Текст книги "После любви"

– Я ему не понравился, – говорит Алекс, отлепляясь от пальмового ствола. – Активно не понравился.

Мне требуется мгновение, чтобы влезть в бейсболку Доминика и ощутить к Алексу Гринблату такую же животную ненависть.

– Думаю, это не имеет для вас принципиального значения. Ведь так?

– Вы умница, Саша. Схватываете все на лету. Идемте завтракать.

…«Ла Скала» находится в двух кварталах от отеля Доминика. Я прохожу мимо нее всякий раз, когда мне приходит в голову мысль навестить рыбачью лодку Ясина. Или когда мне приходит в голову мысль прогуляться по ночной Эс-Суэйре. Фасад «Ла Скалы» – точная копия фасадов других домов на улице: белый, наспех обработанный камень с синими вкраплениями ставен и дверных проемов. Эс-Суэйра вообще – бело-синий город, в отличие от терракотового Марракеша, в отличие от совсем уж разноцветной, застекленной Касабланки, влияние некогда могущественных стран Средиземноморья ощущается в нем до сих пор. А есть еще сердцевина Старого города, а есть еще построенные португальцами форты с узкими бойницами – место выпаса немногочисленных туристов, я никогда не унижусь до показа достопримечательностей. Тем более что Алекс Гринблат в этом не нуждается. Позавтракать вместе – совсем другое дело.

– Мы не пропустим заведение? – волнуется Алекс, разглядывая совершенно одинаковые дома.

– Нет. Мы почти пришли.

– И как только вы не путаетесь?

– Не обращайте внимания на оболочку, Алекс. Начинка здесь всегда разная.

– Очень философски, Саша.

– Очень по-арабски, Алекс. Важно то, что внутри.

– Вы действительно так думаете?

– Действительно. Вам этого не понять. Вы ведь теоретик современного искусства.

Алекс раздвигает губы в улыбке, и это выглядит почти непристойно, как если бы – здесь и сейчас – раздвинула бы ноги портовая шлюха. Оказывается, и губы Алекса Гринблата иногда можно застать за малопочтенным занятием.

– Вы так ненавидите современное искусство, Саша?

– Я думаю, его не существует.

Не только Алекс Гринблат в состоянии метать ножи точно в яблочко. Время от времени это удается и простым смертным типа меня. Девицы, закостеневшей на ресепшене третьеразрядного отеля в третьеразрядном городе не самой популярной страны. Алекс так безмерно удивлен этим фактом, что останавливается прямо у скромной, затерявшейся в складках стены таблички

LA SCALA

Cuisine méditerranéenne[7]7
  Средиземноморская кухня (фр.).


[Закрыть]

– Мы поладим, Саша, – растягивая слова, произносит он.

– Не сомневаюсь, – я не даю ему опомниться. – Добро пожаловать, Алекс.

Ресторанчик находится за синей, местами облупившейся дверью, большую часть дня она плотно закрыта и лишь слегка приоткрывается по вечерам. Чтобы найти «Ла Скала», нужно обладать нюхом на подобного рода места. У живчика Фрэнки, должно быть, нет никаких проблем с обонянием. Несомненное преимущество Фрэнки: он уже побывал здесь. Я же никогда не была. Но допускаю, что этот ресторанчик похож на все другие ресторанчики, которые я видела в Марракеше, Касабланке, Рабате. Европа, Африка и Америка в одном флаконе – это в понимании владельцев и есть средиземноморская кухня. Средиземноморье не как география, а как гастрономия. Щадящий вариант национальной кухни плюс безликий кулинарный мейнстрим.

Зданию, в котором расположена «Ла Скала», не меньше двухсот лет, все в нем устроено по принципу североафриканской риады: внутренний, выложенный плиткой дворик с фонтаном посередине и зеленые плети растений, они свешиваются вниз с галереек всех трех этажей. Промежутки между растениями заполнены коврами, преобладающая гамма – красно-песочная. С небольшими вкраплениями черного.

Милое местечко.

Столиков немного – едва ли десяток. Их могло быть и два, но часть пространства занимает импровизированный (как я подозреваю) танцпол. Он функционирует только и исключительно по вечерам, когда в «Ла Скала» просачиваются типы, похожие на Фрэнки. Какому идиоту пришло в голову назвать ресторанчик чопорным итальянским именем «Ла Скала» – неизвестно.

