Текст книги "Моя жизнь в литературе. Записи, интервью, беседы"

Моя жизнь в литературе
Записи, интервью, беседы
Виктор Улин

Дизайнер обложки Виктор Улин

Фотограф Виктор Викторович Улин

© Виктор Улин, 2023

© Виктор Улин, дизайн обложки, 2023

© Виктор Викторович Улин, фотографии, 2023

ISBN 978-5-0060-5554-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моя жизнь в литературе

 
«Итак напиши, что ты видел,
и что есть,
и что будет после сего.»
 

(Отк. 1:19)

В статьях этого сборника идет разговор о литературе – единственном деле моей жизни.

Материал, часть которого уже была опубликована, скомпонован по смыслу.

Вначале я излагаю свой взгляд на литературу как сущность и перечисляю ее основные функции.

Далее следуют дневниковые записи 1987—92 годов – периода, когда я определял свой путь, поступал и учился в Литературном институте (самому учебному заведению посвящен отдельный сборник мемуаров, публицистики и работ по литературоведению).

Продолжают книгу интервью, которые я давал различным изданиям, беседы с читателями и коллегами по цеху.

Эти материалы даны в оригинальном виде – без купюр и оценок; они являются опорными точками развития и подтверждают слова Пушкина о том, что человек меняется во времени.

Хотя, конечно, есть некоторые сущности, остающиеся неизменными.

Аттестуя себя прозаиком, поэтом, публицистом и переводчиком, во главу угла я ставлю художественную прозу.

Символом литературной веры для меня всю жизнь служат слова:

 
Поэт, не пишущий прозы, подобен мотыльку.
Прозаик, не пишущий стихов, мертв как стилист.
 

Тезисы о творчестве

 
1. «Художник живет в аду своей душ.»
 

(Виктор Улин)

 
2. «Трещина мира проходит сквозь сердце поэта.»
 

(Генрих Гейне)

 
3. «Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души.»
 

(Владимир Высоцкий)

 
4. «Писать надо пьяным, править трезвым.»
 

(Эрнест Хемингуэй)

 
5. «Ты творишь так, как будто в последний раз.»
 

(Виталий Сеньков)

Писатель должен ДУМАТЬ.

Писатель хаусдорфов.

Писатель одинок, как горная вершина над болотом.

Писатель не любит людей, поскольку видит их ничтожную сущность.

Писатель не верит в будущее и не тоскует по прошлому, он живет настоящим.

Писатель остро чувствует там, где обычный человек пройдет и не оглянется.

Писатель всегда во фронде.

Писатель никому не верит.

Писатель слушает всех, но делает по-своему.

Писатель во всем сомневается.

Писатель – нонконформист.

Писатель не подчиняется чужому мнению; если все кругом твердят: «это белое», он говорит: «это черное».

Писатель свободен от химер.

Писатель стоит выше законов морали, общества и государства.

Писатель живет согласно собственной системе ценностей.

Писатель не имеет запретных тем и пишет о том, что его волнует.

Писатель умеет определять оптимальный баланс между формой и содержанием.

Писатель всегда знает, что хочет сказать.

Писатель мыслит образами, а не понятиями.

Писатель непрерывно растет.

Писатель учится всю жизнь.

Писатель проходит витки отрицания отрицания, но в каждый отдельный момент имеет твердую эстетическую позицию.

Писатель не имеет родины и нации.

Писатель – гражданин мира.

Писатель никого ничему не учит, лишь изображает жизнь так, как ее видит.

Писатель не дает оценок.

Писатель воспринимает мир во всем спектре красок, а не через поляризационную щель «добра и зла».

Писатель сочувствует всем своим героям.

Писатель пишет не благодаря жизненным обстоятельствам, а вопреки им.

Писатель живет не в реальности, а в иллюзии.

Писатель умирает с каждой написанной книгой и возрождается с каждой начатой вновь.

Писатель должен быть нищим – голодным и злым.

Лишь при таких условиях он может написать что-то более существенное, чем оды комариному писку.

Функции литературы

Писать я начал тому назад более полувека: 21 сентября 1967 года.

Эту дату отмечаю с биографической точностью.

Ведь до сих пор сохранилась одна из первых записей в дневнике, который я вел спорадически на протяжении четверти века.

В тот день я бодро сочинил собственное продолжение детской сказки «Приключений мышонка Пика» – не помню уже какого автора.

Потом на протяжении долгих лет я то отходил от прозы (был поэтом, журналистом, публицистом), то снова возвращался к ней. Совершал витки по спирали, учась у других и пытаясь понять намерения себя самого.

