Текст книги "8-9-8"

Но Линда вошла в магазинчик летом, в разгар туристического сезона, между десятью и одиннадцатью часами утра. Она оказалась первой посетительницей, довольно занятной на взгляд Габриеля: кусок недоеденного гамбургера в руках, бандана на голове (с выбивающимися из-под нее отчаянно-рыжими волосами), легкий полотняный рюкзак за плечами, куча висюлек на шее – с доминантой в виде металлического пацифистского круга, припаянной к нему такой же металлической миниатюрной таблички PEACE. Что еще? Видавшие виды джинсы с прорванными коленями и футболка… Конечно же красная. Конечно же с растиражированным до безобразия графическим портретом Че.

– Это соответствует действительности? – безапелляционным тоном спросила она у Габриеля.

– Что именно?

– Название твоего магазина. Это ведь твой магазин?

– Мой.

– Он называется «Фидель и Че»? – девушка сделала ударение на последнем слове и ткнула указательным пальцем себе в грудь, находившуюся как раз на уровне рисованных глаз Че.

– Да.

– И это соответствует действительности?

– Я не совсем понимаю…

– Что же тут неясного? Если магазин называется «Фидель и Че», как мне подсказывает интуиция, в честь великих революционеров…

Тут девушка вопросительно посмотрела на Габриеля, и он с готовностью кивнул, чтобы исключить возможные разночтения.

– …то и литература должна быть соответствующей, – закончила она.

– Как сказать, – заюлил Габриель.

– Мне нужны работы Льва Троцкого «Итоги и перспективы» и «Преданная революция». А также работа Фейербаха «Основы философии будущего» и работа Фурье «Теория всемирного единства». И еще – «Бразильская герилья» Карлоса Маригеллы, краткий учебник городского партизана. И все, что когда-либо было написано и опубликовано Гербертом Маркузе. Все! Абсолютно!..

Видимо, этот Герберт Маркузе – какая-то экстраординарная, сверхвыдающаяся личность, если девушка требует его с той же яростью, с какой умирающий от жажды требует воды! Чуть позже, уже сблизившись с Линдой, Габриель поймет, что ярость – ее естественное состояние, к чему бы она ни относилась: к бесконечным революционным проповедям, антиглобалистской агитации или сексу. Но в тот момент он серьезно взволновался по поводу Маркузе, кто он? С Фейербахом и Фурье все более-менее понятно, один – философ, другой – социалист; статьи о них есть в «Nouveau petit LAROUSSE illustré» 1936 года. Там имеется даже упоминание о Льве Троцком – русском интеллектуале и палаче, до небес раздувшем пожар революции в несчастной, заснеженной и заледеневшей-бр-бр России. Но Маркузе там нет точно. Очевидно, это более поздний продукт развития цивилизации, ведь с тридцать шестого столько всего успело произойти!

Давно пора сменить «Nouveau petit LAROUSSE illustré» на его обновленную и модернизированную версию.

– …Значит, Фурье, Фейербах и Лев Троцкий, – послушно повторил вслед за девушкой Габриель. – И этот, как его… Карлос Маригелла, городской партизан.

– И Маркузе! – напомнила она, подняв вверх руку с раскрытой ладонью: как будто собиралась поклясться на Библии.

– Да-да, и Маркузе… Боюсь, что с этим будут проблемы.

– С кем именно?

– Со всеми…

– Хочешь сказать, у тебя нет никого, кто близок по духу Фиделю и Че?

– Нет, но…

– Маркс?

– К сожалению…

– Представители «франкфуртской школы»?

– К несчастью…

– Цитатник Мао?

– Увы. У меня нет и цитатника. Зато есть Ницше. Шикарное прижизненное издание на языке оригинала. Может, Ницше подойдет?

– Я не читаю на немецком, – отрезала девушка.

– Вы расстроились?

Габриель и сам расстроился до последней возможности. В кои веки попался покупатель, который ясно представляет, что ему нужно, – и он, Габриель, не в состоянии удовлетворить этих нужд.

– Расстроилась? – Девушка рубанула по воздуху той самой ладонью, при помощи которой собиралась клясться на Библии. – Да я в ярости! Будь на моем месте парень, он бы набил тебе морду за такой обман.

