Текст книги "Зеркальный шар. Отблески жизни"

Зеркальный шар
Отблески жизни
Виктор Улин

Дизайнер обложки Виктор Улин

© Виктор Улин, 2023

© Виктор Улин, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-5703-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Зеркальный шар

Каждый из нас видел это приспособление.

Хотя бы раз – если не в жизни, то в кино.

Суть его проста.

Сфера, оклеенная маленькими кусочками зеркала, вращается под лучом света и бросает вокруг себя целый мир живых перебегающих бликов.

Мир, живущий по своим законам: трепетный, ускользающий, неустойчивый, причудливый, не всегда понятный, но всегда завораживающий.

Он напоминает поток человеческого сознания, где мысли причудливым образом переплетаются с воспоминаниями и подпитываются фантазиями – поток, который невозможно назвать иначе, как отблесками жизни.

Любой художник: будь он хоть литератором, хоть живописцем, хоть музыкантом – является тем же зеркальным шаром.

Отражающим внешнюю жизнь и создающим из отражений свой собственный иллюзорный мир.

За многие годы литературной деятельности у меня накопилась масса материалов, которые составили содержание этой книги – материал одновременно и фрагментарный и цельный, поскольку все главки объединены личностью автора, которая проявляется даже в мелких отсветах.

Многие из этих главок были когда-то опубликованы в форме дневниковых записей или отрывочных мемуаров, некоторые переработались и вошли в художественные произведения – но от этого не потеряли своей изначальной самоценности.

Сегодня мне показалась, что эти блики достойны того, чтобы сгруппировать их и поместить под обложку, на которой изображен зеркальный шар моего восприятия.

Висящий под потолком мироздания.

Тысячегранный, как сама жизнь.

Оживающий в движении.

Манящий, дразнящий и обещающий что-то новое при каждом своем повороте.

6 лифчиков

– Они выбрали шесть лифчиков!!! – сообщила жена, выглянув из-за своего новенького ноутбука.

– Кто – «они»? – я оторвался от письма к своему лучшему другу Виктору Винчелу.

Тема была для меня святой.

– Сайт «Абега».

– Какой-какой? «Бодяга»?

– Не бодяга, а «Абего»… Нет, не «Абего»… «Абг»… «Абеве…»… Прочитать невозможно их шрифт.

– «АБеВеГа»? – наконец догадался я.

– Ну да. А что – ты их знаешь?

– Еще бы мне их не знать! – я вздохнул. – Шайка не пойми кого, выдающая себя за литагентство. Лет десять назад у меня был с ними договор. Лишенцы. Не смогли продать даже моего «Снайпера».

– А, так это название по азбуке? Ну и придумали… Пока ты не объяснил, ни за что не догадалась.

– О чем я и говорю. Классические московские идиоты.

Я вздохнул еще раз.

– Лыгнеры.

И открыл «Nikon Trasnfer», чтобы приаттачить к письму фотографию самого себя – в тельняшке кота Матроскина, за столом с двумя мониторами и одним ноутбуком.

В последней подпапке нашлось несколько хороших снимков.

Друзей на прозе у меня было достаточно.

Я решил, что осколок Луны в прозрачных сумерках над двором стоит послать Еще Одному Дождю, четырех черненьких собачек из одного помета – одной подруге-собачнице, серый поползень ждал Женечку Козловскую, страстную любительницу птиц…

А вот панораму с графичными красно-белыми трубами «ТЭЦ-2» следовало отправить на сайт «Записок по еврейской истории», инженеру-энергетику Виктору Зайдентрегеру.

– Но на черта этим шлемазлам они понадобились? – спросил я, разобравшись с фотографиями.

– Наверное, деньги отмывают. Как и все. На 100 тысяч рублей они выбрали шесть лифчиков.

Я подумал, что это явный перебор: даже на свинье из «Ну, погоди!» были надеты всего три.

Обложку зеркального отблеска «Полюбил говняшку Грушу» украшало фото как раз шести лифчиков. Но те стоили на порядок меньше.

Я вспомнил лучшие бюстгальтеры, которые когда-либо дарил жене.

