Электронная библиотека » Виктория Куба » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 17 августа 2017, 15:46


Автор книги: Виктория Куба


Жанр: Дом и Семья: прочее, Дом и Семья


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Доброе утро, Хьюстон
Не закрывайте глаза…
Виктория Куба

© Виктория Куба, 2017


ISBN 978-5-4485-5523-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Это было бурное время. 60-е накрыли нас волной

Война во Вьетнаме и вторжение армии США было очень важной и актуальной темой на протяжении всего времени – от начала 1957-го по 1975-й. Все хотели свежего воздуха вместо свинца и запаха крови. Восстания. Бунты. Антиреволюционные движения. Мы писали и кричали, как могли. Это было страшно. Нам приказывали ложиться под пули. Мы бежали от этой грязной и страшной реальности. Нам казалось, что мы обретаем свободу, когда галлюциноген поглощает мозг.


Я – битник, пацифист и атеист, наркоман, писака и борец за внутреннюю свободу каждого из вас!


Свобода и самовыражение – очень тонкая грань между идеологиями социума и собственной безбашенностью… Желание свергнуть всех, кто стоит на твоем пути, и говорить, писать, дышать, кричать то, что вздумается, стоя голым и обдолбанным в самом сердце NY. В таком виде ты максимально независим! Попробуй не свихнуться в погоне за своей мнимой свободой! Система сжирает и поглощает нас, мы воюем против самих себя, даже не понимая причин. Мы уходим из своих домов и пишем как полоумные ночами напролет, сбегая от реалий в мир наркотических иллюзий, губя свой разум и разрывая сознание, но не теряя надежды докричаться до властей и призвать оставить нас в покое! Мы умирали пачками, сходили с ума, вернувшись с войны, мы кололи эту дрянь в свои вены и закрывали глаза на все. Сил бороться не было. И хотелось просто любить… Нас никто не понимал. Чертова война, брат… Эта чертова война! Она внутри нас! В наших головах и расширенных зрачках! Нам никогда не быть в ней победителями…


Ни один в мире кайф не заменит тебе твою жизнь! Меня зовут Ричард Миллер, и я представляю вам историю своей жизни.

Не закрывайте глаза!

Доброе утро, «Хьюстон»!

Людские потери во Вьетнамской войне

США: погибло, пропало без вести, умерло от ран и болезней – 58 тыс. человек (боевые потери – 47 тыс., не боевые – 11 тыс.; раненых – 303 тыс., госпитализировано – 153 тыс., легкие ранения – 150 тыс.)

Число ветеранов, покончивших жизнь самоубийством после войны, зачастую оценивается в 100—150 тыс. человек (то есть больше, чем погибло на войне), однако эта оценка оспаривается некоторыми исследователями.


По данным американского института Гэллапа, в 1964—1972 гг. именно война во Вьетнаме занимала первое место в числе наиболее важных проблем, волновавших общественность США. Война всколыхнула американское общественное мнение


64% погибших американских военнослужащих были моложе 21 года

Осколки

Из меня свобода вырывается фонтаном, падая звездами на салфетки из придорожных забегаловок, фантазия брызжет лавой из пробудившегося после долгой спячки размягченного, но не утратившего силу мыслить остроумно мозга и растекается по лицам смотрящих мне в спину прохожих. Я каратель времени и прожигатель жизни. Порочное дитя азартного и вожделенного Манхэттена. Опиумный твой. Любимый ничей

Ричард Миллер,
1963

1

Я подошел к окну. Пальцем слегка отодвинул занавеску цвета яичный желток и, выглядывая половиной своего изможденного и сухого лица, убедился в том, что дождь и не думал кончаться. Мелодичный тембр Фрэнка успокоил мои нервы и мысли об обиде Сьюзи.

Пытаюсь сконцентрироваться и закончить этот гребаный роман о своей жизни с названием, щекочущим душу: «Доброе утро, „Хьюстон“». Почему закончить? Все просто. Я ставлю жирную точку в каждодневном ведении этого дневника. С каждым днем мне все труднее и труднее даются воспоминания. Не хочу ощущать потерю сознания. Пусть это произойдет незаметно для меня. Я просто устал.

