Текст книги "Арийский миф в современном мире"

Своего апогея мегаломания достигала в концепции известного нам «народного академика» А. Ф. Шубина-Абрамова. Развивая по-своему эзотерическое учение, он и его последователи хотят видеть в каждой отдельной букве «ВсеЯСветной грамоты» огромный «мировоззренческий смысл» («многомерный материализующий объект»), и любое слово трактуется ими как носитель сложной зашифрованной информации212212
  Такие представления могли родиться только в военной среде, знакомой с шифровальной техникой, и не случайно среди учеников Шубина-Абрамова встречается немало военных.


[Закрыть]. При этом Шубин-Абрамов придавал слову «Русь» всеобъемлющее значение, превосходящее все мыслимые и немыслимые пределы. Для него «Русь» – это «единяющее и обосновывающее начало всех видов Восходящих в Космосы Материй, которые становятся Вселенными». В такой перспективе Земля рисуется «пылинкой Руси ВсеЯСветной», ее творением. А «Киевская Русь» оказывается «названием Планеты по ее исконной столице». Шубин-Абрамов доказывал, что при своем появлении на планете люди обладали немыслимыми знаниями обо всем и, в частности, умели летать, выходить в космос и даже творить материю. Однако с течением времени они утратили такие способности и сегодня многое забыли. Примечательно, что человеческую систему жизни Шубин-Абрамов называл «АРИйской» (Шубин-Абрамов 1996: 2).

Свет с юга

К началу 1990-х гг. некоторых русских интеллектуалов охватила страсть к поиску «древних русов» в глубинах первобытности. Тогда геолог Р. К. Баландин «обнаружил» «племя русов» ни больше ни меньше как в Западной Белоруссии неолитической эпохи, где они будто бы занимались горными выработками, чем и прославились как в Европе, так и далеко за ее пределами. По его мнению, уже тогда возникла высокоразвитая «палеорусская» культура, в рамках которой и формировался русский национальный характер (Баландин 1990).

Однако более всего русских националистов привлекала идея об «арийском происхождении» славян, и вначале они по традиции (вслед за Скурлатовым) выводили их из Предкавказья (Урок 1990). Авторам журнала «Чудеса и приключения» также пришлась по душе схема В. Скурлатова. Они однозначно связывали предков славян со степными скотоводами, выводили их из Семиречья, отождествляли их с историческими киммерийцами, признавали их древнейшим наследием все основные степные культуры Евразии эпохи бронзы – от ямной до срубной и андроновской – и утверждали об образовании древнейшей славянской государственности еще в первой половине 1-го тыс. до н. э. (Скурлатова 1992; Тороп 1994б). Здесь же находила место идущая от В. Щербакова идея о происхождении русской нации из Трои, поражение которой будто бы и поставило русских на «тропу национального унижения», заставив их бежать из Малой Азии (Зрелкин 1994б). Не оставлялась без внимания и мысль о том, что семиты якобы узурпировали древнеарийское наследие и использовали его при написании Библии (Гладышев 1995б: 41).

В начале 1990-х гг. Г. С. Белякова принялась возрождать давно забытые взгляды «славянской школы» и отождествила предков славян со скифами. При этом ей в особенности полюбился Е. Классен, на которого она обильно ссылалась. Не обошла она и проблему «арийства» славян (Белякова 1991б). На этом поприще особенно неустанно трудился журналист В. Тороп. Именно он настаивал на отождествлении славян с киммерийцами, утверждал, что те впервые принесли руническое письмо в Европу и познакомили с ним германцев, что переселившиеся на север «киммерийцы» наделили германцев высокой культурой, в том числе дали им богов и эпических героев, и что Заратуштра, оказывается, происходил из «киммерийско-славянского рода». Ссылаясь на известные данные о том, что библейские тексты содержат заимствования из зороастрийского учения, он доказывал, что их составители бессовестно присвоили духовное наследие «славянского гения» (Тороп 1994б; 1995а; 1995б; 1997).

