Текст книги "День несбывшихся желаний. Короткие рассказы"

НОЧЬ НА СКАМЕЙКЕ

«Вороне где-то бог послал кусочек сыра…» – думал Копалкин сидя под деревом. Дерево было невысокое, но ветви его топорщились во все стороны на фоне темного неба. На одной из ветвей сидела ворона и издавала кашляющие звуки, словно она была простужена или спала и ворчала во сне. Фонарь освещал ворону, дерево, скамейку и половину Копалкина. Вторая же его половина была скрыта тьмою.

Как мантру Копалкин повторял «Вороне где-то бог…». Конечно, ему уже давно надоело повторять эту фразу, но она не желала уходить из головы, как он ни старался.

Мимо, поддавая ногой мелкие камни, прошел солидный мужчина в плаще, держа на поводке собаку с заплетающимися лапами, и Копалкин недолго смотрел им в след. Потом он посмотрел на темно-синее небо, едва светлое ближе к крышам домов, на деревья на другой стороне улицы, на припаркованные машины и на дальний конец переулка, где света было больше. Из того конца доносилось шуршание пролетающих машин и иногда мелькали силуэты людей. В столь поздний час висела особенная тишина, так что над головой было отчетливо слышно кашлянье вороны.

Копалкин сидел в маленьком сквере на спинке скамейки, глядя на улицу через невысокую решетку. В окнах третьего этажа, куда часто поглядывал Копалкин, все еще горел свет, высвечивающий темные занавески и одинокий цветок в горшке.

«Вороне где-то бог, вороне где-то бог», – сказал Копалкин и пристально посмотрел на бутылки, стоявшие в сквере прямо возле скамейки. У него самого была жестяная банка в руке от которой пронзительно пахло вишней и спиртом. Копалкин ждал сам не зная чего и уже несколько раз успел проклясть себя за это бесполезное ожидание.

Дело в том, что в окне на третьем этаже жила девушка, которая очень нравилась Копалкину. Ее звали Юля Дитина и она занималась фехтованием. Да-да, фехтованием и историческими реконструкциями. В общем, Юля была одна из немногих женщин, которая могла по-настоящему поучаствовать в сражениях, как при короле Людовике и побыть женщиной-мушкетером. Когда она наряжалась в красивый голубой плащ, Копалкин не знал, куда ему деваться, так она ему нравилась.

Беда Копалкина заключалась в том, что Дитина ходила задрав нос и считала себя чуть ли не королевой с подвесками. Они жили на соседних этажах, но чтобы увидеть ее Копалкину приходилось переходить через улицу и долго выглядывать ее в окне. Иногда она открывала форточку, тогда Копалкин орал через всю улицу «Дитина! Иди гулять!». Почему-то он считал это самым надежным и пристойным способом пригласить девушку на прогулку.

За спиной Копалкина хлопнула дверь парадной, и на улицу выкатился Вася. Вообще ему было лет 15 или даже 14, в общем, он был намного моложе Копалкина и, конечно же, ничего не смыслил в женщинах. Однако сам Вася считал себя экспертом.

Первым делом Вася, разумеется, подсел на спинку скамейки и спросил, что Копалкин пьет. Родители не давали Васе денег, и тот вечно стрелял сигареты и брал деньги в долг. Никто ему не давал, кроме Копалкина. В этот раз также Копалкин выделил ему несколько десяток, и Вася умчался в ларек «24 часа» за банками для себя и спонсора в лице Копалкина.

Потом они несколько минут сидели на скамейке молча и пили лимонад со спиртом. После логичной паузы, положенной для первых двух глотков, Копалкин хмыкнул и покачал головой.

– А че, Копалыч, ты ей не позвонишь? – спросил Вася и рыгнул.

– А что я ей скажу?

– То, что хочет услышать каждая женщина!

– Это, например, что?

– Ну, скажи ей, что ты купил пива.

– Сам скажи.

