Текст книги "Смерть президента"

– Конечно! – Анжелика улыбнулась так радостно, что Пыёлдин далеко не сразу смог оторвать от нее взгляд, далеко не сразу.

– Ну, ты даешь, – пробормотал он растерянно, но тут же снова взял себя в руки. – Так, начальник... Карета подана, – Пыёлдин показал рукой на кабину лифта.

– Не понял... – еле слышно произнес помертвевший Суковатый.

– Врешь! – жестко отрезал Пыёлдин. – Все ты понял. Просто поверить не можешь, что пришел твой смертный час, сучий ты потрох! Все. В путь. Конец всегда бывает неожиданным. А ты еще повторял мне не один раз, что конец бывает... Каким? Ну, поднатужься, припомни, каким бывает конец?

– Закономерным, – с трудом произнес Суковатый.

– Правильно, начальник! И в свой смертный час ты сохраняешь ясность мышления, твердый рассудок и верность своим убеждениям. Одобряю. Оружие есть? – вдруг резко спросил Пыёлдин, оставив тон насмешливый и куражливый.

Суковатый молча просунул руку за отворот пиджака и, нащупав там рукоять пистолета, вынул его и протянул Пыёлдину. Готов он был выстрелить в своего бывшего заключенного, и ничто бы его не остановило, но понимал – не успеет. Пока передернет затвор, а ему бы раньше передернуть, когда прозвучали первые выстрелы, ему бы раньше снять предохранитель... «Эх!» – мысленно крякнул с досады Суковатый. А теперь ему ничего не оставалось, как под мертвящим взглядом автомата протянуть бандиту свое оружие. Видел он, как нервно дрожит указательный палец Пыёлдина на курке, видел и отчетливо сознавал, что малейшее его неосторожное движение – и через мгновение дюжина пуль окажется у него в груди.

Пыёлдин взял пистолет, повертел перед глазами и передал кому-то из своих. Раздумчиво посмотрел на Суковатого.

– Хорошо себя ведешь, начальник... Мне нравится.

– Рад стараться.

– Не перегибай, – улыбнулся Пыёлдин, показывая неважные свои зубы, явно нуждающиеся в починке. – Не надо. Ты меня знаешь... Невыдержанный я... Опять же, обстановка у нас не очень... Нервная.

– Без тебя здесь было ничего.

– Со мной, без меня... Какая разница? Знаешь, какое расстояние от любви до ненависти?

– Шаг.

– Дурак. Никакого шага нет. Они впритык идут. А на границе, там, где они соприкасаются, любовь и ненависть сливаются во что-то одно... И никто не знает, что это... Нет между ними расстояния. И различия нет. Понял?

– Пытаюсь.

– Еще любовь не кончилась, а уж ненависть началась... Эта ненависть и отравляет, и обостряет любовь... И никто, начальник, не может сказать, где кончается любовь и начинается ненависть. Никто не может определить, когда ненависть кончилась и уже пошла, пошла родимая – любовь. Верно говорю? – повернулся Пыёлдин к Анжелике.

– Ой, Каша... Какой ты умный!

– Да? – недоверчиво спросил Пыёлдин.

– Ты же и сам знаешь!

– Ну, ладно... С тобой мы еще разберемся. – Пыёлдин с трудом отвел глаза от Анжелики. – Значит, так... Скажи спасибо этой красавице... Она смягчила мое сердце, уставшее от злобы и несправедливости... Красиво говорю?

– Слушал бы и слушал, – ответил Суковатый.

– Остановись, начальник, не надо... Ты бы со мной так никогда не поступил, а я с тобой вот поступаю. Великодушно. Как еще можно сказать? Ну, поднатужься, подумай... Как я с тобой поступаю?

– По справедливости?

– Нет. По справедливости ты уже пять минут назад должен лежать рядом с этим хряком, – Пыёлдин ткнул ногой мертвого охранника. – Я с тобой поступаю несправедливо. Но ты будешь этому рад. Значит, так... Бери за ноги этого борова и волоки в лифт.

– Хочешь хлопнуть там?