Но ничего не выйдет, пока Сьюзи мельтешит перед глазами. Постоянно она сует мне свои панкейки под нос! Запрещает пить и курить, оправдываясь переживанием за мое здоровье до тряски ее рук. Создает нелепые диалоги, постоянно находит и ликвидирует в считанные секунды пыль на полках, параллельно пылесося у меня под ухом. Я не могу сосредоточиться. Мысли взялись за руки и водят хороводы в голове. Ой! Кажется, одна проехалась по мозгу на слоне!

Твою ж мать! Н Е В Ы Н О С И М О! Мы женаты тринадцать лет, и я по сей день не могу понять, как ей это удалось, как ей удалось утащить меня из вольной жизни и, более того, как ей удается делать вид, что нами создана благополучная ячейка общества? О нет, не о том я сейчас.

Нужно подлить виски в стакан и приложить лед к пульсирующим вискам.

Дорогая. Ты всегда в моей голове.

Знаешь. Я никогда не любил твой аромат духов, Маргарет. Вульгарная походка, острый взгляд, тонкие запястья, пухлые губы, мескалин в белой лакированной дамской сумочке и вечная фраза Hasta la vista, baby на твоем остром языке. Ты не носила нижнего белья, детка, ты носила Ray-Ban, скрывая круглосуточно расширенные зрачки. Ты отрывалась в ирландских пабах и цитировала Уолта Уитмена на барных стойках, бережно храня десятки поцелуев на своей белой коже. Ты любила кожаные куртки и тонкие ремни вокруг тела. Когда ты говорила о политике, то хотелось переключить канал в твоей голове, избавив тем самым тебя от ужаса воспоминаний войны. Когда ты говорила о детях, то я прекрасно понимал, что никогда их не увижу. Мы были частью потерянного и разбитого поколения.

Это были 60-е

Мы и наши семьи не без потерь пережили Вторую мировую войну, и это означало, что теперь мы готовы к самовыражению и свободному вздоху. Мы желали счастья себе и своей стране так, как желает матрос продажных женщин, когда спустя год после плавания он видит сушу сквозь запотевший, расцарапанный ногтями в пьяном угаре иллюминатор своей каюты.

Тогда мы были молоды, Маргарет. Мы были сумасбродно развратны своим чутьем на жизнь, которая по факту являлась сотканным нами порочным кругом самоистязания. Но нам казалось, что мы крутим этот земной шар, когда наши губы смыкались, а языки выкручивали финты круче эквилибристки на шаре, которая отталкивается от его покрова резкими толчками и выполняет изощренные элементы акробатики. Маргарет. Ты помнишь мои модные джинсы из конопляной парусины, купленные на распродаже? А день нашего знакомства? Когда мы возвращались из наистарейшего, прославленного своим яблочным джином Bridge Café? Я протер на них дыры и колени в кровь, все потому что мы, накуренные, ползли по Water Street с задранными к звездам головами по следам Большой Медведицы, изнемогая от желания окунуться в «ковш». Так и не дойдя до цели, мы отрубились в местном парке прямо на лужайке подле фонтана. Мы уснули в объятиях друг друга. А потом – врезанные в кожу наручники, 48 часов за решеткой в вонючей и грязной камере, мои стихи для тебя полушепотом, следы на запястьях и утро в закусочной… Ты написала свой номер промеж моих лопаток ногтями, ты так впечатывалась ими в мою мокрую спину, что твой дешевый красный лак облупливался и сыпался на свежие царапины. Ты допила кока-колу, а я слегка прополоскал рот теплым виски. Твои пальчики касались уголков моего рта, и, стерев с них капли алкоголя, ты размазала их по своей шее, как дешевый парфюм… Мы разошлись, дав слово, что встретимся в ближайшее время на «Хьюстоне».


Письма анархиста

Да, я чудный. Волосы сальные, глаза красные. По венам периодически проносится волной что-то заряженное. В душе разбодяженный хамством и напористостью вендетты альтруист. Я открываю занавес, господа. Я стою перед вами на черной сцене, словно красный растекшийся плевок на безупречно ровном квадрате Малевича. Выдыхая табачный дым, я чувствую, как озноб овладевает мной. Я скрестил руки и опустил голову. Приготовился. Я не являюсь святым. Закрыв глаза, начинаю расстегивать свою черную рубашку. Оголив свое тело, в кровоподтеках и глубоких порезах, предоставляю его вам ровно так же, как и душу. Посредник вынесет хлысты в виде осуждений, морализаторств и коробку застоявшегося, словно отстойник, банального, больного здравого смысла с какими-то разнообразными насадкам принципов, стадных политических и иерархических взглядов. Также в ней будет присутствовать и манифест, включающий в себя «список правил правильной жизни стада», идеологию церкви и ее влияние на меня как на личность, изначально крещеную, что означает обязанность чтить Господа Бога, хоть и наши с ним взгляды не имеют общих точек соприкосновения.