Мы – единственные посетители, но наплыва жаждущих обслужить нас официантов не наблюдается. Алекс не выказывает по этому поводу никакого беспокойства, он устроился на стуле напротив меня и… изучает собственные ногти. Не ковры, не растения, не даже струящийся фонтан – ногти. Тягостная минута уходит на раздумья: каким образом привлечь обслугу. В последующие три я громко покашливаю, громко барабаню пальцами по столику и, наконец, наплевав на приличия, снимаю с ног туфлю и отчаянно колочу каблуком по плитам.

Сработало.

Вот она и прибилась к нашему берегу, официантка со студенистым, расплывшимся телом и физиономией американского госсекретаря Кондолизы Райс. Сходство настолько очевидно и настолько пугающе, что я готова немедленно начать с ней переговоры о выводе американских войск из Ирака. И о бизнес-ланче заодно.

Бизнес-ланч.

Никакой это не романтический завтрак, щебет приготовленных на гриле птиц и потрескивание витых свечей исключены, ногти Алекса настаивают на бизнес-ланче. После которого каждый сам заплатит за себя, хорошо еще, что я догадалась прихватить кошелек.

– Меню, пожалуйста, – холодно говорю я Кондолизе. – И в следующий раз не заставляйте нас ждать.

Официантка морщит узкий, блестящий от пота лоб: о каком следующем разе идет речь?

– Отличная пара вашему гению, – замечает Алекс, как только она покидает столик. – Так и представляю их вместе.

– А я – нет. – Выпады в сторону Доминика мне совсем не по душе.

– Я задел вас за живое, Саша?

– Не люблю, когда пренебрежительно высказываются о моих друзьях.

Я жду, что Алекс извинится или хотя бы произнесет примиряющую обе стороны фразу, что-то вроде «не надо драматизировать, Саша», – тщетно.

– Вы сами проехались вчера по его брюху. Не так ли?

Вполне резонный ответ. Алекс ничего не забывает. Ничего не забывает, никогда не повышает голоса и не колотит каблуком по камням, чтобы обратить на себя внимание. И стоит ему повернуть голову, как Кондолиза вновь оказывается рядом с нами – с раскрытым блокнотом и карандашом на изготовку.

– Яичницу с беконом, овощи и сыр.

– Овощи?.. – переспрашивает официантка.

– Брюссельская капуста, тушенная в сметане. Этого будет достаточно.

– Мне то же самое! – кричу я вслед удаляющейся заднице Кондолизы, что здесь, черт возьми, происходит?!

Алекс даже не заглянул в меню, откуда такая уверенность, что в марокканской забегаловке найдется брюссельская капуста, тушенная в сметане? Найдется, и еще как – если верить трем скрепленным друг с другом пергаментным листам. Капуста, сыр и яичница с беконом соответствуют третьему, пятому и одиннадцатому номерам в списке блюд, двенадцатым идет курица в тажине. Национальное блюдо, открывающее раздел «Дары Марокко».

Алекс Гринблат либо равнодушен к экзотике, либо наелся ею еще до того, как американцы заняли Ирак. Что же касается волшебного попадания в номера три, пять и одиннадцать – без тщательного изучения ногтей тут не обошлось, и, боюсь, это не вся информация, которую можно оттуда выудить. Котировки валют, новости с фондовых бирж, демографическая статистика, результаты скачек в графстве Эссекс, лоты на аукционах «Кристи» и «Сотбис» – далеко не полный перечень того, что скрывается под ногтями Спасителей мира.

Я почти верю в это.

– Итак… – торжественно произносит Алекс.

– Итак, – эхом отзываюсь я. – Может быть, закажем кофе?

– Мне не хочется кофе.

– Тогда чай. Мятный чай со специями – визитная карточка Марокко… Попробуете?

– Оставим туземные прелести туристам.

Прокол. Я допустила прокол. Попытку всучить Алексу Гринблату чертов мятный чай можно смело приравнять к явке на собеседование в офис солидной фирмы в одном купальнике и боа из крашеных страусиных перьев. И в том, и в другом случае результаты плачевны. Вопрос только – что меня мучает сейчас? Ведь не на работу же к Алексу я нанимаюсь, в самом деле!..

