Текст книги "Клетка короля"

Виктория Авеярд
Клетка короля

Никогда не сомневайся в том, что ты значим и силен, что имеешь право использовать все шансы, все возможности, чтобы воплощать свои мечты.

Хиллари Клинтон

King’s Cage Copyright

© 2017 by Victoria Aveyard

Endpapers and map © & ™ 2017 by Victoria Aveyard, All rights reserved.

Jacket art © 2017 by John Dismukes

Jacket design by Sarah Nichole Kaufman

Endpapers and map illustrated by Amanda Persky All rights reserved. No part of this book may be used or reproduced in any manner whatsoever without written permission except in the case of brief quotations embodied in critical articles and reviews

© Сергеева В.С., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

1. Мэра

Я поднимаюсь на ноги, когда он мне позволяет.

Цепь, прикрепленная к шипастому ошейнику, тянет наверх. Края впиваются в кожу – не настолько глубоко, чтобы пустить кровь. Пока что. Но запястья у меня уже окровавлены. Я стерла их за много дней, проведенных без сознаниях, в грубых, раздирающих плоть оковах. Белые рукава окрашены темно-красным и ярко-алым – засохшие пятна и свежие, которые свидетельствуют о пережитом испытании. Кровь показывает придворным, сколько я уже выстрадала.

Мэйвен стоит надо мной с непонятным выражением лица. Зубцы отцовской короны делают его еще выше, как будто железо растет прямо из черепа. Корона блестит. Каждый зубец – изгибающийся черный язык пламени, увенчанный бронзой и серебром. Я сосредотачиваюсь на этой мучительно знакомой вещи, чтобы не смотреть Мэйвену в глаза. Он всё равно подтаскивает меня ближе, держась за другую цепь, которой я не вижу. Только чувствую.

Белая рука обхватывает мое израненное запястье – довольно ласково. Против собственной воли я обращаю взгляд на лицо Мэйвена, больше не в силах отворачиваться. Его улыбку не назовешь доброй. Тонкая и острая, как бритва. Каждый зуб словно впивается в меня. А хуже всего – глаза. Это ее глаза, глаза Элары. Когда-то я считала их холодными, сделанными из живого льда. Теперь я знаю точно. Самый жаркий огонь горит синим, и глаза Мэйвена – не исключение.

Тень пламени. Мэйвен уж точно пылает, но вокруг него – тьма. Под глазами, испещренными серебристыми прожилками, залегли черные и синие пятна, похожие на следы побоев. Мэйвен давно не спал. Он похудел, стал более поджарым и жестоким. Его волосы, черные, как бездна, отросли до ушей и вьются на концах, щеки по-прежнему гладкие. Иногда я забываю, какой он молодой. Как молоды мы оба.

Под платьем ноет буква М, выжженная на груди.

Мэйвен быстро поворачивается, крепко держа цепь в кулаке и вынуждая меня двигаться вместе с ним. Я – как луна, которая вращается вокруг планеты.

– Будьте свидетелями моей победы, посмотрите на эту пленницу, – говорит Мэйвен, расправляя плечи перед многочисленной публикой.

По меньшей мере триста Серебряных знатных и не очень, военных и штатских. Я с особой остротой осознаю присутствие Стражей неподалеку; яркие плащи постоянно напоминают о моей быстро сужающейся клетке. Охранники-Арвены тоже держатся в поле зрения – их белая форма слепит меня, а способность душит. Впору задохнуться от их давящего присутствия.

Голос короля эхом разносится по великолепным просторам площади Цезаря, и толпа отзывается. Очевидно, повсюду расставлены микрофоны и динамики, которые передают ужасные слова короля всему городу – и, несомненно, всему королевству.

– Вот предводитель Алой гвардии, Мэра Бэрроу.

Несмотря на свое затруднительное положение, я едва удерживаю смешок. «Предводитель». Смерть матери не мешает Мэйвену врать.

– Убийца, террористка, смертельный враг нашего королевства. Теперь она стоит на коленях перед нами, и все видят ее кровь.

