Текст книги "Совпалыч"

Глава 2 Мантра для понедельника. Медитации Романова. Кое-что об африканских слонах

Шел я лесом – видел чудо

Два крестьянина сидят

Зубы новые, вставные —

Шоколадный торт едят.

(Нижнесаксонская частушка)

– Волки мешают возводить замок, – помахивая портфелем, альфа-самец «Царь-банка» Алимов высматривал на бульваре свободную скамейку. – Людей жрут. Я поэтому первый уровень не могу пройти.

На Малиновом бульваре сгущался летний вечер. Сквозняки шныряли под скамейками, прогибались остывающие крыши домов, за чугунными звездами и свастиками бульварной решетки урчали в пробке автомобили.

– Ну и на здоровье. Пускай жрут! – Клейн, бета-самец того же банка, переложил из руки в руку пластиковый пакет, в котором глухо брякнуло и стихло содержимое. – Я знаю эту игру, – «Индульгенция» называется. Лишних отправляешь в лес, их волки едят и оставляют строителей в покое… Вот скамейка свободная.

– Людей мне и так не хватает. Работать некому.

– Так ведь рычажок «налоги» надо на минимум поставить, а «развлечения» – на максимум, тогда и народ подвалит.

Покопайся в настройках.

– Все-таки неудобно в четверг на скамейке, – Алимов оглянулся по сторонам. – Пятница – другое дело.

– Да хоть понедельник, – Клейн достал из пакета две бутылки темного «Ева Браун». – Знаешь, может быть, это и не мое дело, но ты совсем одичал за игрушками своими.

– При чем здесь игрушки?

– Я разве не вижу, чем ты на работе занимаешься? – Клейн сковырнул зажигалкой колючую пробку и передал бутылку Алимову. – Лично меня от этих стратегий тошнит, – добавил он. – Доставай, что еще у нас там есть.

На скамейке появились большая водка, вакуумная закуска, пластиковые стаканы и минералка.

– Дни недели – это для строителей из твоей игры, – сообщил Клейн, открывая закуску. – Так ими управлять проще: условный рефлекс вырабатывается. Я когда это понял, сразу себе понедельничную мантру придумал: «Послезавтра пятница будет послезавтра». Соответственно, вторничная мантра: «Завтра пятница будет послезавтра», или: «Послезавтра пятница будет завтра».

– Что у вас на прошлой неделе произошло? – подцепив ненадежной вилкой дольку семги, сменил тему Алимов. – Кто-то уснул, я слышал, прямо у компьютера.

– Да уж. Глупо вышло. Ты с Романовым был знаком? С Арсением?

– Это ваш гамма-самец? Так, здоровались. Только почему «был»? Он что, умер?

– Хуже, – Клейн налил по полстаканчика и с треском открыл круглую прозрачную коробку с маринованной спаржей. – Уволили его. За медитацию. Ну, будем здоровы.

– За что? – переспросил Алимов, чувствуя, что от выпитого язык мгновенно стал меньше, но тверже, а голова – наоборот.

– За медитацию, – повторил Клейн и достал из кармана вибрирующий мобильник и несколько секунд не спешил принимать звонок. – Так. Интересное совпадение. – Да, привет. Нет, пятьсот не могу. Триста. Триста рублей, говорю, могу. А ты где? Давай, мы здесь рядом на скамеечке сидим. Угадай – кто звонил?

– Романов? – Алимов сосредоточенно пытался налить поровну и понемногу. Последнее оказалось невозможным: водка глухо ударила в два белых дна, стаканы стали мягкими и тяжелыми.

– Угадал! – Клейн взвесил стакан в руке. – Только заговорили о нем. Ну, давай, за совпадение.

Алимов вылил в себя полный стакан и надолго застыл, плотно сжав губы.

– Не пошло? Ты закусывай, – посоветовал Клейн. Преодолевая спазм, он запил водку колючей минералкой, и не теряя времени на поиски вилки, руками вытащил из целлофана соленый огурец.