Подобно тому, как немецкий национализм в 1920 – 1930-х гг. нещадно эксплуатировал археологические построения Г. Коссинны и его школы, отстаивая исторический приоритет германцев и «индогерманцев», современные русские радикалы также стараются всемерно использовать данные археологии для доказательства славянского приоритета. В 1995 г. вышла в свет научно-популярная книга, посвященная истории индоевропейцев и происхождению славян. Ее автор, молодой московский математик А. В. Гудзь-Марков, окончил Институт электронного машиностроения в 1985 г. и вскоре занялся успешным компьютерным бизнесом. Однако в 1991 г. он полностью разорился и, разочаровавшись в свободном предпринимательстве, нашел утешение в поисках истоков Руси и славянства, чем он усердно занимался в залах Библиотеки им. Ленина (Казьмина 2002: 4–7).

Не обладая специальной подготовкой для анализа сложной индоевропейской проблемы, свои познания этот любознательный автор черпал в предназначенных для специалистов томах «Археологии СССР», а также в других обобщающих изданиях, выпущенных в свое время советскими археологами. Кроме того, не владея древними языками и методами исследования древних текстов, он счел себя вправе интерпретировать такие сложные произведения, как Ригведа, Авеста и древнескандинавские саги, разумеется, в русском переводе. И, не владея методами палеоантропологии, он не испытывал никаких колебаний в отождествлении индоевропейцев с «белой расой». При этом он пытался доказать, что восточное славянство стоит ближе к «древнейшему стволу индоевропейского древа», чем все другие индоевропейские народы, что оно хранит бесценные древние традиции и устои и что поэтому именно ему суждено «развязать трагические узлы всего индоевропейского сообщества планеты». В России он видел «праматерь» и «колыбель» «белого человечества», откуда время от времени происходил исход культуртрегеров, одаривавших остальной мир своими высокими достижениями (Гудзь-Марков 1995: 299; Казьмина 2002: 10).

Показательно, что этот автор понимал индоевропейцев как «расу» – это настолько же соответствует немецкой научной традиции начала XX в., насколько расходится с современными научными представлениями. Правда, автор соглашался с тем, что в ходе своего этногенеза славяне поглотили множество других групп, однако в число этих групп включал одних только «индоевропейцев» – тем самым, единство «расы» осталось непоколебленным. Он подчеркивал, что заселение славянами огромных территорий было «предопределено гибкостью и стойким иммунитетом в отношениях с окружающими народами» да вдобавок они якобы обладали «неосознанной уверенностью своего превосходства» (Гудзь 1995: 36). Автор был склонен обращаться к генетике для понимания исторического процесса и особенностей межгрупповых взаимодействий. Так, он был убежден в том, что как таджики, так и осетины обречены на верность России по причинам генетической близости к русским, то есть обладая «арийской кровью». С тем же основанием он верил, что злость и жестокость, иной раз проявляющиеся у славян, объясняются смешанными браками с тюрками (Казьмина 2002: 13, 16).

По его собственному признанию, тяга к древней истории возникла у него в 1991 г. в связи с крахом его бизнеса и политическим кризисом, повлекшим распад СССР (Казьмина 2002: 5–7; Гудзь-Марков, Кудашкина 2007). Иными словами, интерес к индоевропейским древностям появился у него не столько из любознательности, сколько по политическим мотивам и для преодоления нервного стресса, вызванного потерей любимого дела.

Между тем его книга удостоилась самых лестных похвал со стороны главного редактора журнала «Русская мысль» В. Г. Родионова, назвавшего ее «глотком свежего воздуха в спертой атмосфере исторических фальсификаций». Лишь в одном редактор не согласился с автором – там, где «молодой историк» пытался хоть как-то следовать современным научным представлениям, отрицающим какое-либо отношение неолитического и энеолитического населения Балкан и трипольской культуры к индоевропейцам. Редактор резко ему возразил (Гудзь 1995: 34). Да и как не возразить? Ведь ближайший соратник Родионова Г. С. Гриневич, как мы знаем, настаивал на том, что именно на Балканах еще в энеолите возникла «славянская письменность».