– В чем же обман?

– В том, что ты называешь магазин «Фидель и Че», чем привлекаешь прогрессивно настроенных людей, а для них-то как раз ни черта не предусмотрено… Что тут у тебя есть?

– Много чего…

Пошарив глазами по полкам, а лучше сказать – прицеливаясь, девушка произвела первый выстрел:

– Ага. Сраные буржуазные любовные романчики!

– Что вы имеете в виду?

Проследив за взглядом девушки, Габриель впал в уныние: только черствый, бессердечный и не слишком культурный человек может назвать «сраными» и «буржуазными» романы Джейн Остин, Эмилии Бронте, Маргарет Митчелл и Колин Маккалоу! Они такие пронзительные, они исполнены романтики, величия духа, благородства, стоицизма и тоски по несбывшемуся.

– …Что вы имеете в виду? «Грозовой перевал»? «Поющие в терновнике»? «Гордость и предубеждение»?

– Вот-вот, их и имею. Сплошное заламывание рук, сокращение вагины и жевание соплей.

«Сокращение вагины» особенно впечатлило Габриеля. Если эта девчонка говорит о подобном с незнакомым человеком, то какие тексты уготованы близким людям?

Страшно представить.

– Вы не совсем правы, но я не буду вступать с вами в дискуссию. – В нем снова проснулся миротворец. – А что касается Фурье, Фейербаха и… Герберта Маркузе… Я могу заказать их специально для вас. Дней через пять, в худшем случае – через неделю, вы их получите.

– Фью! – выгнув губу, присвистнула девушка. – Через неделю меня здесь не будет. Даже через три дня.

– Уезжаете домой?

Вот он и спросил про дом: ясно ведь, что его ранняя гостья – не местная. Говорит на английском (замечательно, что Габриель – с благословения Фэл – выучил-таки вездесущий Inglés[17]17
  Английский (исп.).


[Закрыть]) и является обладательницей медных волос, веснушек и такой белой кожи, что ни один загар не пристанет. А если пристанет, то моментально вызовет солнечный ожог. Бедная воздыхательница Маркузе!.. Габриель тотчас же представил, как солнце впивается в беззащитную кожу девушки, жалит ее скорпионьими лучами и никто не в состоянии ее защитить: фантомы Троцкого и Фурье с Фейербахом чересчур увлечены своими теориями, а карманный цитатник Мао слишком мал по размеру.

– …Уезжаю в Нидерланды, в Эйндховен. На семинар по теории и практике «Великого Отказа». Слыхал про такой?

– Нет.

– Кто бы сомневался! Обуржуазившийся тип, который сбагривает тупорылым обывателям всякий хлам, никогда не будет участвовать в «Великом Отказе»!

– Если бы вы объяснили…

– Тебе?

Голос пламенной обличительницы буржуазии тут же наполнился высокомерным презрением, но Габриель замечает только его тембр: он чем-то похож на тембр звонка в магазинчике – такой же чистый и ясный. И если снять с девчонки ее дурацкую бандану, ее дурацкую красную футболку, ее дурацкие штаны и самый дурацкий во всей вселенной пацифистский медальон PEACE; уложить ее медные волосы и обрядить в кринолины и платья из атласа – что получится тогда?

Героиня Джейн Остин. Героиня Эмилии Бронте. Героиня Маргарет Митчелл.

Исполненная романтики, величия духа, благородства, стоицизма и тоски по несбывшемуся.

– Эй! Ты чего это на меня уставился?

– Ничего. Просто так, – смутился Габриель.

– Так я и думала. Ты сексист. Смотришь на женщину как на вещь. В контексте удовлетворения своих низменных страстишек.

– Вы ошибаетесь…

Универсальное баррикадное «ты» сбивает Габриеля с толку, оно предполагает известную степень знакомства и даже близости или, по крайней мере, совместную борьбу с десантом контрреволюционеров на Плайя-Хирон. У девушки, которая ни с того ни с сего стала говорить ему «ты», красивые глаза и совсем не революционные пухлые губки. Габриель чувствует головокружение и перебои в работе сердца. Нечто похожее он испытывал, когда читал знаменитое описание могилы великих любовников Тристана и Изольды: когда из земли пробиваются розовый куст и виноградная лоза, чтобы, обвив друг друга, цвести вечно.