Вася с деловым видом достал телефон и пощелкал клавиши. Потом он убрал его в карман, потому что не хотел тратить деньги. Они посидели еще молча, потом Вася встал и сказал, что ему пора. Хотя, конечно, никуда ему было не пора, просто стало скучно, и он пошел прогуляться по улице до ларька, где можно стрельнуть сигареты. Копалкин не курил, поэтому рассчитывать на него было нечего.

После ухода Васи снова повисла тишина, прерываемая только редким шуршанием машин в дальнем конце улицы. Ворона, наверно, улетела или заснула. Копалкин же принялся снова повторять про себя фразу «Вороне где-то бог послал кусочек сыру…»

БИСЕРНОЕ ПАННО

Иголкой она поддевала случайные бисерины. Некоторые из них не подходили, так как отверстие было слишком узким, другие ей не нравились, потому что их края были недостаточно гладкими. Ира выбирала идеально-ровные, темно-красные, крупные и блестящие бисерины и аккуратно пришивала их ряд за рядом.

На полотне уже были длинные ряды золотых и нежно-кремовых, они шли ровными линиями, туго сплоченные, словно горошины в стручке. Бракованных набралась уже полная банка. Ира думала о том, что надо бы отдать их кому-то, но ей было стыдно отдавать испорченный материал.

Полотно было достаточно большим, чуть меньше метра в длину. Не то чтобы Ира считала себя мастерицей или выполняла работу ради чего-то, нет. Однажды мама ей просто купила маленький пакетик бисера, а Ира не знала, что с ним делать.

Тогда она ярко представила огромное бисерное панно, ряды и ряды бисера, вразнобой, словно полосы на закатном небе. С тех пор ей нравилось собирать мешочки с блестящими бусинами и просто, без мыслей и смысла, нанизывать их на нитку и пришивать друг за другом.

Работа лежала перед ней, вытканная уже сантиметров на тридцать, а Ира все гладила получившийся кусок рукой, испытывая необъяснимое удовольствие от прикосновений.

Иногда она поднимала глаза и смотрела сквозь занавески в окно, чтобы отдохнули глаза. Под окнами была площадка с кустами и там бегала маленькая девочка в голубом комбинезоне и белой шапочке с острым верхом, как у гнома. Девчонка забиралась в куст и долго сидела там, наверно считая его своим домом. Ире не было видно родителей, но должно быть, они сидели на скамейке в другом конце двора. Скоро пришли девочки постарше и стали обсуждать кукол с важным видом.

В прихожей хлопнула дверь, зашла мама. Она вернулась из магазина и снимала ботинки, опираясь рукой о косяк. Ира сидела в постели, и мама подошла к ней, чтобы поцеловать. Она высыпала на постель несколько мешочков с бисером.

– Мама, зачем ты купила черный? – покачала Ира головой.

– Ируля, я ведь не знаю, какие тебе нужны.

– Только не черный.

– Почему же нет, вышьешь рамку или что-нибудь вроде птицы.

– Как на улице?

– Ну как там может быть, – мама вздохнула: Чай будешь?

Ира продолжала смотреть в окно. Иголку она приколола к пододеяльнику над согнутым коленом, на подоконнике стояла банка с бракованным бисером, а в пластмассовой коробочке из-под масла был ссыпан хороший. Зашумел электрический чайник, и мама звенела посудой.

Ира долго смотрела в окно, и там как всегда ничего не происходило. Но вдруг что-то произошло, и Ира с интересом отодвинула штору.

На соседней крыше появились какие-то мальчишки. В форточку было даже слышно, как гремит крыша под их башмаками. Они вылезли через чердачное окно, но не видели Иру. Один спустился к краю крыши, осторожно держась, присел на корточки. Ира представила, как должно быть страшно ходить по самому обрыву и поднялась на колени, встав ими на подоконник, высунула голову в форточку. Мальчишки все не замечали ее.