Иную версию древней истории, страдающую мегаломанией, развивал бывший связист, а затем военный переводчик, преподаватель арабского языка, кандидат филологических наук Н. Н. Вашкевич, как будто бы сочувствовавший неоязычеству, но скептически относившийся к «Влесовой книге» и не разделявший расовой доктрины (Вашкевич 1996: 65, 185, 267). Задавшись вопросом о происхождении человека и цивилизации, он отверг какие-либо иные подходы к изучению этих проблем, кроме лингвистического. Последний же он понимал по-дилетантски как сравнение отдельных современных лексем и их субъективную интерпретацию. Он не только не признавал методов научного сравнительно-исторического языкознания, но и не желал считаться с достижениями лингвистов-профессионалов. Зато среди источников своих познаний о древней истории он упоминал книги таких же, как он сам, дилетантов Кандыбы и Гриневича, эзотериков Генона и Шюре, историков-фантастов Гумилева и Шилова. Немалую роль в его историческом образовании сыграли и произведения арабских историков-националистов, пытавшихся не только объявить Древний Египет плодом творчества арабского народа, но и изобразить последний древнейшим народом Земли.

Вот почему Вашкевич считал дорогой для него арабский язык древнейшим языком планеты, от которого якобы произошли все языки мира, а Аравию – прародиной мировых цивилизаций. Однако чисто арабская версия древней истории не могла удовлетворить его патриотические чувства. И он утверждал, что русский язык якобы был прямым потомком арабского, что первым алфавитом на Земле был русский алфавит и что именно русские осуществили перевод библейских текстов с «протоязыка». А уже позднее эти тексты были будто бы переведены на все другие языки. Историософия автора включала идею последовательного упадка и деградации. Ведь у истоков человечества, по его мнению, лежала блестящая арабоязычная первоцивилизация, которая с течением времени пришла в упадок и распалась (Вашкевич 1994; 1996: 162).

С самого начала эта цивилизация-империя, охватывавшая едва ли не всю планету, состояла из целого ряда более специализированных регионов (Индия, Китай и др.). Вместе с тем русским автор приписывал особую миссию – они будто бы составляли воинскую прослойку и их гарнизоны стояли во всех частях империи. Поэтому, утверждал он, воинственность является неотъемлемой чертой русских и всех прочих европейских народов, которые, как он полагал, от них происходят: «Война – естественный способ существования европейских народов» (Вашкевич 1996: 66, 91, 305). Мало того, по ходу дела выясняется, что арабоцентристская версия древней истории автора явно не устраивала и Арабская идея постепенно вытеснялась Русской. К своему удивлению, читатель узнает, что древнеегипетская цивилизация имела древнерусские корни и ее создатели поначалу говорили на русском языке и отправляли русские культы. Затем то же самое обнаруживается в Индии, Ливии, Китае и т. д. Мировая история теряет свою многокрасочность и становится удивительно скучной и однообразной. Но и это казалось автору недостаточным. Он обнаруживал русские корни даже в арабском «первоязыке», настаивал на том, что религия Древнейшей Державы была создана русскими жрецами и что власть там принадлежала русским (Вашкевич 1996: 91–95).

Как и почему развалилась Перводержава? Автор связывал это с нараставшей специализацией регионов и развитием «национальной идеи», требовавшей большей самостоятельности вплоть до политической автономии. Именно в этот момент, как он утверждал, власть в империи захватила армия, представленная русскими. Причем она захватила ее не для спасения империи, а для того, чтобы придать распаду империи цивилизованный характер и спасти отделяющиеся народы от деградации, наделив их необходимыми знаниями и, прежде всего, письменностью. Впрочем, сетовал автор, никто не оценил благородства русских, и во вновь образовавшихся государствах ни о какой автономии для меньшинств речи уже не было (Вашкевич 1996: 186–205). Короче говоря, все эти фантастические рассуждения о Первоимперии и ее распаде, якобы произошедшем 7500 лет назад, фактически моделировали недавнее прошлое – распад СССР; и автор сам это прекрасно сознавал, говоря о том, что история повторяется (Вашкевич 1996: 205, 225).

