Текст книги "Не такая"

В день, когда бабушки не стало, мама кричала и плакала навзрыд! Она схватила кухонное полотенце и рыдала, погрузив в него лицо…

– Мама, мамочка!

Я подъехала к ней на стульчике на колёсиках и тоже заплакала – было страшно… Мама оттолкнула мою руку и зарыдала ещё горше. Так я в первый раз столкнулась лицом к лицу со смертью. Остального не помню. Скорее всего, меня берегли от стресса – я ведь ещё не ходила… Брат тоже плакал. Папа в тот день пошёл на футбол.

Глава 4. Тёмный пруд и белые лебеди

Окна папиного директорского кабинета выходили на тёмный пруд красоты необыкновенной!

Современные дизайнеры садового ландшафта создают такие пруды искусственно, озеленяя берега плакучими ивами и тратя в огромных количествах деньги заказчика. Папкин пруд был создан самой природой при некотором участии людей – просто вода, бьющая из подземного ключа, заполнила воронку от авиационной бомбы, упавшей сюда во время войны; ивы выросли сами на благодатном украинском чернозёме (во время оккупации немцы вагонами вывозили этот чернозём в Германию!); а белые лебеди появились здесь вместе с новым директором кирпичного завода, который распорядился построить у пруда свой кабинет, а лебедей приобрёл неподалёку в заповедном хозяйстве.

Я не видела ничего красивее этого пруда в своей маленькой детской жизни! А потому моё сердце начинало сильнее биться от радости, когда я слышала:

– Викочка! Надевай красное платье! Да, самое любимое! Дядя Вася приехал! Пора к папику!

Дядя Вася был папкиным личным шофёром и моим большим другом. Платья в моём гардеробе все были в красном цвете, потому что в моей маленькой голове всё красное воспринималось красивым. Их шила для меня мама, урывая минуты свободного времени от домашних хлопот и многочисленных заказов. На производстве она не работала и называлась «иждивенкой», из-за чего очень расстраивалась. Даже всхлипывала иногда:

– Да я же инженер-технолог, а сейчас пишусь «иждивенка»! Какая же я иждивенка! Дом, хозяйство, дети – всё на мне…

Но выбора не было. Я была инвалидом детства и нуждалась в постоянном уходе. Да и папе как директору крупного завода тоже нужна была забота. А ещё у нас имелась домашняя живность – кролики, куры, утки, индюки, свинки, коза и собака, которые не могли обойтись без мамы. Огромный дом, плодоносящий сад и огород прибавляли дел. Чтобы со всем справиться, маме пришлось взять помощницу, но они всё равно с трудом успевали переделать всю домашнюю работу, потому что папа был очень компанейским человеком! У нас постоянно были гости. Мой Янчик садился за огромный стол под сенью деревьев или устраивался на крытой веранде с друзьями и родственниками, собирая за раз не менее сорока человек!

Все они много ели, в меру пили, потом очень красиво и долго пели русские, украинские и еврейские песни, перемежая их репертуаром оперным и опереточным. Соседи давно смирились, особенно после того, как папа помог им выписать машину-другую дефицитного по тем временам кирпича…

Когда я немного подросла, то научилась ценить эти застолья. За годы, проведённые под крышей отчего дома, я повстречалась с замечательными и известными людьми. Среди них были писатели, философы, министры и футбольные звёзды! Пока я училась понимать ужасно умные разговоры, которые вели старшие, я всегда садилась рядом с любимым, обожаемым папкой, вжималась в мягкий толстенький бок и, единолично завладев его рукой, пересчитывала на ней рыжие веснушки, которых был миллион…

Мама шила для меня изумительные наряды! Она была портнихой от бога. Отучившись на курсах кройки и шитья в Ленинграде в дни, когда папа недолго преподавал в Военной академии, мама впоследствии сама преподавала на этих же курсах, так как имела большой талант. У неё одевались даже женщины при министерских должностях из Киева. Записывались на полгода вперёд.

