Текст книги "Тридцать три счастливых платья"

Не про платье

Джефф – это Шурупчик из книжки Носова про Незнайку. У Шурупчика дома всё было на кнопках. Сам он валялся в гамаке, а за него работали роботы: кололи дрова, месили тесто, стирали белье.

Наш дом тоже забит всякой электроникой, и что самое удивительное, вся она работает, потому что Джефф ею умеет пользоваться и, если что-то выходит из строя, умеет починить.

Джефф – это мечта любой жены. Он на все руки мастер. Вот, например, свет в нашей спальне включается от дистанционного управления, а не от выключателя на стене. Таким же образом включается и выключается вентилятор под потолком и разное другое, по мелочам. Вы даже не представляете, как это удобно. Особенно вечером, когда вы заходите в темную комнату, по привычке нащупываете на стене выключатель, легким движением пальца нажимаете и… ничего не происходит, потому что пульт на тумбочке возле кровати. И вы, роняя мебель и набивая синяки и шишки, доползаете до пульта, тычете в кнопки, и не факт, что попадаете сразу в нужную. Вас сносит вентилятором, открываются-закрываются жалюзи и шторы, и только с десятой попытки включается свет. С другой стороны, вы можете выключить свет лежа в кровати, и не надо, замерзая, бегать к выключателю. Я спросила Джеффа:

– А можно сделать так, чтобы свет включался обыкновенным способом, на стене, а выключался от пульта?

– Можно, – сказал Джефф, – только я еще не придумал, как это сделать.

С моей мамой, которая ни слова не понимает по-английски, он общается с помощью мобильного телефона.

Например, Джефф говорит в телефон: «Happy Birthday!» И телефон переводит человеческим голосом: «С днем рождения!»

Как-то прихожу я с работы домой и обнаруживаю маму с очень озабоченным лицом, скорбно сидящую в кресле. По столовой на карачках ползает Джефф. Он стелет невероятно крепкий бамбуковый паркет и чертыхается.

– Что случилось? – спрашиваю у мамы по-русски.

– Вита, – говорит мама (в голосе – трагедия), – у Джеффа геморрой.

Я роняю на пол сумки и рожаю вопрос:

– А как ты узнала?

– Он сам мне сказал.

– Как?

– Через телефон. Что мы будем делать, если Джефф умрет? В голосе – вековая печаль древнего народа.

– Мама, успокойся, от геморроя еще никто не умирал. А зачем он тебе сказал?

– Потому что я врач.

Да, это аргумент. Иду пытать Джеффа:

– Что ты маме сказал?

– Ничего особенного, honey. Я просто хотел ей объяснить, что класть бамбуковый паркет очень тяжело, даже моя суперпила за миллион долларов не выдержала и обломала зубы. Я жестами маме показывал: понимаете, это pain in the ass. Так и сказал в телефон. А телефон ей перевел.

– Покажи, – потребовала я.

– Pain in the ass, – сказал Джефф в телефон.

Экран засветился и выдал большими русскими буквами: БОЛЬ В ЗАДНИЦЕ.

Кто спорит? Телефон – молодец, правильный перевод.

– А мама что подумала? – спросил Джефф.

– Что геморрой у тебя. Вон сидит с трагическим лицом, стратегию твоего лечения разрабатывает.

Джеффа аж скрутило от смеха. Вытерев слезы, он спросил:

– А как перевести на русский: «Одни проблемы с этим паркетом, зачем я только взялся, этот бамбук меня доконал»?

– По-моему, мама права, это так и переводится: «геморрой».

Кримплен

Светочка была и остается той женщиной, про которую очень многие представительницы прекрасной половины человечества говорят: «Хотела бы я хоть один день пожить так, как она».

С детства Светочка не знала, как добываются деньги, где они хранятся, откуда берутся продукты, как и где люди платят за коммунальные услуги, что такое очереди в магазинах и как отправляют и получают посылки. Пока Светочка была девочкой и привлекательной девушкой, всеми нудными сторонами жизни занимались ее родители Нина и Митя. Потом она вышла замуж, и сорок пять лет все заботы по общению с миром за дверью уютной и стерильно чистой квартиры брал на себя ее муж – Саша, или Шуша, как называли моего отца в семье. А когда его не стало, маминым бытом стали заниматься Джефф и я.

