Текст книги "Колокол и держава"

Погода благоволила Москве. Деды не помнили такого сухого лета, жара осушила обычно непролазные в эту пору новгородские болота, некогда спасшие Великий Новгород от свирепых орд хана Батыя.

6 июня десятитысячное войско под началом князя Данилы Холмского и боярина Федора Хромого двинулось в направлении Старой Руссы, отсекая новгородцев с запада от их союзника – короля Казимира. Неделю спустя по берегам Мсты двинулось второе войско под предводительством князя Стриги Оболенского, отрезая Новгород с востока. Воеводам было велено действовать с показательной жестокостью, убивать старых и малых, оставляя после себя только трупы и пепелища.

Сам Иван Васильевич с главными силами выступил только неделю спустя, ибо считал, что государю во избежание ненужного риска в военных походах лучше находиться несколько сзади. Обоз растянулся на три версты. Среди прочих ехали с ним хитромудрый дьяк Семен Брадатый, умеющий читать по летописям, а также несколько опытных в постельном искусстве наложниц. Иван Васильевич уже пятый год вдовствовал.

…Великий князь ехал по лесной дороге на взмокшем от пота жеребце, лениво отмахиваясь от оводов березовой веткой. Долгие переходы были для него привычным делом. Свой первый военный поход он совершил еще десятилетним княжичем, проделав тогда на коне путь в полторы тысячи верст. Теперь он превратился в высоченного чернобородого мужа, которого портила лишь сильная сутулость, за которую он и был прозван Горбатым.

К своим тридцати годам Иван стал уже многоопытным правителем, успел повидать столько, что другим хватило бы на несколько жизней. Его детство было омрачено кровавой усобицей, разыгравшейся между его отцом, великим князем Василием Васильевичем, и двоюродными братьями отца – Дмитрием Шемякой и Василием Косым. Все тогда началось со злополучного золотого пояса, некогда принадлежавшего Дмитрию Донскому. Потом он был кем-то похищен. На свадебном пиру бабка великого князя Софья Витовтовна увидела пояс на двоюродном брате жениха, князе Василии Юрьевиче. Нрав у бабки был крутой. Сорвав пояс с Василия и потрясая им над головой, она принародно обвинила семейство Юрия Дмитриевича в краже. Такого позорища на Руси давно не видали: князь в ворованной вещи на свадьбу явился! Взбешенные Юрьевичи тут же покинули Москву, а их отец получил долгожданный повод отнять у племянника великий стол.

Четырежды сходились войска в сражениях, и четырежды Василий был бит. Трезво оценивая родителя с высоты прожитых лет, Иван понимал, что батюшка был в ту пору никудышным правителем, непростительно беспечным и благодушным. Его распоряжения были либо бестолковы, либо запаздывали, а его войско могло упиться вдребезги накануне решающего сражения. И за эту свою беспечность отец заплатил страшную цену.

До гробовой доски будет помнить Иван то жуткое февральское утро в заваленной сугробами Троице-Сергиевой лавре. Застигнутый врасплох людьми Шемяки, полураздетый отец метался по двору в поисках коня и, не найдя, спрятался в церкви. Его, шестилетнего княжича, вместе с братом Юрием слуги прячут на колокольне. Княжичи лежат на сыром настиле и сквозь балясины перил глядят, как чужие ратники обшаривают монастырские службы в поисках князя Василия. И вот отец сам выходит к ним с иконой в дрожащих руках. Он тогда сразу понял, как поступят с ним братья. Ведь это он первым приказал ослепить Василия Косого, когда тот случайно попал к нему в плен. Око за око!

Жгучий стыд пронзил сердце княжича, когда он услышал, как отец униженно молит князя Ивана Можайского о пощаде, как клянется отречься от престола, обещает постричься в монахи. Но все было напрасно. Дюжий воин в круглом шишаке и кольчуге до колен положил отцу на плечо тяжелую руку и возгласил: «Пойман ты еси великим князем Дмитрием Юрьевичем!»

Потом отца увезли на голых санях в Москву, уже захваченную к тому времени Шемякой. Малолетних княжичей слуги спрятали в Муроме у князя Ряполовского. Туда за ними приехал Рязанский архиепископ Иона, чтобы отвезти их к Шемяке. Тот дал Ионе слово, что ничего худого отрокам не сделает. Дядя и впрямь принял племянников ласково, одарил игрушечными лошадками, а потом отправил обоих в угличскую тюрьму, где уже сидел их отец, намереваясь уморить по-тихому. А как иначе, нынче дети, а как подрастут, станут мстить.