Цепь снова натягивается, вынуждая меня торопливо рысить вперед, вытянув руки, чтобы не потерять равновесия. Я тупо повинуюсь, опустив глаза. Сплошной спектакль. Гнев и стыд охватывают меня, когда я понимаю, какой ущерб это простое действие нанесет Алой гвардии. Красные по всей Норте увидят, как я пляшу под дудку Мэйвена, и решат, что мы слабы, побеждены, недостойны их внимания, усилий, надежды. Тогда как это страшно далеко от правды. Но я ничего не могу сделать – не здесь, не сейчас, когда всецело завишу от милосердия Мэйвена. Я думаю про Корвиум – город-крепость, где мы видели пожары по пути в Чок. После нашего сообщения в эфире там случился бунт. Это был первый революционный взрыв – или последний? Мне не суждено узнать. Сомневаюсь, что кто-нибудь удосужится принести пленнице газету.

Кэл предупредил меня об опасностях гражданской войны уже давно, еще при жизни отца. До того как он потерял всех, кроме взрывной девочки-молнии. «Мятеж на обеих сторонах», – сказал он. Но стоя здесь, на поводке, перед придворными Мэйвена и его Серебряными подданными, я не вижу никакого раскола. Хотя я показала им всё, что могла, рассказала про выстроенную Мэйвеном тюрьму, про близких, которых у них отняли, про то, как король и его мать предали их доверие, для Серебряных я по-прежнему – враг. От этого впору кричать, но я не стану. Голос Мэйвена всегда будет громче моего.

«Мама и папа тоже это видят?» Меня вновь охватывает грусть, и я с силой прикусываю губу, чтобы сдержать слезы. Несомненно, где-то рядом стоят видеокамеры, нацеленные мне в лицо. Я это знаю, хотя не чувствую их. Мэйвен не упустит возможности запечатлеть мое падение.

«Сейчас они увидят, как я умру?»

Ошейник намекает, что нет. Зачем устраивать такой спектакль, если Мэйвен намерен просто меня прикончить? Другой человек, вероятно, ощутил бы облегчение, а у меня внутренности холодеют от страха. Он не подарит мне смерть. Только не Мэйвен. Я чувствую это в его прикосновении. Его длинные, бледные пальцы по-прежнему обхватывают мое запястье, а вторая рука сжимает поводок. Даже теперь, когда я целиком принадлежу ему, он не желает меня отпускать. Я бы предпочла казнь этой клетке, извращенному пристрастию безумного мальчика-короля.

Я помню его записки, каждая из которых кончалась словами «До встречи».

Мэйвен продолжает говорить, но его голос отдается в моей голове глухо, как жужжание шершня, который подлетел слишком близко. Я оборачиваюсь, и мой взгляд падает на толпу придворных. Все они стоят, гордые и мерзкие, в траурных нарядах. Лорд Воло из Дома Самоса и его сын, Птолемус, великолепны в своих черных полированных доспехах с чешуйчатой серебряной перевязью от бедра до плеча. При виде Птолемуса я чувствую жгучий алый гнев. Я подавляю желание броситься и ободрать ему ногтями все лицо. Поразить в сердце, как он сделал с моим братом. Это желание отражается в моих глазах, и у Птолемуса хватает наглости ухмыльнуться. Если бы не ошейник и не молчаливые охранники, ограничивающие меня во всем, я бы превратила его кости в дымящееся стекло.

Отчего-то его сестра, которая некогда была моим лютым врагом, не смотрит на меня. Эванжелина, в платье, покрытом шипами из черного хрусталя, – неизменная сверкающая звезда этого жестокого созвездия. Наверное, она скоро станет королевой – она вытерпела уже достаточно долгую помолвку. Ее взгляд устремлен в спину короля; темные глаза, горя, сосредоточенно изучают его затылок. Ветерок шевелит блестящую волну серебряных волос и отдувает их с плеч, однако Эванжелина не движется. Она далеко не сразу замечает, что я смотрю на нее. И даже тогда она едва взглядывает на меня. Ее глаза пусты, лишены эмоций. Я больше не стою внимания леди Самос.

– Мэра Бэрроу – пленница короны, и она предстанет перед судом короля и совета. Она должна ответить за свои многочисленные преступления.

Интересно, каким образом?