Иными словами, все построения Вашкевича служат ярчайшей иллюстрацией того, как современный человек конструирует историю, исходя из окружающей его реальности, а затем опирается на эту искусственную конструкцию для предсказания будущего. При этом становится понятным смысл теории циклизма – ведь если история совершается циклами и без конца повторяется, то имеются все основания мечтать о грядущем восстановлении Русской империи! Мало того, если первоначальное человечество было однородным (вспомним о «едином арабском языке») и не делилось на отдельные этносы, то можно рассчитывать на исчезновение этносов в будущем (Вашкевич 1994: 181). Впрочем, о том, будет ли это единое человечество русскоязычным или арабоязычным, автор многозначительно умалчивал.

Мысль о древней Русской империи и о русских как первонароде, идущая от переосмысленного эзотерического подхода, пришлась по нраву многим писателям-почвенникам. Высот мегаломании она достигда в творчестве бывшего инженера, писателя Ю. Д. Петухова, который никак не мог смириться с мыслью о сложении русского народа в лесной зоне Восточной Европы – ему это казалось унизительным, и, движимый ущемленным национальным чувством, он отправлял «древних русов» в Средиземноморье, где якобы и лежала их истинная прародина. При этом он настойчиво требовал переписать школьные учебники, где, по его мысли, «древних русов» следовало изобразить создателями всех основных древних цивилизаций (Петухов 1998в: 14) вплоть до объявления Египта истинной колыбелью «русов» (Петухов 1998в: 37–47).

В творчестве Петухова на «историческом» поприще выделяются два периода. В 1980 – 1990-х гг. он всячески стремился отождествить праиндоевропейцев со «славянами» («праславянами»). Затем, совершив поездки по странам Ближнего Востока и Египту, он начал настаивать на том, что палеолитические кроманьонцы и были «исконными русами»; якобы у них сложились праязык и культурные традиции, которые в наиболее чистом виде унаследовали русские, и якобы именно «русы» составляли ствол («белую расу»), от которого постепенно отпочковывались самые разные народы. Понимая политическую подоплеку такого подхода, Петухов не уставал подчеркивать свое неприятие расизма и шовинизма. Он даже утверждал, что русским такие чувства чужды в силу их природной «открытости» и «всечеловечности»: «Суперэтносу русов изначально и на протяжении всей его 40-тысячелетней истории не были ведомы установки расизма, национальной или видовой нетерпимости» (Петухов 2001: 387). Иными словами, Петухов верил в национальный характер и придавал ему необычайную устойчивость, делая его фактически генетическим наследием. В итоге, на словах отвергая расизм, на деле в своих «этнологических исследованиях» он исходил именно из расовой теории. Причем если в своих первых книгах он еще пытался это всячески вуалировать, то в самых последних уже вовсе этого не скрывал.

В трудах Петухова нетрудно обнаружить влияние теории этногенеза Л. Н. Гумилева, и это не случайно. Ведь, по словам самого Петухова, он выработал основы своего «метаисторического подхода» в начале 1980-х гг., то есть тогда, когда депонированная в ВИНИТИ рукопись Гумилева с феерической скоростью расходилась по стране в десятках и сотнях ксерокопий и широко обсуждалась, в особенности, в кругах советской научно-технической интеллигенции. Именно тогда многих поразила мысль о фундаментальной роли этноса в истории, что и определило сдвиг немалого числа интеллектуалов к расовой парадигме.

