленным вином, – он произнес строчки из стихотворения Жоры и этим как бы смягчил суровость своего тона.

– Мне Коктебель не по карману, – ответил Жора тоже своей строчкой.

– Добавить?

– Перебьюсь, – отмахнулся Жора. – Стихи нельзя воспринимать с практичным прищуром.

– А как же прикажешь относиться к твоим сочинениям?

– Восторженно и с придыханием. Как если бы ты объяснялся в любви, заранее зная, что тебя пошлют подальше.

– Подобное знакомо только тебе, – не оставался Слава в долгу.

– У меня другая информация…

– Клевета злопыхателей! – взревел Слава в непритворном гневе, но Жора уже скрылся в толпе. Появился он минут через пять, держа в руках две холодные бутылки алиготе, а на горлышко каждой были надеты по нескольку пластмассовых стаканчиков.

– Смирился с тем, что я не гений – нехватка серости в мозгу, – бормотал Жора, открывая бутылки и разливая вино по стаканчикам. – Но с тем, что не хватает денег, никак смириться не могу…

– Может, и хмыря твоего пригласить? – спросил Слава у Наташи, кивнув в сторону Амока. – А то не по-людски как-то…

– Не надо, – кратко ответила Наташа.

– Доиграешься, девочка. Не надо бы так…

– Мне есть с кем выпить.

– Чувствую, не с теми пьешь.

– Ты еще можешь что-то чувствовать? – удивилась Наташа.

– Хочешь убедиться?

– Чуть попозже.

– Я подожду, – ухмыльнулся Слава.

– Кончай трепаться, – жестковато произнесла Наташа, поняв, что игривый разговор зашел далековато.

– Вот то-то и оно, – удовлетворенно ответил Слава, одержав в этом перебрехе маленькую победу – во всяком случае, ему так показалось. – А стаканчик я ему поднесу.

– Не возьмет.

– Спорим?

– Проиграешь.

– Проиграть красивой женщине – это всегда выигрыш!

– Господи! – с досадой произнесла Наташа. – Чем только люди не тешат себя! Чем только не пытаются ублажить свое пошатнувшееся, между прочим, величие.

– В общении с тобой я готов вообще отказаться от всякого величия.

– Ха! Все готовы! – победно рассмеялась Наташа.

Слава ничего не ответил, но чувствовалось, что последние слова Наташи его задели. Он молча направился к Амоку, сидевшему невдалеке на парапете. Но в последний момент, когда Слава повернулся к ней спиной, Наташа успела погрозить Амоку кулачком – только попробуй, дескать. Вино он взял, что-то произнес, видимо, поблагодарил, но пластмассовый стаканчик поставил на парапет.

– Друзья мои! – вскричал неожиданно Жора, которому не нравились любые обострения в разговоре на голубой скамейке. – Хотите стихи? Свеженькие, только испеченные…

 
Забыл, как с женщиной общаться
Я в Коктебеле без вина.
Когда же выпили до дна,
То позабыл и попрощаться…
 

По-моему, очень неплохо… Главное – в тему, тебе не кажется? – спросил он у Андрея вполголоса.

– Новостей нет? – спросил тот.

– Еще не вечер. Нам с тобой нужно заглянуть к одному человеку.

– Свету берем с собой?

– Зачем? – удивился Жора. – Она молчит здесь, будет молчать там.

– Вы уходите? – спросила Света, она слышала их разговор.

– Ненадолго, милая девушка. Мы вернемся сразу, как только.

– Значит, сегодня вас не…

Андрей вдруг увидел, что Света как бы окаменела – остался незаконченным вопрос, остановился взгляд, замерла рука в незаконченном жесте. Света неотрывно смотрела в проплывающую мимо толпу… Нечто похожее происходило, наверное, в сказке, когда принцесса неосторожно уколола палец веретеном и сбылось, все-таки сбылось давнее предсказание злой колдуньи – весь дворец, все царство остановилось, замерло в неподвижности на сто лет, пока не пришел прекрасный принц и не поцеловал принцессу.