Один из них, со светлыми волосами, сидевший на самом верху достал фотоаппарат. Он фотографировал крыши и улицу внизу и своих друзей. Потом он увидел в объективе Иру и тоже сфотографировал ее. Ира заулыбалась и махнула ему рукой, когда он посмотрел на нее без фотоаппарата.

От этого взгляда Ире стало неловко. Мальчишке, вероятно, тоже, так как он снова поднес к лицу фотоаппарат. Он успел сфотографировать еще раз, до того, как Ира нырнула обратно в комнату, спрятавшись за занавеской.

Щеки Иры горели. Слезая с подоконника, она задела банку с бисером и рассыпала его по всей кровати, по полу, где он закатился в щели между половиц.

Мама принесла пылесос, и он гудел еще долго, пока большая часть бисера не оказалась в его пыльном желудке.

Ира жалела бисер, но ей пришла в голову одна мысль, которая вытеснила сожаления. Она отступила побольше места от уже готовой бисерной полосы и черным стала вышивать линию крыш с силуэтом сидящего человека на ней.

ВЕЧЕРОМ НА МОРЕ

Она лежала, и ей казалось, что вода с каждым вдохом втягивается в тело фиолетово-голубой волной, а на выдохе вытекает через макушку обратно. Ей казалось, что море вокруг нежно-синее и прозрачное до самого дна, а в глубине оно приобретает тяжелую, темную синеву, скрывая страшные тайны. Она лежала на спине, иногда приоткрывая один глаз, щуря его от солнца, ощущая горячие лучи на лбу и щеках, а под поясницей, икрами и локтями едва заметное колыхание прохладной воды. Море качалось вверх-вниз, как вдох-выдох, и в голове Лизы тоже была вода, которая, как она представляла, затекает внутрь через макушку.

В ушах то хлопало, то едва заметно гудело, в зависимости от того, как высоко ее поднимали волны. Однажды ее голова оказалась над поверхностью, и с берега донеслись крики, как будто кого-то звали. Но Лизе было все равно кого. Она представляла, что под ней не вода, а холодные спины дельфинов, огромных, блестящих, глянцево-гладких. Они поднимались со дна, а потом по дуге уходили опять вниз и смотрели на нее сквозь бирюзовую толщу воды, на нее, окруженную золотым ореолом от солнца.

Иногда Лизе вспоминались обрывки фраз «нам на другую улицу» или «мне кажется, что мы заблудились», но она прогоняла их, представляя, что это облака. А облака в свою очередь проплывали над ней, как барашки из пучков созревшего хлопка и гладили живот, грудь, лицо точно также как под нею дельфины, вниз, а потом по дуге. И была в их касаниях такая созвучность, такое взаимодополнение, что Лиза теряла сознание и только ощущала их, ощущала, ощущала…

На берегу солнце скрылось, казалось, надвигается дождь. Над морем в большую прореху еще проникали лучи, окрашивая края облаков в золотой, и далеко от берега плавала Лиза, редко появляясь над водой. Силуэт ее темного тела казался утопленником, и наблюдавшей с земли женщине все казалось, что Лиза без сознанья. Она заправляла вьющиеся волосы за уши, их тут же снова высвобождал ветер, и чуть сощурив глаза и наморщив лоб, прислоняя руку к лицу, звала ее по имени. На женщине была широкая юбка в мелкий белый цветочек и объемный пиджак, мягкий, уютный, большой. Женщина знала, что Лиза ее не слышит, она также знала, что Лиза хорошо плавает и поминала все те случаи, когда Лиза заплывала так далеко и часами моталась в воде, как щепка, но все равно ей было тревожно, особенно сейчас, когда солнце скрылось и, казалось, надвигается дождь и шторм.

Наконец Лиза открыла глаза, потому что стало совсем темно и холодно, а дельфины ушли в глубину почерневшего моря. Она перевернулась на живот и сама как рыба ушла под воду. Плыла она, долго задерживая дыхание, и толчками, с усилием, опускалась все ниже и ниже, пока не заболели уши.

