Книга: Сентиментальное путешествие - Виктор Шкловский

По вечерам занимался с солдатами дробями. По России шли фронты, и наступали поляки, и сердце мое ныло, как ноет сейчас. И среди всей этой не понятой мною тоски, среди снарядов, которые падают с неба, как упали они однажды в Днепр в толпу купающихся, очень хорошо спокойно сказать: "Чем больше числитель, тем величина дроби больше, потому что, значит, больше частей; чем больше знаменатель, тем величина дроби меньше, потому что, значит, нарезано мельче". Вот это бесспорно. А больше я ничего бесспорного не знаю.

Я не социалист, я фрейдовец. Человек спит и слышит, как звонит звонок на парадной. Он знает, что нужно встать, но не хочет. И вот он придумывает сон и в него вставляет этот звонок, мотивируя его другим способом, - например, во сне он может увидать заутреню. Россия придумала большевиков как сон, как мотивировку бегства и расхищения, большевики же не виновны в том, что они приснились. А кто звонил? Может быть, Всемирная Революция.

И сон этот был страшным (и не только благодаря большевикам - просто война это в принципе страшно; смерть - нет, война - да).

Кстати, о жалости. Мне описали следующую картину. Стоит казак. Перед ним лежит голый брошенный младенец-курденок. Казак хочет его убить, ударит раз и задумается, ударит второй и задумается. Ему говорят: "Убей сразу", - а он: "Не могу - жалко".

После взрыва солдаты, окруженные врагами, ждущие подвижного состава, занялись тем, что собирали и составляли из кусков разорванные тела товарищей. Собирали долго. Конечно, части тела у многих перемешали. Один офицер подошел к длинному ряду положенных трупов. Крайний покойник был собран из оставшихся частей. Это было туловище крупного человека. К нему была приставлена маленькая голова, и на груди лежали маленькие, неровные руки, обе левые. Офицер смотрел довольно долго, потом сел на землю и стал хохотать... хохотать... хохотать...

Эта хроника - то дикая, то скучная (вечно они там идут и бегут куда-то и вечно что-то достают недостающее), то ещё какая-то - иногда прерывается "комментариями режиссера" Шкловского (навроде процитированного фрагмента о том, что большевики приснились), что и превращает её из просто собрания разрозненных записей о "войне и мире" 1910-1920-х годов в эпос, написанный каким-то новым языком, который не растерял своей новизны до сих пор. Просто сравните, как пишет Шкловский и как пишут современные писатели, которые сейчас на слуху - намекнуть, кто окажется ближе к русской прозе XIX века (причем не самым лучшим образцам)? Это не линейная, хитро устроенная, но прочная и яростная проза, про которую, тем не менее, не могу сказать "всем срочно читать!" Не всем и не срочно, наверное, но, наверное, стоит.

ZOO, или Письма не о любви...

Неплохой образец книжки-мистификации, написанной, видимо, для того, чтобы мистифицировать самого Шкловского и тем отвлечь его/себя от неких тягот существования и дать выход накопившемуся опыту. Напоминает сразу и "Улицу с односторонним движением" Вальтера Беньямина (написанную несколькими годами позже, правда), и ещё много чего, но - если прав был Павел Флоренский, считавший, что именно в письмах человек предстаёт перед нами наиболее непосредственно, как есть (потому что даже дневники - это осмысление постфактум) (я бы сильно поспорил) - у Шкловского нет здесь ни непосредственности Беньямина (за которой тот не гнался), ни его склонности к созерцанию. Шкловский замыслил и написал книжку не о любви, но, конечно, целиком о любви, - и эта от начала и до конца умышленность что-то живое в книге убила (то ли дело, когда замышляешь и пишешь о чём-нибудь постороннем, а выходит о любви), очень жаль.

Второе, что поражает в тексте – интонация автора. Интонация тихого сумасшедшего. Вот одна из военных сцен: Шкловский приехал в батальон, который отказывается занимать позицию. В распоряжении батальона почти нет патронов, а ему приказано занять позицию. Шкловский – власть. Надо что-то делать. Дальше цитата: «Достал я откуда-то через приехавшего Вонского винтовки, патроны и послал их в бой. Почти весь батальон погиб в одной отчаянной атаке. Я понимаю их. Это было самоубийство. Лег спать». Эпизод окончен. Здесь поражает не просто отсутствие этической оценки своих действий, поражает вообще отсутствие рефлексии по поводу происходящего. Мы привыкли к тому, что книги о войне или революции всегда крайне эмоциональны и идеологичны. В них есть хорошие и плохие, а, чаще всего, – абсолютное добро и абсолютное зло. Шкловский не совершает такого насилия над реальностью, он наблюдает за картинкой перед глазами с невозмутимостью даоса. Он будто бы просто каталогизирует жизнь, аккуратно раскладывает карточки. «Я теоретик искусства, – пишет он, – я камень падающий и смотрящий вниз». Шкловский – это такой воюющий даос, который идет в атаку, но несколько рассеянно, неуверенным шагом, потому что истина иллюзорна и еще потому, что в голове стоит новая книжка о Лоуренсе Стерне. Вы скажете, даосов с бомбами не бывает. Ну, да! Но и Шкловский не китаец.

И еще. Если ты отказываешься концептуализировать реальность, а взялся ее каталогизировать, будь готов, что придется писать про всякую скукоту. Библиотекарь не самая веселая профессия. Текст Шкловского тоже местами скучный. Но, боже, какие подчас в бывают описания, что привычная зевота проходит, ломота в спине забывается и как будто проваливаешься под черно-белые строки, как под лед. Вот например: Полк стоит в траншее, растянутой на версту. В яме скучают люди, кто варит в котелке кашу, кто роет норку на ночлег. Сверху только стебли травы. А ты учился в Петербурге на историко-филологическом факультете и тебе надо агитировать, чтобы воевали. И вот ты идешь по траншее, говоришь, а люди как-то жмутся. По дну траншеи течет ручеек. Чем дальше по течению, тем сырее стены, полноводнее ручей и смурнее солдаты. Узнав, что тут в основном украинцы, говоришь об Украине, о самостоятельности. В ответ: «Нам это не нужно!» Да? Мы за общину. Смотрят тебе в руки, ждут чуда. А чуда ты сделать не можешь. И над вами только неторопливый свист немецких пуль.

В тексте Шкловского еще много интересного: рассказ про житье-бытье питерских литераторов во время гражданской войны, про Блока, Горького, "Серапионовых братьев". Есть даже теоретический манифест формальной школы в литературоведении. Руководство как выводить из строя бронетехнику. И прочая жизнь. Очень много жизни. Советую.