Оба закурили и стали смотреть на пустой бульвар. Небо уже затянулось вечерней своей пеленой без луны и звезд, и казалось, было выкрашенным в одинаковый цвет со свинцовыми урнами, фонтанирующими отходами дня.

– С Романовым мы на одном курсе учились, – нарушил тишину Клейн. – Отмороженный тип, на получение диплома пришел в тельняшке. Представляешь? Ректор был в шоке. А в банк его взяли, потому что у него английский в совершенстве. Так бы хрен, – Клейн икнул. – Только зачем ему английский на гамма-уровне? Его, кстати, недавно жена бросила. Уехала в Штаты.

– А что значит – «за медитацию уволили?» – спросил Алимов.

– Говорю тебе, он сонный какой-то. Я еще в университете заметил. Сидит на лекции и вроде бы спит, приглядишься – конспектирует. Когда Вера уехала, совсем потерянным стал. Ну и заходит, значит, в операционный зал наш новый доминирующий.

– Алексей Николаевич?

– Ну да. Наш новый доминирующий самец. И видит такую картину: сидит гамма Романов на рабочем месте, с закрытыми глазами. Он его спрашивает: «Романов, вам плохо?» – А этот, не открывая глаз: «Мне – хорошо». Ну и уволили его через полчаса. Вообще-то, был обеденный перерыв. И если бы Романов открыл глаза, ничего бы не случилось.

Но он же не объяснил ничего, доминирующий в шоке был. Я считаю, что если человек отмороженный, то это все, гаси свет, – продолжал Клейн, – никогда не знаешь чего от него ждать. Вот он позвонил только что и попросил пятьсот рублей.

Человек без работы, чем отдавать будет? – пьяный Клейн звучал все громче, и Алимов оглянулся по сторонам. Бульвар оставался насквозь пустым.

– Салют, – послышалось из-за спины.

Клейн издал звуки, необходимые для приветствия, и Алимов тоже пожал руку высокому светловолосому субъекту, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся уволенным за медитацию Арсением Романовым.

– Вот, держи, – Клейн протянул Арсению три сотенные бумажки и стакан водки. – Извини, никак не получается наливать понемногу. Ты работу нашел?

– Нет еще.

– А ищешь?

– Нет еще, – Романов выпил, взял вилку и стал внимательно выклевывать микроскопические остатки спаржи.

Любой олигарх, жертвуя крупную сумму на благотворительность, не сомневается, что деньги будут украдены.

– Что собираешься делать? – заботливо спросил Алимов.

– Я книгу написал.

– Молодец! – Клейн подмигнул Алимову. – И как будет называться? – Название – это самое главное.

– Пока не знаю. Может быть, «Хакер кармы». Или – «Хакеры Третьего Рейха».

– У нас не издадут с таким названием, – поморщился Клейн. – О чем хоть книга?

– О случайных совпадениях. О том, что некоторые случайности – это знаки, а некоторые – обычное стечение обстоятельств. И как отличить одни от других.

– И как же?

– Там целая система, – неохотно ответил Арсений. – Даже не система, а игра. Долго рассказывать. Четырежды в сутки надо фиксировать самое сильное впечатление и синхронизировать его с данными других людей.

– Ну, ты загнул, – похвалил Клейн. – А дальше?

– Дальше описывается путешествие спецслужб в Гималаи. Неизвестные факты истории, но сюжет основан на реальных событиях – меня один знакомый консультирует. Например, он рассказал такой реальный случай, имевший место в самом начале войны. В Москве уничтожали архивы. Враги на окраинах города, настроение у всех соответствующее. И вот рано утром, как обычно, люди слышат по радиоточке вместо сводки новостей – от первой ноты до последней «Полет Валькирии». Идеологическая диверсия. Первый известный в истории случай взлома сети.

– Это что – реальный факт? – недоверчиво спросил Клейн. – Или это у твоего соседа Вагнер в голове заиграл?

– Слушай, а кому все это нужно? – поинтересовался Алимов. – Ну, в смысле – война. Кто станет это читать? Ветераны? Так их почти и не осталось.

– Зависит от того, как написано, – ответил Романов. – И вообще – есть произведения, которые начинают читать лет через сто.