Поднявшись на поверхность, она помахала рукой женщине на берегу и медленно поплыла к ней. Лиза плыла долго, борясь с волнами, размывавшими у кромки песок. Несколько раз она уже вставала на дно, но потом ее ноги теряли опору, и борьбу приходилось продолжать и продолжать, до бесконечности.

Лиза вылезла на берег ужасно усталой, она обхватила тело руками, из волос текло много воды по бокам, ее обдувало ветром, и было ужасно холодно. Женщина в развевающейся юбке подошла к Лизе с полотенцем, от которого, казалось, идет тепло и веет уютом. Полотенце согрело. Оказывается, женщина развела костер. Усилившийся ветер сдувал языки пламени с черно-угольных головешек, издавая звук гудения и трепета. Лиза сорвала несколько сухих травин и бросила их в огонь, но они не долетали до него, сносимые ветром в сторону побережья.

Скоро Лиза оделась, а костер потух. Молча они пошли в сторону деревни, где во всех окнах уже горел свет и где несколько фонарей уже светили на фоне серого неба. На дороге валялись мелкие яблоки, и было слышно, как они лопаются под подошвами сандалий. Лиза встряхнула короткими волосами и, хотя те были еще сырыми, ей показалось, что они поднимаются вокруг головы, как в невесомости. Становилось холодно, темно, море шумело далеко за домами, а над их головами шумели высокие тополя. Лизе так захотелось скорее домой, в тепло, чтобы разжечь печку и долго смотреть на огонь, подтянув ноги на стул и грея ладони о горячую чашку. И пахло бы сливами, шептавшими листьями в саду.

Скоро они подошли к калитке, и все также молча женщина направилась к ней, заранее вытягивая руку, чтобы открыть защелку. И залаяла собака на цепи, а где-то закричал человек, но не тревожно, а так, словно взлетевшая птица.

Лизе казалось, что жизнь – это долго. Это неимоверно долго, и приятны всякие мелочи, сменяющие друг друга, как дыхание или отливы с приливами. В их касаниях такая созвучность, такое взаимодополнение, что Лиза теряла сознание и только ощущала их, ощущала, ощущала…

ДВЕ ТАНИ

Нарисовано было огромное желтое солнце, а под ним море разноцветными мазками: бирюзовыми, голубыми, темно-синими и фиолетовыми. Картина была квадратной и висела на стене. Витя сидел на диване, уперев локти в колени, и разглядывал комнату. Симпатичная картина, единственное яркое пятно на фоне бежевых обоев и стенки из темного дерева.

Витя уже устал ждать и не знал чем заняться. Он осмотрел свои носки и пошевелил большим пальцем. Мужских тапочек у Тани не оказалось, и поэтому он был босиком. Зазвонил телефон, но в кухне шумела вода и масло на сковородке, поэтому Таня не услышала.

Витя подождал, пока звонки кончились, и от нечего делать снял трубку и стал набирать случайные номера. Первые три не отвечали, один был занят. На пятый раз пожилая женщина взяла трубку. Витя сказал «А можно Таню?». Женщина, конечно, удивилась и сказала, что здесь такие не живут. Потом она спросила, не Татьяну ли Эльдаровну. «А сколько ей лет?» – поинтересовался Витя.

– Не знаю. Лет шестьдесят.

– Нет, это не она, – вздохнул Витя, попрощался и повесил трубку.

Так он бессмысленно звонил по разным номерам и спрашивал Таню. Он подумал о том, что спрашивать таким образом банально и просто глупо. В голову лезла какая-то макаронная фабрика, но Витя не смог додумать шутку до конца, да и, наверное, постеснялся бы.