В конце 1980-х гг. Петухов задумал написать серию книг под претенциозным названием «Подлинная история русского народа. 12 тысячелетий». Первая из этих книг, вышедшая в 1990 г. и дважды переизданная впоследствии, была посвящена «загадке индоевропейцев». В ней автор не только объявил славян «прямыми наследниками древних индоевропейцев», якобы непрерывно живущими на территории индоевропейской прародины и в наиболее чистом виде сохраняющими фольклор и религиозные представления индоевропейцев, но недвусмысленно отождествил ядро праиндоевропейцев с праславянами. Мало того, уже тогда у него возникла смутная идея о том, что истоки этого «ядра» надо искать еще в доиндоевропейской древности (Петухов 1990: 51, 276–278, 282; 1998б: 226–229)213213
  Как мы увидим далее, по этому пути и пошли Кандыба, Золин, Демин и другие любители «славянского арийства».


[Закрыть].

Петухов признавал, что в своих построениях опирался прежде всего на работы известных ученых-почвенников – лингвиста О. Н. Трубачева, археолога Б. А. Рыбакова и историка А. Г. Кузьмина (Петухов 1990б: 22–23, 28, 31), причем он заимствовал у них наиболее сомнительные и слабо обоснованные построения, не разделявшиеся другими специалистами. При этом он шел еще дальше и приписывал им то, чего в их работах вовсе не было. Так, у Трубачева не найти высказываний о том, что славяне являются наиболее чистыми наследниками древнейших индоевропейцев, как на том настаивал Петухов (Петухов 1990б: 23). Академик Рыбаков в своих научных публикациях никогда не изображал древних славян кочевниками, «пасшими скот от Амура до Карпат», как хотел уверить читателя Петухов (Петухов 1990б: 18). Напротив, Рыбаков неоднократно называл «Влесову книгу», откуда взята эта формула, фальшивкой. Еще меньше оснований имеет утверждение о том, что якобы известный археолог А. В. Арциховский подтверждал подлинность «Влесовой книги» (Петухов 1990б: 18).

Сам Петухов поначалу был большим поклонником «Влесовой книги», вслед за которой объявлял праславян скотоводами-кочевниками (Петухов 1990а: 55; 1998б: 18, 48). Оттуда же он заимствовал триаду Правь-Явь-Навь, так полюбившуюся русским неоязычникам (Петухов 1998б: 99). Праславяне в его ранних работах оказывались «ариями», а «арии – это жизненно здоровые люди, способные к продлению рода и к борьбе за свои жизни и свой род». Это определение Петухову настолько понравилось, что он воспроизводил его почти в каждой новой книге (Петухов 1990а: 268; 1998б: 221; 2001: 213; 2009б: 115). При этом он модернизировал древний социальный контекст, представляя все общности и группы далекого прошлого, имевшие название, исключительно «этносами». Не случайно, перенося в прошлое современную ситуацию, он утверждал, что древнейшие общности складывались, прежде всего, на базе языка и культуры, а не кровнородственных связей (Петухов 1998б: 20).

На самом же деле в основе древнейших общностей лежали именно родственные или, точнее, псевдородственные связи, а термин «арии» изначально был не этнонимом, а соционимом и относился вовсе не к народу, а к слою знати, называвшей себя «ариями», то есть «благородными». Но автору такое объяснение не подходило, и он обращался к этимологии, предложенной когда-то Ф. Максом Мюллером, выводившим термин «арии» из старославянского «орати», то есть «пахать» (Петухов 1998б: 95, 221; 2001: 213; 2009б: 49, 115). Петухов либо не знал, либо сознательно не упоминал о том, что позднее была доказана ошибочность такой этимологии. Кроме того, за этими его «этимологическими» рассуждениями стоят вовсе не лингвистические аргументы, – ведь одновременно Петухов давал термину «арий» и совершенно иное объяснение. Видимо, под влиянием идей Доброслава, вообще не имеющего высшего образования, он произвольно выводил корень «ар» от «яр», «ярый» (Петухов 1998в: 9, 23, 51; 2009б: 373).