– Расскажите о себе, Саша.

– Зачем? Разве это имеет отношение к цели вашего визита?

– Все может быть. Итак… Как долго вы здесь?

– Три года.

– Приехали сюда из России?

– Нетрудно догадаться, Алекс.

– Вам нравится Марокко?

– Мне нравится Эс-Суэйра. И я бы хотела остаться здесь навсегда. – Теперь я вовсе не уверена, что дело обстоит именно так.

– Но теперь вы вовсе не уверены, что дело обстоит именно так?

Ах ты, сукин сын!

Хрен моржовый!..

– Идите к черту, Алекс. – Собрав остатки самообладания, я поправляю крашеные перья на боа и оттягиваю резинку на купальнике. И с треском возвращаю ее на место.

– Я еще не позавтракал. – Алексу нельзя отказать в здравомыслии. – Продолжим. Почему вы уехали из России? Насколько я знаю, это динамично развивающаяся страна. Страна больших денег и больших возможностей. И это… это нескучная страна.

– Никогда об этом не задумывалась.

– Напрасно. Динамично развивающаяся страна. Страна больших денег. Страна больших возможностей. Нескучная страна. Даю вам минуту, чтобы выделить главное определение из списка.

У меня есть свое собственное определение, связанное с любовью, связанное с дерьмом, связанное с фразой, брошенной в подтаявшую мартовскую жижу у метро «Петроградская»: «Оставь меня в покое, идиотка!» У меня есть свое собственное определение, но вряд ли оно заинтересует Алекса Гринблата. Возвышающегося сейчас надо мной в ожидании брюссельской капусты, сверкающего огнями взлетных полос, унавоженного рекламой ведущих производителей пива и спортивной обуви, снабженного операционной системой Windows, раскинувшего в пространстве всемирную паутину и не чуждого при этом смазанного штемпеля на самом обычном письме.

Второго прокола быть не должно. Его и не будет.

– Нескучная страна. Я права?

Алекс довольно улыбается – я права!

– Да. Это и есть самое главное. Человечество страдает от скуки, а это – смертельная болезнь. Хуже СПИДа, хуже атипичной пневмонии, хуже лихорадки Эбола.

– Не думаю, что поголовно все человечество скучает. Некоторой его части приходится элементарно выживать.

– Крайние варианты мы не рассматриваем, – одергивает меня Алекс. – И эта неприкаянная часть человечества не должна интересовать нас в принципе. Речь идет совсем о другой.

– О какой же?

– О платежеспособной. О той, которая готова выложить денежки, чтобы избавиться от скуки. Позже мы поговорим об этом поподробнее…

У меня нет желания говорить об этом ни с Алексом, ни с кем бы то ни было – ни сейчас, ни потом. Так почему я медлю, почему не обрываю Алекса на полуслове? Наверное, потому, что подоспели брюссельская капуста, сыр и яичница с беконом. Все три пункта представлены в единственном экземпляре, мой брошенный вдогонку заказ проклятая Кондолиза проигнорировала.

– Девушке – то же самое, дорогуша, – строго говорит Алекс официантке и принимается за яичницу.

Он мог бы и уступить завтрак мне – так вышел бы из положения Доминик и наверняка Фрэнки; Жюль и его приятель Джим и еще несколько сотен миллионов мужчин были бы с ними солидарны.

А так и не примкнувший к миллионам Алекс Гринблат, орудуя вилкой и ножом, жрет свой бекон. Проглотив первый кусок, он аккуратно промакивает губы салфеткой.

– Теперь о вас, Саша. Несчастная любовь, да?

Ни жалости, ни сострадания, ни даже любопытства – голая констатация, кем он себя возомнил, Алекс Гринблат? После такого пассажа я уж точно должна была встать и покинуть «Ла Скала», не дождавшись завтрака и не застегнув пряжки на туфле.

Но я продолжаю сидеть.

– Несчастная любовь. Да.

Что сделал бы Доминик? И что наверняка сделали бы Фрэнки, Жюль, его приятель Джим и еще несколько сотен миллионов мужчин – на том лишь основании, что они – мужчины, волей судеб оказавшиеся в обществе слабой женщины?

Они бы утешили меня.

«Роковая случайность, Саша! только кромешный идиот не оценил бы вас по достоинству, Саша, только слепой! вы прекрасны, Саша!» – этого было бы вполне достаточно.