– Тю, дурной! – рассмеялся Пыёлдин. – Повезешь груз, – он показал на охранника. – Лично. Предупредишь охрану – сюда соваться не надо. Каждая их попытка будет стоить жизни десяти заложникам, – Пыёлдин кивнул в сторону гостей, которые, затаив дыхание, ловили каждое его слово. – Десять человек в таком примерно состоянии, в каком пребывает этот несчастный охранник, загружаю в лифт и отправляю вниз. На предмет выгрузки и достойных похорон. В полном соответствии с личными заслугами каждого. Вопросы есть? Вопросов нет.

– Они блокируют лифт, – негромко сказал Цернциц.

– Ни в коем случае! Он им самим нужен. Для связи. Лифтом мне будут записочки посылать, требования всякие, угрозы, предупреждения, просьбы и мольбы... Я тоже им буду записочки посылать... С требованиями, угрозами и мольбами... Лифт нужен обеим сторонам. А если они его блокируют... Ну что ж, пусть ловят заложников внизу... У этого Дома хорошая высота. Знаешь, чем она хороша? – спросил Пыёлдин у Цернцица.

– Видно далеко?

– И ты, Ванька, тоже дурак. Человек, выброшенный из окна семьдесят какого-то этажа, к земле подлетает уже мертвым. И, таким образом, он избавлен от тяжких, непереносимых страданий. Сердце его разрывается от ужаса где-то на уровне пятидесятого этажа... Усек? На асфальт падает уже не человек, падает мешок мяса и костей. Вопросы есть? Вопросов нет. А ты чего ждешь? – обратился он к Суковатому. – Тащи хряка в лифт, – он снова ткнул ногой мертвого охранника. – Повторяю – осади охрану. Иначе... Как это в песне поется... Летите, голуби, летите... Как там дальше? Народам мира отнесите наш братский пламенный привет! Надо же, вспомнил! – восхитился собственной памятью Пыёлдин. – И еще тебе задание... Раззвони на радио, телевидении, в газеты, своим приятелям и приятельницам... Знаю, есть у тебя приятельницы среди заключенных... Некоторые просто необыкновенной красоты, верно? Не столь, конечно, – Пыёлдин бросил быстрый взгляд на Анжелику, – но тоже ничего... А тебе других и не надо... Так вот, пусть и там знают – получилось у Каши, все получилось. А если кто в штаны наложил, пусть срок свой досиживает, пусть на нарах догнивает. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – поспешил ответить Суковатый и, подавляя униженность своего положения, крякнув и налившись от натуги кровью, поволок охранника к лифту, ухватив того за ногу. Что бы ни думал Суковатый о Пыёлдине, как бы ни материл его про себя, но надеялся, что тот все-таки не пустит ему пулю вслед, не должен. Когда он подволок труп к самому лифту, тащить стало легче – кровавые лужи уменьшили трение, и в кабину громоздкое тело скользнуло совсем легко.

Разогнувшись, Суковатый оглянулся.

– Спасибо хоть бы сказал! – рассмеялся Пыёлдин.

– Спасибо, Каша... Много доволен... До встречи, – не удержался Суковатый от легкой угрозы.

– Рискуешь, начальник.

– Я знаю, – ответил тот и медленно, стараясь неторопливыми движениями утвердить собственное достоинство, нажал кнопку первого этажа. И Пыёлдин не удержался – дал, все-таки дал короткую очередь в дверь лифта, но сознательно взял повыше – пули прошли над самой головой помертвевшего начальника тюрьмы.

Кабина вздрогнула и, набирая скорость, со свистом провалилась вниз.

* * *

Глядя снизу, из города, на кристалл, мерцающий в ночном небе празднично и торжественно, нельзя было даже подумать о том, какие кровавые события разыгрались в нем. Истерзанные дневным зноем жители, прогуливаясь вокруг Дома, поглядывая на полыхающий светом верхний этаж, продолжали обсуждать веселящихся земляков. Нет, не было в их словах даже нотки доброжелательства. Проскальзывало явное осуждение, дескать, там, в небесах, веселятся, в общем-то, за их деньги, что вполне соответствовало истине.

Осуждение сменится сочувствием ранним утром, когда горожане услышат последние известия и содрогнутся от ужаса. Да что там горожане – мир вздрогнет от неслыханного злодейства, а изображение Дома обойдет все экраны мира и надолго, если не навсегда, станет символом беспредельного терроризма, захлестнувшего планету. И как-то вдруг всем станет ясно, что отныне ворочать мировыми событиями, играть судьбами людскими могут не только великие державы, вооруженные ракетами, танками, бомбардировщиками, атомными, водородными, вакуумными и прочими бомбами, оказывается, обыкновенная банда уголовников из двенадцати человек, вооруженная автоматами и парой гранатометов, которые добрые люди сперли для них на соседнем воинском складе, тоже может многое.