Самым дорогим был не французский (невесомый снежно-белый комплект), а итальянский. Темно-бордовый, без «push-up» -а и даже не формованный, с цветной вышивкой гладью по фигурным краям чашечек, детально выписанный мною в «Приемщице».

Но и итальянский стоил бы по нынешним ценам не более 10 тысяч; я был знатоком, поскольку в свое время 3 года торговал бюстгальтерами, причем не «Мiлавицей», а как минимум «Миленой» или «Ниночкой».

И я не мог представить себе 6 лифчиков, которые стоили бы 100 000.

– Слушай, а ты не ошиблась? – усомнился я, хотя знал, что жена никогда не ошибается в мелочах и берет платные заказы на корректорскую правку текстов.

– Нет, не ошиблась, вот слушай, что написано: «АБеВеГа» выбрало шесть лифчиков».

– Нифигасебе! – ответил я на лексиконе Саши из «Девочки у моря».

– Не веришь – посмотри!

– Мне лень вставать к тебе из-за стола, – признался я.

– А мне некогда нести тебе ноутбук. У меня дел по горло. Пишу еще только пятое письмо Вайнерману, а надо написать 8. Потом еще одно – Захарову. Ольга послала мне музыку, я ей обещала рецепт сам знаешь чего. Еще Симоновскому надо отправить… лебедей… с «Райского берега». И зайти кое к кому из твоих друзей, прочитать что-нибудь и поднять в рейтинге!

– И еще со всеми своим персонами не забудь, что за тобой последняя глава повести про Минивасика! – добавил я. – Да и роман про Лизу за тебя никто не напишет. Но все-таки я хочу узнать про шесть лифчиков…

Закрыв глаза, я представил их:

– черный кружевной «балконет» на титановых косточках,

– красную «анжелику»,

– прозрачную силиконовую «самоклейку»

– и три «полуграции» разных цветов.

– Я тебе по почте пришлю ссылку, сам посмотришь, – смилостивилась жена.

Через 5 секунд я открыл письмо, нажал гиперлинк, развернул главную страницу.

Во весь экран шло сообщение:

 
Агентство «АБеВеГа»,
назначившее
литературную премию
в размере ста тысяч рублей,
выбрало
СЧАСТЛИВЧИКОВ
 

Анжелика в «анжелике»

Звали девушку Анжеликой.

Она была самим совершенством.

Густые волосы, большие серые глаза, смешливый рот, нежный подбородок, точеная шея…

Все лежавшее ниже не поддавалось описанию, поскольку в простом языке для того не имелось слов.

А главным в облике было то, что Анжелика обожала платья с открытыми плечами и потому всегда носила бюстгальтер модели «анжелика» – без бретелек, держащийся только на планке.

Мужчины – особенно среднего и старшего возраста! – были от девушки без ума.

И между собой шутливо именовали ее не иначе, как

 
Анжелика в «анжелике»
 

И один бог знал, до какой степени каждый из них хотел…

Нет, не хотел – жаждал!

Мечтал.

И надеялся…

Хоть раз в жизни увидеть

 
Анжелику БЕЗ «анжелики»
 

Барин и татарин

Истинное богатство русского языка открывается нам, стоит лишь всерьез задуматься о значении слов известного произведения.

Если же эти значения воспринимаются неверно – точнее, не так, какими они были заложены в оригинал – то восприятие искажается порой до полной противоположности смыслу.

Быв в молодости певцом-гитаристом, я до их пор помню сотни и тысячи текстов – от лучших романсов начала XIX века до лучших бардовских и эстрадных образцов нашего времени. И до сих пор с удовольствием слушаю хорошие песни в любом хорошем исполнении.

Не так давно я задумался о замечательной русской песне «Вот едет тройка почтовая», затрагивающей – как и большинство подобных сочинений – тему несчастной любви оставляющей открытым финал неудавшейся жизни.

Согласно изданию «Русские песни и романсы», составленному В. Е. Гусевым (М., «Художественная литература», 1989), песня эта принадлежит неизвестному автору и оригинал ее датируются 1901 годом.

Приведу куплет, который вызвал интерес:

 
– «Ах, барин, барин, добрый барин,
Уж скоро год, как я люблю,
А нехристь-староста, татарин,
Меня журит, а я терплю.
 