От Алекса Гринблата такой дежурной галантности придется долго ждать, и (в ожидании) я могу пропустить не только завтрак, но и обед, и ужин.

– Значит, несчастная любовь? И вы не нашли ничего лучшего, чем сбежать от нее в этот городишко?

– Не нашла, – честно признаюсь я.

Алекс Гринблат снова принимается за яичницу.

– Типично женская логика, – говорит он, заглатывая желток. – Время должно спасти, расстояние должно избавить… Все это чушь собачья, Саша.

– Чушь.

– А ваш избранник – кромешный идиот.

Неужели я дождалась комплимента от Алекса Гринблата?! Как бы не так!..

– …не потому, что вы такая потрясающая, а он вас не оценил. Потому, что женщины чаще всего влюбляются в идиотов. Не думаю, что вы исключение.

– Я не исключение. А что бы вы сказали, если бы я влюбилась в вас?

На судьбу брюссельской капусты моя провокационная фраза никак не повлияла: она преспокойно исчезает в пасти Алекса.

– Не смешите меня, Саша.

– Почему? Вы не верите в любовь с первого взгляда? – продолжаю нагнетать ситуацию я.

– Только в нее и верю. Но что касается меня… – Алекс делает многозначительную паузу. – У вас нет никаких шансов.

– Абсолютно никаких?

– Абсолютно.

– Потому что ваше сердце занято кем-то другим?

– Потому что я – не идиот. И это – единственная причина.

– Я не могу рассчитывать даже на мимолетную связь?

Бог мой, и во времена отвязного студенчества я не позволяла себе подобных сальностей – вне зависимости от количества выпитой водки и количества выкуренных косячков. А встретив l’amour, впоследствии оказавшуюся le merde, и вовсе решила, что полигамия – не для меня. Так же как и дружеский секс, секс по телефону, секс по Интернету, секс для нормального функционирования яичников и секс на платформе сходных политических убеждений.

Политических убеждений у меня нет. И я не имею ничего против натурального меха и сафари в Кении, что же касается секса – за последние три года Эс-Суэйра выдула из меня даже воспоминания о нем, занесла их песком и похоронила под набегающими друг на друга волнами.

И вот теперь – разговор с малознакомым мужчиной о мимолетной связи. Как мило.

– На мимолетную связь может рассчитывать любой, – поигрывает ножом Алекс. – Но не всякий оказывается к ней готов.

– А лично я – могу?

– Можете. При условии, что вы – нимфоманка. И вам все равно с кем спать.

– В противном случае…

– В противном случае секс со мной не доставит вам никакого удовольствия. Как и большинству женщин.

Шокирующее откровение, оценить его по достоинству мешает вновь появившаяся Кондолиза с одинокой тарелкой для mademoiselle, нарочно или не преследуя никакого умысла – но она позабыла о сыре и капусте, можно ли считать крошечный сосуд с соусом компенсацией?..

Устраивать скандал я не стану.

– Хотите еще поговорить о сексе? – интересуется Спаситель мира.

– Пожалуй, нет.

– Тогда вернемся к вам. Ваши волосы…

Не короткие и не длинные, не темные и не светлые, что-то среднее. Какими бы они ни были – страсти в них больше не запутаться. А ведь меня многие считали страстной, иногда – чересчур; человек, бывший моей l’amour, отбыл в неизвестность именно с этим убеждением. Осев в Эс-Суэйре, я совсем махнула на себя рукой.

Чтобы не сказать – опустилась.

Это особенно бросается в глаза на фоне холеной физиономии Алекса. «Хлыщ» – назвал его Доминик. Справедливое замечание.

– …А что – мои волосы? Вам не нравится прическа?

– Мне совершенно все равно, какая у вас прическа. Но если бы вам пришлось выбирать, вы бы отрастили их или наоборот – постригли самым кардинальным образом?

– Я уже выбрала.

– Это не ответ. Отрешитесь от события, которое загнало вас в такую дыру. Что бы вы выбрали?

Тест-драйв продолжается, даже забавно.

– Я бы постриглась. Очень коротко.

– Так я и думал, – удовлетворенно хмыкает Алекс.

– Мне развить эту тему или вы сами разовьете?

