Текст книги "Маркиза Бонопарта"
Автор книги: Виктория Дьякова
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Глава 5. День Бородина
«Гусарские хоромы», как весело именовал Денис Давыдов временное жилище, где расположились офицеры, представляли собой пустой дом. По дороге Анжелике объяснили, что все жители Царева Займища выехали из деревни, так как их дома оказались на той самой позиции, где Барклай де Толли намеревался дать Бонапарту генеральное сражение. Потому в избе, куда квартирмейстеры разместили гусар, остался один кот, которому теперь неплохо жилось на гвардейско-армейском пайке новых хозяев.
Не спрашивая разрешения у кота, гусары обставили жилище на свой лад – но кот и не возражал. Еще подъезжая к «хоромам», Анжелика увидела рыжего полосатого хозяина – тот сидел на крыльце и деловито облизывал лапку, испачканную в сметане.
Внутри убранство дома было неприхотливым, но выдержанным, как заметил Давыдов, «в духе» – оно напоминало восточный шатер: полы застелены повидавшими виды коврами и медвежьими шкурами. Повсюду виднелось холодное оружие. Широкий стол без скатерти украшали шампанское и мадера рядом с нехитрой крестьянской закуской.
Когда Анжелика вошла, она увидела человек пятнадцать офицеров гусарских и драгунских полков в коричневых, голубых и красных мундирах, расшитых золотом. Они сидели и лежали на шкурах. Кое-кто сменил мундир по случаю стоянки на дорожный бешмет или даже бархатный полукафтан под пояс. Многие курили трубки, в доме витал щекочущий запах табака.
Увидев Анжелику, появившуюся на пороге рядом с Давыдовым, офицеры повскакали с мест, застегивая мундиры и приводя себя в порядок. Глядя на маркизу блестящими черными глазами, Денис Давыдов объявил собранию:
– Господа! Богиня! Французская богиня! Маркиза Анжелика любезно согласилась сегодня отметить приезд главнокомандующего в нашей скромной компании! Предпочтя нас генералам, – добавил он с хитрецой. – Ура, господа!
Офицеры ответили дружным «ура!».
– Наливай, – распорядился Тройкин и, подбежав к столу, отпил шампанского прямо из бутылки. Потом он откупорил новую и, налив в стакан пенящегося светло-желтого вина, преподнес его Анжелике. – Бокалов у нас нет, маркиза, – извиняющимся тоном заметил он, – Чичагов вез, да все украли у него, – ротмистр скрыл улыбку в пышные усы. – Так что вот из стаканов, пожалуйте.
– Меня это не пугает, – улыбнулась Анжелика и пригубила шампанское.
– Чего ж из стаканов? Ты вон в ту кадушку наливай, – Давыдов вытащил из сеней старинную деревянную ендову весьма внушительных размеров, – сюда бутылок пять войдет разом. Вот уж откушаешь так откушаешь. А из бокалов маркиза и в Париже попьет. Эка невидаль!
– А в самом деле, – подхватил Тройкин, – сливай сюда, сколько влезет, – пустим по кругу.
Идею ротмистра поддержали – наполненную ендову гусары передавали друг другу, отпивая из нее. Анжелику усадили на шкуры, подстелив поверх бархатное одеяло, отороченное мехом рыжей лисицы. Денис Давыдов взялся за гитару.
Тут же невесть откуда в центре комнаты появилась цыганка – красивая, худая и бледная, с блестящими черными глазами и с черными курчавыми, сизого отлива волосами. Взмахнув красной шалью, она извивалась в танце как змея, позвякивая монисто и бесчисленными браслетами, украшавшими запястья. Потом упала на колени – вся грудь ее задрожала, заходила ходуном, звон монисто сделался сильнее – она откинулась назад, длинные волосы ее пронеслись по полу, и вдруг выпрямилась, поднялась молнией, и снова закружилась в танце, быстро перебирая босыми ногами.
– Ох, Матреша! Ох, огонь! – восхищались плясуньей офицеры.
Ротмистр Тройкин куда-то исчез, но как только цыганка закончила танец, появился, бросил танцовщице в награду нарядный вышитый шелком платок и громко объявил:
– А теперь, господа, гвоздь программы! Мадемуазель Жорж прочтет монолог… – Он отступил на шаг и… придавил кота, скользнувшего за Тройкиным в комнату.