Проницательные люди остро почувствовали эту перемену – мир вошел в новую эпоху. История человечества уже не текла этаким мощным, но достаточно спокойным потоком с плавными поворотами, солидными перепадами высот, которые растягивались на многие километры и позволяли заблаговременно подготовиться к ним. Отныне история станет передвигаться во времени судорожными, болезненными рывками, причем далеко не всегда рывки эти будут направлены вперед, направление их будет самое непредсказуемое – в сторону, назад, вверх. И в основе каждого такого зигзага будет бессмысленный на первый взгляд акт терроризма. Но, опять же, только на первый взгляд. История, как и прежде, обладает несокрушимым здравым смыслом, и двигаться она будет, куда ей и предначертано, но теперь у нее появился новый способ отстаивать и утверждать этот здравый смысл.

Да, это так.

И каким бы жестоким и кровавым ни был каждый такой рывок, он несет в себе здравый смысл. Правда, становится очевидным он не сразу. Может, через поколение, через несколько поколений, но рано или поздно смысл рывка проясняется, делается понятным, и люди говорят себе – да, ребята, это был единственно возможный путь...

Как бы там ни было, можно утверждать, что побег Аркаши Пыёлдина вовсе не был неожиданной случайностью, побег был предусмотрен всем ходом исторического развития человечества. Возможно, сооружение линии электропередач и было затеяно для того лишь, чтобы одна из мачт оказалась на тюремном дворе. Может быть, и вертолеты придумали с единственной целью – чтобы взлетел однажды Пыёлдин с тесного тюремного двора и повернул ход истории.

Тогда зря переживал Пыёлдин перед побегом, зря терзался и сверлил темный потолок над нарами бессонными своими глазами. Его побег сорваться просто не мог.

В работу включились высшие силы.

И пришли на помощь.

Но можно выразиться иначе – высшие силы природы сделали своим орудием, выбрали карающим мечом и вершителем судеб народов уголовника, ворюгу и бомжа Аркадия Константиновича Пыёлдина.

Так бывает.

История иногда выкидывает и более замысловатые коленца, уж такой кандибобер исполнит, такой кандибобер, что люди за головы хватаются и верить собственным глазам, собственным ушам напрочь отказываются.

Тот же президент!..

Ну, да ладно, вздохнем и промолчим, чтобы не осквернять воздух словами гневными и неприятными.

И вот Пыёлдин, не больно велик ростом, нестриженый, с волосами, взмокшими под покойницкой маской, отощавший на тюремной баланде, в великоватом клетчатом пиджаке, в коротковатых штанах какого-то школьного покроя, с автоматом на животе, торжествующе осмотрел нарядную перепуганную толпу достойнейших людей города. Тысяча мужчин и женщин стояла перед ним и покорно ждала своей участи, стараясь показать готовность сделать все, что он только пожелает. Ему заглядывали в глаза и в то же время опасались, что он заметит взгляд и истолкует его как дерзость и непокорность.

А Пыёлдин странной своей приблатненной походкой, чуть присев, большими тягучими шагами, с театральной куражливой игривостью двинулся вперед, прямо в толпу. И толпа расступилась, он рассек ее на две части, а дойдя до противоположной стены, резко развернулся и двинулся обратно, но уже в другом направлении, и опять рассек толпу, и опять при его приближении люди шарахались в стороны. А Пыёлдин все ходил и ходил, рассекая толпу и выкрикивая время от времени слова не совсем понятные, ворвавшиеся в его сознание из прошлой жизни:

– Раздайся море, говно плывет!

Этот нехитрый возглас, видимо, возбуждал его, в голосе Пыёлдина слышались и торжество, и удаль, и даже какая-то угроза, не совсем, правда, внятная. Его победа оказалась настолько полной, что он, похоже, еще не знал, как поступить дальше. Опасливый опыт человека, которого всю жизнь искали, ловили, сажали, подсказывал, что победу надо закреплять, что со стороны внешнего мира каждую секунду можно ожидать пакости. А в том, что человечество уже к утру ополчится против него, Пыёлдин не сомневался.