– Тут и развивать нечего. Все, что можно было узнать о вас, – я узнал из вашего письма.

– Странно. В нем не содержалось никаких биографических данных. И никаких ссылок на косметические, кулинарные, сексуальные и иные предпочтения. И о состоянии ротовой полости там не было ни слова. Только подпись.

– Я умею читать между строк, Саша.

– Кто бы сомневался! – Достаточно ли иронично это прозвучало? – Что же такого интересного вы вычитали?

– У вас есть чувство юмора, – принимается загибать пальцы Алекс. – Вы обладаете вкусом, энергичны, умеете убеждать, умеете взглянуть на вещи с неожиданного ракурса, вы русская, наконец…

– Это так важно?

– Это важно. Позже я объясню вам – почему… И потом – вы хороши собой.

Ха-ха.

– Не красавица, конечно, – тут же поправляет себя Алекс. – Далеко не красавица. Но в вас есть то, что обычно называют шармом. Изюминкой.

– Это вы тоже почерпнули из письма?

– Это – нет. Это я увидел уже по приезде сюда. Это можно считать бонусом. Дополнительными баллами.

– Дополнительными – к чему?

– Я объясню вам. Позже.

– После завтрака?

– Позже – значит позже.

Письмо не выглядело ни особенно оригинальным (на мой взгляд), ни особенно длинным, две с половиной страницы, напечатанные на пишущей машинке. Не такой старой, чтобы на ней было совсем уж неудобно работать, Доминик называет ее «portative»[8]8
  Портативная (фр.).


[Закрыть] – она, как и бритва, как и музыкальная шкатулка, была забыта в одном из номеров. Никаких дополнительных аксессуаров к машинке не прилагалось, лишь вставленный в каретку лист с обрывком фразы:

…что мешает нам начать игру? Давай отбросим все и начнем…

По ее поводу у нас даже возник бесплодный спор с Домиником. Доминик считает, что это – финал мегабестселлера, завоевавшего рынок, я же убеждена, что это – начало заурядной книжонки, изданной ограниченным тиражом и полностью провалившейся. В любом случае мы с Домиником так и не узнали о судьбе других фраз на других листах, а машинка осталась у меня. К сочинительству она не особенно располагает.

Мертвый груз.

Алексу так не показалось.

Поэтому он и сидит сейчас напротив меня, отложив вилку и нож и подперев руками подбородок: завтрак окончен.

Как и следовало ожидать, за него мы расплачиваемся отдельно друг от друга.

– Чем займемся теперь? – спрашиваю я у Алекса, кладя в папку со счетом двадцать дирхам – чаевые на вспомоществование толстухе Кондолизе.

Алекс Гринблат ограничился десятью.

– Чем займемся теперь? – спрашиваю я у Алекса, когда мы снова оказываемся на улице.

– Дайте подумать…

– Хотите, покажу вам город?

Глупейший призыв, я ведь знаю, что ответит мне Алекс, как он ответит.

– Оставим туземные прелести туристам.

По узкой улочке несется ветер. По узкой улочке скачет солнце. То здесь, то там хлопают синие ставни, открываются и закрываются синие двери, а в ослепительно-синем небе я вижу стаю голубей. Видит ли их Алекс Гринблат?..

Не уверена.

Даже не обладая его чутьем, я могу предсказать, что он сделает в следующую минуту: развернется на сто восемьдесят градусов и пойдет вдоль улицы, навстречу ставням, дверям и ослепительно-голубому небу, время «позже – значит позже» еще не пришло.

Но я ошибаюсь. Я все время забываю, что он – Спаситель мира, а значит, следует своей собственной логике. Простому человеку понять ее так же трудно, как представить бег тока по проводам или осознать механизм деления клеток.

Деление клеток. Чертовски красивые глаза Алекса устраивают (специально для меня!) мастер-класс деления: с их радужной оболочкой что-то происходит, она распадается на сотни разноцветных осколков, в каждом из них я вижу свое собственное отражение, и отражение улицы, и еще какие-то отражения, смысл которых мне не совсем ясен. Совсем неясен, если уж быть точной. Штрих-коды, пиктограммы, логотипы, обрывки цифр, обрывки счетов – ничего этого нет в действительности. Мое разыгравшееся воображение, не более, умение взглянуть на вещи с неожиданного ракурса. И еще – чертовски красивые глаза Алекса. Сами по себе. Они обладают гипнотической силой. Гипнотическая сила чертовски красивых глаз, а вовсе не самые обычные (хотя и по-женски ухоженные) руки Алекса прижимает меня к стене. Хлопающий синий ставень слева, то открывающаяся, то закрывающаяся синяя дверь – справа.