– …Ошибаюсь? Я никогда не ошибаюсь.

– А на этот раз ошиблись. Вам понравился наш город?

– Честно? Я его толком не видела. Была слишком занята. Семинар по леворадикальным движениям, транснациональным корпорациям и антиглобализму. И практические занятия по противодействию полицейским подразделениям во время демонстраций и уличных шествий.

– Потрясающе.

Габриель действительно потрясен. Одна лишь мысль о том, что столь хрупкое существо участвует в столкновениях с полицией или собирается осуществить это в ближайшем будущем, снова заставляет его сердце работать с перебоями.

– Потрясающе, но и опасно… Как мне кажется, – добавляет он.

– Хорошего мало, особенно когда эти суки применяют водометы. Или резиновые пули. Но кому-то все равно надо сражаться. А если будешь отсиживаться в своей норе – мир точно долго не протянет. И несправедливость, жестокость и циничная эксплуатация человека человеком воцарятся навсегда.

– Я понял, понял… А хотите, я покажу вам город? Он прекрасен…

– Опять ты за свое!

– Нет, правда. Здесь такое количество удивительных мест! Чудных уголков, до которых не добираются туристы…

– Туристы, ага! Та падаль, что шляется по миру и тратит бешеные бабки на свои прихоти, совершенно не задумываясь о том, что их можно направить на другие, гораздо более благородные и человечные цели.

– На закупку оружия, например. Или на взрывчатку. Или на бомбу с часовым механизмом для закладки в головном офисе какой-нибудь транснациональной корпорации. Чтобы она рванула во время заседания совета упырей-директоров.

Он совсем не хотел, чтобы его слова прозвучали иронично или – того хуже – едко. И хоть чем-то задели или обидели забавную веснушчатую мордашку. Вдруг она обидится, развернется на крепких, утопленных в разбитые кроссовки, пятках – и уйдет?

Он не хотел, но слова уже сказаны.

– Неплохая идея. – Вместо того чтобы обидеться, гостья широко улыбнулась. – Многие наши таких крайних методов ведения борьбы не поддерживают, предпочитают блеять у посольств и представительств с плакатами в копытах. А я считаю – такое ведение дел многих бы отрезвило.

– А жертвы? – Вот Габриель и не заметил, как втянулся в дискуссию.

– Сейчас в жертву приносятся целые народы. В Африке, в Азии, в Латинской Америке – куда ни плюнь. Так что если мы уничтожим сотню-другую упырей – воздух станет намного чище. Не говоря уже о том, что оставшиеся упыри слегка подожмут хвост. А ты интересный чувак.

Переход от упырей к его скромной персоне так неожидан, что Габриель замолкает на минуту, прежде чем сказать:

– Вы находите?

– Ага. И язык у тебя подвешен. Политикой не интересуешься?

– Стараюсь держаться от нее подальше. Ничего хорошего в ней нет.

– Типично обывательская точка зрения. Только ты должен знать: если ты не интересуешься политикой, то она сама рано или поздно заинтересуется тобой.

– И что произойдет тогда?

– Увидишь, – туманно намекает девушка. – Вот ты сидишь здесь, ковыряешься в заднице и понятия не имеешь, что уже давно стал соучастником самых неправедных дел.

– С какой это стати?

– А с такой. Отсутствие у тебя четкой позиции и молчаливое соглашательство со всеми ужасами, которые происходят в мире, и есть соучастие в преступлении.

На секунду в голову Габриеля закрадывается безумная мысль: что, если показательные выступления рыжей анархистки – часть сюрреалистического семинара, который она посещает? Теория уже зачтена, осталось лишь поставить птичку в графе «практика». Но для этого ей нужно обработать первого попавшегося ротозея-аборигена, да так, чтобы он, проникшись… как же это называется? ах, да, – левацкие идеи. Чтобы он, проникшись левацкими идеями, тотчас же потребовал вести его на баррикады. Потребовал использовать его в качестве живого щита в бесконечно-локальных сражениях партизан из сельвы и правительственных войск. В крайнем случае – потребовал отдать свою почку голодающим Африки.