Начиная с определенного момента я стал задаваться мыслями не только о процессе творчества, но о самом предназначении литературы – точнее, о тех функциях, которые она должна выполнить.

Ведь литературу объявляли то лакомством для авгуров, то формой для формы – а то (в случае с возведенной в абсолют русской классикой) наделяли не в меру нравственным значением и даже неким мессианским смыслом.

Что из того получилось для самой русской классики, стало ясным по результатам ее внедрения в детские умы: сам я окунулся в сладостную бездну своего родного языка лишь в зрелом возрасте, уже поступая в Литературный институт – настолько сильным было отвращение, привитое к изящной словесности в средней школе.

Обо всем этом я рассуждал давно и достаточно подробно на своем литературном сайте, который закрыл по причине отсутствия смысла. Сегодня хочу напомнить, зафиксировав свой взгляд.

Литература (как, впрочем, и другие виды искусства) имеет 4 функции, выполнению которых должно быть априори подчинено замысленное произведение.

Эти функции суть следующие:

 
1. Заместительная.
2. Очистительная.
3. Информационная.
4. Эстетическая.
 

Теперь поясню смысл вводимых мною понятий.

ЗАМЕСТИТЕЛЬНАЯ функция: литература на момент восприятия замещает реальную жизнь авторским вымыслом.

Погружаясь в хорошую книгу, читатель переживает чужое бытие. Это позволяет ему отъединиться от собственных проблем, перенестись в мир героев и вернуться оттуда в значительной мере отдохнувшим от своих проблем. На этой важнейшей функции основано воздействие даже таких жанров, как тупой детектив, психопатическое фэнтези или любовный роман уровня мыльной оперы.

Стоит подчеркнуть, что заместительная функция литературы для самого автора стоит подчас куда больше, чем для его читателей. И более того, многие мастера приходят в литературу именно в стремлении создать иллюзорную жизнь, развивающуюся по своим законам и оказывающейся порой куда более реальной, чем жизнь настоящая.

Написав пару сотен прозаических текстов, я прожил добрую тысячу чужих жизней.

Был и мужчиной и женщиной, и зверем и птицей.

Работал летчиком, врачом, музыкантом, снайпером, авиатехником, столяром, преподавателем, порноактером, еще бог знает кем.

Пережил минуты взлета и падения, сто раз умирал и сто один раз воскресал вновь.

И ничто – ничто-ничто – не могло мне дать такого удовольствия, как переживать эти выдуманные, но такие зримые жизни. И обогатить самого себя каким-то посторонним опытом.

ОЧИСТИТЕЛЬНАЯ функция базируется на введенным еще древними греками понятии катарсиса – то есть очищения души путем сопереживания чужим страданиям.

В моем любимейшем романе «Три товарища» (Эрих Мария Ремарк) есть эпизод, где Отто Кестер, друг главного героя Роберта Локампа, несется сквозь ночь в машине, стремясь скорее доставить доктора к его возлюбленной Пат.

Эти несколько десятков строк, вызывающие у меня слезы при каждом повторном прочтении, стоят многих томов иной литературы, лишенной обостренного ощущения бытия. И вызывают в читательской душе целую лавину эмоций: страх, отчаяние, надежду, благодарность…

И это – катарсис в чистом виде.

Но толкование термина, рожденное древнегреческой трагедией, сегодня можно расширить.

Катарсис – очищающее просветление – можно испытать, сопереживая не обязательно страданиям.

Когда я думаю об этом, то вижу, что для сопереживания патетике чужой жизни совсем не обязательно ввергать читателя в реально изображенную трагическую пучину.

Достаточно просто вызвать в душе какие-то сильные чувства и переживания.

Разумеется, нельзя требовать от каждого текста, чтобы в нем обязательно присутствовал катарсис хотя бы в минимальной форме.

Но тем не менее стремление к такому эффекту является, на мой взгляд, одним из определяющих в самооценке своего творчества.

И, кроме того, именно очистительная функция вносит в литературу то, что прежде обращалось надуманным мессианством.

ИНФОРМАЦИОННАЯ функция обеспечивает получение читателем каких-то новых знаний.

На информационной функции базируется привлекательность некоторых второразрядных направлений в литературе.

Без наличия новых знаний читать текст будет просто скучно.

Скучно будет даже писать – ведь творя чужую жизнь, автор поневоле должен и сам узнать что-то новое.