Отвергая романтические теории XIX – начала XX в. и, в особенности, построения немецких ученых того времени о «тевтонских завоеваниях», Петухов рисовал мало чем отличающиеся от них грандиозные передвижения неких «праславянских пастухов» (Петухов 1990а: 19–20, 55–57, 281–282; 1998б: 17–18 и карта на с. 232–233; 2001: 16–17). Его завораживала «теория метаистории» известного нам писателя-фантаста В. И. Щербакова, и он представлял ее «единственным историческим учением, которое может вывести всю нашу историческую науку из темного и мрачного тупика, в котором та ныне пребывает». «Цикличность и многократные замыкания кольцеобразных перемещений – такой видится нам подлинная древняя история», – заявлял автор (Петухов 1990а: 59, 177; 1998б: 51, 146). На самом деле эта теория воскрешала давно отвергнутый наукой гипермиграционистский подход, восходящий как раз к построениям романтиков XIX – начала XX в. Именно этим подходом и руководствовались нацистские авторы, писавшие о бесконечных переселениях «тевтонцев», или «арийцев».

Следуя тем же путем, Петухов в своих первых книгах практически отказывался от анализа каких-либо исторических источников, кроме фольклора214214
  Правда, вдобавок он активно посещал археологические музеи, знакомился с их экспозициями и называл это «изучением археологических коллекций». Кроме того, по его собственным словам, он неоднократно бывал в «археологических раскопах Европы и Азии», где пытался изучать инженерное искусство древних. См.: (Петухов 2009б: 397).


[Закрыть]. Подобно многим своим единомышленникам, именно фольклор он считал наиболее достоверным источником о седой древности, причем не всякий, а именно славянский фольклор, якобы сохранивший «представления о восьми-семитысячелетней древности» (Петухов 1990а: 119–120; 1998б: 100). Вопрос о том, каким образом автор устанавливал границу в 7–8 тыс. лет, остается за скобками. Ведь, как мы увидим далее, другие его единомышленники шли еще дальше и смело раздвигали эту границу до 10–12 тыс. лет, 40 тыс. лет или даже нескольких миллионов лет. Впрочем, вскоре и Петухов освоил эту методику, и в его последних работах по «истории русов» рамки этой истории уже охватывали всю эпоху существования вида Homo sapiens.

Так, во втором переработанном издании своей книги, отождествляя древнейшую общность «протославян-русов» с праиндоевропейцами, Петухов относил их к эпохе 12 – 6 тыс. лет до н. э. (Петухов 1998б: 233; 2001: 222–225). Мало того, в иных местах этого удивительного произведения он возводил их к палеолитической древности – ведь погребения в Сунгире и поселение охотников на мамонтов в Межиричах были, по его мнению, оставлены «русами-бореалами». Доходя до полной экзальтации, он в послесловии писал: «Народ русов невероятно древен, практически извечен, он породил множество других народов» (Петухов 1998б: 253). Уже одно это, не говоря о прочих весьма сомнительных методических приемах, заставит вдумчивого читателя засомневаться в надежности предлагаемых ему конструкций. Впрочем, редакция серии «Подлинная история русского народа», возглавлявшаяся самим Петуховым, убеждала доверчивого читателя в том, что «выдающийся ученый», «известный историк» Петухов сделал открытие мирового значения и «данные автора не поддаются фальсификации» (Петухов 1998б: 6).

На деле такой вопрос, как надежность собственных исторических построений, писателя мало заботил. Ему было важнее другое – доказать, что предки славян еще в глубочайшей древности освоили огромную евразийскую территорию и заложили основы человеческой цивилизации. Следовательно, славяне якобы являются старшим братом всех остальных современных индоевропейских, а также угро-финских и семитских (их он тогда почему-то упорно называл «симитами», по-видимому считая, что это лучше связывает их с «прародителем Симом») народов. Несколько позднее он настойчиво подчеркивал, что «русы-европеоиды» расселились по Сибири и Дальнему Востоку много раньше монголоидов (Петухов 2009б: 342). Аналогичным образом, он и Центральную Азию причислял к исконному ареалу русов, откуда они якобы были в поздний период вытеснены «полунегроидами» (Петухов 2009б: 377).