Кушайте на здоровье.

Он рассуждает как упырь из совета директоров, а это неправильно.

– Вы, значит, в преступлениях, инспирированных сильными мира сего, не участвуете?

– Нет, конечно.

– Но при этом не отказываетесь от гамбургера, произведенного на свет транснациональными корпорациями.

Снова получается, что он подколол девушку. Но она сама виновата, могла бы и не держать в руках булку с плоской котлетой.

– Ты меня поймал. – Анархистка дергает себя за подбородок. – Один – ноль. Но сейчас мы это исправим.

Она разжимает пальцы, и гамбургер шлепается на пол. Остается только закрепить успех и приструнить аборигена, посмевшего показать зубы, – кроссовок девушки с силой опускается на несчастный фастфуд и давит, давит его. Размазывает по полу.

Габриель наблюдает за всем этим с неослабевающим вниманием.

– Так будет со всяким, кто поимеет наглость не согласиться с вашими идеями? – наконец спрашивает он.

– Ха-ха! Я же говорила – ты интересный чувак. И язык у тебя подвешен.

Теперь уже девушка без всякого стеснения разглядывает Габриеля, вот интересно, что она при этом думает?

– Говорят, вы хорошие любовники, – неожиданно заявляет она. – Это правда?

– Кто это – «вы»?

– Вы. Испанцы.

– Не знаю. – Габриель явно смущен таким головокружительным поворотом беседы. – Я… не рассматривал испанцев в таком разрезе.

– Вот ты – хороший любовник?

Ну точно, в графе «практика» просто необходимо проставить галочку – любой ценой. Смутить аборигена, сбить с толку, заставить потерять ориентацию в пространстве и получить над ним полный контроль. А там, глядишь, и экзаменаторы подоспеют, руководители семинара; может, они уже сейчас плющат свои носы о стекло!.. Габриель инстинктивно вперился взглядом в витрины —

никого нет.

Улица перед магазином пустынна.

Что, в таком случае, он должен отвечать бесцеремонной незнакомке? Если он скажет «нет» – она наверняка найдет возможность высмеять его, раздавить как давешний гамбургер. Один – один —

счет сравняется.

А если он скажет «да»?

– …Так ты хороший любовник?

– Хочешь проверить?

– Хочу.

Уфф-ф. Упс. Кхэ-кхэ.

Все это начинает напоминать Габриелю подметные книжонки Марии-Христины. Но не те, которые она демонстративно оставляла на полу, в туалете. Другие. Те, что прятались у нее в комнате, под невинными подушками с невинными котятами. Их содержание было самым что ни на есть гнусным (привет тетке-Соледад!). Смесь наива и откровенной порнографии, где наив все-таки преобладает. Они совсем не впечатляли искушенного в словах Габриеля, но каких-то струн все же касались. Как будто в животе играло сразу несколько педальных арф.

Вот и в данное мгновение они играют, уфф-ф. Упс. Кхэ-кхэ.

– …Прямо сейчас?

– Прямо сейчас, почему бы и нет? – нисколько не смущается рыжая террористка (после всего сказанного Габриель думает о ней именно как о террористке).

– А если у меня есть девушка? – Девушки у Габриеля нет и в помине.

– Что это меняет? Ты же мужчина.

– Ты меня провоцируешь? Это какое-то задание?… – Габриель мнется, подыскивая нужное слово. – Э-э партийное…

– Нет.

– А как же все твои высказывания? Насчет типично мужского удовлетворения своих низменных страстишек… и тэ пэ.

– Женщина тоже может удовлетворять свои желания. Никакого противоречия я не вижу.

– Да кто ты вообще такая? —

когда это он успел перейти на «ты»? Стремление к баррикадам и бойне на Плайя-Хирон заразительно.

– Ну вот, так я и думала. Знаешь, что еще говорят про испанцев?

– Просвети.