Если же автор пишет о том, в чем сам ничего не понимает, этого не поймет и не узнает и читатель.

Ему станет скучно или досадно, и он закроет книгу после нескольких первых страниц.

В реализации и информационной функции хорошим окажется то литературное произведение, в котором найдена золотая середина между избыточностью деталей и их недостатком.

ЭСТЕТИЧЕСКАЯ функция заключается в том, что сам текст должен быть безупречным с точки зрения избранного стиля и языка персонажей.

Это обязательно даже в том случае, если язык представляет собой просторечие или ненормативную лексику.

Хорошо прописанная фактура того или иного общественного слоя (и времени) погружает читателя в атмосферу описываемых событий.

Сочный, живой, полный деталей, звуков и запахов язык есть первейшее средство художественной выразительности текста.

И кроме того, писатель сам порой обогащает тот речевой пласт, которым пользовался в своем творчестве: всем известно, что ставшее обиходным слово «стушеваться» введено в русский язык Достоевским.

На мой взгляд, этими функциями полностью описаны задачи литературы как одного из важнейших видов искусства.

Все дополнительное окажется либо искусственно привнесенным, либо производным от перечисленных четырех.

Разумеется, не всегда автору удается реализовать все 4 функции в каждом своем произведении.

Но все-таки к этому нужно стремиться любому, взявшему перо или севшему за клавиатуру.

Ведь если удается реализовать все выше сказанное, то получится вещь, достойная своего места в сокровищнице изящной словесности.

1987—1992. Дневниковые записи

27 лет

Книга Ю. Казакова – находка для души. Думаю, возвращаюсь к ней мыслями. Черпаю в ней силу для предстоящего сражения с жизнью.

И еще – в тот момент я понял наконец, что такое быть писателем.

Быть писателем – это полночи читать в кресле свой старый, уже забытый роман, остро переживая заново встречу со своими же героями, как с вернувшимися из странствий детьми.

Потом вторую половину ночи мотаться в халате по темной квартире, глотая снотворное и запивая его корвалолом, не в силах совладать с нахлынувшей лавиной чувств и впечатлений.

Потом забыться коротким сном, но снова вскочить в пять утра, обуреваясь неожиданной идеей, и на кухне, чтобы на разбудить соседей снизу, перепечатывать четыре страницы концовки.

Потом выпить спасительный кофе и идти на ненавистную работу, где целый день провести в попытках сосредоточиться над заданием, переносить злые насмешки сослуживцев и тонкое издевательство начальника над своим «графоманством»

Потом приехать наконец домой и опять наспех глотнуть неизменного кофе, скорее засесть за текущую вещь.

Потом страдать, перебарывая мучительное желание наложить на себя руки, потому что жизнь кончается после расставания с героями за последней точкой только что оконченной повести…

И все-таки жить, возрождаясь в замысле новой вещи.

Жить назло обстоятельствам и издевкам умных дураков.

Жить, чтобы нести людям свою веру и свои идеалы,

Жить и твердо знать, что только такая жизнь является не напрасной.

5 июня 1987 г.

Все авторы различны по тембру.

Чрезмерное редактирование срезает обертона, оставляя лишь неприятную для слуха чистую несущую частоту.

17 июня 1987 г.

28 лет

Счастье – это держать готовую к засылу в набор фотографию, с которой улыбается дорогой твоему сердцу человек, рожденный для газетной полосы движением твоего пера.

25 ноября 1987 г.

Литературный герой – не химера, а вполне реальный человек,

Он живет вне времени и этим сильнее и реальнее меня самого.

Когда я состарюсь и умру, от меня останется жалкий фантом: характеристики, автобиографии, письма да дневники.

А герой будет продолжать жить своею полнокровной жизнью, навеки застопорившись в том возрасте, где моя рука выставила последнюю точку.

И этим он живее меня!

3 декабря 1987 г.

Разница между журналистикой и литературой – в краеугольном камне.

В обеих должны быть и тема и идея.

Но в журналистике главной является тема, а в литературе – идея.

13 декабря 1987 г.

Бальзак и Ремарк: два типа изложения.

Бальзак рисует пышную картину времени. Он подводит к краю и говорит: смотри. Его необходимо экранизировать. Его читаешь и кажется, что смотришь телесериал с фиакрами и цилиндрами, булыжными мостовыми и грудями, взбитыми напоказ.

Бальзак дает взгляд снаружи.

А Ремарк заставляет посмотреть изнутри.