Рабочий день мама начинала часа в три ночи, пока домочадцы ещё спали. Только так она могла успеть вовремя продвинуть заказ.

Так вот, вернёмся к моим нарядам. Когда мама спрашивала, какое платье мне пошить (а шила она мне их два-три на неделе!), ответ был неизменным:

– Красное!

Все смеялись, а я громче всех!

И вот однажды снова приехал папкин шофёр. Я натянула любимую одёжку, дядя Вася взвалил меня на спину (ходила я с трудом и дело это не любила) и пошёл со мной к машине.

В то время меня называли изумительной красоты ребёнком. Я была обладательницей длинных белокурых волос, которые вились крупными локонами, огромных голубых глаз, доставшихся мне от мамы, а ещё… тонкой, слабой, короткой «полиомиелитной» ноги и обожжённой в костре изуродованной руки… Скажу сразу, слёз надо мной никто не лил, все относились ко мне всерьёз, а к моему неумению и нежеланию самостоятельно передвигаться как к данности.

Папа, брат и дядя Вася легко сажали меня на спину или подхватывали за ноги, я обнимала их сзади за шею, и вот она – такая желанная мобильность! Кстати, папа и брат таскали меня так лет до тринадцати, пока ноги не стали чиркать по земле… и пока брату не надоело моё бездействие и он не начал меня учить ходить.

Так вот, в тот раз мы с шофёром приблизились к чёрной трофейной «Эмке» с красными (!) сиденьями. Вскоре меня усалили на переднее сидение, и гордый немецкий автомобиль, немного пофурчав для приличия, отчалил под шепоток соседей:

– Повезли калечку! Интересно куда?

Этот вопрос волновал и меня. Перспектива отправиться к папе на пруд в последнее время меня не очень радовала. Дело в том, что в последнюю пару месяцев мои визиты туда обычно сопровождались посещением заводского зубного врача, который один за другим удалял мне молочные зубы. Это больно. А боли я не выносила, натерпевшись от врачей за свою такую ещё короткую жизнь… Кстати, я её до сих пор не выношу.

Моя мама любила повторять:

– Господи! Да как же ты жить-то будешь с такой чувствительностью? Впрочем, ты и живёшь-то не благодаря, а вопреки…

В кресле у зубного меня держали за руки несколько человек, а я вырывалась и орала:

– Опомнитесь, люди! Где же ваша интеллигентность?

И прочие благоглупости, которые мог впитать пятилетний ребёнок, находясь постоянно исключительно во взрослом окружении.

Но, к моему удивлению, на этот раз машина остановилась в самом центре нашего небольшого городка, у областной поликлиники. Через весь двор кругами вилась очередь, состоящая из людей, имеющих проблемы с передвижением. Там были фронтовики, инвалиды всех сортов, полиомиелитные, как я, дети…

Пробраться сквозь агрессивную толпу было нелегко. Дяде Васе пришлось поработать локтями.

– Чего прёшь? Мы здесь уже двенадцать часов! – слышалось со всех сторон.

В конце концов нам удалось протиснуться к папе, который торчал возле поликлиники с ночи. Почти тут же мы все вместе зашли в кабинет – снимать мерки на протезную обувь. Меня долго рассматривали, обмеряли, просили пройтись. Я неохотно ковыляла туда и обратно, держась за стену… Заметив, с каким трудом мне давались простые движения, врачи принялись качать головами:

– Вам бы на операцию её, папаша!

Папка – принципиальный противник операции, он насмотрелся на других детей, которые были прооперированы и теперь сидели в инвалидных креслах… Он ещё не знал, что именно он сделает, чтобы мне помочь, но ни на миг не поколебался – операции не будет! Как он оказался прав, мой дорогой, любимый, толстый папка!