Послышалось душераздирающее «мяу». Гусары захохотали.
– Это еще не мадемуазель Жорж, – не растерялся Тройкин. – Это кошачье соло. Ну-ка, пошел вон отсюда! – Тройкин схватил «хозяина» за шкирку и выбросил в чулан. – Погуляй там покуда… А вот теперь, господа, – снова объявил он, – уже точно мадемуазель Жорж.
К большому удивлению Анжелики, чувствовавшей себя скованно среди русских, она оказалась не единственной француженкой здесь. Французская актриса, которую война застала в Петербурге, похоже, вовсе и не намеревалась, как Анжелика, отправляться к своим.
Тройкин подошел к небольшой комнатке, отделенной от главного «зала» большой русской печью, откинул попону, служившую занавесом, – и мадемуазель Жорж вышла из импровизированного закулисья, поклонившись собранию. Ее встретили восторженными репликами и аплодисментами, собрались в полукруг, образовав своеобразный зрительный зал.
Денис Давыдов расположился рядом с Анжеликой.
– Если позволите, маркиза, – спросил он.
– Да, конечно, – ответила Анжелика, оживленная от вина.
– Ravissante[19]19
Очаровательная (фр.).
[Закрыть], – заметил Давыдов, указывая на актрису.
Мадемуазель Жорж, с оголенными руками, в золотистой шали, надетой на одно плечо, встала в середине оставленного для нее пространства и, оглядев публику, начала произносить по-французски стихи, повествующие о преступной любви матери к сыну. Местами актриса возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и почти басила, закатывая глаза…
– Adorable, delicieux[20]20
Восхитительно, чудесно (фр.).
[Закрыть], – слышалось со всех сторон.
– Рядом с вами, маркиза, она вовсе не хороша, – услышала Анжелика за собой голос Анненкова.
Она обернулась.
– Вы приехали! – воскликнула взволнованно, глаза маркизы, цвета расплавленного золота, лучились.
– Да, мадам. И очень рад, что нашел вас здесь.
– Признайтесь, граф, – прошептала Анжелика, когда Алексей сел на медвежью шкуру рядом, – это вы принесли мне букет цветов утром?
– Не признаюсь, мадам, – ответил ротмистр, лукаво отведя взгляд. – Нет, это был не я…
– Я не верю, – Анжелика шутливо ударила его перчаткой по руке. – Кто же еще?
Тем временем актриса закончила монолог, и публика встала, бурно выражая свой восторг. Анжелика тоже аплодировала, хотя выступление ей не понравилось. Гусары окружили актрису, наперебой нахваливая ее искусство. Выстрелили пробки – шампанское полилось рекой, ему оказалось мало даже старинной ендовы, и Денис Давыдов предложил… пустое корыто. Цыганки – теперь их оказалось трое – снова пустились в пляс, звеня бубнами.
– Княгиня Лиз сказала мне, – произнесла Анжелика, радуясь, что их оставили с Алексеем наедине, – будто вы с юности принадлежите к лучшим ее друзьям и помогли ей в трудную минуту…
– Княгиня Елизавета Григорьевна очень добра, – ответил Анненков, чуть помедлив. – Действительно, мой отец когда-то удостоился покровительства ее батюшки, князя Григория Потемкина, и верно служил ему до самой смерти. Княгиня же Елизавета ныне заботится о тех, кого отличал ее отец. В том числе некоторое ее внимание достается и мне. Но это нельзя ни в коем случае назвать дружбой. В моем положении, маркиза, я не могу предложить свою дружбу императору. А это почти одно и то же.
Ответ Алексея показался Анжелике уклончивым, но в то же время искренним. Она видела его темно-синие глаза так близко от своих глаз, что на какое-то мгновение они заслонили от нее окружающее. Потом общее веселье отвлекло и закружило их обоих.
Наутро, только забрезжила заря, по русскому лагерю разнеслась весть – приказано отступать.
* * *
Рассмотрев положение армии, ее резервы и запасы, Кутузов пришел к неутешительному для себя решению – боя при Царево Займище не будет. Необходимо сосредотачивать силы, подождать подкрепление, да и позицию приглядеть повыгоднее.