– Что они настоящие боги в словах, и что все их поэты… ваши поэты – боги, и что вы сладкие, как патока, и говоруны, каких свет не видел. Но как только речь заходит о деле… Тут ваши ряды резко редеют… Что, правду я сказала?

Она точно провоцирует Габриеля! Что она задумала? Подошла слишком близко и почти касается его глазами Че. Абсолютно рельефными, чего не предполагает графика, тем более – нанесенная на дешевый трикотаж. Че был святым, Че был неистовым, и взгляд у него был ясным, но какая-то сумасшедшая нацепила его лицо на свое тело – и все в этом мире встало с ног на голову. И теперь в глазах бесстрашного Че вспухают женские соски, острые, но при этом круглые, Габриелю хорошо это заметно. А еще в глазах Че появилась какая-то мутная двусмысленность, и неизвестно, как он будет относиться к кумиру своего детства, когда…

Когда что?

Когда что-то произойдет.

Что-то же должно произойти?

Уже происходит.

С самой девушкой, прилипшей к Габриелю, как ириска к небу. И с Габриелем тоже. Кажется, она задумала поцеловать его и делает это без всякой предварительной разведки, что свойственно нетерпеливым анархистам, или лучше сказать – левоэкстремистам; пропихивает свой язык сквозь зубы Габриеля с той же целеустремленностью, с какой закладывала бы бомбу под автомобиль вице-президента компании-монстра «Reebok».

Впервые чей-то язык проник в Габриелев рот – и это приятные ощущения.

Очень приятные.

Габриель не должен облажаться, иначе она поймет, что он полный профан, – и все закончится, не начавшись. Он не облажается, нужно только выбросить из головы все то щемящее, высокое и маловразумительное, что он читал о любви в хороших книгах. И сосредоточиться на жалких порнографических поделках из коллекции Марии-Христины: никакой особой лирики, никакой философии, зато бесподобен описательный момент: что, куда и как.

У Габриеля должно получиться. И получается.

Примитивнейшие слова вертятся в его мозгу, взнуздывают и направляют. И вот уже язык Габриеля доминирует над языком незнакомки, берет инициативу на себя.

– Есть подходящее местечко, чтобы приткнуться? – задыхаясь, спрашивает она.

– Подсобка…

Будь благословенна Фэл, ссудившая Габриелю не только магазин, но и довесок к нему – небольшое помещеньице без окон, часть которого занимает туалетная комната с унитазом и импровизированным душем. В помещеньице стоит маленький стол, в ящиках которого Габриель держит счета, накладные, бланки и прочую бухгалтерскую дребедень, старое плюшевое кресло и диван – соратник таблички CERRADO/ABIERTO. Диван стоял здесь с самого начала, и Габриель не раз хотел выбросить его – хорошо, что не выбросил! А (не иначе как повинуясь воле Провидения) почистил его и собственноручно наложил заплатку на прорванный бок. Укрыл пестрым шотландским пледом и забросал кошачьими подушками, вызволенными из опустевшей комнаты Марии-Христины.

Заглядывали ли сюда Ингрид, Рита и несравненная Чус Портильо?

Теперь Габриель не исключает такой возможности.

– …Подсобка? Замечательно. Только не мешало бы закрыть входную дверь.

– Я сейчас.

Габриель с трудом отлипает от девушки и бросается к входу в магазин. На то, чтобы сменить ABIERTO на CERRADO, достаточно секунды. Еще несколько уходят на три поворота ключа. Габриель – человек-метеор, но девушка все равно проворнее. Когда он появляется в подсобке, она уже сидит на пледе – босиком и в полуспущенных джинсах. И – главное —

она рассталась с Че!

Ради него, Габриеля. Даже не зная, что его зовут Габриель, а не Хуан или Диего, а как зовут ее?… Неудобно спрашивать, а может, – неправильно спрашивать, в книжонках Марии-Христины никто ни у кого не спрашивает имен: по таким правилам играют в тех книжонках. Имя – не важно. Важно, что она рассталась с Че; вот он лежит на полу, рядом с кроссовками, – смятый и вывернутый наизнанку.

…Разве в этой комнатушке есть окна?

Нет.

Тогда откуда льется свет?