Через месяц мы в точности повторили всю эту катавасию с очередью, снова с боем прорвались в кабинет, используя отработанную схему (папа уже практически у двери кабинета, я у дяди Васи на спине), и получили заветную пару обуви… Ничего уродливее я не видела ни до, ни после в своей жизни! Бесформенный левый ботинок на шнуровке скорее походил на огромный утюг! «Платформа», как бы сейчас сказали, была высоченная, двенадцатисантиметровая, а сам ботинок доходил мне почти до колена! Правый был не многим лучше…

Мы брезгливо взяли в руки нашу «добычу», сдержанно поблагодарили эскулапов и вышли из поликлиники. Папа нашёл ближайшую свалку, выбросил туда ботинки и тщательно вытер руки платком.

– Никогда, слышишь, никогда не носи подобную гадость!

Всю дорогу до папкиного кабинета на пруду мы хохотали как сумасшедшие!

– Вася, ты видел, что они пошили для моей королевы? И ещё хотели надеть ЭТО на неё! И ещё оперировать! Ну и прохвосты! Нет, Викочка, поверь своему старому ослу папке, мы их всех победим!

Потом, уже на заводе, папа описал сослуживцам свой визит к ортопедам в лицах, смешно передразнивая их (он так хорошо умел это делать!), и все хохотали, представляя, как он выбрасывает с таким трудом доставшуюся ортопедическую панацею от всех бед в мусор!

А я, счастливая, поедала купленный по дороге вафельный стаканчик с мороженым. Меня окружали работники кирпичного завода, влюблённые в моего папку. Я сидела на берегу чудесного тёмного пруда на специально построенной для меня качельке и болтала разными ногами, одна меньше другой, наблюдая за парой белых лебедей…

Глава 5. В переулке

Переулок моего детства находился в самом центре областного города, но при этом являлся частью сельской жизни. Частные усадьбы, окружённые плодоносящими садами и богатые домашней живностью, доставались бывшему офицерскому составу прошедшей войны. Правда, дорога к этому благополучному существованию в бедненькой среде постфронтовых злыдней давалась нелегко… Родители рассказывали, когда строился дом, они ходили в трусах с заплатками…

У папы была большая зарплата; мама, хоть и не работала официально, очень прилично зарабатывала шитьём. А вот деньги в доме почти не водились… Как только они появлялись – тут же всё тратилось на «широкую жизнь»! Десятки гостей, обожавших хлебосольство моих двух Овнов, приходили и устраивали роскошные застолья! А родители были рады до смерти тем, что остались живы в пронёсшихся над ними военных смерчах… и на радостях метали на стол всё, что бог послал!

А бог посылал и посылал снедь и вина, домашнюю живность и папкины охотничьи трофеи! За грибами и за рыбой ездили с папиными сотрудниками на небольших грузовичках. С собой брали запасы провианта, заготовленного мамой, и обязательно «горючее» в белых запотевших бутылках, вынутых по этому случаю из обширного погреба.

Вернувшись обратно, все усаживались перед домом мыть, чистить, потрошить и рассовывать по банкам и бочкам свои трофеи. А у папы был кулинарный талант, доставшийся ему, скорее всего, от его мамы. Он мог приготовить что угодно и из чего угодно! Медвежатина в лопухах, испечённая на костре в саду, суп из акульих плавников, добытых на Белом море, зайчатина и кабанятина из местных лесов, филе из копчёной змеи и дикие утки на вертеле – да, чего только не готовилось проворными толстенькими пальчиками моего папки!

Я училась потихоньку передвигаться самостоятельно, но всё ещё сильно припадала на левую ногу. Расширить свой мир хотя бы до ворот, ведущих в переулок, где не смолкали крики, гомон и смех соседней ребятни, очень уж хотелось! Помогая себе маленькой табуреточкой, я добиралась до калитки, усаживалась на небольшую скамеечку, сооружённую там специально для меня, и зачарованно следила за играми соседских пацанов. Из девчонок в переулке была только моя будущая ближайшая подруга, к которой я всю жизнь буду относиться с почтением, потому что она откроет для меня мир книг; «принцесса», которая будет по той же причине относиться ко мне как к наставнику по жизни, и я. Мальчишек было раз в десять больше! Меня они не замечали, не видя во мне товарища по играм… Пока однажды…

– Слышь, ты! – сплюнув сквозь зубы, сказал их главный (впоследствии Андрей – наш сосед). – А на ворота слабо? У нас нет вратаря. Сиди на своей табуретке и лови себе мячи!