Толпа ревет в ответ, приветствуя решение Мэйвена. Это всё Серебряные, но попроще, не благородного происхождения. Они радуются словам короля, но двор никак не реагирует. Более того, некоторые сереют, их лица становятся злыми, каменными. Особенно Дом Мерандуса. Их траурные наряды испещрены темно-синими полосами – это проклятый цвет мертвой королевы. В то время как Эванжелина не обращает на меня внимания, они вглядываются в мое лицо с пугающей сосредоточенностью. Со всех сторон – пылающие синие глаза. Я ожидаю услышать в голове шепот. Десятки голосов, вроде червей в гнилом яблоке. Но в моем сознании тишина. Возможно, Арвены играют роль не только тюремщиков, но и защитников – они подавляют мою способность, а заодно и способности тех, кто мог бы обратить свою силу против меня. Очевидно, это приказ Мэйвена. Никто не смеет повредить мне здесь.

Никто, кроме него.

Но всё уже болит. Больно стоять, больно двигаться, больно думать. От падения, от сонара, от невыносимой тяжести молчания. И это только физическая боль. Синяки. Трещины в костях. Боль, которая пройдет, если дать время. За остальное не поручусь. Мой брат погиб. Я пленница. И я не знаю, что на самом деле произошло с моими друзьями в тот день, невесть сколько времени назад, когда я заключила эту дьявольскую сделку. Кэл, Килорн, Кэмерон, мои братья Бри и Трами. Мы оставили их там, на поляне, но они были ранены, обездвижены, беззащитны. Мэйвен мог отправить к ним отряд убийц, чтобы довершить начатое. Я обменяла себя на остальных – и даже не знаю, был ли в этом смысл.

Мэйвен ответил бы, если бы я спросила. Я вижу это в его лице. После каждой жестокой фразы глаза короля обращаются на меня, подчеркивая очередную ложь, которую он скармливает своим восторженным подданным. Он желает убедиться, что я смотрю на него, наблюдаю, внимательно слушаю. Какой же он ребенок.

Я не стану умолять Мэйвена. Не здесь и не так. У меня достаточно гордости.

– Мои отец и мать погибли, сражаясь с этими зверями, – гневно продолжает Мэйвен. – Они пожертвовали жизнью, чтобы сохранить королевство. Защитить вас.

Хоть я и побеждена, но невольно вскидываю голову и отвечаю шипением на огненный взгляд Мэйвена. Мы оба помним, как умер старый король. Как его убили. Королева Элара внушила свою волю Кэлу, превратив любимого принца-наследника в смертоносное оружие. Мы с Мэйвеном наблюдали, как Кэла вынудили стать убийцей отца, отсечь королю голову и лишиться всех шансов на корону. Я видела с тех пор много ужасных вещей, но это воспоминание по-прежнему меня преследует.

Я, в общем, не помню, что случилось с королевой при штурме Корроса. Состояние ее трупа служило достаточным свидетельством того, что может сделать с человеческой плотью необузданная молния. Я знаю, что убила ее без сомнений, без сожалений, без раскаяния. Внезапная гибель Шейда породила бешеную бурю. Мое последнее отчетливое воспоминание о битве за Коррос – это падающий брат, пронзенный неумолимой, холодной стальной иглой Птолемуса. Каким-то образом тот скрылся от моей слепой ярости, а королева нет. По крайней мере, мы с полковником постарались, чтобы мир узнал о судьбе Элары, и продемонстрировали ее тело во время эфира.

Жаль, что Мэйвен не обладает способностями покойной королевы – тогда он заглянул бы ко мне в голову и увидел, какой именно конец постиг его мать. Я хочу, чтобы он испытал боль потери с той же силой, как я.

Он не сводит с меня глаз, заканчивая свою заученную речь. Одну руку Мэйвен вытянул, чтобы получше показать цепь, связывающую нас. Всё, что он делает, – отработано и доведено до совершенства ради наилучшего впечатления.

– Я клянусь продолжить их дело, положить конец Алой гвардии и истребить чудовищ вроде Мэры Бэрроу – или умереть.

Мне хочется крикнуть: «Ну так умри!»

Рев толпы заглушает мои мысли. Сотни людей приветствуют своего короля и его тиранию. Я плакала, пока шла по мосту, на глазах у стольких Серебряных, обвинявших меня в гибели близких. Я до сих пор чувствую слезы на щеках. И теперь впору заплакать вновь, не от грусти, а от гнева. Как они могут верить ему? Как могут глотать эту ложь?