Слушая и пытаясь понять слова, мы невольно искажаем восприятие оригинальных текстов.

Ведь упомянутые «барин» и «татарин» вызывают сегодня вполне однозначную реакцию.

Слово «барин» в советское (да и в нынешнее время) приобрело отрицательный оттенок: барином именуется ленивый неприглядный бездельник, живущий за чужой счет.

А что касается «татарина», то тут уже вообще пахнет разжиганием межнациональной розни – и удивительно, что до сих пор кто-то бдящий сверху не повелел заменить слово.

Хотя, отвлекаясь и смотря взглядом поэта, не могу не сказать, что рифма «барин – татарин» столь же идеальна, как «заяц – китаец». Конечно, с точки зрения абстрактной критики рифмовка стихов двумя одинаковыми частями речи считается бедноватой, но даже Александр Сергеич употреблял подобные созвучия – и не только между существительными, но даже осужденные впоследствии рифмы отглагольные – и от этого его стихи не стали хуже.

Но вернемся к барину и татарину.

Стоит лишь поднять языковой пласт XIX и начала XX веков, как все становится на свои места.

«Барин» не имел в старые времена нынешнего смысла. Слово было традиционным, когда кто-то из низов народа обращался к высшему сословию. Все эти тонкости сегодня утеряны; мало кто вспомнит, что, например, для солдата существовало обращение «служивый».

Об отсутствии отрицательного подтекста свидетельствует и вариант 4-го куплета этой песни:

 
Ах, милый барин, скоро святки,
А ей не быть уже моей,
Богатый выбрал, да постылый —
Ей не видать отрадных дней…»
 

Совершенно ясно, что к человеку, аттестуемому нынешним значением слова «барин», ямщик вряд ли обратился бы с эпитетом «милый».

Да и весь текст говорит о том, что барин, которого вез лохматый ямщик, был человеком добрым и участливым – каких сегодня встретить удается не на каждом шагу.

«Татарин» же не имел никакого отношения к национальному признаку – и тем более, к людям населявшим тогда Казанскую губернию Российской Империи (а сегодня Республику Татарстан, субъект РФ).

«Татарином» в те далекие годы обозначали абстрактного нехорошего человека, ведь такая трактовка слова тянулась со времен монгольского ига. Когда татары, пришедшие из Китая, были завоевателями, грабителями и насильниками русского народа.

«Татаре, чистые татаре…» – такие сетования в адрес недобрых людей можно встретить у многих авторов XIX века.

(Равно как слово «турок» стало нарицательным после ужасов русско-турецких войн и отголоски этой традиции нашло отражение даже у некоторых писателей советских времен.

И «татаре», и «турки» означали означало просто жестоких разрушителей – равно как слово «фашист» в наше время практически не имеет отношения ни к членам НСДАП, ни тем более к приверженцам Бенито Муссолини.)

Кроме того, если подумать, то становится ясным, что староста – глава крестьянской общины, своего рода администратор в русской православной деревне, просто не мог быть ни кем, кроме своего же брата славянина.

И обзывая вредного – какими он, скорее всего, и был – старосту татарином, несчастный ямщик просто усиливает ругательство «нехристь», которое тут тоже не означает иноверца, а лишь подчеркивает отсутствие христианского сострадания в том человеке.

Точно так же, как героиня Чехова («Либерал») укоряет мужа, не имея в виду реального магометанина и вообще не вкладывая в слово никакого религиозного смысла:

– Это… Глаза твои бестыжие, махамет!

После таких рассуждений старый текст воспринимается совсем иначе, чем при поверхностном ознакомлении.

А для правильного понимания требуется всего лишь окунуться в историческую ретроспективу и немножко подумать.

В плену заблуждений

Полжизни я был уверен, что эмблема пацифистов – это схематическое изображение той части тела, которую женщины прикрывают даже на пляже.

Но она символизирует всего лишь отпечаток голубиной лапки.

* * *

Когда я был мальчишкой, у меня имелся фарфоровый енот.

Прекрасно выполненная фигурка высотой сантиметров 10, подглазурно раскрашенная в естественные цвета.