Сняв лагерь, русские двинулись на Гжатск, а оттуда – к Можайску. В двенадцати верстах от города между двумя смоленскими трактами, Старым и Новым, квартирмейстеры присмотрели поле, представлявшее собой холмистую равнину, покатую к западу. Располагалось оно невдалеке от селения Бородино – все поле рассекала речка Колоча с крутыми берегами и многими притоками.
Осмотрев позицию, Кутузов все же остался недоволен, но отступать дальше уже выходило невозможным – до Москвы рукой подать. Главнокомандующий согласился на Бородино. Армия остановилась, и саперы на Шевардинских холмах заработали кирками да лопатами, возводя редут. Всем стало ясно – сражение, которого так долго ждали, наконец состоится.
– Вот оно, мое Бородино! – крикнул Денис Давыдов, сорвав с головы кивер. – Здравствуй, родная сторонка!
Анжелика, которая ехала за гусарами следом, не могла не заметить слезы в глазах поэта.
Дым биваков тянулся над зеленой равниной, поблескивали штыки среди несжатых хлебов на полях, войска покрыли собой холмы…
– Вот здесь, мадам, – Денис указал рукой на ближайшие взгорки, – я когда-то читал известия о завоевании Суворовым Италии. Там сейчас закладывают укрепления, – вздохнул он, – Николай Николаевич Раевский встанет со своими солдатушками. А мы с Базилем, бывало, ох, уж резвились там. А вон в тот красивый лесок я бегал на первые свидания, тайком от матушки, к крестьянской девчонке… – Он засмеялся, но в смехе Давыдова сквозила грусть. – Кто там встал ноне? – спросил он у Анненкова.
– Там егеря, Денис, – ответил тот.
– Вот то-то и оно, что егеря… Зато Главную квартиру Михайла Ларионович в нашем доме велел расположить[21]21
Главные квартиры Кутузова, в зависимости от назначения служб во время подготовки сражения, располагались, согласно документам, в четырех населенных пунктах: селе Бородино, дер. Горки, сельце Михайловском, сельце Татариново. Дом Давыдовых сгорел во время битвы. – Ред.
[Закрыть], – снова заговорил гусарский поэт. – Так что всех приглашаю в гости, пока они там расставляются. Вперед!
Гусары медленно ехали по широкой и пыльной деревенской улице, занятой различными войсковыми частями. Наконец впереди показалась усадьба. При выезде из нее отдыхали только что подошедшие ратники московского ополчения. Давыдова окликнули:
– Батюшка барин!
Гусары остановились. Давыдов обернулся. Высокий ратник в белой рубахе с ополченским крестом на шапке, отделившись от товарищей, подошел к нему.
– Никифор! Ты! – воскликнул Давыдов и, соскочив с коня, обнял мужика. – Вот встреча-то? Ты как здесь?.. Старый солдат, воспитатель мой, – объяснил он своим спутникам.
– Так мы все бородинские в ополчение подались, Денис Васильевич. Горько родные места покидать. Как, барин, отдадут Бородино французам? – спросил солдат осторожно, посмотрев Давыдову в лицо.
– Не отдадут, – ответил Денис уверенно и бросил взгляд на Анненкова за подтверждением. – Все костьми ляжем, но не отступим больше, так и скажи всем…
Опускался вечер, ясный, прохладный. С грустью смотрел гусарский поэт с опушки тронутого позолотой леса, как солдаты разбирают бородинские избы и заборы для постройки укреплений, для костров…
– Мне кажется, мадам, – обратился к Анжелике граф Анненков, он говорил вполголоса, чтобы не потревожить Давыдова, – вам все-таки надо подумать о возвращении к французам. Пока есть возможность. Одному Богу известно, чем закончится это сражение. Будем мы ли живы, чтобы проводить вас, а доверять столь прекрасную даму малознакомым людям нам с Денисом не хотелось бы…
– Я не хочу возвращаться, граф, – Анжелика немного сдвинула на переносице красивые темные брови. – Если бы мне позволили, я все же осталась бы здесь пока…
– Но почему? – удивился Алексей. – Из французского лагеря вы прямиком отправитесь в Париж.
– Там меня никто не ждет, – вздохнула грустно Анжелика. – Там все очень рады моему отсутствию…
– Вас обидели? – спросил Анненков участливо.