Меня поворачивают, как куклу. Собрав остаток сил, я вытягиваю шею и ищу взглядом камеры – глаза всего мира. «Смотрите внимательно, – прошу я. – Поймите, что он лжет». Я сжимаю зубы и сужаю глаза, выражая (надеюсь) непокорство, мятеж и ярость. «Я – девочка-молния. Я – буря». Но такое ощущение, что это тоже ложь. Девочка-молния мертва.

Но я обязана сделать последнее усилие ради нашего дела, ради людей, которых я люблю и которые еще свободны. Они не увидят, как в эту минуту я спотыкаюсь. Нет, я устою. Понятия не имею как, но я должна продолжать борьбу, даже здесь, в чреве зверя.

Еще один рывок – и я разворачиваюсь лицом к придворным. Серебряные холодно смотрят на меня; цвет их кожи оттеняют синие, черные, фиолетовые тона, лишенные жизни. В жилах этих людей, скорее, сталь и алмазы, чем кровь. Они изучают не меня, а Мэйвена. И в их глазах я читаю ответ. В них я вижу алчность.

На долю секунды я испытываю жалость к мальчику-королю, который так одинок на троне. А потом, в глубине души, чувствую дразнящий прилив надежды.

«Ох, Мэйвен. В какую же историю ты влез».

Остается лишь гадать, кто нанесет первый удар.

Алая гвардия – или эти дамы и господа, готовые перерезать Мэйвену горло и отнять все, ради чего погибла его мать.

Он передает мой поводок одному из Арвенов, как только мы покидаем крыльцо дворца, и торопливо отступает в огромную переднюю. Странно. Мэйвену так не терпелось меня вернуть, посадить в клетку – и вот он отбрасывает цепь, даже не взглянув на свою добычу. «Трус», – говорю я себе. Ему не хватает сил посмотреть на меня, когда мы не на публике.

– Ты сдержал обещание? – с трудом дыша, спрашиваю я.

Голос, которым я столько дней не пользовалась, звучит хрипло.

– Ты – человек слова?

Мэйвен не отвечает.

Остальные придворные заходят следом. Их ряды движутся без заминок, основываясь на замысловатых правилах этикета. Только я тут неуместна – первая следую за королем, в нескольких шагах позади него, там, где должна идти королева. Но никогда еще я не была так далека от этого титула.

Я смотрю на самого крупного из своих тюремщиков, надеясь разглядеть в нем что-то, кроме слепой верности. Он в белой форме, потной, пуленепробиваемой, застегнутой до горла. И в блестящих перчатках. Не шелк, а резина. Я вздрагиваю при этом зрелище. Несмотря на свою удушающую способность, Арвены не намерены полагаться на удачу, имея дело со мной. Если моей искорке удастся выскользнуть из-под контроля, перчатки защитят их руки и позволят и дальше удерживать меня в ошейнике, в оковах, в клетке. Этот здоровенный Арвен не смотрит в мою сторону – его взгляд устремлен вперед, губы сосредоточенно поджаты. Второй ведет себя точно так же – он шагает с другой стороны, в ногу с братом (или кузеном). У обоих блестящие лысые макушки, и я вспоминаю Лукаса Самоса. Моего добродушного стража и друга, которого казнили из-за того, что я существовала, – и потому что воспользовалась им. Повезло, что Кэл приставил ко мне такого приличного Серебряного в качестве тюремщика. Впрочем, я понимаю, что мне и сейчас везет. Равнодушных стражей будет проще убить.

Потому что они должны умереть. Как-то. Каким-то образом. Если я намерена сбежать, если намерена вернуть себе свою молнию, они – первое препятствие на моем пути. Следующие цели вычислить нетрудно. Стражи короля, прочие охранники и сотрудники безопасности, рассеянные по дворцу, ну и, разумеется, сам Мэйвен. Я не уйду отсюда, не оставив здесь труп – его или собственный.