– Я знаю, что будут читать через сто лет, – объявил Клейн. – Только такие книги, где все происходит зимой. Или в вечной мерзлоте. Короче, где снег описывается, морозы… Из-за глобального потепления станет так жарко, что теплые образы будут вызывать чувство отвращения. Но это еще не скоро, пока можно хоть о чем. Вот вы читали последнего Беляшова?

– Нет, не читал, – Арсений рассеянно смотрел перед собой. – Не купил еще.

– Это который последний? – отозвался Алимов. – «Шантаж»? Я купил. На тумбочке лежит у кровати. Так, пролистал. Может, и читать не стану. Какой-то детектив, даже на Беляшова и не похоже.

– Не детектив. То есть, сюжет там, может, и детективный: журналист шантажирует миллиардера и собирает на него досье, начиная с детского сада. Только не темные факты биографии – компромата и так полный Интернет, а наоборот. Благородные поступки, помощь инвалидам, забота о близких, честная уплата налогов, вообще все. Вплоть до того как миллиардер макулатуру в школе собирал. Сначала он пытается убить журналиста, а когда не получается, выплачивает десять лямов зеленых, потому что воспоминания о собственной человечности мешают ему работать. И вообще – жить.

– Почему? – спросил Алимов.

– Ну, представь себе. У тебя в кармане сто баксов.

– Легко, – сказал Алимов. – Даже и представлять не надо.

– Идешь ты по улице, и видишь, что умирает от голода ребенок. Потратишь пятерку? Купишь ему поесть? Купишь. И не потому, что ты такой хороший, а потому что ты человек. Теперь вообрази, что идешь ты дальше, и видишь бездомную семью. Проявишь человечность? Дашь им пятьдесят тысяч баксов на домик в сельской местности? Не дашь. Почему?

– Потому что у меня стольник в кармане… без пяти.

– А если у тебя в кармане миллион долларов?

– С какой радости я должен им домик покупать? Пусть сами заработают.

– Правильно. Пятеркой из сотни ты легко поделишься, а пятьдесят тысяч из миллиона – зажмешь. Хотя и то, и другое – пять процентов от имеющейся у тебя суммы. Вот и получается – чем больше у тебя денег, тем меньше в тебе человечности.

Смакуя общее внимание, Клейн долго прикуривал сигарету. Выдержав паузу и насладившись растерянным взглядом Алимова, он продолжил:

– Теперь слушаем внимательно. Предположим, что ты мультимиллиардер. У тебя есть доступ к реальной информации.

В том числе ты можешь узнать, сколько детей прямо сейчас умирает от войны, голода и болезней. Но можешь ли ты проявить человечность и помочь им? Нет! Потому что твой ум, привыкший к оперированию большими числами, подскажет тебе, что из сотен миллионов ты способен помочь только малой процентной доле. Незначительной.

– Ну, не знаю, – вздохнул Алимов. – Мне кажется, миллиардерам ничто человеческое не чуждо. Вон, конверты с белым порошком им присылают. И мировые проблемы они пытаются хоть как-то решать. Благотворительность, например…

– Пытаются, – Клейн вдохновлено прикурил одну сигарету от другой. – Сейчас расскажу. Во-первых, эти конверты сейчас всем шлют. Второе. Любой олигарх, жертвуя крупную сумму на благотворительность, не сомневается, что деньги будут украдены. Либо сразу, либо на том этапе, когда за эти деньги начнут что-либо покупать. Потому что он прекрасно знает, что в цене любого товара заложена спекулятивная составляющая.

– Это называется «прибыль». Из нее налоги платятся. И зарплаты учителям.

– Верно. Только прибыль составляет девяносто процентов цены. Долго объяснять не хочу, скучно это все. Главная причина в том, что одна и та же вещь в одном и том же месте одновременно стоит и десятку, и сотню, и миллион. Все зависит от того, сколько за нее готовы платить.

– Какая вещь?

– Да любая, даже никому не нужная, хоть слоновье говно. Казалось бы, в зоопарке оно просто так лежит. Но приди мы завтра и попроси у сторожа – он ответит «без проблем, сейчас соберу, десять рублей кило». Уже не бесплатно.