Его излучает кожа девушки. Габриель не ошибся насчет белизны, но не предполагал, что она может быть такой белой, такой ослепительной. Это не совсем земное явление, скорее – связанное с дальним космосом и с теми книгами по астрофизике, которые он тщетно пытался прочесть. Странно, но кое-что отложилось в его бедной голове: связь между температурой и светимостью звезд существует и выражается диаграммой Герцшпрунга – Рессела. Если исходить из яркости света, разлитого в комнате, то Габриель уже давно должен был сгореть дотла, но он всего лишь чувствует жар.

Вполне терпимый и такой же приятно-возбуждающий, как и послевкусие поцелуя.

Удивительное явление!

Что бы сказала Фэл, их главный семейный эксперт по звездам?… Да к черту Фэл!

– Чего стоишь? – спрашивает девушка. – Иди сюда.

– Сейчас. – Габриель сглатывает слюну, но с места не двигается.

Нужно сосредоточиться, напрочь выбросить из башки Герцшпрунга с Ресселом и вернуться к подметным книжонкам, что, куда и как.

Что. Куда. И как.

– …Резинка есть?

– Резинка?

– Презерватив, дурачок! Я – сторонница безопасного секса и без резинок не трахаюсь.

– Нет… Презерватива нет.

– Эх, ты! А еще говорят, что все испанцы носят у себя в карманах не меньше пяти презервативов… Погоди.

Она наклоняется вперед, выгнув белую спину и на секунду ослепив Габриеля рыжими кляксами веснушек на лопатках. А позвоночник, просвечивающий сквозь кожу!.. Он такой несчастный, такой тонюсенький: ничуть не толще цепочки, на которой болтается ее идейный медальон. На мгновение Габриеля заливает жалость, еще ни к кому он не испытывал подобной острой жалости – разве что к котенку, оставленному когда-то давно у стены в парке. После воспоминаний о нем обычно следуют щекотание в носу и предательские слезы в глотке. Котенок был безымянным, а девушка… Нет, Габриель просто обязан узнать ее имя!

– Как тебя зовут?

– Что? А-а… Линда.

Не поднимая головы, она роется в своем полотняном рюкзаке, а потом, в нетерпении, вываливает его содержимое на пол. Несколько толстых растрепанных тетрадей в клеенчатой обложке, ворох обгрызенных ручек и карандашей, пара брошюр с бледными, нечитаемыми названиями, комок белья, грязный носовой платок, перочинный нож, зубная щетка. Длинные, скрученные ленты каких-то купонов: то ли на скидки в супермаркете, то ли на обед в благотворительной столовой. Россыпь фотографий, слегка помятых, с кое-где оторванными уголками. Одноразовая зажигалка, пачка дешевых сигарет. Мелкие монетки, банкнота в пятьдесят фунтов стерлингов, банкнота в тысячу песет. Полупустая коробочка с крекерами, две окаменевших галеты (немудрено, что позвоночник у Линды такой тонкий!). Маленький плюшевый медвежонок размером с ладонь.

Все.

– Да где же он?!

Презерватив обнаруживается в пятидесятифунтовой бумажке. Линда ловко надрывает зубами блестящую упаковку и смотрит на Габриеля:

– Сам наденешь?

Габриель в замешательстве, до сегодняшнего дня он не имел дела с презервативами (равно как и с девушками) и представляет механизм их использования лишь теоретически. Зря он уклонялся от «чисто мужских» разговоров с Молиной, а герои книжной порнушки помочь ему не в состоянии: эти брутальные типы терпеть не могут резины на члене, предпочитая животную естественность.

– Хочу, чтобы это сделала ты, – вот оно, решение вопроса! – Это не слишком большая наглость с моей стороны?

– Не слишком, – хохочет Линда. – Ты смешной! Давай-ка раздевайся и ныряй ко мне.