Я думаю, как бы убить Мэйвена. Обвить цепь вокруг шеи и выдавить жизнь из его тела. Эти мысли отвлекают меня от осознания того, что с каждым шагом я углубляюсь в недра дворца – по белому мрамору, вдоль высоких блестящих стен, под десятками люстр с хрустальными лампами в виде языков пламени. Всё такое же прекрасное и холодное, как раньше. Тюрьма с золотыми засовами и алмазными решетками. По крайней мере, мне не придется столкнуться с самым жестоким и опасным тюремщиком. Старая королева мертва. Тем не менее я дрожу при одной мысли об Эларе Мерандус. Ее призрак витает у меня в голове. Однажды она ворвалась в мои воспоминания. Теперь королева стала одним из них.

Какая-то фигура в доспехах возникает в поле моего зрения – она огибает охрану, втискиваясь между королем и мной. Он движется в одном темпе с нами – это Страж, пусть даже на нем нет маски и плаща. Очевидно, он знает, что я думаю, как бы удавить Мэйвена. Я прикусываю губу и готовлюсь к болезненному вторжению шепота.

Но нет, этот человек не из Дома Мерандуса. На нем черная, как обсидиан, броня, у него серебряные волосы, а кожа светлая, как луна. А глаза, когда он бросает на меня взгляд через плечо… они черны и пусты.

Птолемус.

Я бросаюсь вперед, сама не понимая, что делаю, и ни о чем не беспокоясь. Любой ценой – оставить на нем шрам. Интересно, серебряная кровь на вкус такая же, как красная?

Мне не суждено это узнать.

Ошейник тянет назад, так резко, что спина у меня выгибается дугой и я валюсь на пол. Чуть сильнее – и я сломала бы шею. От удара головой о мраморный пол мир вокруг плывет, однако этого недостаточно, чтобы меня удержать. Я с трудом поднимаюсь, глядя на покрытые броней ноги Птолемуса, который разворачивается ко мне. Я вновь бросаюсь к нему – и снова ошейник не пускает.

– Хватит, – шипит Мэйвен.

Он остановился, чтобы полюбоваться моими жалкими попытками отплатить Птолемусу. Вся процессия тоже остановилась; придворные сгрудились, чтобы посмотреть, как жалкая красная крыса тщетно пытается бороться.

Ошейник как будто стягивается, и я с трудом сглатываю, хватаясь за горло.

Мэйвен не сводит глаз с сужающейся полосы металла.

– Эванжелина, я сказал: хватит.

Невзирая на боль, я поворачиваюсь и вижу ее у себя за спиной. Она стоит, сжав кулак. Как и Мэйвен, Эванжелина смотрит на мой ошейник. Он движется и пульсирует – очевидно, в такт сердцебиению.

– Позвольте, я дам ей свободу, – говорит она, и мне кажется, что я ослышалась. – Я освобожу ее здесь и сейчас. Отпустите стражу, и я убью ее, даже несмотря на молнии.

Я рычу, как настоящий зверь, каким они меня считают:

– Рискни!

Всем сердцем я желаю, чтобы Мэйвен согласился. Несмотря на раны, на дни, проведенные в молчании, на многолетнее унижение, совсем не похожее на жизнь девушки-магнетрона, я готова принять вызов Эванжелины. Один раз я уже ее побила. Могу и повторить. По крайней мере, это шанс. Гораздо лучший, чем всё, на что я рассчитывала.

Мэйвен переводит взгляд с ошейника на свою нареченную, и на его лице появляется натянутая жгучая усмешка. И в ней я вижу Элару.

– Вы подвергаете сомнению приказы короля, леди Эванжелина?

Между губ, покрытых фиолетовой помадой, сверкают зубы. Пелена придворных манер грозит развеяться, но, прежде чем Эванжелина успевает сказать что-нибудь по-настоящему пагубное, к ней подходит отец и касается ее руки. Намек ясен: «Повинуйся».

– Нет, – рычит она, хотя я слышу «да».

И наклоняет шею, изображая поклон.

– Ваше величество.

Ошейник слабеет и охватывает мою шею с прежней силой. Или даже чуть слабей, чем раньше. Хорошо, что Эванжелина не так скрупулезна, какой хочет казаться.

– Мэра Бэрроу – пленница короны, и король поступит с ней, как сочтет нужным, – говорит Мэйвен, и его взрывная невеста опускает глаза.

Он обводит взглядом остальных придворных, убеждаясь, что его намерения ясны.

– Смерть – слишком хороший исход для нее.