– Спрос рождает предложение, ничего удивительного, – сказал Алимов.

– Допустим, сторожа мы не нашли и обратились к начальнику сектора млекопитающих, профессору такому-то. По-нашему, это где-то уровень бета-самца. Профессор просит вместо слова «говно» говорить «экскременты». Далее, он объясняет, чем именно африканские слоны отличаются от индийских: они более лопоухие; но самое существенное отличие состоит в том, что африканские слоны не приручаются, а значит – сбор экскрементов затруднен. И решить вопрос он соглашается по цене сто рублей за килограмм.

– Я понимаю, к чему ты клонишь – посредники во всем виноваты.

– Слушай дальше. Представим, что профессора мы тоже не нашли и вышли на директора зоопарка. Так директор объявит нам цену уже по тысяче за килограмм.

– Проще найти сторожа и взять по десятке, – сделал вывод Арсений.

– Ошибаетесь, ребята. Проще как раз будет с директором. Во-первых, можно опять говорить «говно», он поймет. А во-вторых, заключаем с зоопарком ни к чему не обязывающий договор намерения на покупку партии экскрементов по цене тысяча рублей за килограмм с учетом НДС общим весом пять тонн с оплатой равными траншами в течение десяти лет.

И берем килограмм двадцать бесплатно. На пробу. Директора это устраивает – он учитывает реализацию пяти тонн в качестве доходов будущих периодов, вписывает пять миллионов себе в баланс, берет под них кредит в банке и покупает в зоопарк еще парочку слонов. На всякий случай. Так вот, в результате нашей операции, двадцать килограмм, которые мы взяли у директора, и есть реальное говно. А пять миллионов – спекулятивная составляющая. Теперь дальше…

– Может быть, закроем тему? – Алимов только сейчас заметил, что на протяжении всего разговора о слонах он не сделал ни глотка.

– Я заканчиваю. Берем двадцать килограмм, красим в цвета флага прогрессивной африканской республики, ведущей борьбу с глобализацией. Рассылаем текст на французском языке, показываем объект в Венеции, и продаем благотворительному фонду миллионов за пять. Заметь, из одного и того же куска говна спекулятивная составляющая возникает как минимум дважды. А в благотворительном фонде…

– Ты, вроде, рассказывал о том, как миллиардеры мировые проблемы решают?

– Так я к этому и веду. По идее, решать проблемы они должны самым логичным способом. Если количество людей сократить раз в сто, то остальных можно вполне обеспеченно трудоустроить. Как в твоей игре. Но сначала всех лишних – в лес.

Потом все смотрели в темное небо. Невероятно желтая луна вышла из-за облаков, высветив спинки дальних скамеек. Промчался шальной троллейбус, пьяный смех донесся на излете, и снова стало тихо. От выпитого на голодный желудок Романова слегка подташнивало.

«Настоящий джентльмен, – думал Арсений, – питается исключительно овсянкой без соли и сахара, чтобы при необходимости принимать любую гадость без последствий».

– Смотри, он опять… – шепнул Алимов. – Медитирует…

Арсений поднялся и, не оглядываясь, медленно побрел вниз по бульвару. Он прошел мимо ресторана «Ханжа» и пересек по диагонали пустую площадь.

– Эй! – крикнул Клейн ему вслед. – Когда деньги отдашь?

– Можешь тише себя вести? – попросил Алимов. – Люди вокруг.

– Не переживай. Это всего лишь слова! – глаза Клейна блеснули под очками. – Только незаписанные и неподписанные. От них ни толку, ни вреда, ни вообще каких-нибудь последствий быть не может. Вот послушай, – и Клейн громко произнес длинную несвязную фразу, состоящую, в основном, из нецензурных синонимов.

– Закурить не найдется?

К скамейке придвинулись две юркие тени. Лица незнакомцев были почти неразличимы в контражуре фонаря. Но вместо того, чтобы взять предложенную сигарету, первая тень сверкнула полуметровым ножом и приказала:

– Быстро деньги все сюда.