Откуда в Светочке, деревенской девочке, взялись эти стать, властность и повадки королевы, для всех остается загадкой. Стоит ей войти в комнату, и разговоры смолкают, гости поворачиваются к ней, мужчины уступают ей стул, кресло, предлагают напитки, руку и сердце, ловят каждое ее слово, хотя говорит она мало. Больше слушает и редко поддерживает беседу. Но если скажет, то ее тут же цитируют. Потому что она не говорит, а изрекает. В молодости все ее подруги, а потом и мои подражали манерам Светочки, копировали наряды, запоминали ее словечки и повторяли их своим кавалерам.

Светочка любила ходить в парикмахерскую. У нее были длинные каштановые волосы. «Очень послушные», – не уставала повторять ее любимый и преданный мастер парикмахерского дела Иоланта.

Когда Светочка еще была студенткой мединститута, она сооружала на голове всякие «вавилоны» по моде шестидесятых и умудрялась запихнуть их под белую медицинскую шапочку В те годы правила для студентов были строже: обязательные белые халаты и шапочки, а также сменная обувь.

Когда в моду вошли начесы и шиньоны, Светочка без сожаления отрезала косы и организовала из них шиньон. В 70-е годы модницы остриглись под «сассун», тогда в маминой жизни и появилась Иоланта.

Очереди в парикмахерские во времена развитого социализма были с километр, поэтому все следящие за собой женщины старались обзавестись личным мастером. Света и парикмахерша с оперным именем Иоланта встретились в салоне, куда мама по протекции подруги и соседки тети Розы прорвалась с боем. С тех пор мама, все мамины подруги и я стриглись и наводили неземную красоту исключительно у Иоланты. Но не в парикмахерской, а дома (не царское это дело – ходить в парикмахерскую).

Проживала Иоланта в высотном доме, на первом этаже которого располагалась та самая парикмахерская, где и произошла судьбоносная встреча мамы с ее единственным на все времена личным мастером.

В нашем ереванском 15-м квартале, где мы и Иоланта жили в соседних домах, горячую воду подавали на несколько часов по четным дням недели, то есть во вторник, четверг и субботу. Это были банные и постирочные дни. В остальные дни мы умывались холодной водой, которая также подавалась строго по графику, поэтому ванна у нас всегда была полна воды – на всякий случай. Вода в ванне стояла необыкновенного голубого цвета. Наши гости из разных краев Советского Союза не верили своим глазам, они подозревали, что мы подкрашиваем воду синькой или что в воде отражается цвет голубых стен. Мы выпускали воду из ванны и на глазах у изумленных гостей набирали из крана полную ванну голубой воды.

– Самая вкусная и чистая вода в мире, – хвастался папа. – Прямо с горных ледников к нам в водопровод стекает.

Гости ахали.

Армяне всегда были очень предприимчивы: в своей однокомнатной квартире Иоланта оборудовала парикмахерский салон. Даже в отсутствие любой воды у Иоланты всегда имелась горячая. За небольшую плату сантехник приварил кран к батарее центрального отопления. К кранику присобачивался шланг, и вот вам, пожалуйста: горячая вода круглые сутки. А охладив горячую воду, получаешь холодную. Правда, вода из батареи не блистала голубизной, как из крана, она была желтой и содержала в себе огромное количество микроэлементов распада труб, то есть ржавчины. Зато как стоял начес из волос, вымытых водой из батареи, – как железобетон. Прическа не ломалась неделю.

Иоланта была из ахпар. Так армяне называют своих соотечественников, переехавших в Армению из других стран, в основном из Ирана, Сирии, Ливана. Иоланта свободно разговаривала на пяти-шести языках, в том числе на арабском и фарси, а ее армянский был чистым и красивым, без заимствований из русского. По-русски она изъяснялась очень смешно.

Иоланта была маленького роста, кособокая: хромала на правую ногу. Ее черные густые волосы были выжжены до состояния «соломенной блондинки», брови выщипаны в ниточку по моде 70-х годов и оставались такими и в 80-е, и в 90-е. Черными от краски пальцами она потрясающе изящным движением выуживала сигарету из пачки и прикуривала от красного лакированного чемоданчика-зажигалки, оставшегося ей от матери. Иоланта презирала перчатки и красила своих клиенток исключительно голыми руками. Мама приносила ей из больницы дефицитные перчатки и умоляла Иоланту пользоваться ими, та благодарила и прятала перчатки в шкаф.