– Это он там промелькнул? – спросил Андрей.

Света чуть заметно кивнула.

– Тебя видел?

– Да…

– Так он еще и развлекается по вечерам?

– А почему бы и нет… Ведь его никто ножом не кромсал.

– Что-то божья кара затягивается.

– Поторопи. – Света исподлобья посмотрела на Андрея.

– Помоги.

– Тогда это будет уже не кара, а так… мелкая месть.

– Месть не бывает мелкой. Она может быть несправедливой, но не мелкой. И потом, знаешь… Есть другие слова, более подходящие для нашего случая… Возмездие, например. Суровое и неотвратимое.

Андрей и Света сидели рядом и переговаривались почти шепотом. Их никто не слушал, да никому и не было до них дела. Слова у всех становились все игривее, легкомысленнее, шаловливее – алиготе начинало действовать. И Андрей вдруг понял, что случившаяся с Леной, со Светой беда неумолимо уходит в прошлое, как бы растворяется в сегодняшней жизни, в разговорах, отношениях. А то кровавое и несуразное в своей дикости, что произошло два месяца назад, постепенно уносится морским ветерком, дыханием гор, полынным духом степных трав. И самое печальное – это правильно, так и должно быть, так и происходит в мире, потрясенном на какое-то время злобой и ненавистью. Проходит совсем немного времени – и опять солнце, опять прозрачная волна, легкие стихи Жоры, хмельной женский смех, в котором зов и обещание, надежда на счастье, пусть краткое, пусть незаконное и тайное, а потому еще более желанное…

И уже улыбалась Света в ответ на какую-то шутку Славы, смеялась Наташа, повиснув на подошедшем кривоногом детине, она называла его Апполонио – к божественной красоте стремилась девочка. А был он рыж и нагл, и на его груди, на черной майке, красовалась все та же Наташа в самой легкомысленной позе, которую только можно вообразить на коктебельской набережной после алиготе.

А надо сказать, что на коктебельской набережной после бутылки сухого вина, а еще лучше, если это вино будет слегка разбавлено хорошим глотком коньяка, так вот, в свете восходящей луны с человеческим воображением происходят довольно странные превращения – оно становится безнравственным и беспредельным. Впрочем, и безнравственность, и беспредельность никого не смущала, скорее, забавляла, тешила, да чего уж там – восхищала.

Андрей улучил момент и всмотрелся в ухмылку рыжего – зубы у него были в порядке. Редковаты, правда, с просветами, но все на месте. «Значит, не он, – подумал Андрей, – все легче».

И еще подумал Андрей, пусть несправедливо, но ведь подумал – всю черновую работу ему придется выполнять самому. Да, эти милые друзья и подруги на его стороне, они искренне желают ему преуспеть в благородном деле возмездия. Но помочь не смогут. А если выразиться жестче и точнее – не станут отягощать себя делами хлопотными и рисковыми.

Не так ли и все мы, ребята, не так ли и все мы, в минуты гиблые и тягостные, растроганно слушаем слова наших друзей, слова, полные любви и добра. И готовы поверить, что не одни оказались перед свалившейся бедой, что есть плечо, на которое можно опереться, есть локоть, который так хочется почувствовать рядом, когда оказываешься один на один с жизнью беспросветной и безысходной…

Но проходит не так много времени, не так много времени, когда глупая пелена спадает с твоих загнанных глаз, и ты сиротливо озираешься вокруг, не видя надежного плеча, не чувствуя дружеского локотка. И самое горькое – нет в тебе ни обиды, ни разочарования в своих друзьях, потому что где-то в самом заветном и неприметном уголке сознания твоего таилось понимание – ты знал, что так и будет, ты был просто уверен, что иначе и быть не может. А благодарил за обещанную помощь, вытирал рукавом мокрые глаза свои просто для того, чтобы не разочаровать друзей сухостью и пренебрежением к их высоким чувствам и теплым словам. А когда ты, совсем ошалев от безнадежности, осмеливаешься кому-либо напомнить об обещанной поддержке, твой лучший друг долго пытается понять, о чем ты ему говоришь… И ты вдруг осознаешь, что его давнее обещание помочь и было той самой помощью, ничего другого он и не имел в виду, и его изумление твоей странной памятью искренне и бесхитростно…

Знаю я все это, прошел, усвоил.