– Более чем, граф. Предали… Я думала прежде, только подруга. А оказалась – не только она…
– Простите, мадам… Тогда, я полагаю, вам лучше всего переждать сражение в госпитале у княгини Лиз, – предложил Анненков.
– Я очень благодарна ее светлости. Но от меня так мало проку, что мне даже неловко находиться там. – Анжелика не призналась Алексею, она боялась признаться и себе самой, что обида на Коленкура неким образом переносилась в ее сознании и на княгиню Лиз, и как не старалась Анжелика подавить свои чувства, пока что ей не удалось это. Маркизе представлялось, что всякий раз, глядя на нее, и Лиз, и Анна внутренне насмехаются над ней. И хотя откровения княгини давали совершенно иное представление о ее жизни, чем Анжелика думала прежде, но тот, кто брошен и обманут, тот всегда смешон.
– В моем доме, где располагается сейчас штаб Кутузова, – откликнулся вдруг Давыдов, услышав их разговор, – полным-полно места. Я уверен, что даже главный квартирмейстер армии Карлуша Толь не найдет там все углы, известные мне. Потому, я полагаю, вам незачем утруждать себя наблюдением за изувеченными и страждущими, в конце концов вы, маркиза, гость в нашем лагере…
– Но я не желала бы стеснить главнокомандующего или помешать ему… – воспротивилась Анжелика.
– Я так думаю, что вы даже не попадетесь ему на глаза, – успокоил ее Давыдов. – Я покажу вам любимую комнатку моей крестницы, а к ней из сада ведет совершенно отдельная лестница и особый ключик. Комнатушка эта столь мала и располагается настолько далеко от главных покоев, что ее сочтут чуланом и в лучшем случае разместят в ней какой-нибудь армейский скарб. А скарб можно и вынести в коридор. Я поговорю с Толем…
– Я так признательна вам, Денис, – улыбнулась маркиза.
Она хотела еще добавить, что ей очень нравятся стихи гусарского поэта, но в это время их отвлек топот копыт невдалеке – и на опушку выскочил ротмистр Тройкин верхом на вороном коне.
– Вот вы где! – прокричал он издалека. – Я вас уж час разыскиваю. Князь Багратион возвратился от светлейшего и требует тебя, Денис, к себе. Велел сказать, чтоб ты особо торопился. Михайла Ларионович одобрил твой план и дает для пробы пятьдесят гусар и восемьдесят казаков… Я тоже напросился. Меня включили, – добавил ротмистр с гордостью.
– Дай боже! – Давыдов широко осенил себя крестом. – Ох, покажу я им всем, – забыв о присутствии Анжелики, он погрозил в сторону французов кулаком и сразу поинтересовался у Тройкина: – Когда выступаем?
– Так сразу ночью. Пока палить не начали!
– Вам лучше всего отправиться с ними, – быстро сообразив, заметил Анжелике граф Анненков, – Денис сумеет довезти вас незаметно под самый нос какому-нибудь французскому подразделению, а там уж…
– Я не поеду, – горячо воспротивилась Анжелика. – Я останусь с вами! – В синих глазах Анненкова мелькнуло удивление, и маркиза прервала себя, осознав, насколько странно прозвучало ее признание…
– Друг мой, – Давыдов уже подошел к Анненкову и обнял его за плечи. – Мне жаль, что мы расстаемся накануне битвы. Отправимся со мной!
– Я был бы рад, – ответил Алексей, вздохнув. – Но ты же знаешь, меня в партизаны не включат ни при каких условиях, князь Багратион не подпишет приказ…
– Точнее, его попросят не подписывать, – понимающе покачал головой Давыдов и тут же в сердцах произнес: – Бросал бы ты все это, Алексис, сколько раз тебе говорю. Свобода – она дороже. Ведь все равно проку нет. Не выгорит там, в Петербурге-то… А так как в плену…
– Я не могу бросить, – ответил Анненков сдержанно. – И хватит об этом.
– Прости, – нахмурился Денис. – «Не повторяй мне имя той, которой память – мука жизни…» – проговорил он по-русски. – Так, значит, расстаемся? Решено?
– Решено, – повторил Анненков твердо. – Я здесь, у твоего дома родного, Денис, постою перед французом и за себя, и за тебя…
– А я уж там, за фронтом, за двоих рубить стану… – Давыдов окинул Алексея теплым взглядом, затем порывисто притянул к себе.