Иоланта жила с маленькой дочерью Мариной. «Был ли муж?» – в детстве меня очень волновал этот вопрос. Меня хлебом не корми – дай, развесив уши, послушать разговоры Иоланты с мамой и ее подругами, но как только разговор заходил о муже, меня выгоняли из комнаты. Если выгнать было некуда, то говорили полунамеками или шепотом. Наивные, думали, я не догадалась, что мужа не было.

Лет через десять плотной дружбы уже не мама ходила к Иоланте, а Иоланта – к маме. Благо все оценили прогресс, и теперь заветные краники были на всех батареях 15-го квартала.

Иоланта четко знала расписание моих родителей, и стоило папе отчалить на работу, как она звонила маме:

– Света-джан, ставь вода на плита, иду тебе красить.

– Иоланта, не приходи, у меня денег нет!

Иоланта кричала в трубку так, что мама вздрагивала и подпрыгивала:

– Света-джан, какой ти плахой. Я на твои деньги пилию. Я хороший краска достал. Звони Роза и Валя.

Мама звонила, прибегали ее неразлучные подруги: Валя из второго подъезда и Роза со второго этажа. Иоланта, не выпуская сигареты изо рта, красила всех в один типовой цвет «махагон». Пока волосы «схватывались» краской, подруги заваривали крепкий армянский кофе, и начинался традиционный перекур.

Перед летним отпуском происходила главная в году покраска. Из замусоленных журналов мод Иоланта вырезала картинки самых продвинутых стрижек того времени «паж» и «каре» и приносила маме. Они выбирали стрижку и новый цвет. Иоланта что-то смешивала, подливала, кипятила, процеживала, и получался нужный оттенок «баклажан». После приходило время стрижки и укладки.

В день отлета в отпуск, в пять утра, прибегала, припадая на правую ногу, Иоланта, чтобы поправить маме волосы после сна. И, если мама пыталась положить ей деньги в карман, Иоланта кричала на весь квартал: «Слушай, не стыдно тебе? Ты вчера заплатил пять рублей, это я тебя должен!»

А еще Светочка была супермодницей.

У соседки тети Розы была знакомая портниха-самоучка, я бы даже сказала недоучка – инженер Римма. Отсутствие у Риммы профессиональных навыков с лихвой компенсировалось фантазией. Она неустанно придумывала новые фасоны, отделки и смело претворяла их в жизнь. Ну и что, что подол кривоват, а при ходьбе платье с талии подпрыгивало под грудь, зато таких модных воротников и авангардных сочетаний цветов и фактур ни у кого в Ереване не было. Помню, как тетя Роза чуть не плача жаловалась «дизайнеру одежды»:

– Римма-джан, кажется, в груди узко и руки выше головы поднять не могу…

– А зачем тебе руки поднимать выше головы?

– Мелом на доске писать.

Тетя Роза была учительницей.

– Такое шикарное платье ты хочешь в школу надевать? Роза-джан, это банкетное платье. Вай!

– А танцевать? – скулила бедная тетя Роза. – Смотри, что получается.

Народный армянский танец, предполагающий гордо вскинутые над головой руки, в платье от Риммы походил на семь-сорок.

– Скромно себя веди, – выносила приговор Римма.

Римма с мужем, тоже инженером, жили в обычной трехкомнатной квартире панельного дома. Но красиво жить не запретишь, и Римма на заработанные портняжным делом деньги сделала, как сказала мама, «ши-и-ика-а-арный ремонт». Пришли скрипачи Государственного симфонического оркестра телерадио Армении (это была их шабашка) и покрасили стены в комнатах в насыщенный изумрудный, благородный бордо и нежный лазурный цвета, а потолки щедро покрыли белой с позолотой гипсовой лепниной. Римма где-то разжилась черным концертным роялем, а также антикварной мебелью – и в рамках отдельно взятой квартиры в хрущевке получился мини-Версаль.

Из негнущегося кримплена личная портниха, пардон, дизайнер одежды Римма шила новомодные платья и для Светочки.