Андрей так вот жестко не подумал, никто из нас так не думает. Но если пронесшийся в его душе темный, холодный сквознячок в те самые мгновения, когда он отстраненно окинул взглядом своих веселящихся друзей, если этот сквознячок попытаться переложить на слова…

То слова будут именно такими.

Что делать, я давно уже не произношу слово «друг», обхожусь как-то, да и надобности особой не возникает… А когда кто-то говорит мне о своей дружбе, называет другом, я не возражаю, я только стыдливо опускаю глаза, мне совестно, оттого что не могу ответить так же возвышенно и красиво. И не потому, что этот человек в чем-то плох, что я знаю о нем нечто недостойное или подозреваю в поганом. Все проще – нет во мне этих трепетных слов. Помню, что были, а когда, в какой момент моей бестолковой жизни покинули сознание…

Даже не знаю.

Не будем упрекать Андрея. Пусть эти мысли придут к нему позже, когда для них действительно будут основания, когда ему от них просто никуда не деться. А в этот вечер, когда белесая уже луна поднималась над коктебельским заливом, когда хмельная толпа возбужденных предстоящей ночью красавиц и красавцев медленно двигалась через площадь мимо киосков, прилавков и всевозможных игрищ, а рыжий Наташин хахаль весело и пьяно взбрыкивал на голубой скамейке кривоватыми своими ногами, заросшими той же рыжей шерстью, и только Амок, сидевший в отдалении на теплых камнях парапета, был невозмутим и спокоен…

Так вот, в этот вечер пусть все так и остается.

– Мы вернемся через час? – спросил Андрей, наклонившись к Жоре.

– Конечно.

– Мы вернемся через час, – шепнул Андрей Свете. – Ты дождись меня, ладно?

– Будем посмотреть.

– Света, я приду через час. Вся эта компания еще будет здесь… Ну?

– Вы с Жорой?

– Да, он хочет познакомить меня с одним человеком…

– Ну? Говори!

– Света, ты же знаешь – у меня одна программа – божья кара.

– Ну-ну, – она потрепала Андрея за волосы. – Тебя в Феодосии видели… С кем общался?

– Аркадий. Анатом.

– Ого! И до него, значит, добрался… Делаешь успехи.

– Стараюсь. Дождись меня.

– Катись.

Жора провел Андрея вдоль набережной в сторону Кара-дага, свернул вправо на улицу Десантников, а еще через три-четыре минуты остановился у забора, за которым развернулось строительство четырехэтажной гостиницы. По некоторым подробностям можно было догадаться, что хозяин этой гостиницы – женщина. Розовые тона, переходящие в лиловые, кружевные перильца балконов тоже бледно-розовых тонов, за некоторыми окнами уже висели шторы в том же нежном колорите. Но забор был еще строительный, из разношерстных досок, тут же кучи песка, мусора, бумажные мешки из-под цемента…

– Значит, так, – Жора остановил Андрея у калитки. – Слушай меня внимательно и не говори потом, что не слышал. Хозяйку зовут Аделаида.

– Как? – поперхнулся Андрей.

– Вообще-то по паспорту она Авдотья. Так ее назвали. Она выросла, и ей стало совестно произносить собственное имя. Ну не нравится ей Авдотья! И в знак протеста против родительской глупости, совершенной лет тридцать назад, она нарекла себя Аделаидой. Это имя тоже не слишком благозвучное, но для протеста годится. Кстати, и фамилия у нее оставляет желать лучшего, но что делать… Она мне нравится и такой. И я ей нравлюсь, несмотря на дурацкое имя Жора. Не для поэта это имя, с таким именем только протоколы в милиции подписывать. Для анекдотов имя.

– Придумай псевдоним.