Спрыгнув с коня, Тройкин присоединился к ним.
– О квартирмейстере ты не беспокойся, – произнес Алексей, стараясь подавить охватившее его волнение. – Езжай за предписанием и сразу – в путь. А я с Карлом Федоровичем сам поговорю.
– Ключ в третьей колонне справа в щелке внизу, – сообщил Давыдов. – А сама комнатушка, как в сад въедешь, так и увидишь ее с торца, еще балкончик ажурный при ней, почти под самой крышей… Думаю, маркизе будет удобно в ней. – Денис перевел взгляд блестящих глаз на Анжелику: – Мне жаль, мадам, что я не могу лично показать вам мой дом.
– Я буду каждый день вспоминать о вас там. – Анжелика хотела ободрить Давыдова улыбкой, но общее волнение передалось и ей – губы только неловко дрогнули…
Давыдов наклонился и поцеловал руку маркизы.
– Я тоже буду вспоминать о вас, мадам… – И уже садясь на коня, расспрашивал Тройкина: – От кого гусар берут?
– Да от Васильчикова и от Карпова, – быстро отвечал тот. – Князь Багратион сказал, с левого фланга разить французов, обозы и парки расстраивать, фураж отбирать, переправы ломать – таков приказ светлейшего…
Махнув на прощание Анненкову и Анжелике, оба гусара ускакали в штаб. Алексей проводил их взглядом, в котором маркиза совершено ясно прочитала горькое сожаление.
– Вам очень хотелось бы поехать с ними? – спросила она, мягко тронув ротмистра за руку.
– Конечно, – признался он. – Мы все дружны почти что с детства. Вся жизнь прошла бок о бок, а вот теперь, если смерть настигнет, – далеко окажемся друг от друга…
– Князь Багратион так высоко ценит вас, что не хочет отпустить? – поинтересовалась Анжелика осторожно. – Выше всех остальных? Выше Давыдова?
– Выше Давыдова?! – усмехнулся Алексей. – Он поручает Денису отдельное, очень важное дело! А выше Давыдова меня ценит не Багратион…
– А кто?
– Тот, кто не отпускает уже давно, и не отпустит никогда. Ни в партизаны, ни куда-нибудь еще, – ответил Анненков с плохо скрываемой грустью. – Давайте лучше, маркиза, отправимся в усадьбу и посмотрим апартаменты, которые так нахваливал Денис. А также поищем там главного квартирмейстера…
* * *
Над Бородино звонили колокола – созывали к вечерне.
Штаб русской армии, расположившийся в давыдовском доме, был почти полностью освещен и издалека напоминал муравейник: всюду сновали адъютанты, ординарцы, квартирмейстеры, пронырливые и деловитые денщики. Сам Михаил Илларионович занимал кабинет хозяина усадьбы, отца Дениса Давыдова, любезно предоставившего свои апартаменты. В маленьком зальце перед кабинетом расположилась канцелярия командующего.
В нескольких шагах от Главной квартиры расположились телеги с ранеными, ожидавшими, пока их примут в госпиталь: обвязанные тряпками, бледные, сосредоточенные или, наоборот, возбужденные, солдаты сидели по двое-по трое на телегах и даже по четверо. Все они почти с наивным детским удивлением смотрели на проезжающую мимо «мадам» и ее широкополую шляпу с лиловыми перьями. Здесь же бойко голосили маркитанты. Разбитные молоденькие бабенки размахивали лотками, на которых виднелись бублики, какие-то ткани, ленты…
Когда подъехали к дому, к Анненкову сразу кинулась женщина средних лет в парадном розовом платье, похрустывающем шелком, с высоким воротником и в широкой лиловой шали, скрывающей обнаженные руки.
– Алексей Александрович, светик мой, ну хоть одно знакомое лицо! Слава богу, а то с ног сбилась…
Сойдя с коня, Анненков быстро обнял даму, поцеловал руку ей.
– Здравствуйте, милая тетушка, – произнес он по-французски, и Анжелика поняла, что это, наверное, была какая-то родственница Давыдова. – Почему остались? Почему в Москву не отправились?