В 1975 году маму и папу пригласили на встречу выпускников Донецкого мединститута, отмечали десять лет. Римма сшила маме желтое кримпленовое платье простого фасона а-ля Жаклин Онассис и щедро украсила его на груди замысловатой аппликацией из зеленого шелка. Перед самолетом прибежала ни свет ни заря Иоланта и уложила маме волосы в «сассун».

Вечером после встречи мама рассказывала: «Я как вошла – все ахнули».

Черный рельефный кримплен с помощью кроильных ножниц Риммы и швейной машинки «Подольск» превратился в элегантное платье мини, открывающее стройные ноги Светочки, а два ярких пятна из цветастого атласа в виде квадратного кармана чуть пониже талии и широкого мужского галстука, подчеркивающего пышную грудь, придавали платью шик. Пятнадцатый квартал города Еревана валялся в обмороке, когда Светочка дефилировала в лакированных розовых туфлях на черной, тоже лакированной платформе и широком каблуке.

Сейчас Светочка редко выходит из дому, разве что на процедуры. Волосы у нее белые, она их больше не красит. И платья больше не шьет. Нет ни Иоланты, ни Риммы. И Розы нет, и Вали…

Но стоит мне закрыть глаза, и я вижу черное платье с карманом и галстуком и розовые туфли, которые взбудоражили весь мой третий класс, когда мама по дороге из поликлиники домой заглянула к нашей учительнице Эдиве Суреновне, чтобы поделиться с ней рецептом торта «Микадо». А как Светочка пекла! «Микадо» был ее коньком. Ради него папа отстаивал многокилометровые очереди, чтобы купить все ингредиенты, как то: сгущенку, хорошее сливочное масло в блестящей упаковке (почему-то считалось, что масло в блестящей упаковке качественнее, вкуснее, чем в обычной оберточной бумаге, и крем из него получался воздушнее), муку высшего сорта и деревенский мёд.

«Микадо» выпекался огромного размера, затем разрезался на ромбики, складывался в высокую бежевую эмалированную кастрюлю с коричневой крышкой и хранился на балконе – в холодке.

«Микадо» – это праздник. Новый год, или дни рождения моих родителей, или 8 Марта.

К 8 Марта в Ереване обычно теплело, и уже можно было позволить себе надеть тонкие колготки, платье с коротким рукавом, легкое пальто и туфли. К весне Светочка заранее запасалась прозрачными чулками. Колготки она принципиально не носила. Только чулки, только на ажурном пояске.

На платье, специально пошитое к 8 Марта, набрасывалось легкое пальто цвета бургунди – и да! – с перламутровыми пуговицами.

Жаль, не щелкали они каждую секунду фотокамерами, не делали селфи, не документировали для истории.

Поэтому Светочкины наряды остались только в моей памяти, а вкус «Микадо» – на засаленных страничках поваренной тетрадки.

Остров Святой Лучии

Самая-самая моя подруга, с которой вместе по жизни с детского сада и до юбилея, через тернии, трубы, Крым и рым, любит острова. Тропические. И чтобы с пальмами, белым песком и белым пароходом, и чтобы лазурное небо, и чтобы крыши из пальмовых веток и белозубые улыбки аборигенов, и чтобы регги и самба.

Родилась подруга в горной стране, где нет моря, и в день ее рождения всегда был парад. Потому что родилась она почти 9 мая.

Но подруга любит острова, и судьба сжалилась над ней, переместив ее из столицы горной республики в Большой Нью-Йорк. Голубая мечта всей жизни почти сбылась. Подруга живет теперь на острове, со всех сторон окруженном океанической водой. Прямо из окон квартиры – вид на Гудзонов пролив. Но, видимо, подруга не совсем точно обрисовала свою мечту в мыслях, поэтому судьба немного промахнулась с островом: климат не тот. Холодный, ветреный, сырой – мерзкий, одним словом. Но выход всегда есть: два раза в год подруга путешествует на тропические острова. А иногда и меня берет с собой.

Завтра у подруги день рождения. Дата круглая, и отметить надо достойно.

Собираю чемодан, вылет на остров Святой Лючии – завтра утром. Звонит подруга:

– Гулять будем всю ночь, готовься. Есть, пить, танцевать, играть в казино до утра.