– Андрей… Мое имя мне не нравится, но не настолько, чтобы я от него отрекался. Закрываем тему. Все, что нужно, я тебе сказал. Осторожно, ненавязчиво, как бы невзначай, выводим Аделаиду на разговор… Суть… Однажды весной она видела Свету с тем хмырем. Поздно вечером, у этого вот забора, Света прогуливалась с кровавым маньяком.

– Он уже тогда был кровавым? – уточнил Андрей.

– Нет, тогда он еще не был ни кровавым, ни окровавленным. Он был просто мокрым. Они, он и Света, возвращались после ночного купания. Вода тогда была еще холодная, но это их не остановило. То ли выпили хорошо, то ли чувства были горячи.

– Скорее всего, и то, и другое, – заметил Андрей, глядя в темноту.

– Мой милый друг! – печально произнес Жора. – И опять я с тобой согласен. Тебя здесь многие корят за плохое отношение к Свете. Но я с ними не согласен. Ты как-то произнес потрясающие слова – жизнь на фоне смерти. Мы все сейчас в этом поселке живем на фоне смерти Леночки. И потому выглядим совершенно не так, как могли бы выглядеть, если бы Лена была жива, и та похотливая сволочь не поступила с ней так… как поступила. Ты ведь приезжал и в позапрошлом году, и раньше… И все было прекрасно, все тебя любили, баловали и стремились угостить, всем, что под руку подвернется… Хотя и тогда тебя при желании можно было корить… Верно? Но случилась беда, и все изменилось. Держи удар, старик. Я с тобой. Света – хорошая девочка, но у нее есть один недостаток.

– Какой?

– Она из Коктебеля. А ты из других мест. Мои слова доступны для понимания?

– Вполне.

– Аделаида видела их однажды весенней ночью, когда с гор подули шалые, теплые ветра и над писательской столовой зацвела глициния. Ты видел, как цветет глициния? Бледная, как бы даже тусклая голубизна… Влюбленные сердца просто стонут от одного ее вида… Как однажды в святые минуты вдохновения я неосторожно выразился… «Ну что мне та Сицилия и Корсика в придачу, Когда цветет глициния на коктебельской даче…» Так вот, они шли с моря и весело смеялись. Им было хорошо, понял? Не отвечай, я не для этого задаю свой жестокий вопрос, чтобы услышать твой ответ. Ей без тебя было хорошо, может быть, даже лучше, чем с тобой.

– А вот в этом я сомневаюсь.

– И опять я с тобой согласен. – Жора ухватил Андрея за руку и поволок в темноту, где в свете луны чуть светилась калитка, сколоченная из неструганых досок. – Пошли, Аделаида нас ждет. Ты не представляешь, какие она делает котлеты! Ты когда-нибудь пробовал котлеты, приготовленные прекрасной Аделаидой?

– Никогда! – честно ответил Андрей.

– Твое счастье близко, как никогда!

В темноте, почти на ощупь, в свете слабой лампочки над входом, они прошли по проложенным доскам мимо вырытого котлована, мимо кирпичей на поддонах и протиснулись наконец в здание.

– Третий этаж, первая дверь налево, – бормотал сзади Жора. – Там один номер уже полностью готов. С видом на Карадаг, между прочим.

– Беру, – ответил Андрей.

– Подожди брать-то… Там сейчас Аделаида живет… Гостиница откроется к следующему сезону. Вот тогда и бери.

На третьем этаже из двери пробивался свет. Жора в последний момент опередил Андрея, громко постучал и первым вошел в номер.

– А вы не ждали нас, а мы приперлися, – нараспев произнес поэт. – Знакомься… Эту красавицу зовут Аделаида, имя забыть невозможно. А это мой лучший друг и знаток Коктебеля Андрей. Ваши имена созвучны, поэтому я уверен, что вы понравитесь друг другу. Вы оба хорошие ребята, оба в восторге от моих стихов, поэтому я спокоен за вас.

Из-за стола поднялась молодая женщина, блондинка с короткими волосами, очки без оправы придавали ей праздничное выражение лица. За столом остался сидеть парень. Он молча улыбался и не торопился приветствовать вошедших. Жора не обратил на него внимания, Аделаида тоже вела себя так, будто, кроме нее, в номере никого и не было.