Играя с этой вещицей, я предполагал, что енот – крупный зверь размером с небольшого медведя (ну, в крайности – с годовалого теленка), и енотовая шуба (как медвежья) может быть пошита из одной шкуры.

Узнав правду, я испытал серьезное разочарование.

* * *

Нас убеждали, что рыбы боятся человека.

Но, увидев под собой стайку двухметровых пятнистых груперов, понял, что это люди должны бояться рыб.

* * *

Я никогда не сомневался, что лангусты вкуснее обычных креветок.

На самом деле даже лангустины менее вкусны, чем углохвостые.

* * *

Бабушка моей лучшей матмеховской подруги, Вера Федоровна Иванова, в детстве полагала, что у человека внутри – везде кишки.

Кишки в туловище, в ногах и в руках.

И в голове тоже кишки.

(Впрочем, чем больше я узнаю ментальный уровень окружающих, тем сильнее склоняюсь к мысли, что последнее утверждение заблуждением не является!)

* * *

И в заключение – картинка, подсмотренная со стороны, тоже вызывающая улыбку.

* * *

Начало 80-х годов прошлого века.

Ленинград, летний солнечный день.

Невский проспект, правая сторона.

Квартал между Малой и просто Садовой улицами (более точно определить не могу, за 40 лет топография неузнаваемо изменилась).

Из гастронома выходит супружеская пара средних лет.

Мужчина шагает, засунув руки в карманы.

Женщина навьючена, как осел; из раздутой авоськи капает белое.

Муж: Ну вот, весь Невский сейчас будешь молоком поливать!

Жена: Сколько можно тебе говорить – это не молоко, а СЛИВКИ!

Денежный конвой

Андрею Ракоши-Шулецкому,

философу и умному человеку

Это было давно.

Точнее – 16 мая 2007 года.

От тех времен сохранились фотографии, которые не только имеют теги, автоматически поставленные камерой, но и рассортированы по датам в моих альбомах.

С точки зрения Вселенной 12 прошедших лет – сущее ничто, да и в масштабах иной человеческой жизни они несущественны.

Но я прожил столько этапов на разных эшелонах бытия, что все видится бывшим в поза-позапрошлой жизни и случившимся не со мной.

Впрочем слово «случившееся» не подходит; в тот день не случилось ничего особенного, вообще ничего не случилось.

Просто испытанные ощущения относятся к разряду острейших.

(Чтобы пояснить сказанное, приведу сходный пример.

Неделю назад я был потрясен сценой во дворе нашего 14-этажного 10-подъездного 800-квартирного дома, стоящего на одной из тихих улиц миллионного города.

Я вышел из парадного, спустился с крыльца и увидел, как охотится маленький ястреб-перепелятник.

В горизонтальном полете на высоте 2 метров он напал на голубя, – закогтил его и унес в чащу болотного сухостоя между домом и автодорогой.)

Итак, вернемся в майский полдень 2007 года.

В тот год я работал директором уфимского филиала одной Нижегородской транспортно-экспедиционной компании, имел «белую» зарплату 40 тысяч, просторный кабинет, десяток подчиненных, служебный автомобиль и безлимитный бензин по топливной карте.

(Компания эта, к сожалению, здравствует до сих пор, но названия я не озвучиваю – не из пиетета, а из нежелания пиарить ее хоть одним словом.

В августе 2007 меня оттуда уволили за то, что по вине водителя пропал автопоезд с грузом пивной бутылки на сумму 124 тысячи рублей.

Но в мае все казалось прекрасным… и даже удивительным.)

Я был почти молод, себе казался полным сил.

Впрочем, о себе я могу писать листами, гораздо лучше и короче сказал Булат Шалвович:

 
Еще моя походка мне не была смешна,
Еще подошвы не поотрывались,
За каждым поворотом, где музыка слышна,
Какие мне удачи открывались!
 

Вот о повороте-то и хочу рассказать.

* * *

Музыка не была слышна; не слышалось ничего, кроме шума покрышек по асфальтограниту трассы М7 «Нижний Новгород – Уфа» – лучшей ее части, пролегающей по Республике Татарстан.

Точки описываемых событий уже не помню, не могу назвать даже траверс населенного пункта – обозначу лишь отрезок между отворотами на Большую Елгу и Шумково.