«Ужас, – подумала я, – в десять вечера я уже падаю». Но ради родной подруги готова забыть про сон хоть на всю неделю.

– Если бы ты видела, какое я себе платье купила, – продолжает подруга, – голубое, макси, в пол. Умрешь, когда увидишь.

И называет магазин, откуда платье. Я уже в судорогах.

– За миллион долларов? – выдыхаю я.

– Да нет, sale хороший был, мне повезло. До завтра.

У меня испортилось настроение: новое платье я не купила, а всё, что есть, не годится для тропического острова. Иду в гардеробную, роюсь везде и нахожу платье, которое надевала только один раз, шесть лет назад, на свадьбу дочери. Платье красивое: серебристо-черное, в пол, спина открыта, декольте до пупа… Даже подумалось: с чего это я так на свадьбу дочери оголилась? Но тогда всё казалось естественным. Замечательно, его и надену.

В платье я влезла, оставалась малость – застегнуть молнию. Проблемка небольшая появилась: за последние шесть лет я выросла, к сожаленью, вширь. Как я ни изгибалась, пытаясь достать молнию, толку не было. Пришлось бежать к Джеффу.

– Застегни, милый! – попросила я мужа, как Золушку. Посмотрев на мою спину, он испугался:

– Honey, это невозможно.

– Возможно, платье тянется. Сейчас я выдохну весь воздух из легких, и на счет «три» застегивай.

На счет «три» платье не застегнулось, и на «пять», и на «десять» тоже никак.

– Там есть крючок, – еле дыша, прохрипела я, – попробуй сначала крючок с петелькой свести, а потом – молнию, пли-и-и-из!

И по тому же сценарию: на счет «раз» – выдыхаю весь воздух, «два» – свожу лопатки вместе, на «три» – молния. И-и-и-и-и-и-и-и-и!..

– Нет, honey, не могу!

Я выкатила на поле боя тяжелую артиллерию:

– Если не застегнешь, то мы сию же минуту поедем в тот магазин, откуда у подруги платье, и купим самое красивое и, главное, самое дорогое!

И свадебно-тропическое платье в пол застегнулось!

Глаза завалились куда-то за затылок, волосы встали дыбом, ноги скрючило, но зато я стала изящной тростинкой, закованной в латы. Держась за зеркало обеими руками, с трудом оглядела спину: крови не было. Настроение поднялось, и я помолодела лет на десять.

– Завтра повторим подвиг еще раз, дарлинг.

– Ты умрешь, – сказал мне Джефф.

– Не умру, не буду ничего есть до завтрашнего вечера.

– А ты и завтра вечером ничего съесть не сможешь, потому что платье лопнет.

После примерки платье сошло с меня вместе с кожей… На следующий день я приехала в магазин самая первая и купила новое. День рождения подруги для меня всегда большой праздник!

История одной фотографии

Марина родилась 8 мая в 23:40 в столице Грузии – Тбилиси, или Тифлисе, как до сих пор его называют армяне. Ее обаятельный папа Миша, простой авлабарский парень[13]13
  Авлабар – армянский район в Тбилиси.


[Закрыть], и непростая мама Роза, окончившая единственную, до жути престижную тифлисскую женскую гимназию, долго умоляли доктора и медсестру записать рождение дочери 9 мая – для них День Победы был не пустым звуком, и они искренне верили: родись в этот день – будешь победителем. Доктор не согласился, и официальный день рождения Марины так и записали 8 мая, обычный рабочий день, но карма победительницы осталась.

Сколько себя помню, столько я помню Марину, потому что, когда мы познакомились, нам было шесть лет, а до шести лет я свое детство помню расплывчато.

Прямо с Авлабара Маринин папа, дядь Миша, попал в военную академию в Москве и стал советским офицером, а тёть Роза параллельно с ним окончила Московский педагогический университет и стала учительницей младших классов. После академии и университета молодая семья получила назначение на историческую родину, в Ереван, и квартиру на самом краю географии, в 15-м квартале. За домом начинался живописный пустырь, заканчивающийся у горизонта холмами, усеянными виноградниками. Ближайшая деревня находилась всего в километре от этой как бы городской территории, и туда запросто можно было пройтись пешком за молоком и мацуном.