Петухов отмечал, что в родстве со славянами были именно «белые» народы (Петухов 1998б: 254). Мало того, обвиняя немцев в оккупации древних славянских земель, он все же призывал проявлять к ним доброжелательность, ибо, по его мнению, лишь они («наши младшие братья») были «способны омолодить русский народ и не дать ему раствориться среди кавказских и тюркских народов», чего он весьма опасался (Петухов 1998в: 53; 2009б: 147).

Не менее важным ему представлялось доказать извечность «славянского этноса», и он спорил с Л. Н. Гумилевым, который, как известно, положил предел в 1000–1200 лет для существования любых этносов. Пытаясь преодолеть это досадное препятствие, Петухов объявлял, что русский народ непрерывно обновляется путем постоянной инкорпорации других групп и это якобы прибавляет ему «пассионарности» (Петухов 1998б: 49, 229; 2001: 220).

Фактически Петухов искусственным образом приписывал глубочайшему прошлому те особенности русского народа, которыми тот отличался в эпоху Средневековья и в последующем. Так, он утверждал, что у протославян не было своих земель и якобы поэтому их молодежь отличалась большой подвижностью и свободно расселялась едва ли не по всему Старому Свету (Петухов 1998б: 48). И догадливый читатель должен понять, что широкое расселение русских по территории вначале Российской империи, а затем и СССР было следствием не целенаправленной политики властей, а выражением вечного свободолюбивого духа русских, побуждавшего их к путешествиям. Мало того, якобы эта страсть к переселениям и военным походам еще в глубокой первобытности привела к формированию казачества (Петухов 1998б: 48; 2009б: 376). Аналогичным образом, Петухов приписывал «первобытным славянам» ненасытную любовь к правде и справедливости (Петухов 1998б: 100), игнорируя тот факт, что «поиски правды» – это черта русской идеологии, возникшая в Средневековье под влиянием православия.

Все эти идеи автор намеревался развивать в следующих книгах, которые были призваны, с одной стороны, доказать «славянство» многих известных своими славными культурными деяниями или завоеваниями народов древности, таких как «народы моря», филистимляне, хананеи, шумеры, «основатели древнеегипетских династий», «ярии» (так автор предпочитал называть индоариев), троянцы, варяги, вандалы, этруски, хетты (их он произвольно отождествлял с хаттами и готами), пеласги, скифы, кельты, «древние персы» и т. д.215215
  В этом автор не просто выступал прилежным учеником В. И. Щербакова, но шел много дальше его (Петухов 1998б: 253).


[Закрыть], а с другой – развить у читателя устойчивые антизападнические настроения, в частности полностью дискредитировав реформы Петра I (Петухов 1990а: 291–293).

Одну из таких книг Петухову удалось издать в конце 1990-х гг. Исходя из научных данных о наличии догреческого субстрата в Греции и доримского в Италии, он произвольно приписал этот субстрат «русам», праславянам и назойливо навязывал читателю мысль о том, что якобы древнегреческая и древнеримская мифологии со всеми их пантеонами богов на самом деле уходили корнями к некоему «праславянскому наследию». При этом он предлагал читателю надуманные «этимологические» построения, полностью нарушавшие принятые в науке методики (Петухов 1998в). Нарушал он и логику неоязыческой историографии, изображая Троянскую войну столкновением одних «русов» с другими – участие каких-либо иных народов в этих драматических событиях древности он признавать отказывался (Петухов 1998в: 15)216216
  Пытаясь искать корни русского народа в гомеровской Трое, русские националисты, сами того не ведая, оживляли миф о троянском родстве, популярный у западноевропейских средневековых хронистов. Об этом см.: (Поляков 1996: 25).