Открыв Яндекс-карту, каждый поймет, что дорога там бежит среди длинных полей и редких перелесков без человеческого жилья на километр в обе стороны – даром, что места являются сердцем России.

Впрочем, это сейчас водитель может проложить маршрут из Нурлата в Гондурас по интернетским картам, а тогда в машине не было даже GPS-навигатора и ехали мы вслепую, по знакам и дорожным указателям.

Говоря «мы», должен пояснить, что моим спутником был системный администратор филиала – киселеобразный юноша Паша, к чьему имени хочется в рифму прибавить кое-что не вполне нормативное. Ничего плохого он мне не сделал, только остался на своем месте после моего увольнения, хотя именно я брал его на работу и выбивал из хозяина повышение зарплаты. Также во внерабочее время Паша разводил в однокомнатной квартире персидских кошек. Но минимемуар – о другом; я вспомнил все в справочном порядке.

Итак, мы ехали вдвоем с сисадмином на корпоративной 16-клапанной «Дэу-Нексии».

Эта чудесная во всех отношениях машина навсегда осталась в моей памяти.

(Кажется, из всех 13 машин – от желтого «Москвича 2140» до свекольного джипа «Гранд Чероки» – бывших когда-то в моем пользовании, я больше всех любил серебристую «чаечку» с затонированной задней частью.)

На ней я всласть поездил по России на восток, север и запад; собирался даже в Омск, да меня отговорил один дальнобойщик, сказав, что после Кургана придется тащить машину на себе, поскольку к этому времени у нее отвалятся колеса.

И как раз на той «Нексии», покрывая М7 (перегон Поспелово – Большая Тарловка), я однажды развил скорость 199 километров в час, что осталось абсолютным рекордом, не побитым даже на «Ягуаре XJ7», который давала мне поводить подружка по имени Наташа.

Мы направлялись не в Нижний Новгород, а возвращались в Уфу из Казани, куда ездили в татарский филиал компании, чтобы забрать сервер, им не нужный.

Поездка за компьютерным «железом» на расстояние 528 километров в один конец (без учета еще сотни по городам) не была роскошью. Тот сервер весом в 20 килограммов стоил 120 тысяч рублей.

(Для осознания масштаба по ценам 2007 года приведу пример.

Именно тогда мы купили жене первую новую (не подержанную, а взятую у дилера) машину.

С таким же мотором DOHC, как и служебная, только укомплектованная кондиционером и электростеклоподьемниками, оснащенная электрозеркалами и оборудованная сигнализаций «Magicar 5», зеленая «Нексия» обошлась нам в 330 тысяч.)

Мы выехали из Уфы на рассвете 15 мая, без приключений прибыли в татарскую столицу, состыковались с веселым Артуром – директором Казанского филиала – заселились в забронированный номер отеля «Татарстан», прокатились в офис фирмы и забрали сервер (который тихо оставили в багажнике на гостиничной стоянке, рассудив, что не следует привлекать лишнего внимания его переноской туда и сюда), после чего отдали вечер тихим радостям жизни. То есть взяли с собой бухгалтершу Гузель и пошли в ресторан «Шаляпин», стоящий неподалеку от Богоявленского собора. Там наелись и напились, потом гуляли по ночной Казани и радовались с каждым часом все сильнее.

Впрочем, о том гораздо изящнее писал (не Окуджава, а я) в повести «НАИРИ» и повторяться не вижу смысла.

Событие, к которому я подхожу медленно, состоялось на следующий день: когда мы с сисадмином выспались после угарной ночи, умылись, получили завтрак, входящий в стоимость номера, переложили драгоценный груз на заднее сиденье и пустились в обратный путь.

Ездил я по М7 не раз и прекрасно знал, что будет впереди.

На Мамадышском перекрестке нам предстояло остановится, подойти к ларьку, которым владели два знакомых мне брата-татарина, и съесть шашлык из свинины, лучший на трассе.

Затем мы должны были переехать через Вятку и следовать без остановок, не обращая внимания на ответвление к городу, спрятавшемуся у слияния рек Елы и Буги и носящему название Елабуга.

Слегка задержаться на платном мосту у Нижнекамской ГЭС, питающей завод «КамАЗ».