Сей манифест должен быть зачитан мне исключительно посильным образом, ибо я являюсь негодяем в ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ, выбрав отделение от общества и форму жизненной позиции и философии, беря за основу «свободы» анархизм.

Разбирайте, господа, все эти важные для вашего суждения причиндалы. Мы начинаем представление.

Раскинув свои руки в стороны, я стерпел все ваши удары. На мне трудно отыскать живое место, но улыбка и огонь в расширенных зрачках не покидают меня вопреки происходящему судилищу.

«Ты виновен по всем статьям!» Пусть так. «Ты демон!» – кричали они. Я ничего не отрицал. Я смотрел ввысь и громко смеялся.

Когда все кончилось, я накинул на обмякшее тело и окровавленную душу измятую свою рубашку. Вновь закурив, задернул занавес и вышел прочь.

Шел сильный дождь. Я промок до нитки. В ботинках хлюпала вода. Сигарета намокла. Зайдя в ближайший бар, я заказал бутылку черного Карибского рома и начал хлестать его стаканами один за другим, словно я морской волк или пират. Изрядно напившись, вытолкнул боль из себя методом исключения. Встряхнув головой, я поставил снова все на СВОИ места и, покинув кабак, продолжил свое движение прямо к цели. Прямо в сердце системы, заранее предчувствуя тяжелую битву.

Я проходил сквозь людей и стены, ломая свои кости. Рвал глотку и рубаху на площади, поднимая черный флаг. Пока я жив, я буду кричать за свободу человека и против государственного порабощения. Бороться до последнего вздоха и последнего факела в моей руке, невзирая на мнение массы зажиточных кретинов и политических деятелей, толкающих в себя купюры и с жадностью облизывающих руки большим, чем они сами, бюрократам!

Ричард Миллер,
1968

2

«Хьюстон» ровно раз в год являлся главным мероприятием всех битников Нью-Йорка, экспериментирующих с новыми формами литературы, ряды которых составляют молодые и свободные умы, начинающие писатели, черт их дери! Духовно развитые интеллектуалы, находящиеся в вечном поиске спокойствия и независимости, пьяницы и джанки, смело мыслящие хиппи-поэты, анархисты с антиреволюционными романтическими наклонностями, кричащие в своих текстах о произволе США и о том, кому на самом деле нужна была эта резня во Вьетнаме. Смелые писаки вовсю обсуждали отказ Мухаммеда Али от несения службы в армии США и то, как все они на его стороне. Все мы очень бурно переживали в то время определенный накал со стороны властей и подавление общественного «Я». Но мы не хотели молчать, несмотря на угрозы и разгоны фараонов! Мы стояли на защите, как умели и могли, не беря в руки оружие! Нашим оружием являлись лишь печатные машинки, языки, блеск горящих глаз и, невзирая на запреты, СВОБОДА СЛОВА. Нами было организовано несколько «штаб-квартир», в которых мы собирались в свободное от работы и прочих дел время. Нашей целью было докричаться до ебаных верхушек и сломить их своим криком, тем самым мы смогли бы защитить себя и сотни невинных и несогласных от репрессий и кровавого месива. Это заправляющее страной политдерьмо желало отхватить «кусок побольше» и усесться на мировой трон, пропитанный порохом, ценой невинных человеческих жизней. Людей заставляли брать штурмовые винтовки и идти убивать таких же несчастных, предварительно расцеловав звездно-полосатый флаг, родителей и детей, которых они больше не увидят никогда! Мы рассовывали наши напечатанные статьи во все дома Америки. Мы верили, что нас станет больше и мы дадим отпор. Мы знали, что однажды сможем говорить без страха, жить без страха и что больше никогда не станут стрелять в тех, кто с цветами в руках стоит перед солдатами и просит их сложить оружие. Однажды все оружие мира будет сложено… Это являлось нашей верой и основной просьбой к Всевышнему! МЫ, распивающие эту жизнь, словно абсент, обжигая полость рта и с сотнями ожогов на языке, доносим свою правду бытия и философию hip до общества, которое разделяет нашу идеологию и рифмы честности!