В толпе знати проносятся перешептывания. Я слышу нотки возражения, но большинство согласно с Мэйвеном. «Странно». Я думала, все они захотят, чтобы меня предали самой страшной казни и вывесили на корм хищным птицам. Чтобы моя кровь окрасила земли, отвоеванные Алой гвардией. Но, очевидно, мне готовят судьбу похуже.

«Похуже».

Так сказал Джон, когда увидел, что кроется в моем будущем и куда ведет мой путь. Он знал, что так будет. Знал – и сообщил королю. Ценой моей свободы, ценой жизни Шейда он купил себе место рядом с Мэйвеном.

Я нахожу Джона в толпе – прочие держатся от него на расстоянии. Глаза у провидца красные и пылающие, преждевременно поседевшие волосы стянуты в аккуратный хвост. Еще один пес-новокровка для Мэйвена Калора, хотя на Джоне и нет цепей. Потому что он помог Мэйвену прервать нашу операцию по спасению Детского легиона, прежде чем та успела начаться. Он открыл Мэйвену наши планы и наше будущее. Преподнес меня мальчику-королю на блюдечке. Предал всех нас.

Джон, разумеется, тоже смотрит на меня. Я не ожидаю извинений за то, что он сделал, да и не приму их.

– А как насчет допроса?

Этот голос я не узнаю. Но лицо мне знакомо.

Самсон Мерандус, боец, жестокий шепот, двоюродный брат погибшей королевы. Он проталкивается ко мне, и я невольно вздрагиваю. Когда-то, в прошлой жизни, я видела, как на арене он заставил противника покончить с собой. Килорн тогда сидел рядом со мной, смотрел, подбадривал бойцов и наслаждался последними часами свободы. Потом его хозяин умер, и вся наша жизнь изменилась. Мы пошли иным путем. И вот я лежу на девственно-чистом мраморе, замерзшая, окровавленная, не более чем собачка у ног короля.

– Для допроса она тоже слишком хороша, ваше величество? – продолжает Самсон, протянув ко мне белую руку.

Он хватает меня за подбородок и заставляет поднять голову. Я подавляю желание укусить его. Не нужно давать Эванжелине еще один повод стянуть удавку.

– Только подумайте, что она видела и сколько знает. Она – их вожак, и через нее мы можем истребить все это проклятое племя.

Он ошибается, но тем не менее мое сердце начинает колотиться в груди. Я знаю достаточно, чтобы причинить немало ущерба. Перед моими глазами мелькает остров Так, полковник, близнецы из республики Монфор. Наши агенты в легионах. В городах. «Свистки» по всей стране, которые переправляют беженцев в безопасные места. Драгоценные, тщательно скрываемые секреты, которые вот-вот раскроются. Скольким я наврежу, если расскажу то, что знаю? Сколько народу погибнет, если меня расколют?

И это только военные тайны. Гораздо хуже – темные недра моего собственного сознания. Углы, где я держу самых страшных демонов. Принц, которого я помнила, любила и хотела видеть настоящим. А еще – Кэл. Всё, что я сделала, чтобы сохранить его. Всё, на что не обратила внимания. Все разы, когда лгала себе насчет его преданности. Стыд и ошибки не дают мне покоя, подгрызают корни. Я не позволю Самсону – и Мэйвену – увидеть это внутри меня.

Я готова взмолиться: «Пожалуйста, не надо». Но мои губы не движутся. Как бы я ни ненавидела Мэйвена, как бы ни хотела причинить ему боль, я знаю, что он – мой единственный шанс. Но мольбы о пощаде в присутствии его основных союзников и злейших врагов лишь ослабят и без того слабого короля. Поэтому я молчу, стараясь игнорировать хватку Самсона и глядя только на Мэйвена.

Наши взгляды встречаются – и это мгновение кажется одновременно долгим и кратким.

– Вы слышали приказ, – отрывисто говорит Мэйвен, кивая моим стражам.

Их хватка крепка, но не болезненна; они поднимают меня на ноги и, держа за руки и за цепи, выводят из толпы. Я оставляю прочих позади. Эванжелину, Птолемуса, Самсона и Мэйвена.

Король разворачивается на каблуках, направляясь в другую сторону. К тому единственному, что еще способно его согреть.

К трону из застывшего пламени.