Вторая тень коротко и сильно ударила Клейна в живот. Бутылка упала со скамейки и разбилась.

– Тихо стоять, понял? – приказал Алимову крепыш в черной майке и опустил на голову согнувшегося Клейна веснушчатый кулак.

«Скоро это закончится», – думал Алимов, когда существо в бейсболке обыскивало его карманы. И действительно – спустя минуту тени растворились в темноте, напоследок повелев сидеть тихо. Некоторое время все так и сидели – тихо и бездумно.

– Блин… – подал голос Клейн. – Я аж протрезвел. Вот твари. Документы… Телефон… – Клейн то и дело шмыгал носом, подтягивая вишневые сосульки. – Господи, если ты есть! Почему ты такой гад?

Пронзительный свет ослепил Алимова и осветил скамейку.

– Добрый вечер, – сказала тень в камуфляже. – Документы предъявите.

За первой тенью вырисовались еще две с маленькими черными автоматами в руках. Клейн стал хлопать себя по нагрудному карману, размазывая кровь по рубашке. У Алимова задрожали руки.

– Только что были документы, но теперь… – стал оправдываться Клейн.

Проходя мимо магазина дамских аксессуаров, пьяный Романов отметил, что в светящейся зеленым, красным, желтым и голубым неоновой надписи «СУМКИ, ПЕРЧАТКИ!» перегорела и погасла третья буква в первом слове.

Глава 3 Команда «Гаммаруса». Совпалыч. Девушка из отдела симпатической связи

Пять утра

за полчаса сменю маршрут

Дождь пройдет

когда меня не будет тут.

(David Bowie, “Angeles have gone”)

Наука установила, что долгое пребывание в замкнутом помещении может вызывать галлюцинации. Поэтому, когда я услышал тихое пение, некоторое время предпочитал полагать его плодом собственного воображения. Но стоило прижать ухо к переборке, как музыка зазвучала громче и я смог разобрать слова:

 
Пять утра
Куда-то едут поезда
Мне пора
Сойти с маршрута навсегда
 

Несколько человек стройно подтянули припев, и стало понятно, что песня звучит не впервые.

 
Я никогда тебе не расскажу
Как и с чего я сегодня схожу
 

Пение сопровождалось аккомпанементом нежного гитарного перебора и мягким барабанным ритмом. Мелодии припева вторил какой-то духовой инструмент, возможно кларнет или флейта.

 
Пять утра
Мой ангел едет в Никуда
Я солгу
Что буду ждать его всегда
Так всю жизнь
То годы вверх, то годы вниз
В пять утра
Сойду с маршрута навсегда
 

Неизвестный исполнитель еще перебирал струны, но все тише повторялась незатейливая гармония: ля-минор, до-мажор, соль-мажор, ля-минор, до-мажор, соль-мажор… Наконец, музыка стихла, и за переборкой послышались голоса.

– Эх, Саблин, всю душу вымотал своими страданиями.

– Всеволод Абрамович, откуда у вас душа? Вы же комиссар!

Звонкий голос принадлежал исполнителю.

– Вот в том-то и дело, Саблин, что комиссар, – прозвучал ответ твердым, но доброжелательным тоном. – А ты такую непристойность в кубрике развел, «расскажу – схожу – сижу, жу-жу-жу», – передразнил он.

– Рифму не смог найти? И потом, все эти ангелы, поезда, дожди – это разве для воина песня? Тьфу! Давай, другую спой, Саблин, а то пойдешь трюм от соляры отдраивать.

– Какую же другую? – голос исполнителя, казалось, дрожал от обиды.

– Да разве их мало народ сложил? Ну-ка, гони инструмент сюда.

– О, сейчас Абрамыч споет… – послышались радостные голоса. – Давайте, товарищ комиссар, покажите класс салагам!

– Сейчас, сейчас… – польщенный комиссар подстраивал гитару. – Что за мода на шести струнке играть?

И струны зазвенели так громко, что всякая необходимость прижиматься ухом к переборке исчезла. К тому же, комиссар пел сильным и хорошо поставленным баритоном.