Да, сейчас, глубокой ночью, в эти вот минуты он мог чувствовать себя спокойно – двое его ребят с гранатометами сидели на крыше, готовые сбить любой приблизившийся летательный аппарат, будь то вертолет, самолет или какая-нибудь заблудшая тарелка.

И лифтовая площадка была под перекрестным прицелом.

И по парадной лестнице несколько его сокамерников спустились на два этажа и расположились там с автоматами.

И толпа этих бестолковых, слезливых баб и мужиков тоже была под надежным прицелом шести автоматчиков.

Пыёлдин прекрасно знал, что пара часов у него есть, за это время ему нужно успеть сделать все задуманное, и до того, как начнет светлеть небо на востоке, его вертолет с погашенными огнями должен раствориться в ночном небе.

Пройдя в очередной раз сквозь толпу, Пыёлдин неожиданно наткнулся на Цернцица и, не останавливаясь, погнал, погнал его перед собой, пока оба не оказались в полутемном коридоре, где никого, кроме них, не было.

– Ну, Ванька... Что скажешь?

– Все хорошо, Каша... Все хорошо.

– Не понял?

– А что ты хочешь услышать? Операция прошла успешно, Дом ты захватил... Не потерял ни одного человека... Сам жив и здоров... Все тебя боятся, перед тобой на цырлах ходят... Чего тебе еще?

– Это что же получается... Если боятся, значит, мне больше ничего и не надо? – угрожающе спросил Пыёлдин.

– А чего тебе еще? – произнес Цернциц и поморгал глазками, показывая полнейшую свою наивность.

– Ладно, Ванька... Понял. Что посоветуешь?

– Ну, – протянул Цернциц, – если ты нуждаешься в совете... Если даже меня решил спросить...

– Нуждаюсь! – перебил его Пыёлдин.

– Я бы на твоем месте... Для начала... Изъял у них, – Цернциц кивнул в сторону толпы, – оружие и драгоценности.

– Да? – задумался на секунду Пыёлдин. – А ты, Ванька, похоже, не дурак.

– Стараюсь, – потупился Цернциц.

– Как это проделать?

– Каша, ты все это знаешь и без меня... Впускай в общий зал по одному и обыскивай. Да их и обыскивать не придется, со страху сами все отдадут. Коробку поставь у входа, и пусть освобождаются от лишнего... Некоторым это не помешает.

– Да? – опять задумался Пыёлдин.

– Ты же для этого и пришел сюда, разве нет?

– Ну, хорошо... С тебя, Ванька, и начнем. Оружие, наркотики, драгоценности, деньги? – Пыёлдин протянул руку.

– Ничего нет, – покачал тот головой. – Никогда не держу при себе ни денег, ни оружия.

– Так... Где же ты хранишь свои миллионы? Где прячешь бриллианты и золотые слитки?

– В сейфе, – просто ответил Цернциц.

– А где сейф?

– Там, – Цернциц неопределенно махнул рукой куда-то за спину, давая понять, что сейф – это вовсе не ящик с деньгами.

– Там надежно?

– Вполне.

– Это хорошо... – Пыёлдин снова протянул руку. – Ключи.

– Отстал ты, Каша... С тех пор как мы с тобой брали сейфы в сельских сберкассах... многое изменилось.

– Что же изменилось?

– Ключей-то нет.

– С собой не носишь?

– Их вообще нет. Каша, там все не так, как ты думаешь.

– А как я думаю?! – взвился Пыёлдин, решив, что Цернциц морочит ему голову.

– Сейф отзывается на мой голос. Я попрошу его открыться, он откроется. Не попрошу – не откроется.

– И больше ни на чей голос... – Пыёлдин не закончил и вопросительно уставился на Цернцица – не пытается ли старый подельник надуть его.

– Больше ни на чей.

– Ни на чей?! – ужаснулся Пыёлдин.

– Поэтому, Каша, не надо меня расстреливать. И выбрасывать в окно не надо. И постарайся не огорчать.

– Жалеть тебя надо? Любить? Гладить по головке?

– Да, Каша, да, – печально проговорил Цернциц, удрученный тем, что ему приходится объяснять такие простые вещи.

– А если нет... То что будет? – ехидно усмехнулся Пыёлдин.