Мы слушали, как Гинзберг зачитывает «Вопль», стоя, одетый, по пояс в воде, как талантливый Дэвид Картман сидит в шезлонге как очарованный и громко вслух читает «Войны, которые я видела», написанные Гертрудой Стайн, собрав вокруг себя толпу молодых людей. Люди находились везде. Все читали, накуривались, закидывались кислотой, выпивали и, обретая некую свободу, философски делились друг с другом мыслями, литературой и ощущениями. В наши глаза бьет красочный персиковый закат. Песок на пляже остывает, и мескалин постепенно уносит нас в иное бытие. Миллиард светил с головами тигров и ангельскими глазами, чешуйчатые трехглавые дельфины выпрыгивают из океана и обволакивают нас, будто убаюкивая, легким теплым воздухом… Словно ожили все картины Сальвадора разом… Строчки стихов Гэри Снайдера For All доносились до нас и ласкали слух… Мы тонули в этой откровенности галлюцинаций, в которую так часто сбегали от суеты…

Я смог отыскать тебя в объятиях Иисуса на его железном коне. Этот здоровяк являлся не просто байкером, а одним из первых составляющих всего хаотичного и буйного сообщества на двух колесах «Ангелы ада». Вообще, непонятно, откуда взялись в этот день на нашем пляже эти длинноволосые сальные парни, накаченные бензедрином, пропахшие бензином и пивом. Шестое чувство привело этот рой дикарей на наше мероприятие. Вздымая в высь своими колесами клубы пыли и наводя ужас на бит-сообщество бренчанием цепей и скрипом кожи курток, эти мародеры вели себя, как умалишенные гризли в период спаривания, круша все вокруг. Я всегда ненавидел этих развратных и склонных к бойне громил! Иисус нагло хватал тебя своими огромными татуированными руками и слюнявил тебе шею, активно двигая своей мощной челюстью. Увидев меня, ты вырвалась из его цепких лап и с улыбкой побежала мне навстречу. Поравнявшись со мной, ты потрепала мне волосы так, как это делала в моем детстве добродушная пожилая женщина из дома напротив. Миссис Сандерс. Я тогда еще украдкой срывал в ее саду карликовые розы цвета крем-брюле и раздаривал их соседским девчонкам. Чудное было время… Укусив меня за ухо, ты сунула в мою руку косяк со словами: «Повеселись, дружок, я скоро буду». Я убрал в карман твой «подарок» и ленивой походкой направился к своему другу Стиву.

Стив являлся для меня не просто другом. Он был братом, и пусть генетически наша кровь не перехлестывалась, мы были близки, как родные. Этот стручок, под два метра ростом, с зелеными глазами и ямочкой на подбородке, в шляпе порк-пай, зауженных темных брюках и стеганом светло-сером жилете из атласа, из-под которого виднелась измятая белая рубашка, полностью разделял мои мысли по поводу всего в этом мире и, пожалуй, был единственным человеком, которому я смог бы доверить свою жизнь. Стив любил девчонок, порошок, путешествовать и писать слащавые романтические поэмы. Со всем вышеперечисленным он довольно неплохо справлялся. Периодически, словно Юлий Цезарь, он совершал несколько дел в одно время, везде успевая и все выполняя превосходно, и вызывал восторг у окружающих и блеск в глазах девиц. Великолепный оратор в стиле «Казанова», хитрый лис и самый честный для меня человек.

Дойдя до Стива, который в тот момент заканчивал в палатке с одной девицей, приехавшей к бабушке на каникулы из воскресной школы для девочек, я окликнул его, и он тотчас же слез с девчонки. Натянул штаны, сделал последний глоток пива из банки Budweise, стоявшей на траве подле логова. Посмотрел на меня и самодовольно улыбнулся, счастливый и уверенный в наивысшем качестве содеянного и в доставленном удовольствии очередной девственнице. Стив подмигнул мне, улыбнулся и кивнул на стоящие у дуба бутылочки, наполненные дурманящей айяуаской, и мы направились ближе к чарующим волнам Атлантического океана.