И ветер. И солнце. И ослепительно-голубое небо со стаей голубей.

– Удивите меня, Саша, – шепчет Алекс.

– Удивить?..

– Да. Удивите меня. Покажите мне нечто такое…

Нечто такое, что заставит меня изменить взгляды на жизнь. Нечто такое, что заставит меня почувствовать, что она по-настоящему прекрасна.

– Покажите мне нечто такое, что заставит меня выложить энную сумму.

– Наличными? – глупо спрашиваю я. – Или выпишете чек?

Глаза Алекса. Не так уж они и хороши. Но теперь это не имеет принципиального значения.

– Как карта ляжет, Саша. Удивите меня!

– Доски Доминика, – напоминаю я Алексу. – Вы еще не видели их.

– Я видел их.

– На фотографиях. Это не одно и то же.

– Это – одно и то же. Удивите меня!

– Показать вам фокус? Я не знаю ни одного…

– Удивите меня!

Главный тест. Все остальное, включая наш ночной разговор, и утренний разговор, и завтрак с раздельным счетом, и препирательства по поводу длины волос – все остальное было лишь подготовкой к нему. Вот, что я должна сделать сейчас, – удивить Алекса Гринблата, Спасителя мира! Возможно, тогда неожиданно и прояснится сюжет мегабестселлера (заурядной книжонки) со словами в финале (вступлении)?..

– Что мешает нам начать игру?

– Ничего, – отзывается Алекс.

– Давай отбросим все и начнем!

* * *

…До причала, где обычно стоит лодка Ясина, пятнадцать минут ходьбы. Последние пять я почти бегу, едва касаясь ногами земли, мне очень хочется побыстрее удивить Алекса Гринблата. Заставить его расстаться с энной суммой. Ясин подходит для моего плана, как никто другой. Две минуты, минута, причал уже виден, он отделен от самого посещаемого туристами форта – Скалы дю Порт (со смотровой площадкой) длинной крытой улицей и небольшой площадью: несколько магазинчиков, торгующих открытками и сувенирами, кооператив по изготовлению поделок из дерева, агентство недвижимости (головной офис – в Лондоне), два кафе, ведущие жестокую конкурентную борьбу за туристические кошельки. На площадь лучше не соваться, таких площадей Алекс наверняка перевидал немало – похожих друг на друга, вне зависимости от того, являются ли они объектом культурного наследия, охраняемым ЮНЕСКО, или нет.

Слава богу, что ЮНЕСКО еще не пронюхало о существовании Ясина и рыбы, которой он торгует. И не наложило квоту на его трюки со вспарыванием рыбьих животов. У меня есть шанс.

Катер Хасана и Хакима на месте, к нему прилепилось еще несколько лодок, над которыми кружат полчища голодных чаек. И раньше их крики напоминали мне крики муэдзинов, сейчас же сходство особенно очевидно. Чайки везде, а запах рыбы, воды и гниющих водорослей норовит пробраться не только в ноздри, но и под одежду, под кожу.

Знаю я эти штучки, знаю я этот запах, но готов ли к нему чистюля Алекс Гринблат?

Он не выказывает никакого беспокойства, никакой брезгливости, даже когда под его подошвами начинают хрустеть вырванные жабры, выпавшие перья, ошметки чешуи. Алекс предельно сосредоточен, он не отстает от меня ни на шаг.

Только в одном месте заметен просвет, не занятый нахальными птицами. Там и стоит лодка Ясина. А спустя секунду появляется сам Ясин, до этого он возился со снастями. Картинка, достойная быть запечатленной в настенном календаре «MAROC», январская, самая востребованная страница: фольклорный араб в фольклорном челне, нефольклорные элементы отсечены при ретуши.

ПРИВЕТ ИЗ МАГРИБА!