 
Я – волна под луной
Ты – луна над водой
И ничто
не удержит нас вместе
Дольше ночи одной
Только ночи одной
Мы будем с тобою
Ночью одной
 

Песня Абрамыча оказалась классическим танго. Я и сам не заметил, как принялся в такт шевелить пальцами ног, стараясь не выбиваться из ритма.

 
Ты устанешь так жить
Я стану петь или пить
И ничто
Не удержит нас дольше
Ночи одной
Только ночи одной
Мы будем с тобою
Ночью одной
 

Вместе с последним аккордом за переборкой что-то сильно затрещало. Раздалось громкое шипение, а вслед за ним из динамиков раздался голос:

– По местам стоять, к всплытию! Приготовиться к продуву главного балласта!

Послышался топот десятков пар ног, спешащих донести свои тела до предусмотренных расписанием мест. Все делалось молча, и даже сквозь переборку чувствовалась выучка крепко спаянной дальними походами команды. Издалека донесся голос комиссара:

– К сведению команды! Девятнадцатого числа состоится общее собрание. На повестке дня два вопроса: международное положение и учение о карма-йоге. Также предлагаю третьим пунктом обсудить пиздострадание курсанта Саблина. Явка обязательна!

Покорнейше прошу прощения за то, что описание подводной лодки появится прежде разъяснения обстоятельств, благодаря которым я оказался на борту – слабеющая память все чаще решает за меня сама, транслируя воспоминания с неотвратимостью телевизора. Все, что я могу теперь – вовремя переключать программы, так и сейчас сделаю. Дважды я позволил себе забежать вперед, и впредь обещаю придерживаться хронологии, но сейчас еще раз прошу меня извинить, тем более что речь идет о «Гаммарусе», самом удивительном корабле, который я когда-либо видел.

В Бомбее мне доводилось наблюдать английские субмарины, и даже бывать на некоторых по долгу службы. Возможно, со стороны «Гаммарус» тоже напоминал удлиненную утятницу, но во всем остальном он был другим. Прежде всего, бросались в глаза размеры: по палубе смогли бы в ряд проехать три грузовика.

Спустившись по винтовой лестнице с палубы внутрь, я был потрясен. Ожидая увидеть привычные километры электрических проводов и воздушных магистралей, облепленных тысячами измерительных приборов, я оказался в просторном холле, отделанном деревом и зеркалами. В центре холла стоял гигантский подсвеченный аквариум, населенный рыбами всевозможных цветов и размеров. На стенах висело множество фотографий, где были запечатлены члены экипажа, их семьи и даже домашние питомцы. Часть экспозиции занимали снимки из дальних походов: острова с нависающими над водой пальмами, пингвины и белые медведи, тропические бабочки, водопады, заливы, реки, горы, – все это вызвало желание скорее отправиться в путь.

Увиденные в дальнейшем интерьеры могли принадлежать салону первого класса роскошного пассажирского судна – коридоры были выстелены мягкими ковровыми дорожками, вдоль инкрустированных пробкой и деревом стен висели изящные светильники, в гигантской кают-компании было вдоволь места не только для желающих полистать книги и журналы, но и для любителей бильярда и пинг-понга. По субботам кают-компания легко превращалась в кинозал.

Постепенно я начал понимать причину, по которой Краснов настоял на моем подводном путешествии. Именно здесь я смог подготовиться к возложенной на меня ответственной миссии. Ну а теперь – обо всем по порядку.

Приступая к описанию того, что я увидел и узнал, я не сомневаюсь, что мой рассказ может показаться вымыслом. Впоследствии многие обвиняли Краснова в подтасовке фактов, так как больше никто не смог повторить его опыты с теми же результатами. Даже доброжелатели склонялись к мысли, что разработанная профессором система – всего лишь художественная метафора, за которой ученый предпочел утаить свое фундаментальное открытие. Что же, чистота эксперимента – это в принципе понятие относительное, тем более, когда речь идет об экспериментах над людьми.