Андрей! Дорогой ты мой! Да понимаешь ли ты, что этой случайно брошенной фразой ты открыл мне мир дружбы, взаимодействия с окружающей действительностью, можно сказать, позвал в жизнь?! И я, со всем своим потенциалом, только и ждущим повода вырваться наружу, отчаянно поковыляла к воротам! Боже мой, что пережили бедные мои родители в тот вечер, когда, отчаявшись дозваться меня с улицы, появились в переулке в самый разгар игры!

Я, вся измазанная в пыли, в одних длинных панталонах на резиночках (красное платье было сброшено тут же, в пыль, поскольку мешало), скособочившись, стояла на воротах, готовая в любой момент ринуться на мяч! Колени и локти были сбиты в кровь, а мои новые друзья смотрели на меня с превеликим удивлением и уважением! Сказались папкины гены, да и брат – профессиональный футболист, видимо, как-то повлиял на мою вратарскую славу, которая закрепилась за мной в переулке на долгие годы…

Но, кроме дворового спорта, в моей ранней жизни было много интересного. Во-первых, книги. Читать я научилась года в четыре, как-то сразу. Папа читал газету, а я по обыкновению тёрлась возле него.

– Смотри, – сказал папа, – это буквы. Запоминай: П-Р-А– В-Д-А.

Я повторила и запомнила. Потом ещё за полчаса запомнила остальные и затихла, вцепившись взглядом в газету… Папа забыл, что я уже грамотная, а я через пару дней вдруг начала медленно, но верно читать ему газету… Шок у родителей был неслабым! В тот же день мне нашли детскую книжку, и я прочитала её от корки до корки (страниц пятнадцать!), не откликаясь и не отрываясь, чем вызвала беспокойство у отца и матушки. Так начиналась моя литературная деятельность…

Дело в том, что врачи, которые меня смотрели, были очень осторожны в прогнозах. Они не знали, пойду ли я в обычную школу, не отразится ли моя болезнь на умственных способностях… У меня часто были невыносимые головокружения, слабость и потери сознания. Родители так мне были рады, испытывали такое счастье, что я у них есть, что вопросы моей будущей успеваемости их вообще не волновали! А вот такое «реактивное» чтение встревожило их не на шутку! Всё ли в порядке с головой у их ненаглядного дитяти?

Я читала всё подряд – всё, что нашлось в доме! Естественно, по законам жанра, кто-то должен был явиться по зову самой судьбы и привести в порядок это беспорядочное чтение! И вскоре такой человек ворвался в мою жизнь.

В конце нашего переулка жила болезненная, бледная девочка, которая мне сразу же безумно понравилась! Она тоже была поздним ребёнком. Её родители преподавали в местном пединституте. Однажды я доковыляла до конца переулка, расширяя мой мир. В самом конце через глазок в калитке на меня смотрел чей-то чёрный любопытный глаз.

– Кто ты? – Я взяла инициативу в свои руки.

Молчание. Потом слабый девчоночий голосок прошептал:

– Наташа.

– Давай дружить, девочка! – продолжала упорствовать я. Зря, что ли, сюда добиралась?…

Мальчишки-соседи, которые к тому моменту сделали из меня классного вратаря, научили меня действовать напористо; взрослые разговоры дома и не по возрасту взрослые книги научили вести диалог.

Девочка была на два года меня старше, но на улице она почти не появлялась. Слабый иммунитет, бесконечные аллергии и экземы очень сильно ограничивали круг её общения. Но я как-то сразу смогла войти (читай: вползти по ступенькам) в дом моей новой подруги, понравиться её родителям (папу любили все!) и почти поселиться в нём!