– Я пойду, наверно, да? – поднялся парень.

– Да, Костя… Мы тут пошепчемся немного… Соскучишься – приходи. Ладно?

– Загляну. В случае чего – постучите железкой по батарее, я поднимусь к вам, – выходя, он похлопал Жору по руке, махнул напоследок Аделаиде, улыбнулся Андрею и вышел. И уже когда за ним закрылась дверь, Андрей поймал себя на мысли – а зубы у мужика на месте, и неплохие зубы, один в один. Не то что у того рыжего с кривыми ногами.

– Костя из строителей, – пояснила Аделаида. – Он тут на ночь остается… И охрана, и мне не так страшно… Представляешь – одна на четыре этажа… Как-то неуютно.

– Четыре этажа! – восхитился Андрей. – Неужели все номера можно заполнить?

– Если бы у меня было десять таких гостиниц, я бы заполнила их все.

– У меня, наверно, устаревшие представления о Коктебеле.

– Чаще приезжать надо. – Жора расположился в кресле, рядом с собой поставил на пол черную свою сумку, выразительно потянул носом.

– Что? – спросила Аделаида. – Запах? Не обращайте внимания. Это строительные дела – растворители, краски, ацетон… За зиму выветрится, и к весне повалит народ.

– Да нет, это не ацетон, – продолжал принюхиваться Жора.

– Открыть окно?

– Боюсь, не поможет… Какой-то устойчивый запах… Не то чтобы отвратный, а раздражающий какой-то… У меня уже слюновыделение началось… Головокружение… Дрожь в руках, в костях ломота, вечерами дурнота, как сказал поэт…

– Боже! – вскричала Аделаида. – Какая я дура! Это же котлеты!

– Да, скорее всего, – поспешно согласился Жора. – С ними надо что-то делать, я больше не могу выносить этот кошмарный запах.

– Ребята! У меня же все готово! – Аделаида сняла крышку с кастрюли, установленной посредине стола, и запах действительно сделался непереносимым. А когда Жора достал из своей черной сумки бутылку коньяка, когда он свинтил с нее крышку и разлил в подвернувшиеся стаканы золотистый напиток, судьба котлет была решена быстро и бесповоротно.

– Послушайте! – спохватился Жора. – Мы же Косте ничего не оставили!

– Не переживай, – успокоила поэта Аделаида. – Он снял пробу до вас.

– А, тогда ладно. – Жора поддел на вилку последнюю котлету. – Милая девушка, – обратился Жора к Аделаиде. – Наш юный друг Андрей пришел сюда не только ради котлет, хотя они стоят того, чтобы ради них преодолеть любые расстояния…

– Да уж догадалась… – закончить она не успела – в дверь раздался стук, и на пороге возник Костя.

– Не помешал? – спросил он.

– Заходи, – сказала Аделаида. – Помешать ты не сможешь, поскольку котлеты кончились. А вот глоток коньяка наскребем… Выпьешь?

– Разве что глоток. – Костя плотно прикрыл за собой дверь. Подойдя к столу, подтянул от окна табуретку, сел. – Только что ребята заглядывали, сантехнику предлагали…

– Хорошую? – спросила Аделаида.

– Испания.

– Краденая?

– Конечно.

– Пусть бы днем подошли.

– Я им так и сказал. Завтра к середине дня принесут образцы.

– Вот пусть наши мастера и разбираются с ними. Только ведь нам комплектная нужна… В одном стиле раковина, душ, ванная…

– Я им так и сказал. Говорят, все у них есть.

– Ладно, завтра будем решать, – сказала Аделаида. Вылив остатки коньяка в свободную чашку, она придвинула ее к Косте. – Догоняй. Так вот, была весна, ясный лунный вечер… Цвела глициния… Она была синее инея. Я вышла из этой стройки на улицу Десантников…

– Там, кажется, калитка хлопнула, – поднялся Костя. – Пойду, посмотрю.