Поплутать по развязкам через Набережные Челны, взглянуть на каменный сталагмит привокзального отеля, в котором я однажды…

(Впрочем все, что пережил я одной предзимней ночью в отеле, которого сегодня нет на карте, изящно описано в «Пчеле-плотнике». )

После Челнов опять вырваться на оперативный простор и ехать быстро.

Так быстро, как можно лететь по изумительным дорогам Татарстана, и жалеть лишь о том, что от Казани мы едем на восток, а не на запад. Что в другой стороне осталась Чувашия и мы не попадем в Цивильск, не заглянем в неказистое придорожное кафе, которое всегда предлагает поджарку из телятины и настоящую «китайскую» смесь с ростками бамбука.

Но по въезде в родные пределы нас ждало село Верхне-Яркеево, где водительская забегаловка «Автодвор» наслаждала мясной солянкой, подобную которой я ел всего однажды – в 1983 году, в Лейпцигском ресторане забытого названия.

И уже совсем поздно вечером, после заезда в офис и выгрузки сервера, я мог наконец оказаться дома. Где лучшая в мире женщина, любимая жена Светлана приготовит мясные пирожки из пресного теста, носившие в нашей семье радикальное наименование «пиписьки», а в огромном холодильнике «Самсунг» стынет литровая бутылка водки «Смирнов №21».

(Поесть я любил всегда, поесть вкусно любил вдвойне, поесть в дороге – втройне, а поесть и выпить дома, когда уже некуда больше спешить, люблю десятикратно.

Я не ем, чтобы жить, а живу, чтобы есть.

Иного смысла жизни не вижу.)

Но в тот момент все лучшее оставалось впереди.

Мы просто ехали по залитой солнцем М7.

Мимо летели поля и леса, перед глазами сверкал капот, в магнитоле крутилась кассета «Шолом Алейхем», спидометр показывал уверенные 130: в те годы татары еще не повесили своих камер, и кое-где можно было чуть-чуть разогнаться.

Я крепко держал руль, хоть и ехал на азоте; медузоподобный Паша глядел в окно.

Трасса была не сильно загруженной; лишь время от времени, заставляя мои «дворники» подпрыгивать от ударной волны при суммарной скорости 250 километров в час, мимо свистели встречные фуры, да иногда я обгонял попутные.

Моя служебная «Дэу» с госномером С475РУ 52 в самом деле была потрясающей машиной.

Не имев лишней массы – ни кондиционера, ни ЭСП, ни даже защиты картера – облегченная «Нексия» имела невероятную разгонную динамику и потрясающую эластичность коробки передач. Не напрягаясь единым мускулом, лишь делая kick-down с 5-й повышающей на мощную 3-ю, я обходил кого угодно, всегда успевал встроиться в просвет. И, смягчая глагол в форме настоящего времени, который складывала буквенная часть номера, выражал уважение к обойденным коротким подмигиванием «аварийки».

(Ведь какой же русский не любит быстрой езды, хотя по духу я немец, по хозяйственным привычкам эстонец, а по мировоззрению – еврей.)

Когда передо мной, быстро вырастая в размерах, возникла серо-зеленая машина, ползущая с черепашьей быстротой, я без кик-дауна, не выключая пятой, обошел ее по встречке, нырнул обратно и нашел себя за металлической фурой. Не любив ехать медленно, через некоторое время я опять выставился влево и тут же снова спрятался вправо. Потом, оценивая расстояние до встречных фар, еле видных в ярком свете дня, сделал еще несколько коротких бросков.

– Виктор Викторович,

– неожиданно подал голос Паша.

– Посмотрите, куда мы попали!

Я оторвал глаза от очередной кормы и огляделся.

Дорога делала долгий пологий поворот – кажется, левый.

Достаточно длинный участок оказался на ладони.

Я увидел впереди нас и позади невесть сколько одинаковых 10-тонных фур с глухими железными кузовами серовато-сливочного цвета. Борта их были опоясаны бело-сине-красными полосами, отмечены двухголовыми орлами и обозначены надписями «Банк России». Впереди вереницы полз броневик, ощерившийся черным дулом; такую же камуфлированную черепаху я обогнал перед тем, как сюда вклиниться.