Дело в том, что в доме моей новой подруги жило огромное количество книг! «Библиотека приключений», «Библиотека мировой классики», энциклопедии всех рангов и мастей! Футбол был заброшен, я наконец «отклеилась» от папы и с самого раннего утра, постучав в калитку определённое количество раз (у нас имелся условный сигнал), уже являлась к Наташе и залезала на книжные полки, с маниакальным безумием пытаясь отыскать что-нибудь интересное.

За образованием подруги очень пристально и внимательно наблюдали её родители. У них буквально всё было под контролем. Через год её планировали отдать в лучшую в нашем городе школу-гимназию с углублённым изучением английского. Попасть туда было всё равно что схватить жар– птицу за хвост!

Мои родители такими вещами не заморачивались, тем более что преподавание в этой немыслимо престижной школе велось на украинском языке, а у нас дома больше говорили по-русски. Я потом уже узнала, что украинский язык, оказывается, очень сложен. И папа, несмотря на свои чудесные лингвистические способности, никогда не ставил перед собой задачи выучить сколько-нибудь прилично этот певучий, чудесный, поэтический язык!

Зато в доме у Наташи звучали изумительной красоты украинские романсы, которые исполнял под гитару её отец – красавец мужчина с украинскими усами и интеллигентной, мягкой улыбкой. Я наслаждалась его пением. Жизнь была удивительно благосклонна ко мне и щедра!

– Девчонки, спускайтесь обедать! – звала нас Наташина мама, и мы сползали по лестнице с крыши, где организовали некое подобие индейского вигвама и поглощали горы своего чтива.

Уминая вкуснейший украинский борщ с салом и зелёным луком, я не сильно заморачивалась насчёт свинины, потому что ещё не знала, какое отношение имеет свинина ко мне, а я к евреям…

Тогда же и случилась первая влюблённость Наташи. Она «запала» на Вовку Амирова – чёрненького пацанёнка азиатской внешности, который жил в многодетной семье переселенцев на другом конце переулка. Мальчишка был шустрый и симпатичный. Внешность у него, как сказали бы сейчас, была «экзотической». Да и сам он отличался от остальных мальчишек инициативным, деятельным и добродушным нравом. Он был постарше Наташи и уже (!) пошёл в школу…

Сердце моё замирало от сладкой миссии посредницы, передающей записки, от ощущения какого-то тайного счастья, которое ярким румянцем вспыхивало на лицах обоих моих друзей, когда Вовка приходил со своими санками покатать Наташу!

Снег в том году выпал выше нашего роста и смачно скрипел под валеночками. Случалось, что санки, на которых мы любили кататься, переворачивались, и мои друзья тузились, как щенки, утопая в огромных белых сугробах, и хохотали как ненормальные! Я тогда ещё не знала, что именно так и выглядит счастье.

Конечно, глядя на товарищей, мне тоже безумно захотелось любить! Вовка Амиров был занят, хотя мне он также нравился. Пришлось делать другой выбор. Вскоре я остановила своё внимание на довольно взрослом парне – нашем соседе Славке. Он жил напротив и как-то очень заботливо относился ко мне, а иногда даже носил на спине, совсем как родной брат…

Родители у Славки и его сестры Ларисы вечно были на работе, и паренёк каждый день варил суп на всю семью из какой-то колбасы и вермишели. Ничего вкуснее я не ела (хотя дома ждали кулинарные изыски папы и мамы)! Это ещё раз доказывает, что всё идёт от головы… или от сердца…

Мне почти удалось влюбить себя в Славку, но тут подошла очередь пионерского лагеря. Да-да, не удивляйтесь! Дело в том, что я открыла папке душу, а он…

– Пап, я, кажется, влюбилась! – выпалила я на одном дыхании, буквально сразив бедного папочку этой сногсшибательной новостью. – Понимаешь, он намного старше меня, но это же не страшно. Ты вот тоже намного старше мамочки!

Папа смотрел на меня как будто видел в первый раз.