Производя опыт, ни один ученый не может освободить его от факта собственного наблюдения. Таким образом, в числе условий, влияющих на конечный результат, будет и сам экспериментатор, и его намерения, и мысли, и сны. В конечном итоге мы видим не то, что наблюдаем, а лишь отражение, видоизмененное в линзах наших ожиданий, представлений и теорий. Впрочем, я не ставлю перед собой задачи убедить маловеров. Мой рассказ вовсе не посвящен открытию Краснова, в чем читатель сможет легко убедиться, когда прочтет книгу до конца.

Итак, первый день в Москве подарил мне радостную встречу с моим научным руководителем и наставником. Наконец я мог поделиться с Тремором радостями и печалями, а также предположениями и гипотезами относительно описанных выше опытов, в постановке которых имел честь ему ассистировать. Немного стесняло общество полковника Синичкина, внимательно слушающего каждое мое слово и время от времени делающего пометки в блокноте. Наконец, когда мой сбивчивый рассказ был закончен, бритоголовый Сергей Александрович вежливо попрощался и оставил нас с Красновым наедине.

– Дорогой Иван Иванович, – сказал профессор. – Я очень рад, что не ошибся, когда предложил именно вашу кандидатуру для выполнения задания. И мне до слез приятно видеть, что вы не забыли университетские развлечения. Однако спешу вам доложить – хотя поиски шли в правильном направлении, ответ мы искали не в том месте.

– Какое задание, Александр Романович? – я задал вопрос, затаив дыхание. – Это как-то связано с вашими работами?

– И да, и нет. Задание вы получите завтра от Синичкина. Но до этого момента мне необходимо кое-что вам объяснить и показать. И не только необходимо, но и совершенно не терпится это сделать. Ведь именно вы способны все оценить. Прошу за мной.

Мы прошли по уже знакомому коридору и свернули в один из примыкающих аппендиксов, который заканчивался тупиком. В торце этого тупика над дверью сиял красный фонарь четырехцветного светофора. Тремор вставил в щель рядом с дверью медный прямоугольник с хаотично просверленными отверстиями, и красный свет сменился голубым. Толстая овальная дверь с высоким, до колена, порогом открылась, и мы вошли в небольшое помещение, немногим просторнее того, в котором я провел сегодняшнюю ночь. Стены комнаты до самого верха занимали приборы с множеством светящихся датчиков, а в центре стоял белый рояль.

Наверное, когда я взглянул на профессора, мои глаза были совсем дикими, потому что он, предваряя многочисленные вопросы, сразу стал объяснять:

– Вы находитесь в центре управления. Сюда приходит информация из всех крупных городов нашей страны, а также сведения из-за рубежа. Здесь сообщения анализируются и обрабатываются. Помните наши университетские опыты? Мы были на правильном пути, но слишком увлеклись версией коллективной памяти. Это направление работы заморожено как не имеющее практического значения.

– Что же имеет значение?

– Система синхронизации случайных совпадений, кратко именуемая «совпалыч». В том, что мы, находясь в разных местах, одновременно делали гимнастику Мюллера или пели «Дубинушку», таился путь к великому открытию. Но только сейчас удалось получить результат. Это может показаться смешным, но ключ к решению задачи дала именно граммофонная запись Шаляпина.

Как вы знаете, «Дубинушка» – моя любимая песня в репертуаре Федора Ивановича. И вот, прослушивая, возможно, в тысячный раз это гениальное произведение, я осознал очевидное. Известно, что артель бурлаков пела эту песню, когда тянула по реке баржу или судно. Одновременный припев «ухнем» помогал им делать совместное усилие, иначе груз не сдвинулся бы с места.

– Вы находитесь в центре управления. Сюда приходит информация из всех крупных городов нашей страны, а также сведения из-за рубежа. Здесь сообщения анализируются и обрабатываются

Таким образом, – Тремор перешел с дружеского тона на более привычный лекторский ритм, – за счет ключевого момента «ухнем», они синхронизировали свои действия. Это понятно.