Колонна растянулась на добрый километр, дистанции между фурами позволяли втиснуться небольшому бронепоезду.

– Виктор Викторович…

– Паша кашлянул и осекся.

– Это…

– Это денежный конвой,

– сказал я.

– Везут наличность из Москвы в Уфу. А, может, в Челябинск. Или в Ёбург. Или…

– Вы представляете, сколько там денег?

– перебил сисадмин.

– Хотя бы в одном грузовике? И даже если там одни десятки?

– Даже если одни пятерки,

– я вздохнул.

Сейчас уже трудно поверить, но в тот год еще ходили зеленые пятирублевки.

– Идиоты,

– сказал Паша.

– Как они дали нам въехать в самую гущу денег?

Я смотрел вперед.

Там, в мареве невидимого выхлопа, за глухими стальными дверцами «гаражного» типа покачивалась сама жизнь.

Точнее – все, что я от нее недополучил, родившись не там, не тогда и не в той среде.

Все, за что я без колебаний отдал бы остаток своих дней, если бы они что-то стоили на весах вечности.

Там был заперт автомобиль моей мечты – темно-красный «Шевроле Камаро Berlinetta» 1979 года выпуска. Харизматичный 2-дверный зверь с 3-метровым моторным отсеком, прячущим 250-сильный 5-литровый 8-цилиндровый 4-карбюраторный V-образный двигатель, от рокота которого дрожат рамы на четырнадцатых этажах.

(За этого поджарого хищника, летучего демона шоссейных дорог, я и сейчас готов продать душу дьяволу – да, увы, нечистый не спешит ее покупать.)

Туда поместилась и 3-этажная вилла в Лигурийских Альпах с коньячным погребом, морским бассейном и высоковольтным периметром, испепеляющим всякого, кто без спроса подойдет ближе, чем на 300 ярдов.

И официально необитаемый остров Кокос у побережья Коста-Рики, вместе с белым коралловым пляжем, единственным шезлонгом под зонтиком и мулаткой, которая разбирается в цветах флажков и знает, когда я прошу поднести джин, а когда – шэрри.

(Не стоило даже говорить о ящике «Бушидо» и бочонке «Макэллана». )

Ну и, конечно, там лежали вороха платьев от Диора, Сен-Лорана, Дольче&Габбана, Версаче, Армани, Валентино и Коко Шанель, заказанных в единственном экземпляре для моей жены. И горы сумочек от Прада, шеренги туфель от Стюарта Вайцмана, штабеля коробок с бриллиантовыми диадемами от Ван Клеефа и Арпельса, пересыпанные стразами Swarowski – тоже для нее, единственной на свете.

И многое прочее, о чем я стал мечтать лишь лет десять спустя.

В частности, надежда улететь из этой страны, чтобы никогда не возвращаться назад.

Ведь над нами уже гремел мой личный «Боинг 747—400» с единственной парой кресел в гигантском салоне, которому позавидовал бы Элвис Пресли, владевший всего лишь «Созвездием» марки «Локхид».

А самое главное, там таилась возможность больше не заниматься ерундой, не заниматься ничем вообще, только сидеть в кабинете и писать свои книги.

(Последнего, впрочем, я все-таки достиг.)

Я взглянул в зеркало заднего вида, нижним краем показывающее спинку сиденья.

Не удовлетворившись, быстро обернулся.

(Еще мудрый Иеремия говорил, что негр не может побелеть, а барс – лишиться пятен и сделаться кроликом.

Так и я, будучи неправедным с рождения, всю жизнь состоял из пороков.

Но химера абстрактного человеколюбия меня никогда не терзала.

В эпоху описываемых событий я увлекался стрелковым оружием.

Умел пользоваться любым, обучал стрельбе, коллекционировал резинострельные версии советских пистолетов.

В дальние командировки всегда ездил с черным «ТТ» в наплечной кобуре.

Мера покажется лишней лишь тому, кто всю жизнь провел на зарплату библиотекаря.