Сев на уже остывший песок и сделав по глотку из бутылки, я достал косячок с марихуаной, а Стив губную гармошку. Мы создали поистине прекрасный дуэт, сплетая приход и музыку в одну мелодию, медленно размазывающую наши мозги по черепам. Продолжая отдаваться видениям и айяуаске, мы философски бормотали о вечном, о Бодлере, Рембо, Уитмене, об экспериментах с наркотиками, расширяющими сознание, и о свободе слова в литературе, о новых формах и о влиянии их на наши умы. Резкий и громкий смех, доносящийся со стороны наших спин, прервал эту великолепную беседу. Это неслась, скользя по песку, ты, Маргарет. Подбежав, ты резко обняла меня за шею, повиснув на ней, смачно чмокнула, оставив след выделений на моей щеке. Ты именно та единственная и неповторимая женщина, которая при каждой встрече оставляла на мне свои следы. Выхватив из моих рук бутылку, пританцовывая со смехом босиком на песке, ты что-то напевала себе под нос, а Стив продолжал создавать ритм. Устав от своих диких танцев, ты рухнула рядом с нами и, надув свои обильно намазанные помадой губки, стала много говорить. Говорила ты о том, что ты хочешь, чтобы внутри тебя царила пустота, как в консервной банке. Потому что со дня нашего знакомства в тебе что-то поменялось и от этого тебе неспокойно. Эти странные скомканные чувства и тяга к моим губам нарушают твой баланс, детка. А тебе это сейчас никак не нужно. Ведь ты выбрала для себя жизнь свободной и красивой птицы, не преклоняя колен перед чьими-то устоями и законами. Принадлежать только себе. Не привязываться. Это являлось твоим основным кредо. Именно так ты желала жить в данный момент. Но теперь по непонятным причинам и химическим процессам в голове ты постоянно думаешь обо мне.

3

Я помню каждое твое слово

Мы так нелепо познакомились, Маргарет. Бар 48 chairs с мелодичным негритянским джазом и приглушенным светом. Круглые маленькие обшарпанные столики, абажур, обтянутый леопардовой тканью, клубы сигаретного дыма и застойный запах алкоголя, который разъедал ноздри и, словно бейсбольной битой, лупил по голове, принуждая к пьянству. Ты просто молча подошла и присела ко мне за столик, в черных кружевных чулках, потертой куртке, с сигаретой во рту, нагло и с улыбкой смотря мне в глаза. Я накидывался виски, а ты стала читать мне свою прозу про безбожника, утратившего веру во все, кроме себя. Я внимательно слушал тебя и чувствовал, как тону в тембре твоего голоса и крепости алкоголя.

Мы были в убитом состоянии

Как такое возможно, чтобы люди, увидев друг друга, влюбились в ту же секунду? Если бы не эти искусственные ресницы, которые ты клеила, удлиненные волосы и проколотые соски, то твоя внешность была бы внешностью божьего дитя с идеальным телосложением, ровными чертами лица, нежной кожей, розовыми щеками, голубыми глазами и самой красивой и обаятельной мимикой.

И вот теперь, сидя на этом пляже, я вновь ощущаю себя тонущим или, точнее сказать, утопленником. Ведь я добровольно, сам иду ко дну, пропитываясь тобой и твоими мыслями. Да. Бесспорно. Я утопленник. Ты рассказывала о своей жизни в Канзасе, про авиационный завод, на котором не покладая рук трудились твои родители, пока его не начали бомбить, отняв тем самым их жизни.