– Так как же? – всплеснула руками та. – Надо же принять главнокомандующего по-людски. Что ж, Михайла Ларионович светлейший в пустой дом пожалует, где же видано такое?! Вот и остались мы с дедом. Хлеб-соль приготовили. А вручить – не вышло. Торопятся все. Светлейший сказал примет, я уж заглядывала, а у него – все генералы, генералы… Неловко как-то…
– Вы, тетушка Елена Евдокимовна, время не тратьте зря, – ответил ей ротмистр серьезно, – вещи собирайте необходимые и как можно скорее в Москву трогайтесь. Михайла Ларионович вас простит, хлеб-соль покушает – оставьте адъютантам его. Время ныне не то, чтоб традиции блюсти…
– Так куда ж ехать, Алешенька? – воскликнула женщина и, всхлипнув, прижала к глазам шелковый платок. – Вот уж Олсуфьевы, соседи наши, воротились – забиты дороги на Москву: и казаки там, и фуры госпитальные, и ополченцы, и духовенство. Не проедешь.
– Все равно попытайтесь, – уговаривал ее Анненков. – Если ж не удастся, укройтесь подалее. Артиллерия, сами понимаете, – не выбирает, ядро куда угодно залететь может. А на ставку метить станут, как пить дать.
– Ой ли? – тетушка всплеснула руками. – Верно говоришь, побегу я к деду… А Денис наш? – спросила вдруг. – Ты видал его? Неужто не заедет хоть на часок?
– Думаю, не заедет. Он на очень важное задание отправлен князем Багратионом. Кланяться не велел – думал, что уехали вы все. Но жив-здоров, видел я его недавно.
– Ну, слава богу, – женщина осенила себя крестом. – А твоя-то матушка, Алеша? В Москве или в Петербурге?
– В Петербурге…
– То уж лучше, – закивала она. – Ну, побегу, побегу… – И уже пошла в дом, но остановилась, спросила с испугом у Анненкова: – Алешенька, а далеко ли француз нонче?
– День пути, – ответил тот.
Женщина молча повернулась на колокольню Бородинской церкви, прошептала по-русски:
– Матушка Богородица, оборони! – Потом перекрестила Анненкова: – Храни тебя Господь, сынок…
– Спасибо, Елена Евдокимовна, – ротмистр, сдернув кивер, поцеловал ей руку. – Насмерть встанем, не сомневайтесь. Идите, собирайтесь поскорее.
– Да, побегу, побегу… Ох, что сотворилось – из дома родного и то уходить надобно. Порушат все…
Попросив Анжелику немного подождать, граф Анненков направился в адъютантскую залу и, подойдя к невысокого роста коренастому человеку с пышными эполетами на мундире, быстро переговорил с ним. Наверное, это и был главный квартирмейстер армии.
Выслушав ротмистра, собеседник Анненкова кивнул. Возвратившись к Анжелике, Алексей сообщил ей:
– Все в порядке, мадам. Вам позволено остановиться в усадьбе.
Пройдя на парадное крыльцо к колонне, указанной Давыдовым, ротмистр извлек из укромного места ключ от комнаты Денисовой крестницы, и вместе с Анжеликой они объехали дом – небольшое оконце под самой крышей действительно виднелось с торца, перед ним располагался балкон, а с земли к нему вела аккуратная каменная лестница.
Алексей поднимался первым. Чтобы маркиза, которая шла следом, не поскользнулась на покрывшихся от времени мхом ступенях, он придерживал Анжелику за руку, и это прикосновение его – исполненное заботы и тепла – заставило сердце маркизы забиться чуточку сильнее.
Наверное, в комнатку чаще попадали изнутри, а со стороны балкончика замок не сразу поддался. Немного нажав на него, Алексей открыл дверку – в комнате было темно и пусто, пахло духами и завядшими цветами.
Пройдя к небольшому столику, на котором виднелся подсвечник, ротмистр зажег свечи. Анжелика огляделась. Комната оказалась отделанной розовым атласом, по всему было видно, что здесь жила маленькая девочка: в беспорядке везде лежали ленты для волос, игрушки, вырезанные картинки…
– Располагайтесь, маркиза, – произнес Алексей мягко, – Денис сказал правду, здесь довольно уютно и, думаю, вам будет удобно. Гораздо удобнее, чем в палатке в госпитале. Я прикажу, чтобы сюда перенесли ваши вещи.
– Да, здесь очень мило, – заметила Анжелика тихо. – Почти как дома. Жаль, что Денис не может увидеть, как мне здесь нравится. Я искренне благодарна ему.