– Сейф не откроется.

– Это как?

– Если у меня будет печальный голос, дрожащий голос или просто огорченный... Сейф не откроется. Он распахнет свое нутро, только когда будет уверен, что я в прекрасном настроении, что я здоров и счастлив. Что никто не угрожает мне, никто меня ни к чему не принуждает.

– Ни фига себе! – восхитился Пыёлдин. – Ну, ты даешь, Иван! С тобой не забалуешь!

– Так было всегда, Каша.

– Да? Ну, хорошо... Пошли к народу. Народ заждался.

– Они хотят определенности.

– Получат.

– Мне кажется, ты и сам не знаешь, чего хочешь, Каша.

– Да? – обернулся на ходу Пыёлдин. – Разберемся. – Он вышел из темноты коридора на освещенное пространство и остановился перед толпой подавленных, настороженных людей.

Зрелище было удручающее. Некоторые, устав, сидели на полу, другие расположились на ступеньках лестницы, на подоконниках, многие даже лежали, воспользовавшись тем, что весь пол бы покрыт высоким ковром. На некоторых выпитое подействовало прямо-таки благотворно – едва приняв горизонтальное положение, они попросту уснули. Но насладиться Пыёлдин им не позволил.

– Минуточку внимания! – крикнул он сорванным голосом. – Минуточку внимания! – повторил он и звонко хлопнул в ладоши, точь-в-точь, как это делал, промышляя массовиком-затейником в днепропетровском парке имени Чкалова. Легкий говор, начавшийся в толпе при его появлении, мгновенно смолк. – Что?! – резко обернулся Пыёлдин на чье-то неосторожное движение. – Есть вопросы?

– Вопросов нет, – поспешно ответил толстый мужик, который, кряхтя и ворочаясь, пытался подняться, чувствуя, что его лежачее положение раздражает Пыёлдина.

– Я так и знал. – И ствол пыёлдинского автомата ушел в сторону от барахтающегося толстяка. – Значит, так, господа отдыхающие, – снова выскочили слова из его затейницкого прошлого, – сейчас все по одному проходят вот в этот зал, вот в эти двери. Только по одному, без давки и суеты, – ствол автомата медленно прошелся по примолкнувшей толпе.

Ухватив за рукава двух своих боевиков, Пыёлдин подволок их к двустворчатой двери и поставил по обе стороны. Потом загадочной своей походкой, усвоенной скорее всего все в том же парке имени Чкалова, приблизился к стойке Анжелики. Заглянув за перегородку, увидел большую коробку из-под сигарет. Вытряхнув красавице под ноги все ее содержимое, он поставил коробку у входа в зал.

– Зачем это, Каша? – спросил Хмырь.

– Надо! – отрезал Каша, даже не обернувшись. – Вот сюда, – Пыёлдин не очень чистым указательным пальцем указал на коробку, – всем надлежит сбрасывать оружие, деньги, наркотики, драгоценности, – он обвел толпу напряженным взглядом. – Кольца и браслеты, бусы, амулеты, – нараспев произнес он, вспомнив очередные слова из своего бурного прошлого. – Если кто оставит при себе хоть что-нибудь из того, что я перечислил, – Пыёлдин снова прошелся взглядом по толпе, и послушный автомат повторил его взгляд, – расстрел на месте. – Последние слова Пыёлдин произнес совсем тихо, но в мертвящей тишине его услышали все. – Вопросы есть? Вопросов нет. Первым пройдет мой давний друг и надежный соратник Иван Иванович Цернциц. Прошу! – повернувшись к Цернцицу, он сделал широкий приглашающий жест.

– Видишь ли, Каша...

– Ну?

– Мне бы не хотелось...

– Чего бы тебе, Ванька, не хотелось? – вкрадчиво спросил Пыёлдин, приблизившись к Цернцицу вплотную.

– Мне бы не хотелось тусоваться рядом с тобой во всей этой катавасии...

– Стесняешься? Напрасно. Я вот, например, всегда гордился дружбой с тобой. И тебе советую – гордись. Гордись, Ванька, у нас с тобой еще много чего впереди.

И Цернцицу ничего не оставалось, как медленным, деревянным шагом пройти в зал.