Я испытываю облегчение, когда вижу на Ясине потрепанные спортивные штаны и жилетку с множеством карманов. И штаны, и жилетка вступают в явное противоречие с чалмой на голове, но это даже хорошо, никакой особой экзотики, оставим туземные прелести туристам. К тому же мне не хочется казаться приятельницей Ясина, демонстрировать трогательное единение Запада и Востока – что может быть пошлее? Максимальная сдержанность, вот что от меня требуется. Максимально сдержанно я машу Ясину рукой:

– Здравствуйте, Ясин.

– Здравствуйте, мадам.

Лодка Ясина забита рыбой, сегодня ее еще больше, чем когда-либо. Салака, ставрида, тунец – их тела играют на солнце и поражают своим великолепием. Нет только сельди, но сезон лова сельди еще не наступил. Ближняя к нам с Алексом груда угрожающе шевелится.

Осьминоги.

Четыре маленьких и один побольше.

– Как обычно, мадам?

– Как обычно, Ясин.

«Как обычно» предполагает, что я спущусь в лодку и сама выберу рыбу. После этого Ясин вспорет ей живот и… Может быть, Алекс Гринблат удивится настолько, что отвалит за содержимое живота энную сумму. Алекс стоит за моей спиной, а это означает определенную корректировку «как обычно».

– Можно, мой друг тоже спустится? – спрашиваю я у Ясина.

– Конечно, мадам.

Ясин подает мне руку, и я оказываюсь в лодке, после чего туда же спрыгивает Алекс. Ясин отступает на корму: места для троих в середине маловато.

– Выбирайте рыбу, Алекс, – командую я.

– Зачем?

– Увидите.

– Можно выбрать любую?

– Абсолютно любую.

– Я не поклонник рыбы и морепродуктов.

– Не важно. Вы же хотели, чтобы я вас удивила. Выбирайте!

– Лучше вы. – Нерешительность Алекса мне непонятна.

– Если это сделаю я – вы обвините меня в сговоре с продавцом и подтасовке фактов.

– Не обвиню.

– Хорошо.

Все последующее происходит по давно отработанной схеме: поискав глазами подходящий экземпляр, я останавливаюсь на тунце в руку длиной, с темно-синей спинкой, бледным брюхом и разводами у плавников. В затуманившихся глазах тунца стоят слезы, меня они не разжалобят.

– Эту.

– Хорошо, мадам. Почистить ее?

– Как обычно, Ясин.

Рыбак подбрасывает тунца на ладони, затем укладывает на импровизированную разделочную доску – кусок твердого темного дерева, прочно обосновавшийся между двумя скамьями, – и начинает счищать чешую. Процесс занимает минут пять, причем Ясин считает своим долгом развлечь нас разговором.

– Мне приснился странный сон, мадам.

– Странный?

– Сон со значением.

«Сон со значением» – таких сложных построений еще не встречалось в примитивном французском Ясина, должно быть, он тайком занимается самообразованием. Нужно подарить ему франко-арабский словарь, я видела его в библиотеке Доминика, – жалкий, пыльный, никем не востребованный. Ясину же он может пригодиться.

– Сломанные стрелы. Змея. Несколько кошек. И вы, мадам.

– Пестрая компания.

– Все дело в кошках, мадам. Я не могу сказать, что делали вы и что делали кошки. Но… Это не очень хороший сон.

– Не очень хороший?..

Лицо и руки Ясина скрываются в облаке рыбьей чешуи, больше похожей на пелену снега или дождя, я уже успела забыть, что где-то существует снег, существует дождь. И мартовская жижа как лучшая декорация для эпического финала – «Оставь меня в покое, идиотка!»

Что делали кошки в сне Ясина? Что делала там я? Какое мне вообще дело до снов рыбного божка, от них можно было бы и отмахнуться. Если бы не сплетни и враки, которые распускают Хаким и Хасан. Ясин не может рассказать мне свой сон в подробностях, потому что я пришла не одна, и, значит, все дело в Алексе? Или все-таки в кошках? Но ведь никогда раньше мы не вели разговоры о снах!..

Скорей бы он закончил чистить тунца.

– Я должен вас предостеречь, мадам.

– От чего?

Я обеспокоена, но не только и не столько словами Ясина, а тем, как они смотрятся со стороны. Путаные символы, путаные окончания, Спасители мира при таком раскладе впадают в скуку и нигилизм первыми.

– Просто предостеречь. Вы должны быть осторожны.