Его читаешь и испытываешь иллюзию, будто действуешь вместе с героями. Ремарка нельзя экранизировать, экранизация убивает его наповал. Его нужно читать и видеть жизнь, описываемую им, перед мысленным взором самому.

Его нельзя не только экранизировать, но даже иллюстрировать!

И этим Ремарк во сто крат сильнее Бальзака со всей широтой и глубиной последнего.

14 декабря 1987 г.

Творение прозы – как алмазное гранение хрусталя.

Сначала режутся острые углы, потом сглаживаются плавиковой кислотой.

7 марта 1988 г.

Художественный образ всегда несет долю абсурда.

Точное описание дает лишь статья из толкового словаря.

А образ – всегда нечто неожиданное, поражающее внезапным ракурсом.

8 марта 1988 г.

Статью можно бросить на полуслове.

Речь приходится выслушивать до конца.

Поэтому в речи надо быть более кратким и точным, нежели в статье.

6 мая 1988 г.

29 лет

Татьяна Толстая – антипример.

Она похожа на зал в стиле барокко.

Сперва нравится и восхищает, а потом от всех стилевых финтифлюшек, от жирного чада неумеренной позолоты хочется бежать к холодной простоте ампира.

1 августа 1988 г.

32 года

Прочитал «Лолиту» Набокова.

Потрясающая, жуткая, замечательная – и очень грустная книга.

6 января 1992 г.

«Лолита» – очень русская книга

7 января 1992 г.

Прозаическое произведение подобно лицу стареющей женщины.

При чересчур пристальной работе над языком оно ужасает своим несовершенством, распадается на отдельные слова, состоит из чудовищных фрагментов,

Но стоит отвлечься от мелочей, прочитать – издали – целиком, как все снова становится прекрасным.

6 июня 1992 г.

Никогда не испытывал чувства более ошеломляющего, пронзающего мучительной и сладостной болью, наполняющего душу томлением, восторгом и страданием – подобным любви! – чем читая Пушкина.

25 июня 1992 г.

В прозу есть два пути.

Один – от ума.

Это путь художественного осмысления мысли, философии, рациональной сущности. Такая проза интеллектуальна, строго выстроена, но… безжизненна.

Второй – от сердца.

Пусть художественного осмысления чувств. Это проза дышит грудью полной и живой. И всегда к ней приходят через стихи.

Пример: Пушкин.

27 июня 1992 г.

2009. Газета «Уфимские ведомости»

(Беседы с уфимской журналисткой Лилией Зиминой)

Полный текст интервью

ЛЗ

С чего начиналось Ваше творчество?

ВУ

Как и многие, я пришел в прозу из поэзии. От которой отошел в конце 80-х годов прошлого века, хотя время от времени испытываю какие-то поэтические необходимости, приводящие к внезапному появлению стихов – как например, стихотворения о трассе М7, написанного в 2006 году. В 1984 году – одновременно с кандидатской диссертацией – я написал свой первый роман. Который сейчас, в осовремененном виде, известен читателям под названием «Высота круга». На издание этого романа у меня был даже договор с московским издательством «Пальмира», и я даже успел получить первую часть гонорара. После чего издательство самоликвидировалось. А роман завис – надо думать, теперь уже навсегда.

ЛЗ

Что для Вас наиболее важно в литературной деятельности: популярность среди современников; возможность получения нередких и высоких гонораров; признание потомков; самовыражение; возможно, оздоровление себя посредством написания книг, или что-то другое?

ВУ

Разумеется, деньги и только деньги. Это есть лучшее средство самооздоровления. А на современников, этих опившихся дешевым пивом имбецилов, мне, мягко говоря, глубоко плевать.

ЛЗ

Как вы относитесь к критике Ваших книг и Вас самого?

ВУ

Я люблю когда меня бьют, поскольку всегда даю сдачи с такой жестокостью, которой от меня не ожидают, и сразу прекращают критику. А я получаю невероятное удовлетворение после того, как растопчу своим интеллектом какого-нибудь косноязыкого уродца. Разумеется, я внимательно отношусь к критике своих книг. Поскольку хотя 90% критикующих – априорные дебилы, не имеющие элементарных литературоведческих понятий, но я пропагандирую лозунг, которого придерживаюсь:

«ВЫСЛУШАЙ ВСЕХ И СДЕЛАЙ ПО-СВОЕМУ»

ЛЗ

Когда, на Ваш взгляд, наступает популярность? Когда узнают на улице, когда видишь десятки своих книг во всех палатках города, или когда узнаешь свою книгу, читаемую в метро рядом сидящим случайным человеком?