[Закрыть]. Он рисовал Золотой век временем, когда изрядную часть Евразии заселяли одни лишь «русы», создавая там высокие цивилизации и развивая шедевры устного творчества и изобразительного искусства. Никаких других «народов» в древности Петухов не обнаруживал, и откуда они взялись, оставалось неясным. Все, что он предлагал, – это давно отброшенная наукой идея механического «отпочкования» от некоего «народа-отца», которым, естественно, представлялись все те же «русы» (Петухов 1998в: 52).

По сути, Петухов, по-видимому, пытался продолжить дело Хьюстона Чемберлена, когда-то взявшего на себя миссию создания обобщающего труда по истории Европы, где он воспевал «арийцев» как создателей всех основных мировых цивилизаций, начиная с глубочайшей древности. Однако если для Чемберлена «арийцы» ассоциировались с германцами, то Петухов доказывал, что они были «русами, славянами». Другим источником его вдохновения была нетленная идея А. де Гобино о том, что причиной упадка цивилизаций была утрата «арийцами» «чистоты крови» в результате их смешения с другими группами населения. Идеи этих двух столпов классического расизма и составили стержень псевдонаучных произведений Петухова, скромно умалчивавшего о такой генеалогии своей «альтернативной истории». Напротив, в своих книгах, посвященных происхождению индоевропейцев и русов, Петухов всячески открещивался от каких-либо расистских построений и настаивал на том, что славяне были смешанным народом и что теория «избранного народа» им была чужда. Однако он не забывал подчеркивать, что они служили «гигантской колыбелью народов» (Петухов 1990а: 22, 277, 282, 286; 1998б: 230–234; 2009б: 122). Еще одним немаловажным источником его глобальной исторической конструкции была теософия Блаватской, откуда он заимствовал идею о сменяющих друг друга «расовых эпохах». Вовсе не случайно он не уставал петь дифирамбы этой концепции и называл ее «гениальной» (Петухов 2009а: 31).

Мегаломания, свойственная псевдонаучным трудам Петухова по истории «русов», достигла своих высот в его работах, вышедших в последний период его жизни в 2000–2009 гг. Тогда он замыслил издать трехтомную «Историю русов», из которой успел выпустить лишь два первых тома в своем издательстве «Метагалактика» (т. 1, 2000; т. 2, 2002). Внешне открещиваясь от «романо-германской исторической школы», которая, по его словам, подчинила себе отечественную историческую мысль, сам он следовал худшим методам этой «школы», в полную силу проявившим себя в этнологических работах конца XIX – первой половины XX в. Речь шла о моноцентризме, миграционизме и расизме, упрощавших исторический процесс и обосновывавших колониализм и расовую дискриминацию. В соответствии с этой парадигмой Петухов полагал, что любые открытия и достижения делались только в одном конкретном месте одним конкретным народом и распространялись оттуда, благодаря миграционной активности этого народа, одаривавшего своими культурными достижениями отсталых соседей. Конвергенции Петухов не признавал, зато утверждал, что каждый народ имел свой строгий набор качеств, культурных особенностей и духовных представлений, неизменно сопровождавших его в течение тысячелетий. Это касалось прежде всего главного народа-культуртрегера; другие же могли обогащать свою культуру за его счет. Иными словами, в его работах рисовалась героическая подвижническая история народа-донора, контрастировавшая с «паразитическим» образом жизни «народов-дикарей» и «народов-прилипал», которые развивались за его счет и разлагали его, приводя в конечном итоге к упадку. Теперь Петухов соглашался с тем, что термин «славяно-русы» появился в истории относительно поздно. Зато народ-донор, который он отождествил с Homo sapiens sapiens и возвел к палеолиту, получил в его книгах название «русы», причем, по его словам, речь шла об исконном самоназвании (Петухов 2001: 246; 2009а: 79; 2009б: 450).