Когда Иван увидел отца, уже ослепленного, с черной повязкой на пустых глазницах, и тот стал гладить и ощупывать лицо сына, он заплакал от страшной жалости и прошептал отцу на ухо: «Батюшка, я тебя никогда не брошу!»

Но не в силе Бог, а в правде. Судьба невольно преданных им княжичей не давала покоя Ионе, ставшему к тому времени митрополитом Московским. Владыка пригрозил Шемяке отлучением от церкви, если тот не освободит Василия с сыновьями. Вслед за Ионой ополчилась на Шемяку вся Москва. Волей-неволей тому пришлось ехать в Углич мириться.

И до чего же трогательно проходило то примирение! На глазах всего духовенства Шемяка просил у Василия прощения и подарил ему в отчину Вологду. Отец тоже каялся, слезы умиления текли из пустых глазниц. А потом он дал Шемяке «проклятую грамоту» о том, что никогда не будет искать великого княжения. И все радовались, что многолетней кровавой усобице пришел конец.

На следующий день они покинули Углич и поехали в Вологду. Когда провожатые отстали, Иван услышал тихий смех. Смеялся отец. Это был странный смех, больше похожий на рыдание. «Поверил! – бормотал отец. – Поверил, малоумный!»

В Вологде князь Василий первым делом поехал в Кирилло-Белозерский монастырь, где тамошний игумен снял с него данную Шемяке клятву больше не искать себе великий стол. И это был четвертый урок для Ивана – нет такой клятвы, которую нельзя переступить.

Возвращение в Москву князя Василия, уже к тому времени прозванного Темным, то есть слепцом, прошло на диво легко. Москвичи сами прогнали Шемяку. Оказалось, что простое людское сочувствие способно перевесить грубую силу. Отсюда следовал вывод: действия правителя должны иметь вид правды и законности, даже если неправедны и незаконны. И это был урок пятый.

Потом умер старший брат Юрий, и отец объявил десятилетнего Ивана своим соправителем. В парадной зале установили два трона, отныне даже самые тайные дела вершились в присутствии наследника. Иван стал для отца поводырем, а тот учил его науке править. И вот странность! Увечье преобразило слабовольного, беспечного отца. Зрячий Василий был никудышным правителем, а ослепнув, будто бы прозрел разумом. Если раньше его окружали льстецы да бражники, то теперь он приблизил к себе умных бояр и опытных воевод.

В эту пору княжич стал стремительно расти. Уже не доставая до плеча сына, Василий стал держаться за его кушак. Однажды на крутой лестнице отец споткнулся и порвал кушак. В тот день он подарил Ивану тот самый золотой пояс, из-за которого началась многолетняя кровавая усобица.

Все эти годы отец вынашивал жажду мести. Уже не было на свете Василия Косого, и всю накопившуюся ненависть Василий сосредоточил на Дмитрии Шемяке. Много раз он мог подослать к Шемяке убийц, но не делал этого. Великий князь хотел сначала заставить пережить Шемяку все унижения и несчастья, которые пережил он сам. И это был еще один урок, который он хотел преподать сыну. Нельзя прощать своих врагов, но месть должна свершиться не раньше и не позже положенного часа.

И наступил день, когда Шемяка был разбит окончательно, лишился войска и всех богатств, его бросили последние сторонники, а сам он спрятался в Новгороде. Вот тогда отец отдал необходимые распоряжения своему доверенному человеку – тому самому дьяку Степану Брадатому. Дьяк поехал в Новгород и там с помощью посадника Исака Борецкого подкупил повара-отравителя.

Когда пришли вести о смерти Шемяки, Иван увидел, как слезы вновь покатились из незрячих отцовских глаз. Но со смертью заклятого врага ослабла невидимая пружина, державшая великого князя на боевом взводе. Он размяк душой, жил словно по привычке, предчувствуя скорую кончину. И смерть не заставила себя ждать. Однажды великий князь простудился, его тело пошло чирьями, которые придворные лекари стали прижигать трутом, лишь умножая страдания больного. Перед тем как испустить дух, отец прошептал сыну на ухо только два слова: «Бойся своих!» И это был седьмой урок государевой мудрости.