– Он конечно же почувствует это, – улыбнулся ротмистр. – Ведь он не только кавалерист, но и поэт, тонкая душа. Я договорился с Толем, – продолжал он, – вам принесут сюда ужин.
– Еще раз благодарю. – Анжелика сняла шляпу, и ее тяжелые золотые волосы волной упали на плечи.
Анненков несколько мгновений смотрел на нее – взгляд его стал глубже. Потом он отвернулся и подошел к окну.
Окно и балкон выходили в сад. За верхушками деревьев хорошо виднелись шевардинские холмы. Приблизившись, Анжелика тоже посмотрела на них через плечо русского ротмистра. Ей очень хотелось дотронуться до этого широкого крепкого плеча, которое конечно же обнимала и видела обнаженным какая-нибудь очаровательная кокетка – наверняка у ротмистра есть возлюбленная, ждущая его с войны.
Чувствуя себя обманутой и одинокой, не зная, собственно, куда ей и податься теперь от этой совершенно чужой и по большому счету враждебной ей армии, маркиза искренне завидовала той незнакомке. Ей почему-то казалось, что русский граф мог бы внести утешение в ее смятенную душу. Но Анжелика сдерживала себя, одергивая и заставляя вспомнить, что не имеет никакого права вмешиваться в чужую жизнь. Ну и что, что она так по собственной же вине обманута Коленкуром, да еще на глазах всего петербургского света?
Конечно же ротмистр только из вежливости спрашивает ее, не хочет ли она вернуться к французам. Наверное, он не хуже Потемкиной знает и про Луизу де Монтеспан, и про все издевки, которые высказывались об Анжелике за глаза. Ведь он был в те годы в свите княгини Лиз, он не мог не знать. Однако вежливо делает вид, что ему ничего не известно.
Анжелика не смогла подавить вздох. Она провела рукой вдоль плеча графа по воздуху, не прикасаясь к нему…Казалось, Алексей этого не заметил.
Вечер стоял ясный и потому хорошо виделось, как над спокойными, голубоватыми Шевардинскими холмами завилась пыль. Она быстро сгущалась…
– Что это там? – спросила маркиза у ротмистра тревожно.
– Это наша кавалерия. Арьергард, – ответил Анненков, в голосе его звучало напряжение. – Прижали, видно, Милорадовича, отходит он. На рысях движутся. Скоро и французы покажутся.
– Французы? Уже?
Действительно, скоро от холмов послышалась ружейная трескотня, а к ней присоединились и орудия Шевардинского редута. Оттеснив охранение русских, французы начали переправу через речку Колоча. Все поля и взгорки на той стороне реки быстро покрылись синими мундирами.
– Извините, маркиза, мне надо вернуться к князю Багратиону, – заторопился Анненков.
Надев кивер, он поцеловал руку маркизы, и хотя Анжелика немного задержала свою руку в его ладони – граф вышел на балкон, не взглянув больше на нее, и, позвякивая саблей, быстро спустился по лестнице. Она слышала, как он сел на коня и ускакал в сгущающиеся сумерки.
* * *
У деревни Шевардино разгорался горячий бой. Квадраты пехоты французов двигались на русский левый фланг. Гром пушек усиливался, к нему примешивались шипение и свист гранат, непрерывный треск ружейной стрельбы. У леса, где еще недавно Анжелика и Анненков распрощались с Давыдовым, часто мелькали красные огоньки отдельных выстрелов. Французские ядра зажгли деревню – над крышами сначала завился серый дымок, а потом вспыхнуло пламя. На редуте, которые еще днем укрепляли ополченцы, заметались синие мундиры – французы вскочили на него, но громкое «ура!» и колыхание знамен с двуглавыми орлами скоро возвестило, что русские отбили укрепление.
Французских конников, разливающихся цветным потоком по равнине, можно было легко разглядеть и без зрительной трубы. На мгновение Анжелика представила себе брата Александра, ведущего в бой своих кирасир, и юного Пьера с ним. Почувствовав, как слезы комом подступают к горлу, она отошла от окна и, забравшись на диван с ногами, прижала к груди одноухого мишку, оставшегося от прежних хозяев. Усидеть было невозможно – она снова вышла на балкон.