Квартиры в третьем подъезде быстро заселялись, и пустой оставалась только одна – на третьем этаже. По соседям прошел слух, что ее получит молодой военный доктор, старший лейтенант, русский. Через несколько дней приехал доктор с женой посмотреть квартиру. Длина платья жены доктора потрясла всех кумушек на лавочке у подъезда (лавочка была поставлена первым же вселившимся жильцом), такого мини они даже в кино не видели. «Что хочешь – руса (русская)», – шептались кумушки.

Доктор с женой вошли в подъезд, поднялись на третий этаж и обрадовались: «Ура! Отдельная квартира, прощайте, бараки!»

К ним заглянули соседи со второго этажа:

– Здравствуйте, мы – Миша и Роза.

– А мы – Саша и Света.

А дети у вас есть?

– Дочь, шесть лет.

– А у нас сын, двенадцать лет, и дочь – тоже шесть.

– Отлично, надо наших девочек познакомить!

С того вечера судьбы Марины и моя были решены.

До нашего знакомства Марина росла тихой, послушной девочкой, стеснительной и малоразговорчивой. Я тоже слыла хорошей девочкой, пока не выходила во двор поиграть с Мариной. И тут в нас как бес вселялся. Мы носились как угорелые, перепрыгивали через строительные плиты, аккуратно сложенные в штабеля – 15-й квартал расширялся, – лазали на крышу недостроенного шестнадцатиэтажного здания и играли в казаки-разбойники с самыми отпетыми хулиганами нашего двора. А еще мы умели испаряться, когда наши мамы, высунувшись в окна наполовину, пытались докричаться до нас и усадить за фортепьяно заниматься сольфеджио. Каждый день Тётьроз и Тётьсвет разводили нас по квартирам и, всыпав воспитательных мер, зашивали наши изодранные платья и порванные на коленках колготки.

– Я тебя не узнаю, – вздыхала тёть Роза.

– Стыдно людям в глаза смотреть. Это не дочь, а сущее наказание, – рыдала мама.

Нас наказывали: «Три дня никакого двора!» А мы с Мариной уходили в подполье и перестукивались по канализационной трубе.

Однажды, когда нам было лет по десять, наши родители решили, что нас надо отвести в фотостудию и сфотографировать на память. На нас натянули парадно-выходные свитера красного и бледно-салатового цветов и повязали красивые бантики. Поход в студию поручили дядь Мише.

Общительный авлабарский офицер с прекрасными кавказскими усами тут же подружился с пожилым фотографом, и последний наотрез отказался фотографировать нас одних, без, «слушай, такого красавца».

Фотограф усадил дядь Мишу на скамейку, рядом с ним Марину, а рядом с Мариной – меня. Отошел назад, посмотрел на нас внимательно, закрывая то один глаз, то второй. Покачал головой:

– Аствац, нэ нравится.

Взял с полки несколько толстых книг и подложил их под меня стопкой. Я сравнялась по росту с дядь Мишей.

Затем фотограф поправил свет, залез с головой под черное покрывало и крикнул:

– Нэшэвэлыс!

Вспышка на мгновение ослепила нас.

Мне на память осталось фото лучшей подруги в красном свитере со съехавшим набок белым бантом, дядь Миши в советской военной форме и с серьезным взглядом «враг не пройдет» и меня самой, гордой тем, что я одного роста с офицером.

Дома дядь Миша получил по первое число, разгневанные мамы ругали его на чем свет стоит:

– Послали на свою голову детей сфотографировать. Ты зачем на фото влез?

– Молчать, женщины! – Дядь Миша стукнул кулаком по столу и подмигнул моему папе. – Пройдет двадцать лет, и они будут гордиться, что сфотографировались со строителем коммунизма!

Прошло больше, чем двадцать лет. Марина и я живем в Америке. Коммунизм так и не построили, ну и бог с ним. Главное, чтобы процветала прекрасная страна Армения, которую любит каждый армянин на свете, где бы он ни жил.

Дядя Миша и тетя Роза похоронены в Ереване, неподалеку от той деревни, где мы покупали молоко и мацун. Марина навещает их каждый год.

А 9 мая мы часто вспоминаем, как через всё детство прошел любимый праздник: утром – парад наших пап в строю офицеров на площади Ленина, а вечером – танцы.