Но в тот майский день 2007 года по карманам моего пиджака было распихано полмиллиона рублей тысячными купюрами. Я никого не ограбил и не убил, просто вез деньги, которые моей бухгалтерше Гульназ передала Артурова Гузель, неделю назад посещавшая Нижний Новгород, где знали о предстоящем рандеву в Казани. Экономика постсоветской России зиждилась на неучтенном «нале», возглавляемое мной ООО не выбивалось из общего порядка.

В писательстве я переживал всплеск кровожадности: шел период «Ошибки» (2004) и «Снайпера» (2007).

Да и вообще, годы жизни в России не могли сделать из меня Флоренс Найтингейл в мужском обличье.)

Я обернулся назад, надеясь увидеть то, что было нужно.

А нужны мне были базука (реактивный гранатомет) и автомат Калашникова.

(Здесь требуется еще одно отступление.

Я редко когда и мало с кем бывал добрым самаритянином.

Я не оглядывался на нормы, а ради благополучия близких был готов переступить границы.

В 2007 году мне исполнялось 48 лет. Всего 48, как хочется сказать сейчас.

Теперь я знаю, что было потом.

Я всю жизнь работал, платил налоги, содержал полицейских и судей, армию и флот, депутатов всех уровней.

Вся эта никчемная братия исправно жировала на деньги, на которые я мог бы купить своей жене еще одно кольцо с изумрудом – или даже целый браслет! – а она могла привезти мне из Копенгагенского фришопа еще один флакон туалетной воды «XS».

А по достижении 60 лет государство отсрочило мне пенсию в надежде, что я до нее не доживу.

Тогда я не дошел до нынешнего озверения, но все-таки видел жизнь под правильным углом зрения.

Я уже знал, что лучшее средство от головной боли – гильотина.

Сознавал, что я – потомственный интеллигент в 4-м поколении с 2 высшими образованиями, ученой степенью и педагогическим званием – для поддержания на плаву вынужден заниматься черт-те чем, по сути черной работой. И среда, где приходится существовать, не могла считаться дружественной.

Поэтому гипотетическое ограбление денежного конвоя, принадлежащего государству, которое украло у меня целую жизнь, я видел делом допустимым.

Впрочем, написал я это не в оправдание, а в пояснение к изложенному ниже.)

Держа руку на руле, а ногу на педали газа, я видел происходящее и знал, что надо было бы сделать, имейся тут все необходимое.

В мыслях я расписал свои действия по пунктам.

Остановиться.

Выскочить и два раза выстрелить из базуки: по фуре, которая ползет сзади, и по той, что покачивается впереди.

Взять АКМ и срезать тех, кто прибежит на взрыв.

(Я не считал себя жестоким.

Но я не пожалел бы охранников, сидевших у крупнокалиберных пулеметов Владимирова, слушавших музыку и обсуждавших девок вместо того, чтобы следить за порядком во вверенном конвое.

Ведь, во-первых, болваны сами выбрали свою судьбу и за работу с рисками получали больше, чем я в бытность доцентом Башгосуниверситета.

А во-вторых, любую работу следует выполнять добросовестно и за ошибки платить.

И, в-третьих, с чего бы я стал кого-то жалеть, если никто и никогда не жалел меня?)

Я знал и то, что следует делать дальше.

Всех перебив, забраться в подорванную фуру.

Набрать мешков с банковскими пачками.

(Или распотрошить палету, принайтовленную к полу: я никогда не знал, как именно перевозят деньги.)

Скрепя сердце, поджечь свою «Нексию», инсценировать попадание гранаты при налете со стороны.

Отойти от дороги и расстрелять еще две-три фуры, устроить на шоссе голливудскую метель из банкнот.

(Ведь Россия – не политкорректная Япония.

Законопослушный россиянин – мертвый россиянин.

Большинство моих сограждан уже тогда захлебывалось в нищете, пренебречь возможностью мог лишь идиот, а идиоты по трассе не ездят, они стоят раком на огородах.

Хепенинг стал бы точкой сгущения особенностей, создал затор, возможно даже ДТП со столкновениями, дымом и огнем.

В этой неразберихе уже никто бы ничего не соображал.

До нас с сисадмином никому бы не осталось дел.)

Нагрузившись деньгами, мы должны были пересечь поле и скрыться в лесу, который темнел у дальнего его края.