– Золоченые зажигалки, авторучки с золотыми перьями, мундштуки и портсигары тоже входят в список, – крикнул ему вслед Пыёлдин, но Цернциц даже не оглянулся. – За них тоже полагается расстрел на месте, – последние слова Пыёлдин произнес, уже повернувшись к толпе.

Возникла некоторая заминка, никто не решался шагнуть к двери первым. И тогда Пыёлдин сам схватил за шиворот первого подвернувшегося мужика и подволок к двери. Мужик оказался полной противоположностью самому Пыёлдину – высок, полноват, но полнота у него была какая-то уверенная, судя по всему, в своей предыдущей жизни он был и обеспечен, и уважаем. Правильные черты лица несколько портила неестественная бледность, но мужик изо всех сил старался свой испуг спрятать.

– Обыскать! Ощупать! Обмацать! – приказал Пыёлдин и тут же сам показал, как это следует делать. Быстро, как с болта, свинтил с пухловатого пальца мужика золотой перстень, украшенный бриллиантом размером с хорошую горошину, и небрежно бросил его в коробку. – Это все? – спросил Пыёлдин.

– Все! – ответил тот с легким вызовом.

– А деньги?

– Ах, деньги. – На этот раз в его голосе прозвучало еле заметное пренебрежение, о чем, дескать, можно говорить с человеком, который требует деньги. Вынув из внутреннего кармана плотный кожаный кошелек, мужик, даже не заглянув в него, бросил в коробку. Однако Пыёлдин чутко уловил нотку пренебрежения в голосе красавца, и это ему не понравилось.

– На этот раз все? – спросил он придирчиво.

– На этот раз все, – ответил мужик, и в этих словах Пыёлдин опять уловил нечто обидное. В них явственно прозвучало снисхождение.

– Проверим! – И Пыёлдин, легко, даже как-то невесомо ощупав все карманы мужика и все те места, где могло быть что-то спрятано, вынул из-под мышки небольшой плоский пистолет. – Настоящий? – спросил он у строптивца.

– Да как сказать... – замялся тот.

– Зажигалка?

– Вроде того...

– Проверим?

– Чего ее проверять...

– Проверим! – на этот раз утвердительно произнес Пыёлдин. Он сдвинул кнопочку предохранителя и, прежде чем кто-либо сообразил, что происходит, поднес пистолет к виску такого красивого, такого молодого мужчины в нарядном вечернем костюме.

И нажал курок.

Раздался выстрел.

Красавец с развороченной головой рухнул на пол, под ноги Пыёлдину, и забился, задергался в предсмертных судорогах. Из головы, обезображенной входной и выходной ранами, хлестала кровь, сочились мозги. Толпа в ужасе отшатнулась назад, прижалась к стенам.

– Надо же, оказывается, вовсе и не зажигалка, – озадаченно пробормотал Пыёлдин, вертя перед глазами маленький черный пистолет. – А говорил, зажигалка... Врал, наверно, – пробормотал Пыёлдин. – А может, шутил... Но! – Пыёлдин поднял голову и твердо посмотрел в глаза тысячной толпе. – Есть вещи, которыми не шутят, – и бросил пистолет в картонную коробку. – Следующий! Прошу, граждане хорошие! Только без давки, только по очереди! Хватит всем! – Последние слова были явно излишними, но они опять ворвались из затейницкого прошлого Пыёлдина, когда он распределял детские новогодние подарки на утреннике.

Больше никого обыскивать не пришлось. Все настолько быстро и охотно снимали с себя «кольца и браслеты, бусы, амулеты», будто оказались в собственной спальне. Пыёлдин только радовался, видя неподдельное, искреннее желание избавиться от постылых ценностей, которые только портят жизнь человеческую и не приносят ничего, кроме зависти в глазах ближних, зависти, легко превращающейся в ненависть.

– Вижу, вижу, – приговаривал Пыёлдин время от времени, сталкиваясь со слишком уж угодливым взглядом очередного заложника. – Молодец... И ты, баба, тоже молодец... Далеко пойдешь... Если, конечно, не сядешь, – добавлял он.

Заметив мечущегося в стороне громадного детину с коротким ежиком седоватых волос, Пыёлдин поманил его пальцем, а когда тот приблизился на подгибающихся от ужаса ногах, Пыёлдин свой указательный палец, которым только что манил детину, перевел на замершего у ног мертвого красавца, впрочем, красавцем его уже никто никогда не назовет.