Из кухни пахло жареной курицей, и Таня иногда гремела сковородкой, хлопала холодильником. Время шло очень медленно, хотелось есть, замерзли босые ноги. Витя набирал номер из чисел своего дня рожденья. Сначала день и месяц, потом год. Сначала месяц, потом год, потом день. Сначала год, потом день, потом месяц. Когда простые комбинации кончились, он стал придумывать более сложные.

Раз десять ему говорили, что «таких нет», говорили «вы ошиблись номером» и «а вы какой номер набираете», а потом, вдруг, мужчина, снявший трубку ответил:

– Таню? Сейчас позову.

Витя не ожидал и даже хотел повесить трубку. Пока он раздумывал, застывший от замешательства, что-то на том конце загремело, словно трубку поднимали с тумбочки. Ответила девушка. Она ответила не просто «але» или «слушаю» или «у аппарата», а сказала:

– Я же просила тебя не звонить больше!

– Ой, это не я. Вы меня с кем-то путаете, – глупо ответил Витя.

– А кто это?

– Витя.

– Из клуба?

– Нет.

– А откуда? Я тебя не узнала, – сказала девушка, и вдруг стало слышно, что она улыбается.

– Помнишь, мы катались на катамаране? – сказал Витя. Почему-то с этой девушкой он не стеснялся.

– Не помню. Точнее, я думала, ты был Миша.

Оба засмеялись. Витя оттого, что девушка ему поверила, а Таня на том конце провода оттого, что сказала глупость. Она сразу же спросила «как дела», чтобы ее загладить. Витя спросил:

– А как ты сейчас выглядишь? Постриглась?

– Нет, покрасилась в рыжий цвет. Ты меня, наверно не узнаешь, все говорят, что изменилась.

– А веснушки у тебя есть?

– Веснушки? Только летом, а сейчас сошли.

– Хочешь встретиться? – спросил Витя.

– Давай, а когда?

В комнату из кухни вошла Таня, и Витя очень испугался. Он ничего не отвечал в трубку, но потом нашелся, сказал «Я перезвоню» и повесил. Таня в фартуке спросила, куда он звонил, и Витя, конечно, ответил что другу. Потом она пригласила его на кухню и несколько раз сказала, что вроде бы пересолила курицу, словно на что-то намекая. Несколько минут Витя ковырялся в тарелке без аппетита. Потом он посмотрел на Таню, в фартуке, тапочках, полную и с красными щеками. Ему не стоило соглашаться идти к ней домой, тем более что знакомы они были недавно, и она ему не сильно нравилась.

Теперь же он мечтал о том, чтобы Таня замолчала, а не трещала без умолку про курицу и соль. Витя все никак не мог вспомнить, какую комбинацию из чисел набирал в последний раз.

НА ПЕРРОНЕ

Дело было в пригороде, в начале весны, когда на асфальте валялись фантики от жвачки, окурки и крышки от бутылок пива. Пес пробегал иногда мимо полурастаявших сугробиков снега и вилял хвостом. На остановке его прогоняли, возле ларьков прогоняли, да еще и бывало, что охранник поддавал под зад ногой. Тогда пес поджимал тощий рыжий хвост и убегал.

Люди ходили; ходили голуби; вороны никуда не спешили, а наблюдали за всем кругом. Иногда одна их них взлетала, распахнув широкие черные крылья, и перелетала на низкий заборчик. Возле мусорной урны сидела другая ворона и расклевывала красную бумажку от шоколадки. Пес посмотрел на них и поплелся прочь, наискосок через площадь, к вокзалу.

Девочка в синем комбинезоне шла с мамой за руку. Она заметила пса и стала показывать на него пальцем, но мама тянула ее в сторону путей и все поглядывала на часы. Она не знала, во сколько придет поезд на Петербург, но все равно боялась не успеть. Ей казалось, что электричка придет с минуты на минуту, и они не успеют купить билет. Поэтому она очень торопилась, нервничала в очереди за билетами в просторном зале и все поглядывала в мутные окна и узкий проем полузакрытой двери, не идет ли поезд.