При жизни отец не раз жалел о том, что не успел поквитаться с Новгородом за то, что тот не выдал ему Шемяку. Что ж, пришло время отомстить и за это. Но не месть сподвигла Ивана ополчиться на строптивый город. У него была иная цель, к которой он шел как охотник, преследующий дичь, то шагом, то бегом, то крадучись, то открыто, действуя то силой, то хитростью. И не было той клятвы, которую он не мог бы преступить, той жертвы, которую он не был готов принести на ее алтарь.

Все эти годы перед его глазами рисовался образ нового государства. Не княжество Московское, не улус Золотой Орды, но могучая держава, объединившая все русские земли! И он уже немало преуспел на этом пути. За Москвой теперь все выгоды от торговли, здесь больше порядка, чем у соседей, а тех, кто не понимает своей же пользы, не грех подчинить силой. Каждый год его государство прирастает новыми землями. Уже повинуются Москве Тверь и Рязань, Суздаль и Владимир, Ростов и Нижний Новгород. И вот теперь пришел черед самого богатого и дотоле неподвластного Москве Великого Новгорода. И тогда останется сделать последний шаг: раз и навсегда сбросить с русской шеи позорное ярмо Орды.

Потом князь стал думать о предстоящей женитьбе…

Четыре года назад Иван Васильевич овдовел. Его супруга Мария Борисовна Тверская внезапно скончалась на двадцать пятом году жизни. Перед смертью княгиня безобразно разбухла, погребальная пелена едва прикрывала раздувшееся тело. Говорили, что княгиню отравили, хотя была она добра и смиренна, в государственные дела вовсе не вмешивалась.

Их брак стал платой в расчетах между Василием Темным и тверским князем Борисом. Василий тогда отчаянно нуждался в поддержке могущественной Твери в войне с Шемякой. Борис в ответ назначил свою цену, и немалую: он хотел породниться с великим князем. Он так прямо и объявил Василию: жени у меня своего сына Ивана, а не женишь, выдам тебя князю Дмитрию. Припертый к стене, Василий согласился. Позвали детей – семилетнего Ивана и пятилетнюю Марию – и объявили им о помолвке. Держа в руке пухлую ручку невесты, Иван усвоил восьмой урок: государь не волен в своих поступках, не только власть принадлежит ему, но и он принадлежит власти.

Обвенчали их, когда Ивану сравнялось двенадцать, а Марии десять. Провожая молодых в опочивальню, отец без стеснения наставлял сына, как вернее обрюхатить молодую. Но внука ему пришлось ожидать еще шесть лет. Мария родила только одного ребенка – наследника, прозванного Иваном Молодым. Размышляя о сыне, великий князь с неудовольствием признавал, что Иван уродился скорей тверичом, чем москвичом. Горяч, прямолинеен, лишен отцовской осторожности и мудрой сдержанности. И все же, уходя в поход, великий князь оставил двенадцатилетнего Ивана на хозяйстве в Москве, по собственному опыту зная, что к государственным делам надо приучать с младых ногтей.

Хотя супруги прожили вместе полтора десятка лет, настоящей сердечной близости у Ивана с Марией так и не возникло. Любить – значит привязаться душой, попасть в зависимость от другого человека, а государь должен жить сам по себе, с холодной головой. Таков был девятый урок государевой мудрости. Пусть у него нет сердечных друзей, зато он может с каждого спросить по всей строгости. Править нужно с грозой, и он был скор на жестокую расправу, а от его сурового взора иные боярыньки, бывало, со страху падали в обморок. Но он мог явить и великодушие, и в этом тоже заключался расчет. Десятый урок государевой мудрости гласил: подданные не должны знать заранее, как поведет себя государь, в этом и заключается магия власти.

Невесту себе Иван Васильевич подыскивал уже третий год. Для нового государства, которое он строил, ему нужна была иностранка. В стародавние времена русские государи многого добивались с помощью брачных союзов с монархами других стран. Князь Ярослав Владимирович пять дочек выдал за королей, шестерых сыновей женил на иностранных принцессах, за что и прозвался тестем всей Европы.