Íе такая

– Запомни, детка! Никакая любовь тебе не светит! – резко ответил он. – Ты калека. Никакого замужества, никакой любви, никаких детей никогда у тебя не будет! – уже почти кричал папа, а мама испуганно пряталась за его спину.

Бедные мои родители! Таким образом они пытались оградить меня от суровой правды жизни…

– Ты калека! Тебе только учёба! О любви никакой даже и не думай! – закончил свою речь отец, и его слова долго висели надо мной дамокловым мечом, направляя всю мою недюжинную энергию, весь мозговой потенциал только на учение. Наверное, по-своему папка был прав, и я никогда больше не влюблялась… лет до семнадцати…

А пока, чтобы избавить от глупых мыслей, меня отправляли в первый в моей жизни летний лагерь, расположенный среди лесов и лугов. Мама плакала:

– Ну как же она там будет без нас?

Папа был непреклонен:

– Ты её видела на воротах? Не пропадёт!

Брат начинал воспринимать меня как личность и гордился своей пятилетней сестрой. Я видела это в его глазах…

Глава 6. Начало кошмара

К сожалению, спокойствие не длится вечно. Однажды ночью в доме послышались разговоры, какие-то незнакомые шумы, смех. Мне ужасно хотелось проснуться и узнать, в чём дело, но предыдущий день был так богат событиями, что сон, навалившись на моё шестилетнее тело, всё не отпускал и тянулся, тянулся, заставляя меня заново рассматривать и переживать каждый момент моего бурного вчера.

Дело в том, что вчера в саду я впервые ощутила себя художником! Я рисовала с натуры розу в утренних каплях росы. Страсть к рисованию досталась мне от мамы. Однажды она рассказала мне по секрету, что, будучи беременной, вышивала крестиком на полотне, попавшемся ей в трофейном чемодане из Германии. На нём была изображена маленькая, очень красивая немецкая девочка. За работой мамочке нравилось мечтать и представлять своё будущее дитя. Тогда она задумала, что у неё непременно будет дочка («чистый ангел!»), похожая на этот немецкий ширпотреб.

Вышивку эту я прекрасно помню. Она висела на стене в моей комнате как напоминание, кому я обязана своей красивой мордашкой. Вариации этой самой девочки встречались потом во всех видах: в карандаше, в акварели и в масляных красках на холсте…

Но вернёмся во времена, когда мне было шесть лет. Однажды с самого утра я сидела на скамеечке в саду и рисовала огромную жёлтую с фиолетовыми переливами розу, буквально задыхаясь от восторга! На этом участке сада росли «мои» кусты. Почва была необычайно плодородной – осушённое болото, которое царствовало здесь прежде, превращало любую лозинку, подобранную по дороге, в цветущий куст крыжовника, малины или спорыша. Часто мы с папкой заключали пари: вырастут не вырастут малина или смородина, цветы или ягоды? И я с фанатичным упорством поливала и удобряла любимые растения, подолгу беседовала со своими питомцами, и – о чудо! – через год они начинали зеленеть и ветвиться, а папа с удовольствием проигрывал мне пари. Розу – китайскую, самую красивую на свете, – мама тайно подсадила весной в мои угодья в качестве сюрприза!

Закончив с рисованием, я отправилась записываться в библиотеку. Всё на свете, даже огромное разнообразие книжек в доме моей подруги Наташи, имеет обыкновение заканчиваться. Папа обучил меня некоторым фокусам, которыми сам овладел в шпионской школе: скорочтению по диагоналям из центра страницы, фотографированию текста с последующим анализом прочитанного на подкорке и прочей «резидентской» чуши, послужившей мне в дальнейшей жизни очень даже славненько! Уразумев, что мне в моей маленькой жизни хочется больше книжных полок с развалами желательно потрёпанных, зачитанных толстых книг, однажды я решилась и поковыляла в библиотеку. Маршрут я наметила заранее – в тот день, когда Наташин папа взял нас в первый раз на Днепр. Мы проходили мимо помещичьего дома, отличавшегося от других невероятной красотой, и мужчина пояснил:

– Это детская библиотека. Запомните, индейцы! (Мы в то время взахлёб читали Фенимора Купера.)