– Да, проверь, – кивнула Аделаида. – И возвращайся. Я видела у Жоры в сумке что-то предательски не то сверкнуло, не то звякнуло… Да, Жора?

– Ну… О чем тут можно говорить… Если ко мне, то меня нет! – успел крикнуть Жора уходившему Косте. – И не будет! Итак, ты вышла на улицу Десантников, – повернулся Жора к Аделаиде. – И что?

– Навстречу идут двое. Мокрые после ночного купания. По совершенно пустой улице Десантников… – Она помолчала, протерла салфеткой очки. – Собственно, мокрыми были у них только волосы. Одежда была сухой. Из чего следует, что купались они нагишом.

– Другими словами, голые? – уточнил Жора.

– Можно и так сказать, – согласилась Аделаида. – У меня сложилось впечатление, что им вдвоем было неплохо… Между ними происходили касания… Как бы это сказать… неслучайные.

– Ты их узнала? – спросил Жора.

– Свету узнала. Мы поздоровались… Они прошли мимо меня, не останавливаясь. А парня она перекрывала, и я его не увидела…

– Но ты хоть что-нибудь о нем можешь сказать?

– Да, в общем-то, ничего… Вот я пытаюсь сейчас как бы вернуться в ту ночь…

– Когда цвела глициния, – подсказал Жора.

– Знаешь, Жора… Хоть и пустые твои слова, а помогают… Вот ты напомнил о глицинии… На парне были голубые джинсы и голубая джинсовая рубашка… Они как раз проходили мимо моего фонаря… Я сама установила его, чтобы подъезд гостиницы по ночам был освещен… На всякий случай… Ты понимаешь, да? – спросила она у Андрея.

– Не отвлекайся.

– Лица его я не увидела… А общее впечатление… Света чуть выше его… Он рядом с ней как бы чуть мелковат… И джинсы… Бывают джинсы, купленные на вырост, они всегда великоваты… А у него джинсы были… Нормальные. И рубашка… Хорошая рубашка… Воротник нежеваный, рукава чуть подкатаны. Руки в порядке.

– Как это понимать? – спросил Жора.

– Знаешь… Мужские руки. Его ладонь лежала у Светы на плече с моей стороны. Они прошли мимо меня на расстоянии метра. А у меня над головой фонарь. Хороший такой фонарь, лампочку я ввинтила трехсотваттную. Так что его рука проплыла мимо меня совсем рядом… Вот я все время возвращаюсь к его руке… Чем-то она меня зацепила… Была в ней какая-то особенность… Хорошая рука… Сильная… Загорелая…

– В мае не бывает загорелых рук, – вставил Жора.

– Жора… Ты бы помолчал… Все, что я сейчас произношу, может показаться случайным, ошибочным, я ни на чем не настаиваю… Я делюсь с вами своими зыбкими воспоминаниями, в которых сама не уверена… Да, его рука мне показалась загорелой. Может быть, в этом виноват фонарь. А может быть, коньяк, который я только что выпила. Или котлеты…

Аделаида не успела закончить фразу – вошел Костя.

– Все в порядке, – сказал он. – Люди интересуются, хотят убедиться, что дом под охраной.

– Так у нас же окно светится! – воскликнул Жора.

– Многие свет специально оставляют включенным, чтобы воры думали, будто здесь люди.

Что-то продолжала говорить Аделаида, но уже не о той весенней ночи, когда цвела глициния на стенах писательской столовой. Костя, отлучившись, принес нарезанные еще днем помидоры, колбасу и хлеб – видимо, остатки обеда строителей. Андрей все это время молча сидел за столом и все больше убеждался, что мысль о Равиле была правильной и своевременной. Именно Равиль должен поговорить с Аделаидой, и ему она расскажет о той лунной ночи куда больше и подробнее, нежели смогла это сделать сейчас. И со Светой пусть поговорит. Если повезет, то и с Леной… «Немного мистики в нашей суетной жизни не помешает», – подвел Андрей итог своим захмелевшим мыслям.