Нужно положить конец всему этому. И немедленно.

– Хорошо, я буду осторожна.

– Все как обычно, мадам? – Ясин вовсе не кажется успокоенным, нож, обратной (зазубренной) стороной которого он снимал с тунца чешую, подрагивает.

– Да.

Неожиданно в лодку бьет волна, и, чтобы удержаться, я хватаюсь пальцами за запястье Алекса. Пытаюсь ухватиться – и обнаруживаю пустоту: Алекс даже не подумал помочь мне. Такие мелочи, как волны и девушки, нуждающиеся в помощи, его не занимают. Тем более что Ясин уже вспорол рыбье брюхо.

Я молю Бога, чтобы все прошло «как обычно».

Есть!..

Покопавшись в потрохах, Ясин извлекает на свет ключ. Не такой эффектный, какой была курительная трубка, но тоже заслуживающий внимания. Незатейливая бородка с двумя зубцами, узкое тело, на наконечник намотана часть тунцовых внутренностей – ее не разглядеть.

Алекс присвистывает.

– Это шутка? – помедлив, спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я.

– Фокус?

– Нет.

– Профессиональный трюк?

– Вы готовы раскошелиться? – Я с трудом скрываю торжество. – Выложить энную сумму?

Так и не ответив мне, Алекс лезет в задний карман брюк за бумажником. Энная сумма, с которой он готов расстаться, составляет десять евро.

– А верхняя шкала, по которой вы оплачиваете удивление… Максимум… Он существует?

Алекс теребит десятку в руках:

– Это и есть максимум.

– Значит, мне удалось удивить вас по максимуму?

– Да. Я должен отдать деньги вам? Или этому парню?

– Рыба стоит намного дешевле десяти евро. И Ясин не возьмет больше, чем стоит рыба.

– А ключ?

– Ключ входит в стоимость.

Я терпеливо объясняю Алексу все то, что три года назад объяснял мне сам Ясин. Пока я делаю это, Ясин заворачивает рыбу в бумагу и помещает ее в пакет. Туда же отправляется ключ.

– А если бы вы выбрали другую рыбу? – Алекс мгновенно становится похож на ребенка, пристающего ко взрослым с вопросом «куда по ночам девается солнце?».

– Я получила бы что-нибудь другое.

– Вы всегда что-нибудь получаете?

– Всегда.

– А если бы рыбу выбирал я?

– Вы же не любите рыбу и морепродукты!

– И все же…

– Я вас понимаю, Алекс. Когда я столкнулась с этим впервые – тоже подумала: профессиональный трюк, не иначе.

– И?

– О трюке речи не идет.

– Вы часто здесь бываете, Саша?

– Несколько раз в неделю. Иногда чаще, иногда реже.

– И ни разу не ушли с пустыми руками.

– Ни разу.

– Рыба не в счет!

– Ни разу. Хотите попробовать сами?

Несколько секунд Алекс колеблется.

– Нет.

У него нет и причин оставаться в лодке дольше. Оттолкнувшись от скамьи, Алекс вспрыгивает на пирс; он не оглядывается, в полной уверенности, что я последую за ним. Прихватив рыбный пакет. И я готова это сделать, но что-то мешает мне. Рука Ясина, крепко перехватившая мою руку.

– Подождите, мадам! – понизив голос до шепота, говорит Ясин.

– Собираетесь рассказать о своем сне подробнее? Без свидетелей?

«Sans témoin» – вот как это прозвучало, неясно, понял ли меня Ясин.

– Человек, с которым вы пришли, мадам… – Рыбак старается не смотреть в сторону Алекса. – Он опасный.

– Для кого?

Подозреваю, что со стороны пирса мы выглядим дурацки, араб и белая женщина, неожиданно ставшие заговорщиками, рыбная фронда. Чтобы хоть как-то смягчить впечатление, я присаживаюсь на корточки перед осьминогами – четырьмя маленькими и одним побольше. Ясин следует моему примеру.

– Для кого он опасен, Ясин?

– Для вас. Для всех.

– Значит, и для вас тоже?

Ясин ненадолго задумывается: похоже, такая мысль еще не приходила ему в голову. Лоб Ясина собирается складками, брови ползут к переносице, рот приоткрывается: за ним поблескивают диковатые неровные зубы.