Мне предстояло преодолеть три квартала. К намеченной цели я двигалась с поразительным упорством, но несколько раз останавливалась по дороге и вытирала слёзы бессилия, которые вызывала моя хромая тоненькая ножка. Впрочем, всё это не имело никакого значения, ведь в конечном итоге я всё-таки добралась до библиотеки! Вскарабкавшись на второй этаж, где открывали абонемент, я предстала пред ясны очи симпатичной библиотекарши, так похожей на всех папиных родственников, вместе взятых!

Позже мы будем дружить с милой Полиной Яковлевной вплоть до самого моего отъезда. Но тогда…

– А где твои родители, доченька? – спросила женщина, с ужасом рассматривая девочку, буквально приползшую к стойке выдачи книг.

– Записать нужно меня, а не моих родителей! – резонно ответила я.

– Да, но… – начала было пояснять мне симпатичная тётенька, но потом осеклась, взяла формуляр и уже официальным голосом спросила:

– Фамилия?

– Левина.

– Я тоже Левина! – Она вскинула на меня глаза. – Постой, постой! Уж не Левина ли Яна ты дочка?

Неимоверная гордость распирала меня: так далеко от нашего дома, за три квартала, тоже знали моего папу!

– Да. Меня зовут Вика.

Тётенька выскочила из-за стойки и нежно прижала меня к себе.

– А дома знают, что ты здесь?

– Нет, это сюрприз!

– Горе ты моё! – Странная тётенька выбежала в соседний зал и начала звонить по городскому коммутатору папе на кирпичный завод. – Ваша Вика пришла в библиотеку! Она здесь! – возбуждённо сообщила она в трубку.

На что папа спокойно ответил:

– Не волнуйтесь, всё в порядке. Она у нас самостоятельная. Я её одну в прошлом году в летний лагерь отправлял. Ничего, кубики привезла – приз самому маленькому воспитаннику смены. Но я сейчас пришлю шофёра. Мало ли, машины… город всё-таки.

Дома я появилась с шестью толстыми книгами в руках, которые давать мне не хотели, пока я не рассказала, что читала в последнее время.

Вечером, когда мой Янчик пришёл с работы, мы все вместе смеялись над дневными приключениями. Я, подражая папе, рассказывала в лицах о своём походе в библиотеку, о тёте Полине – нашей однофамилице, о двух магазинах по дороге, в которых, оказывается, продают мороженое…

– Дай ей денег в следующий раз, – сказал маме хохочущий отец, – пусть у неё появится дополнительный стимул! Хотя будет лучше, если ты станешь ходить туда вдвоём с подружкой.

Наивный папка! Он не знал, что Наташу одну из дома никуда не отпускают!

Вечером того же дня произошло ещё одно событие. Мы ходили с папкой «на темноту». Так назывался ежедневный ритуал, во время которого папа взваливал меня на спину (хотя я уже могла передвигаться самостоятельно), подхватывал за ножки, и мы с ним шли через плохо освещённый переулок к более светлой улице. Там на углу стояла «наша» скамейка. Мы усаживались на неё и принимались считать до ста машины, которых в те годы было совсем немного.

Каждая машина встречалась с восторгом! А между лучами светящихся фар папка учил меня свистеть или рассказывал обо всём на свете! Разучив в этот раз на два голоса (художественным свистом) увертюру к опере Бизе «Кармен», мы, умиротворённые, обхохотавшиеся над впечатлениями богатого событиями дня, возвращались домой.

В доме вкусно пахло заготовками для праздничной еды, но глаза у мамы были на мокром месте. Приближалось некое событие, думать о котором у меня не имелось ни сил, ни желания. Не уточняя, что бы это могло быть, я отправилась спать. Ночью я слышала шум, но, как уже сказала выше, проснуться так и не смогла.

Утром, едва открыв глаза, я поковыляла к комнате родителей. По всем признакам был какой-то праздник, а это значило, что можно забраться в постель к маме с папой и, прижавшись к горячо любимым «родюлькиным», понежиться и пообниматься.