Но никто никогда не пытался увидеть ситуацию наоборот. Если ключевой момент «ухнем» может определять простейшее действие, то и само действие определяет ключевой момент. Иными словами, в определенной системе координат и отношений становится неважно, что от чего зависит – бурлаки от «ухнем» или «ухнем» от бурлаков. Имеет значение лишь только точка их объединения, именно она позволяет перемещать баржу, то есть, влиять на материальный мир. Эта точка, где причина и следствие совпадают, называется «совпалыч» и является основным понятием системы синхронизации. Это тоже, надеюсь, несложно понять. Далее. До сих пор мы рассматривали лишь простейшее действие – синхронную работу десятка бурлаков. Однако синхронные действия в мире одновременно совершает множество людей.

…в определенной системе координат и отношений становится неважно, что от чего зависит – бурлаки от «ухнем» или «ухнем» от бурлаков

– Делают гимнастику?

– Например. Но и гимнастика – это слишком просто. Десятки тысяч человек сейчас произносят слово «алло» в телефонную трубку. Сотни тысяч в данный момент курят папиросу. Миллионы одновременно просматривают одни и те же заголовки в утренней газете. Десятки миллионов человек в новогоднюю ночь держат в руке бокал с шампанским в момент с двадцати трех часов пятидесяти девяти минут пятидесяти девяти секунд до двадцати четырех часов ровно. И, наконец, три миллиарда человек сейчас делают вдох, а другие три миллиарда – выдох.

– Кажется, я понимаю. В момент «совпалыча», когда причина и следствие одинаково зависят друг от друга, их можно поменять местами.

– Именно так! Таким образом, речь идет об освоении границы иррационального. «Бог начинается там, где кончаются наши представления о Нем», – написал Аполлоний Ареопагит. В этом смысле, мы говорим сейчас о поиске Бога. Остальное – математические формулы и статистика. Честно сказать, практическое применение «совпалыча» мне не так интересно. Этим у нас занимается целый штат специалистов под руководством Синичкина. Я вам проведу экскурсию. Пойдемте.

– Профессор, еще один вопрос. Для чего здесь рояль? Вы трансформируете совпадения в звуковые колебания? Или наоборот?

– Рояль? – Александр Романович подошел к инструменту. – Рояль – это для души.

И вдавив педаль в пол, профессор взял несколько аккордов знаменитой мелодии:

 
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!
 

В течение последующих часов Тремор показал мне несколько отделов лаборатории и познакомил минимум с полусотней человек. Я был поражен тем, насколько широки возможности применения открытия Краснова.

Был здесь, например, отдел, занимавшийся массовыми изданиями – книгами, газетами и журналами. Специалисты отдела размещали в крупнотиражных «Известиях» кроссворд, состоящий исключительно из вопросов по механике, и вскоре на предприятиях отмечалось резкое повышение производительности. Вопросы по астрономии меняли интенсивность приливов и отливов. В отделе политической технологии изучалась взаимосвязь всех «да» сказанных по телефону и результатов выборов в Сенат Соединенных Штатов. Один из специалистов, с которым мне удалось немного пообщаться, работал над синхронизацией футбольных матчей и гигиены. «Чем больше они будут кричать «судью на мыло», тем чаще будут умываться», – гордо заявил он.

К завершению экскурсии голова моя гудела, как цеппелин «Гинденбург», но я крепился. Из увиденного сильнее всего поразил отдел симпатической связи, в котором работало всего два человека – юная пара. Их комната не была похожа на все остальные, а скорее напоминала номер для новобрачных в гостинице Сурьяниана.

На окрашенных в цвет подгоревшего молока стенах висели несколько пейзажей известных мастеров, как мне показалось, подлинных. Пол был застелен дорогим ковром, на маленьком столике громоздились фрукты и сладости, а у стены возвышалась огромная кровать под полупрозрачным балдахином, из-под которого выглянула едва одетая очаровательная девушка, а вслед за ней – симпатичный молодой человек. Юноша соскочил с кровати, поздоровался с нами и пригласил выпить чаю. Судя по голосу, ему было не больше двадцати лет. Девушка сверкнула глазами в мою сторону и стала громко выставлять на стол дополнительные чашки. Видно было, что эта пара находится в состоянии полной эйфории.