ВУ

И тогда и тогда и тогда. Но лучше всего – когда, вытеснив имбецильные сериалы про папиных дочек и прочее ЧМО, по телевизору пойдут наконец фильмы, созданные на основе моих произведений.

ЛЗ

Как Вы считаете, проблемы современного общества в достаточной мере освещаются в современной литературе? Кто из философов Вам особенно близок?

ВУ

Современную литературу я не читаю. Мне жалко свои умственные ресурсы, чтобы их тратить на всяческие вербальные экскременты вроде сочинений Акунина, Пелевина, Донцовой, Дашковой и еще кто там есть в когорте выкупившихся графоманов? Все философы, согласно моему мнению, глубокие придурки. И говорить о близости одного из них мне, разумному человеку, просто смешно. Я ни во что не верю и практически никого не уважаю, кроме себя самого.

ЛЗ

Не думали ли Вы о том, что можно писать одну книгу 2 года? Или даже всю жизнь? От этого она будет лучше?

ВУ

2 года нормально. Свой последний роман «Der Kamerad» по ряду причин я растянул именно почти на 2 года. Написав за это время еще листов 50 других произведений. (Для незнающих уточняю: на сегодняшний день мой творческий портфель составляет более 250 авторских листов, готовых к публикации. Для еще больших невежд проясню: 1 а.л. = 40 000 знаков включая пробелы. Для полных имбецилов: это 25 книг «карманного» формата или 12 обычного.) Писать книгу всю жизнь – удел графомана. Хотя история мировой литературы знает подобных «писателей одной книги». Например, англичане Льюис Кэрролл и Джонатан Свифт, из русских – Александр Фадеев. Однако это есть признак полного непрофессионализма и – если говорить прямо! – творческой несостоятельности. Истинно талантливый художник должен работать непрерывно, выдавая поток произведений.

ЛЗ

Какая самая большая трагедия человечества?

ВУ

То, что оно еще существует, вопреки биологическим законам вымирания.

ЛЗ

Что Вы думаете о молодом поколении, о его развитии?

ВУ

Молодое поколение – с которым я прекрасно знаком благодаря профессии преподавателя – на 90% процентов состоит из отмороженных дебилов, которым не интересно уже ничего, кроме общения в аське с себе подобными умственными уродцами. Они не знают ничего фундаментального и не желают знать. Они познали все тайны человеческих взаимоотношений и в 20 лет им так же скучно, как мне в 50. Они подменили тяжелый для восприятия источник наследственных знаний на дешевку Интернета, который служит скорее отуплению, нежели просвещению. Родившись дураками у дураков родителей, они таковыми и умрут, не сдвинувшись вперед ни на шаг. Хотя мне, не страдающему излишками человеколюбия, это абсолютно все равно. И на фоне этой пивной массы с выглаженными телевизором мозгами тем больнее мне видеть малую часть молодежи, в которой я вижу отражение себя, жившего в прошлом веке. Вижу и предугадываю их несчастливую судьбу в эре воинствующего невежества – хоть и не могу ничем тому помешать.

ЛЗ

Понимаете ли Вы, почему так много творческих людей страдают от алкоголизма? Не пробовали ли Вы черпать вдохновение из суррогатных источников?

ВУ

Да, я пью, причем довольно серьезно, несмотря на борьбу жены. Старина Хэм, которого я в общем не слишком люблю – как просто ненавижу все, что связано с Америкой – писал в одном из своих произведений. Не помню где; кажется – в «Островах в океане»:

«Стоит только немножечко выпить, и все становится почти таким как было прежде».

Эта фраза меня с ним примиряет. Мой аутогенный герой Евгений из романа «Der Kamerad» формулирует мысль еще более четко:

«Алкоголь притупляет желания, уменьшает возможности и примиряет с жизнью».

Я пью, поскольку очень часто стою перед альтернативой: взять пистолет и убить себя, перед этим перестреляв все равно кого от ощущения полной безысходности, невостребованности и пустоты своего существования – или напиться и уйти в мир грез, где я молод и имею всю жизнь впереди. И из чувства самосохранения выбираю второй вариант. Непьющий художник – такое же априорно абсурдное явление, как женщина, не пользующаяся макияжем.

ЛЗ

Ваше вдохновение произрастает от позитива или негатива? Что Вы больше цените в литературе – форму, содержание или общую энергетику?