Дверь, скрипнув, приоткрылась, и – о ужас! – на меня с удивлением уставился незнакомый безумно красивый дядька, а возле него куталась в одеяло какая-то женщина, не отличавшаяся невероятной привлекательностью своего спутника. Он улыбнулся и поманил меня пальцем:

– Ну, иди же сюда, сестрёнка! Давай знакомиться! Я Олег.

Незнакомец вскочил с кровати и поднял меня на высоту своего огромного роста! Он был намного выше моего папы, обладал немыслимой красотой и мягким, приятным голосом. Вскоре выяснилось, что он приходится моему Янчику сыном, который родился в браке с первой, московской женой. Отец регулярно отсылал в свою предыдущую семью алименты, как положено поддерживая материально детей, Олега и Элю. Вот только Лидия Ивановна, его «довоенная» супруга, по каким-то своим соображениям предпочла факт этот скрывать и воспитывала отпрысков в стойкой ненависти к «отцу-проходимцу».

Когда мои родители проживали в Забайкалье, папа сделал очередную попытку установить контакт с сыном и старшей дочкой, и она увенчалась успехом. К сожалению, как я уже рассказала раньше, дело было вовсе не в бескорыстной любви детей, вдруг вспомнивших, что у них есть отец. Просто Олег связался не с теми парнями, угодил в неприятности и, чтобы избежать срока, который грозил ему в столице, решил перебраться подальше от шумной Москвы.

Но на новом месте тоже что-то не заладилось. Главная причина в том, что не вышло контакта с мачехой – моей мамой. Брат не хотел признавать за ней право на существование, ведь она была лишь несколькими годами старше него! И когда над ним нависла угроза уже читинской тюрьмы, Олег, прихватив из дому все деньги и тёплые вещи, слинял обратно в Москву, оставив родителей без амуниции в пятидесятиградусный мороз…

Я ничего этого, понятное дело, не знала, и, когда папа каким-то образом (по-моему, через свою племянницу Соню, которая поддерживала контакты с его московской семьёй) пригласил сына в гости, я умирала от любви к моему высокому, красивому, вальяжному и барственному брату!

Он был похож на небожителя, являлся счастливым обладателем глубокого, хорошо поставленного баритона и, как наш отец в молодости, попевал в оперетте. У Олега была холёная внешность родовитого барина, выразительное лицо и холодные голубые глаза.

Нужно признать, что брат отвечал взаимностью на мои восторженные чувства. Он постоянно тискал меня, лелеял, совал в карманчик тяжёлые металлические рубли «на мороженое» и наводил мосты с папой.

Прошлое моей семьи и наше первое, очень тёплое знакомство с Олегом, увы, были предвестниками будущего, которого никто не ждал, но которое уже стучалось в двери. Когда жизнь с первой женой, державшей брата в строгости, треснула по швам, а карьера окончательно не сложилась, он начал пить и вскоре стал запойным алкоголиком. Отец, ведомый родительским порывом, опять пригласил сына к себе.

Папа, мама, брат Валерка, который вот-вот должен был идти в армию, и я стояли на вокзале и волновались в ожидании встречи с горячо любимым мною старшим братом! Поезд, пофыркивая и постепенно сбавляя ход, приткнулся к перрону, и из него вышел красавец Олег… с какой-то другой женщиной, которую никто из нас прежде в глаза не видел. Оказалось, он уже развёлся с первой женой и пригласил с собой в гости к отцу новую законную супругу.

Римма представляла собой особу с испитой физиономией и была вдвое старше Олега. Едва ступив на платформу, она оглядела по-хозяйски всё выстроившееся перед ней семейство, изобразила на прожжённом лице подобие улыбки и, прикрикнув на замешкавшегося муженька, который первым делом бросился целовать и обнимать меня, решительно схватила и потащила за собой огромные, битком набитые «импортные» чемоданы… Начинался кошмар.