Со всех сторон подступали густые осенние сумерки. Деревня Шевардино горела среди них жарким костром. Небо чертили огненно-яркие ядра…
Вскоре перестрелка прекратилась – стало совсем темно. Небо затянули низкие тучи. Зарево пожара зловеще пылало. На лугу горели стога сена. Сомнений не оставалось – завтра французы двинутся на Бородино всей массой, а потому сегодня ночью в русском лагере никто до самого рассвета не ляжет спать. Так думала Анжелика, и она не ошиблась.
Как только бой закончился, сам главнокомандующий Кутузов вышел из штаба и, сев на коня, поехал в сопровождении адъютантов и ординарцев к деревне Семеновское, где располагался штаб армии Багратиона. Наверное, там ожидали главного удара Бонапарта.
Когда с отъездом главнокомандующего в штабе стало потише, в дверь комнаты, где находилась Анжелика, постучали. Пожилой солдат в длинном хозяйственном фартуке поставил около дверей саквояж маркизы, а потом внес присланное квартирмейстером угощение: холодную курицу, хлеб и чай с вишневым вареньем в стеклянной розетке.
Поблагодарив его, Анжелика поужинала. Затем улеглась поверх одеяла на кровать. Прижавшись щекой к плюшевому мишке, она пыталась заснуть. Но ей стало нестерпимо душно. Сердце колотилось, и, чтобы прийти в себя и успокоиться, маркиза вышла на балкон, несколько раз глубоко вдохнув вечерний воздух. Однако тот оказался таким густым и тяжелым, насыщенным множеством запахов, усиленных тревогой перед грядущей баталией, что это не принесло ей никакого облегчения.
Маркиза вдруг ощутила, как панический страх перед тем, что должно произойти, охватывает ее. Завтра будет бой. Завтра, когда все это огромное множество пушек с обеих сторон грохнет друг на друга, многие погибнут наверняка. Ими вполне могут оказаться и оба ее брата, которых она любила, и тот ненавистный, но все еще милый сердцу Арман де Коленкур, и граф Алексей Анненков. От всплывающих в ее голове предположений у маркизы дрожь пробежала по телу. Ей показалось, что ноги налились свинцом и едва держат ее.
С маленького балкончика давыдовской усадьбы французский лагерь за шевардинскими холмами казался очень близким. Он сверкал множеством огней – они сливались с темным небом и звездами на нем, которые изредка проглядывали из-за пороховых туч. Из расположения отчетливо слышались приветственные крики – проезжал император…
Всю ночь в русской штаб-квартире с возвращением светлейшего сновали писари и адъютанты. Сюда ехали ординарцы со всех частей армии. Прохаживаясь по саду, тот самый квартирмейстер, который позволил Анжелике остаться, взволнованно разговаривал с Кутузовым, усевшимся на лавочке под усыпанной плодами яблоней:
– Я объехал все, Михайла Илларионович. Бородинская позиция не сильна. Мы прошли в отступлении много иных, гораздо более выгодных позиций. Сражение при Бородино – самоубийственно, ваша светлость, мы погубим армию. Князь Багратион слишком горячился, настаивая на баталии. Его раздражает бездействие, я понимаю…
– Не кипятись, Карлуша, – остановил его Кутузов. – Я знаю, что ополченцы не смыслят в фортификации и строят укрепления на скорую руку. Я знаю, что не все наши резервы еще подошли и что позиция наша не просто плоха – она ужасна. Но мы дадим сражение – почти в открытом поле, с плохими укреплениями и с количеством солдат, вдвое уступающими наполеоновым. Почему? – Он сделал паузу и вздохнул. – Взгляни на дорожные столбы, Карлуша, – до Москвы всего девяносто восемь верст. И уповать нам придется не на позицию, не на укрепления и не на превосходство сил, а едино только на мужество нашего солдатика и на нашу всеобщую любовь к России. А еще – на Господа Бога! Вот так-то, Карлуша…
Повисло тягостное, тревожное молчание. Сильный, пронизывающий ветер донес с французской стороны бодрое звучание музыки – в наполеоновском стане царило веселье. Еще бы! То, о чем мечтал Бонапарт, к чему он так стремился, наконец-то должно было свершиться: русские остановились и готовились дать бой. В русском стане не пели и не танцевали: солдаты и офицеры деловито и придирчиво осматривали амуницию и вооружение.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.