Билеты купили, вышли на перрон, прошлись вдоль путей. Мама все тянула Катю куда-то, оглядывалась, словно что-то искала, нервничала. На другом конце, через пути, была площадь, по которой ходили автобусы. Катя наблюдала, как какая-то женщина в розовом пуховике бежит за маршруткой и машет рукой. Рыжий пес бежал за ней, а когда женщина залезла и захлопнула за собой дверь, пес остался на асфальте и снова отбежал, поджав хвост.

Продавали мороженое. Продавщица в синем фартуке поверх толстой зимней куртки похожей на фуфайку, с широченными нарукавниками, неспешно ела семечки и плевала шкурки попеременно то в кулак, то за ограду. Со свистком подошел поезд, но не их, а наоборот из города. Мама забеспокоилась и спросила у продавщицы в правильную ли они стоят сторону. Та подтвердила, что правильно, если им в город. «Да, в город», – сказала мама. «Ну, тогда правильно», – закачала головой продавщица и быстро отвернулась, посмотрела за ограду, что-то закричала и засмеялась кому-то другому.

Не желая навязываться, мама отошла от продавщицы и повела Катю в дальний конец путей. Крыша над головой кончилась, и стало светлее. Мимо шла старушка с тележкой и желтым ведром, замотанным марлей. Потом какое-то время они были одни. Мама замерла и долго смотрела на рельсы. Катя видела, как какой-то мужчина в черном пальто и шапке несколько раз посмотрел в их сторону, словно желая заговорить. Он был немолодой, на руках черные кожаные перчатки. Он снял одну из них и вытер рукой нос, снова посмотрев на маму.

Наконец подошел поезд. Народу было мало, внутри темно. Они зашли и сели на скамейку, Катя возле окна. Мужчина в пальто прошел мимо, они встретились с мамой взглядом, но она опустила глаза, и мужчина прошел мимо. Он сел через проход на соседней скамейке, не прекращая то и дело поворачивать голову к ним. Поезд медленно тронулся.

Катя смотрела в окно, как пролетали перроны, и слушала названия станций: «Володарская», «Ульянка». Потом она обернулась, увидев краем глаза что-то черное. Это был мужчина. Он подошел и спросил не садясь:

– Простите, Наташа?

– Здравствуйте, – сказала мама.

– Вы меня не узнали?

Мама смутилась и зачем-то взяла Катю за руку. Они сидели молча, и мама все смотрела на мужчину, а он на нее. Катя поняла, что мама его знает и чего-то стесняется, даже закусила губу. Катя отвернулась к окну, но больше не смотрела туда.

– Я все понимаю, – сказал мужчина: Вы до города? К мужу? Простите. А я еду от матери. Большая у вас уже дочка.

Мама не отвечала.

– Меня зовут Катя, – ответила Катя и повернулась.

Она встретилась взглядом с мужчиной и вдруг поняла, что у него очень добрые карие глаза, а на лбу морщинки. Она улыбнулась, словно кокетничая, и потом еще несколько раз смотрела ему в глаза и неумело скрывала улыбку.

Мама по-прежнему молчала. Скоро были станции «Депо» и конечная, «Балтийский вокзал». Мама взяла Катю за руку и заспешила к выходу. Наверно она не хотела прощаться, но Катя повернулась к мужчине и снова улыбнулась. Тот выглядел немного растерянным. Мама шла быстро, и мужчина затерялся в толпе людей.

– Мама, кто это был? – спросила Катя.

– Какая тебе разница, – ответила мама раздраженно, но потом добавила словно оправдываясь: Мы с ним раньше работали.

Потом была длинная очередь в метро, и, глядя в темное пальто впереди стоящего человека, продвигаясь мелкими-мелкими шагами, Катя вспоминала доброе лицо мужчины, его карие глаза и морщины на лбу под черной шапкой и то, как он снял перчатку, чтобы вытереть нос.