Про переезд к бабушке Луисе, которая жила на Манхэттене в New York City, и как эта непривычная и буржуазно-винтажная старушка 79-ти лет просто изводила тебя своей опекой. И вот стоило тебе только привыкнуть к ней, полюбив всем сердцем, как смерть решила тоже забрать ее из твоей жизни. Убийственная несправедливость. Сейчас, спустя ровно два года с похорон Луисы, ты осталась один на один с этим миром. С комом в горле ты рассказывала мне про эту одинокую стонущую боль в области ребер, тыча в них пальцем с такой силой, что синяка на твоем белом теле наверняка было не избежать. Знаешь… Меня очень покорили твои сожаления об утраченной людьми вере в доброту людскую, божью милость, равно как и в существование в принципе чего-либо святого, прикрывающего наши спины и сберегающего наши души от мистической геенны огненной: «…Изо дня в день все большее количество людей складывают свои кресты в коробки из-под обуви и кидают их под кровать, ударяясь о реалии этой жизни. С треском расщепляясь на атомы, даря свои частицы вселенной, мы дербанем свои души, словно спелую сливу, срывая лишь зрелые плоды и оставляя гнилые, которые несем с собой до конца своих дней. Переступая через ранее утвержденные принципы, божьи каноны, воспитываем в себе жестокость, потеряв себя как слащавую материю, мы все же пытаемся веровать, но уже лишь в себя, не в друга, не в брата, не в любимого, не в мать и отца, а только в себя как в существо разумное, но, как ни крути, с тончайшей душевной организацией. Разграбив и разубедив себя по поводу доверия своих чувств кому-либо, человек больше не верит в человека! Каждый спасает в первую очередь себя, и все чаще и чаще переступая через другого. Мы сами создали страхи. Страх самовыражения. Страх свободы в любых формах ее проявления, страх за свою шкуру приумножили в стократ, чем страх за ближнего. И действительно! Теперь единственное, на что готово наше общество, это на выполнение приказов. Из-за потери своего слова и мнения. Из-за страха. Из-за позволения быть внушаемыми со стороны всякого политического дерьма мы лучше станем марионетками, чем самостоятельными личностями!.. Это ужасно… Все это однажды погубит нас. Точнее, губит уже, мы теряем способность замечать детальность этого мира, красоту солнца, смех детей, настоящих друзей, блеск глаз, искреннюю и бескорыстную поддержку малознакомых людей…»

Это, безусловно, оказывает на тебя самое печальное воздействие. Так как ты – живой человек, ты не можешь и даже не имеешь права, да и собственно желания, оставаться в стороне, когда происходит душевная и моральная деградация ну как минимум целой нации! Все было сказано с пылом и призывом Эммы Гольдман.

Я крайне внимательно вникал в слова и принимал твое мнение, положа свою голову тебе на колени, а ты тем временем продолжала говорить уже о том, что пишешь свои тексты исключительно под убойным влиянием психоделиков только для того, чтобы не видеть, как мир летит в тартарары! Сняв свои Ray-Ban Wayfarer, ты смотрела на меня блестящими, голубыми, кукольными глазами. Держала за руку и до слез печалилась тем, что мир неизбежно меняется.

Я не встречал человека честнее.

Ох уж эта твоя дьявольская самокритика! Ты знала все свои недостатки и открыто говорила о них, загибая свои тонкие пальчики и, хитро улыбаясь, перечисляя каждый из них, когда по возвращении с «Хьюстона» мы валялись в твоей кровати со смятыми белыми простынями на Верхнем Ист-Сайде после совместно принятого душа и трех оргазмов. В то утро ты сожгла наши тосты. Я бы сейчас не отказался от этих сухарей вместо гадких блинов с кленовым сиропом. Ты даже сварила кофе, изменив традиции пить по-аристократически на завтрак игристое Rose Еxtra Brut, закусывая шоколадом Milky Way. Ты рядом. Я чувствовал тепло извне и ощущал, будто сам шагаю по волшебному Млечному Пути.

Посмотрев на свои пальцы, затем на листок, торчащий из моей крошки Mercedes Prima, я решил сделать паузу.

Пройдясь по гостиной с вновь наполненным бокалом виски, обернутым в белоснежную салфетку, я опять подошел к окну. Дождь шел и не думал успокаиваться. Я потянулся к приемнику и прибавил громкость. Пел по-прежнему Фрэнки. Он пел ту песню, под которую мы танцевали медленный танец под проливным дождем в июне 1969-го:


Killing me softly.

Полушепотом напеваю ее себе под нос…

Killing me softly with her song

Killing me softly with his song

Telling my whole life with her words

Killing me softly with her song…


Я закрыл глаза.

Такое чувство, что внутри меня душа мятежно бьется и пытается вырваться наружу.

– Мне спокойно?

– Мне тяжело?

– Мне больно?

– Черт возьми! Я потерян.

– Хорошо, что Сьюзи послушно покинула меня на пару дней.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации