Текст книги "Рассказ без названия"

Виктор Улин
Рассказ без названия

Осень ранит мне душу.

Я жду ее задолго до срока – со слегка остывающих ночей еще теплого августа, с редких желтых отметин в еще зеленой листве.

Вообще-то я ее не люблю. Она напоминает мне, что кончился короткий праздник лета и что тело, не успевшее как следует надышаться за несколько жарких недель, надо прятать обратно в душные одежды. Когда я шагаю по шуршащим осенним улицам, то всякий раз меня преследует детский, совершенно серьезный страх: мне кажется, будто листья осыпались навсегда и новые уже никогда не вырастут, и вокруг навеки останутся только черные, голые ветки как знак близкой зимы. А я ненавижу зиму; я очень страдаю от холода и с радостью уехала бы отсюда куда-нибудь в Австралию. Но туда, говорят, пускают только незамужних женщин.

И еще – осень тревожит мена недосказанной тайной. Каким-то трепетным, невнятным и грустным обещанием, которое никогда не выполняется, хотя и кажется искренним каждый раз. Она заползает в меня и скребется изнутри, царапается вкрадчивыми коготками. Хочется бежать от нее, но я знаю, что это бесполезно: осень вселяется в меня саму, а от себя не убежишь даже в Австралию.

Я не люблю осени. Но все-таки каждый год с томленьем жду ее прихода.

Так человек раньше времени пытается сорвать коросту с подживающей раны – муча себя и одновременно замирая от особой, сладостной и манящей боли.

* * *

Почему все отпечаталось в моей памяти так прочно?

Ведь тому давнему, зовущему меня в осень, минуло столько лет, что я боюсь называть цифру, не желая признаваться себе в своем нынешнем возрасте…

Не знаю, как это случается у других. Но, по-моему, в принципе у всех одинаково. И первая любовь приходит не по нашей воле, а лишь когда ей самой настанет время. Нам, конечно, кажется, будто мы действуем осознанно, ведь рядом возникает совершенно необыкновенный человек, он вспыхивает как солнце, – нет, ярче солнца! – и его нельзя не полюбить. «С первого взгляда», как принято писать в пошлых романах. Но это не так. Любовь просыпается сама и, управляя нами, заставляет влюбиться практически в первого, кто попадется на глаза.

Я рассуждаю о зарождении первой любви с такой уверенностью, точно испытала ее на себе. Хотя, если говорить честно, у меня самой ничего подобного не было, далеко не каждого балует судьба. Но теперь я знаю, что и со стороны можно все видеть и обо всем судить – настолько прозрачно совершается это таинство.

Миша учился в нашей школе, только классом старше. И вот я-то и оказалась для него тем случайным человеком – в самом конце; уже перед выпускными экзаменами.

Мне стыдно, что я так мало придавала всему значения – но совершенно не помню, как мы познакомились. Наверное, он просто уронил на меня свой первый проснувшийся взгляд, и… И понеслось само собой и, конечно, повторило тысячи раз обкатанную историю, но он не хотел о том думать. Ему казалось, будто все происходит в первый раз с ним, счастливо избранным из всего человечества, что только он испытал такое чудо: встретил, увидел, полюбил…

Миша сдавал школьные экзамены и тут же напряженно готовился к институту, но мы встречались с ним каждый день. Он писал мне стихи – смешные и трогательные. Я их, к сожалению, не сохранила, поскольку, как уже говорила, относилась этому совершенно несерьезно. Помню только, однажды он принес мне стих, где четыре или пять раз было повторено мое имя в первых буквах строк: «Алла, Алла, Алла…» А в другом так же читалось: «Я тебя люблю».

Мы гуляли с Мишей весь июнь. С позиции нынешних акселератов, ясной мне по суждениям дочери, наше времяпровождение было невинным до глупости: он меня ни разу не поцеловал; у него, кажется, даже не возникало желаний. Для счастья Мише было достаточно сознания, что я существую на свете. Эта простая мысль наполняла его летучей радостью, он излучал свет, какого я потом уже больше никогда и ни в ком не видела…

Впрочем, это теперь я так рассуждаю, научившись ценить бесценное, а тогда была дура набитая и, конечно, ничего не понимала. Мне льстило, что взрослый человек – год разницы в школе всегда кажется серьезной мерой! – заинтересован моей персоной, но не более. Мое время тогда еще не подошло. Я самая обыкновенная, зеркало никогда не поднимает моего настроения, но вся школа, то есть мальчишечья ее часть, почему-то считала меня страшно красивой. И девчонкой я без размышлений приняла на ум, что я красавица – следовательно, спешить некуда, впереди богатый выбор.

Экзамены кончились незаметно – для меня, во всяком случае. Миша мечтал танцевать со мной всю последнюю ночь детства, но директор школы не пустил нас с подругами на их выпускной вечер. А потом он простился со мною, так и не поцеловав, и уехал учиться в другой город.

Как ни странно, забыл меня Миша не сразу. Первое время – страдая, верно, от тоски и одиночества на чужбине – он часто слал мне письма. Толстые-претолстые, со стихами и даже рисунками. А я, конечно, не торопилась отвечать, поскольку писать вообще никогда не любила.

Институт он выбрал какой-то мудреный, там все лето тянулась практика, а каникулы приходились на осень. Миша приезжал в сентябре, к началу листопада, и всегда в первый же день звонил мне: я никуда не уехала, с моими способностями и здесь учеба была не шуткой – и мы встречались. Не просто так, конечно – всякий раз я заставляла себя подолгу уговаривать, ссылаясь на массу всевозможных дел. Отчасти это было правдой: около меня вращался огромный круг людей, а теперь к школьным подругам прибавились институтские, и я разрывалась на части, желая во что бы то ни стало быть сразу везде и со всеми. Но главное, мне доставляло неописуемое удовольствие выслушивать его страстные, упорные уговоры. Я чувствовала, что нужна ему – пусть и не понимала, зачем, – и мне было это приятно, хотя сама подобной потребности в нем не испытывала.

В конце концов я, разумеется, сдавалась и шла на свидание.

Обычно встречались мы в старом, глухом и разросшемся парке неподалеку от моего дома: я вечно куда-то торопилась, и мне не хватало времени отправляться с Мишей далеко. Впрочем, и в парке было достаточно хорошо. Мы бродили среди деревьев по пустынным косогорам, подолгу сидели возле озера, глядя, как с древних ив срываются узкие желтые листочки и беззвучно ложатся на воду. Почему-то казалось, что мы одни в том большом парке, лежащем на скрещении путей и всегда наполненном спешащими людьми. Наверное, мне в самом деле бывало хорошо с ним вдвоем, и мир отодвигался далеко-далеко, оставив нас в покое.

Да, конечно, я была с ним счастлива, очень счастлива тогда, но по глупости непроходимой не замечала этого. Так вот и пропустила всю жизнь по камешку сквозь пальцы…

А Миша мужал быстрее, чем я думала. Он больше не писал стихов и вообще давно исчез тот губастый десятиклассник, который обмирал с расстояния ста метров, увидев меня на углу возле школы. Но все-таки он оставался природно застенчивым и долго-долго не решался в первый раз коснуться моих плеч. А я метала косые взгляды; мне жутко хотелось, чтобы он меня обнял, и в то же время я боялась этого, опасаясь переступить невидимую черту в наших отношениях, и совершенно не могла понять, что со мною творится.

Однажды мы зашли под полуразрушенный мостик, перегородивший одну из аллей – кажется, пошел дождь, а свидание еще только началось. Миша стоял передо мной. Я растревожила его своими ужимками, в нем наконец проснулся мужчина, и он попытался меня поцеловать. Но я не далась – вывернулась, ускользнула кошкой, подставив щеку; он разгорячился, а я все уворачивалась, и он никак не мог поймать мои губы. Я смеялась над его неловкостью, и мне было удивительно тревожно и сладко на

...

конец ознакомительного фрагмента