ВУ

Меня питает негатив. В моей жизни 90% именно негатива, я сам имею черную энергетику и распространяю вокруг себя черную ауру, как мой любимый автомобиль модели «Kia Opirus». Позитив априорно неконструктивен; счастливый человек принципиально неспособен создать что-то сильное. Лишь тот, кто ежедневно решает проблему суицида, откладывая исполнение на более дальний срок, лишь художник подпитанный ненавистью к отвергнувшему его миру способен создать что-то действительно стоящее и вызывающее катарсис у реципиента (читателя, зрителя, слушателя). Будучи математиком по первому образованию, немцем по своей сущности и филологом по второму, я рассматриваю только единство формы и содержания. Ублюдочность одной из сторон делает ублюдочной все произведение. Лишь это единство может дать энергетику. Сегодняшние молодые писатели – даже крупицы талантливых – обычно пренебрегают формой, в итоге спуская все свои замыслы в унитаз. Если произведение не имеет совершенной формы – подобно неумеренно расхваленному продажными литературоведами, но по сути полностью бездарному Лермонтовскому «Герою нашего времени» – то лично я даже не стану его читать.

ЛЗ

Вы пишете книги на реальных основах или придумываете истории?

ВУ

Я придумываю истории на основе реальных характеров.

ЛЗ

Чего Вам больше всего хочется изменить в жизни?

ВУ

Снова стать молодым. И прожить жизнь совершенно иначе. Во всяком случае, не подвергнуться уже испытанному незаслуженному наказанию: родиться русским в России.

ЛЗ

Как Ваша жизнь литературная совмещается с жизнью личной?

ВУ

Никак. У меня нет личной жизни. У меня вообще нет жизни кроме той, которую я веду на страницах своих произведений.

ЛЗ

Ваш самый лучший способ расслабиться?

ВУ

120 км/час по мокрому от продолжающегося дождя, превратившегося в корыто проспекту Салавата. Под угрозой радарных засад, водяного клина и потери сцепления с асфальтом. Пара магазинов, выпущенных из пистолета АПСМ все равно где и куда. И наконец, 200 г водки («Смирнов №21») или столько же армянского коньяку, или джина («Гордонс», но никак не «Бифитер»). Und das wer Alles.

ЛЗ

Как Вы относитесь к современному миру? Видите ли Вы в нем светлые стороны?

ВУ

Современный мир я одновременно ненавижу и презираю. Мне нет места в нем. И откуда бы я увидел светлые стороны, умирая в нищете и невостребованности среди душащих меня невежд?

ЛЗ

Ваше отношение к современным писателям, типа Акунина?

ВУ

Современную литературу, лежащую на полках магазинов, я литературой не считаю. Это не литература, а писево для удовлетворения ублюдочных потребностей нынешнего социума невежд. Хотя когда я прочитал первую книжку того же Акунина, она мне понравилась. Но потом появилась, вторая, третья, сотая… И стало очевидным, что Акунин конъюнктурщик. Будучи умным, он строгает дешевку, которую не назовешь не только литературой, но даже литературщиной – на угоду читателям, у которых давно разгладились все извилины в мозгу. И сейчас Акунина – равно как всех Донцовых-Дашковых-Пелевиных и иже с ними я презираю как низших в сравнении с сами с собой. И мне абсолютно наплевать, что я тону в дерьме, а они имеют огромные деньги. Каждому свое, как повторила слова Екклесиаста надпись на воротах концлагеря Бухенвальд, где я бывал. Какой-нибудь кретин футболист или профессиональный боксер с отбитыми мозгами за день получает больше, чем я за год. Что все равно не мешает мне считать их низшими в сравнении с самим собой – чем-то вроде говорящих обезьян. А Акунин и иже с ним – обезьяны пишущие. Хотя с другой стороны, если бы меня раскрутили, если бы мне предложили хороший гонорар и гарантию бесконечных публикаций, я тоже бы продался кому угодно до такой степени, что стал бы писать хвалебные романы о самом ненавидимом мною человеке: бывшем президенте ***. Все люди продажны, роль играет лишь назначенная цена. И сам я, позиционирующий себя представителем умирающего поколения классиков, исправно пишу рассказы в жанре ХХХ – говоря языком обывателя, обычную порнографию – которую регулярно печатают и так же регулярно оплачивают два московских периодических издания. Правда, друзья из писателей говорят, что моя адалт-литература сильнее иной классики, что в моих ХХХ-произведениях всегда присутствует полноценный катарсис и другие атрибуты настоящей литературы. Но это уже совсем другая тема.