В прошлом году папа римский предложил Ивану Васильевичу в жены свою подопечную Софью Палеолог – дочь аморейского деспота Фомы и племянницу последнего византийского императора Константина, погибшего при осаде Константинополя. Смысл столь трогательной папской заботы был для великого князя очень даже понятен. Этим браком Ватикан надеялся привязать к себе Московию.

Посланный в Рим доверенный человек Иван Фрязин привез государю портрет невесты и поведал все, что сумел разузнать. С его слов, София оказалась вовсе не так хороша, как на парсуне, да и тучна не в меру. Живет из милости при папском дворе. Вроде бы сватались к ней короли и принцы, а она всем отказала (врут, набивают цену!). Приняла католичество, что явно не понравится Московскому митрополиту. Мало сказать, что сама приживалка, так за ней потянется длинный хвост родственников – хитрых и жадных греков.

И все же в последнее время великий князь стал склоняться в сторону греческой принцессы. Во-первых, никого лучше за три года найти так и не удалось. Европейские государи ныне избегают родниться с русскими князьями. Оно и понятно: кто ж захочет отдать свое чадо за вассала Золотой Орды? Во-вторых, Софья все же царских кровей, а к Византии у русских людей отношение всегда было почтительное, ибо отсюда пришла на Русь православная вера. То, что католичка – дело поправимое: если один раз поменяла веру, то поменяет и в другой раз. Что собой тучна, так оно и к лучшему, кому нужны кожа да кости, а обширные чресла – первый признак чадородия. Ну а хвост из бедных родственников всегда можно обрубить.

Итак, брак – дело решенное. Но сначала надо разобраться с Великим Новгородом…

Глава 9. Судовая рать

Отвык воевать Господин Великий Новгород. А ведь был когда-то грозным бойцом! Летописи Софийские берегут память о славных победах на Неве и Чудском озере, на Липице и Раковоре. Вольница новгородская держала в страхе соседей, а однажды и вовсе захватила шведскую столицу Сигтуну.

Куда подевалась знаменитая удаль?

Никуда она не подевалась, вот только война нынче стала другой. Это раньше пахарь оставлял соху, брал меч и становился воином. А теперь на смену ополчению пришло регулярное войско, поменялись тактика и стратегия, воюют не числом – умением, да и оружие уже не то, что раньше, появились пищали и пушки, изрыгающие огонь и смерть.

Обычно чуткий ко всему новому Господин Великий Новгород будто и не заметил всех этих перемен. Власти республики раз за разом урезали военные расходы. Зачем попусту тратиться на войско, если городскую казну можно употребить с большей пользой? Уповали на то, что в случае чего дешевле будет откупиться, чем воевать, тем самым только разжигая алчность воинственных соседей. Бояре новгородские уже не снаряжали дружины для дальних походов; на них глядючи, охладел к ратному делу и простой люд. Князья тоже не радели о военной мощи республики. Какой в том прок, если вече в любой момент может указать князю путь чист?

Когда зимой 1456 года в новгородские владения вторглось войско московского князя Василия Темного, республике все же пришлось взяться за оружие. На окраине Русы увязнувшую в сугробах неповоротливую новгородскую конницу хладнокровно расстреляла из луков московско-татарская рать. Стрелы разили коней, взбесившиеся от боли животные сбрасывали всадников, сея панику. Посадник Михаил Туча попал в плен, захлестнутый татарским арканом, служилый новгородский князь Василий Гребенка-Шуйский ударился в бега, за ним побежало все новгородское войско.

Иного исхода и быть не могло. Если долгий мир отучил новгородцев от ратного дела, то непрерывно воевавшая в междоусобицах Москва успела набраться боевого опыта, взрастила закаленных воевод.

После того разгрома забеспокоились было новгородские власти, поновили крепостные стены и башни, закупили пушки, но потом снова дали себя убаюкать наступившим мирным годам. Известное дело, пока гром не грянет, мужик не перекрестится.

И вот грянуло!

Получив разметные грамоты великого князя с объявлением войны, во владычной палате спешно собралась новгородская господа. У всех на лицах тревога. У Москвы сила немереная, идут тремя ратями, уничтожая все живое на своем пути. Новгород к обороне не готов. Военачальника нет. Михайлу Олельковича прогнали, Василия Шуйского отправили на Двину.

Как быть?