– Обыскать, понял?

– Его? – Голос детины дрогнул.

– Не меня же! – весело рассмеялся Пыёлдин. – Ну, ты даешь! Как звать-то?

– Посибеев. Зам.

– Что?!

– Заместитель Ивана Ивановича.

– Понял, – кивнул Пыёлдин. – Умница. Значит, так... Обыскать, – он снова ткнул пальцем в коченеющий труп в вечернем костюме. – Все, что найдешь – в коробку. А самого... – Пыёлдин указал на утыканное звездами окно в конце коридора.

– Но ведь... Это...

– Есть вопросы? Сомнения? Колебания? Отсутствие жизненной позиции?

– Вопросов нет.

– И ты далеко пойдешь, если выживешь. Тащи этого хряка и скидывай в окно. А то завоняется, запах пойдет... Неприятно будет здесь находиться. О вас же забочусь!

На Посибеева, хохот которого обычно был слышен на всех этажах Дома, который не пил, не любил, не ругался без хохота, теперь жалко было смотреть. Смертельно бледный, со вздрагивающими руками, он медленно приблизился к трупу, присел на корточки, но не удержался и плюхнулся на колени. Потом опасливо, большим и указательным пальцами отогнул полу пиджака, что-то ухватил в кармане, но вытащить никак не мог, пальцы соскальзывали с какого-то плоского предмета. Пыёлдин подошел и бестрепетной рукой вынул из кармана кредитную карточку, которая позволяла путешествовать по всем странам мира без единого гроша в кармане.

– Хорошая карточка, – негромко обронил стоявший в дверях Цернциц.

– Чем же она так хороша?

– На предъявителя.

– И я могу с этой картонкой по всему миру шастать?

– До конца жизни.

– Надо же. – И Пыёлдин сунул карточку в карман. – Как-нибудь попробую убедиться. Не посадят? – в упор посмотрел он на Цернцица. – Не привлекут где-нибудь на Ямайке?

– Не должны, – осторожно ответил Цернциц.

– Ладно, разберемся. А ты чего ждешь? – повернулся он к Посибееву. – Сказано – сделано. Тащи мертвеца в конец коридора. Земля новостей ждет.

– А может, того... Не стоит?

– Что? Не расслышал?!

– Да это я так... С непривычки...

– Привыкнешь! – жестко ответил Пыёлдин. – Оглянись! Ты видишь, сколько вокруг тебя достойных людей? Все они через твои руки пройдут. Рано или поздно...

Посибеев диковато глянул на Пыёлдина и, не произнося ни единого звука, ухватил мертвого за ногу и поволок сквозь расступающуюся толпу. Пыёлдин шел сзади и, кажется, даже взглядом подталкивал Посибеева. Тот, наверно, давно бы бухнулся в обморок, но боязнь оказаться рядом с мертвецом придавала сил.

Окно в конце коридора простиралось от пола до потолка, от стены до стены и по площади было, наверно, не меньше десяти-двенадцати квадратных метров. Пыёлдин первым подошел к окну и дал очередь из автомата по стеклам. Они тут же вывалились наружу вместе с алюминиевыми рамами и полетели, дробясь, вниз, вспарывая душный ночной воздух. Через некоторое время откуда-то снизу, из неимоверной дали, донесся звон бьющихся об асфальт осколков стекла.

– Выталкивай! – приказал Пыёлдин.

И Посибееву ничего не оставалось, как присесть и начать осторожно подталкивать тело к черному провалу, стараясь не соскользнуть вместе с ним. Чтобы не прикасаться к развороченной голове, Посибеев развернул тело ногами к себе и, опустившись на колени, продолжал толкать его вперед. Вот голова коснулась алюминиевой рамы, приподнялась, перевалила через нее и наконец свесилась вниз. Кровь, которая все еще сочилась из раны, летела вниз со страшной высоты и рассеивалась, распылялась над ничего еще не подозревающим городом, орошая его зловещим дождем. И наступил момент, когда тело уже под собственной тяжестью перевалило через угол окна и соскользнуло в провал, взбрыкнув напоследок мертвыми уже ногами.

– Молодец! – похвалил Пыёлдин обессиленно прислонившегося к стене Посибеева – не в силах подняться, тот сидел на полу, вытянув перед собой ноги. И тут они услышали звук, которого ожидали – глухой, влажный удар тела о землю.

– О боже, – простонал Посибеев, закрывая лицо большими ладонями.

– Слышал? – радостно спросил Пыёлдин. – Долетел наш друг! А! Слышал? Все в порядке! Он уже на месте.

– Похоже на то, – прошептал Посибеев.

– Теперь будешь заниматься этим постоянно, – твердо сказал Пыёлдин, в полной уверенности, что такое поручение должно осчастливить Посибеева.

– А может...

– У тебя хорошо получается. Можно подумать, что ты всю жизнь только этим и занимался – сбрасывал покойников в ямы.

– Я не смогу...

– Ты еще сам не представляешь, на что способен! И дорогу знаешь, и опыт приобрел. Вон как быстро сообразил развернуть негодника головой вперед... Чтобы не запачкаться, не замараться, да?

– Наверно...

– Так вот, больше чтобы этого не было. По обычаю положено покойников выносить из дома ногами вперед. Понял? Спрашиваю – понял?

– Понял, – кивнул Посибеев.

– Вон ты какой чувствительный... Это мне нравится, я тоже был чувствительный... Давно, правда... Значит, так, выбери помощника из заложников... Присмотри мужика покрепче, понаряднее, чтоб в черном был... Не картошку заготавливаете, людей на тот свет отправляете... Может быть, им нравится, когда их в последний путь провожают вот такие люди, как ты.

– Какие? – слабым голосом спросил Посибеев.

– Ну, как... Сильные, здоровые, румяные... В черном опять же...

– Его утром обнаружат, – прошептал Посибеев.

– Ты что, совсем дурак? Его уже нашли, уже на пленку снимают, может быть, даже и по телевизору показывают! Посмотри! – Пыёлдин показал рукой куда-то в пропасть, но Посибеев не нашел в себе сил глянуть вниз. – Как бы он там на голову никому не свалился, то-то смеху будет! – расхохотался Пыёлдин и направился по коридору к толпе, заметно уменьшившейся за это время – многие, освободившись от ненужных уже и даже опасных ценностей, прошли в зал и рассаживались там в мягких глубоких креслах, получив наконец возможность немного отдохнуть. Зато коробка была почти полной – бумажники, кольца, часы поблескивали в ярком свете хрустальных люстр. Чернели в коробке и несколько пистолетов – не решились ими воспользоваться хозяева, отреклись от оружия, робкие душонки, трусливые существа.

* * *

Наверное, существует какая-то глубинная, не сразу осознаваемая связь между лицедейством и преступлением. Человек, преступив закон хоть единожды, сам того не замечая, начинает вести себя неестественно, он играет, притворяется порядочным и честным. Или же впадает в нечто другое – изображает из себя красавца, покорителя женских и мужских сердец, остроумного и обаятельного.

О, если бы он видел себя со стороны! Смешно и жалко, смешно и жалко!

То он предстает перед окружающими суровым и неустрашимым, а чаще просто дурачится, корчит рожи, принимает позы. Вы заметили, что тупые утверждают свое достоинство не делами или поступками, а позами? То подбородочек вскинет, то ножку отставит, то взглянет до того величаво, что от смеха удержаться нет никаких сил. Короче – кривляется. И стоит за этим не просто глупость или наивность, а какая-то давняя порча в душе.

Похоже, нечто подобное случилось и с Пыёлдиным. Где-то он подобрал и натянул на голову черную шляпу с широкими обвисшими полями, где-то спер клетчатый пиджак на три размера больше, чем требовалось, кто-то предложил ему коротенькие штанишки, а они так понравились ему, что отказаться он просто не смог. Еще в тюрьме ходил в тапочках на босу ногу – в них и остался.

И как все соединилось точно и безошибочно! Сам того не сознавая, Пыёлдин принял именно тот облик, к которому стремился, который долгие годы таился в глубинах его существа и вот наконец воплотился. Возможно, в дальних закоулках сознания сохранилась память о соседе, который жил рядом лет тридцать назад. Самого соседа он мог забыть, но его образ, словно отпечаток когтистой лапы динозавра в окаменевшей глине, остался в Пыёлдине. А ходил, возможно, сосед той же расхлябанной походкой, и поплевывал через плечо, и делал какие-то преувеличенно уважительные телодвижения... Вот и Пыёлдин...