Ожидающие взоры устремились на архиепископа Феофила. Вразуми, владыка, нас, грешных, призови на помощь Небесную Заступницу, святую Софию! Но Феофил молчал, не поднимая глаз. Видя, что от владыки толку нет, решительно поднялся Дмитрий Борецкий. Рубя кулаком воздух, потребовал немедленно созвонить вече и собирать ополчение. Командование войском предложил возложить на воевод, которых назначит совет господ. А то, что неприятель разделился на три рати, так это нам на руку. Если действовать быстро и с умом, можно будет разбить их поодиночке. И надо срочно посылать гонцов к королю Казимиру за обещанной помощью.

Господа поддержала посадника. Тут же составили военный совет. Воеводами назначили Дмитрия Борецкого, Василия Казимира, Василия Селезнева-Губу, Киприана Арзубьева и чашника Иеремию Сухощека. В тот же день в Вильну помчались гонцы за королевской подмогой.

После того как вече объявило республику на военном положении, начался сбор ополчения. Для каждой городской улицы, для окрестных сел и деревень составили разруб, определив число выставляемых ратников. Брать решили всех мужчин, способных носить оружие, кроме безусых отроков и ветхих стариков. Не сделали исключения даже для духовенства. В ответ на протесты владыки Феофила господа отвечала: ты сам за всех помолишься!

Большинство новгородцев шло в ополчение по доброй воле, но немало обнаружилось и тех, кто норовил уклониться от призыва, ссылаясь на болезни и немощь. Однако после того как нескольких злостных притворщиков принародно утопили в Волхове, а их дома отдали на поток и разграбление, болящие тотчас пошли на поправку.

Для Дмитрия Борецкого время теперь неслось вскачь. Вставал с первыми петухами и до ночи мотался по городу. Убеждал, упрашивал добром, когда не помогало, пускал в ход кулаки. От истошных воплей баб, заживо оплакивавших своих кормильцев, ныло в груди.

Всякий день на Духовском поле устраивали смотры ополченцев. Более-менее пристойно выглядели владычный полк и боярские дружины. Остальные – смех и слезы! Сидят на своих рабочих лошаденках, как ворона на колу, кольчуги рваные, шлемы проржавели, из оружия топоры да дедовские копья-сулицы, мечи и сабли только у каждого третьего. Команды выполняют нестройно, да и что с них взять? Вчера был плотником либо гончаром, а нынче нате вам – Аника-воин! Но делать нечего, пришлось срочно обучать ополченцев простейшим приемам владения конем и оружием.

На малом островке Липна, укрывшемся в дельте Мсты, набирали судовую рать. Островок этот помнил славные походы ушкуйников, здесь новгородская вольница готовилась к набегам, а воротившись, делила между уцелевшими добычу. И теперь сюда, на Липну, всякий день приплывали рыбаки-паозеры из Ракома, Курицко, Моисеевичей, Морин, Самоклажи, Взвада и прочих приильменских деревень.

Паозеры – народ особый. Горожане хоть и посмеиваются над их крепколобостью, однако уважают за крутой и суровый нрав. Жилистые, упертые, паозеры привыкли артельно стоять друг за друга. В драках на престольные праздники от них лучше держаться подальше, потому как дерутся зверски, на убой. Такими их сделала тяжелая и опасная рыбацкая жизнь. Коварен и своенравен батюшка Ильмень! С утра светит солнце, озеро стелется шелковой гладью, и вдруг в одночасье все померкнет, зарядит дождь, тяжелые от ила и песка волны примутся наотмашь бить в скулы рыбацких судов. Зазеваешься, не успеешь развернуться носом к волне, и поплывут вниз по Волхову утопленники в просмоленных робах, глядя в небо выклеванными воронами пустыми глазницами. Но рыбакам все нипочем! С вечера уходят на ночной лов. Сцепят соймы парами, опустят кошельковый невод, поставят паруса, да и завалятся спать в трюмы. А когда рассветет, будут дружными рывками выбирать сети, выхватывая из воды живую пищу.

Теперь паозерам предстояла иная работа. Готовясь к походу, доставали из подклетей багры с абордажными крючьями, затыкали за пояса острые как бритва плотницкие топоры, засовывали за голенища длинные рыбацкие ножи. За приготовлениями мужей молча следили паозерки, гадая про себя, увидят ли кормильцев снова…