Габриель никогда не заморачивался тем, как выглядит его тело со стороны. Не замаскированное одеждой, а то, что стоит под душем или спит, раскинувшись, в жаркой июльской постели, или подмигивает само себе с поверхности зеркала. Из-за этого странного небрежения он проглядел момент, когда на груди и в паху закурчавились волосы, когда покрылись мягким подшерстком руки и ноги, когда стали толще запястья, а живот, наоборот – запал и отвердел. Иногда ему кажется, что все эти изменения произошли в одну ночь, иногда – что он был таким с рождения, а иногда… Иногда он по-прежнему видит себя десятилетним мальчишкой, нацепившим костюм не по росту – так ему хочется повзрослеть.

А каким видит его Линда?

– У тебя хорошая фигура. – Она как будто слышит его мысли.

– У тебя тоже…

Дежурный комплимент, ничего сверхвыдающегося в ее фигуре нет, кроме молочного сияния, исходящего от кожи. Ключицы можно сравнить лишь с ключицами, плечи – с плечами, живот (еще более запавший, чем живот Габриеля) – с животом. Плоть Линды – картинка в анатомическом атласе, она лишена той метафоричности, какой наполнены женские тела в шедеврах мировой литературы. Но для происходящего здесь и сейчас это, скорее, плюс, а не минус.

…Через полчаса все заканчивается.

И первый сексуальный опыт Габриеля можно признать удачным (и даже суперудачным). Линда вроде бы тоже удовлетворена; лежит, прикрыв глаза, на руке у Габриеля и совершенно не мешает ему мысленно анализировать происшедшее.

Все просто потрясающе, великолепно, фантастически! оторопь берет, до чего здорово, лениво думает Габриель, прислушиваясь к себе. Прошло полчаса (цифра, совершенно не сопоставимая с почти прожитыми двумя десятками лет, тысячами дней, миллионом минут), а он стал другим. Совершенно другим. Он стал мужчиной – в том понимании, которое обычно вкладывает в это слово идиот Молина. Но Молина здесь ни при чем. Молина – никто, а Габриель обогатился новым знанием. И несколькими новыми эмоциями, до того пронзительными и острыми, что хочется испытывать их снова и снова. И эта блаженная опустошенность, и ощущение собственного всемогущества, какое, наверное, испытал Бог, когда сотворил землю и все сущее, не слишком ли Габриель возомнил о себе?

Не слишком.

Любое сравнение подойдет, ведь на сгибе его локтя покоится головка женщины, Линды. Линда, да… Ее зовут Линда. Никаких литературных аллюзий по поводу ее имени не возникает, но оно замечательно само по себе. Хотелось бы, чтобы она задержалась в его жизни, хотя бы на время. И чтобы все повторилось вновь. Не сейчас, не сию минуту, но совсем скоро, совсем.

А липкие малостраничные книжонки Марии-Христины нужно выбросить к чертовой матери. Снести на помойку. Порвать и сжечь. Да, Габриель признает, что они помогли ему справиться с ситуацией, направляли его, указывали, что, куда и как, но больше он не нуждается в их практических советах. Он и сам —

МОЛОДЕЦ!

Теперь он знает, что делать, и готов развивать это знание, экспериментировать, брать от женщины рядом и от самого себя все больше и больше. Он в самое ближайшее время избавится от этой дряни, но напоследок произнесет фразу, которая кочует со страницы на страницу и почему-то вызывает восторг у книжных шлюх.

– Тебе было хорошо, детка?…

Проклятье, лучше бы он этого не говорил! Как он мог забыть, что она – революционерка, анархистка, антиглобалистка, леворадикалка, экстремистка, лидер движения в поддержку голодающих детей Африки, лидер движения за отмену китобойного промысла, лидер движения за сокращение рабочего дня на фабриках Бангладеш, черт в ступе! Она – все на свете, и поэтому ее реакция совсем не похожа на реакцию книжных шлюх.

– Хорошо? Возможно, мне было бы хорошо, если бы ты не кончил так быстро. Ты думал только о себе, как и любой мужик. Не-ет… Пора, пора переходить на тантрический секс!

Габриель уничтожен.

– Значит, тебе было плохо?

Ну вот, щекотание в носу и предательские слезы в глотке! Да кто она такая, эта Линда! Он и знать ее не знал полтора часа назад! Грязная деваха с плохо побритыми подмышками и кучей лозунгов в башке. Шлюха из шлюх, самая настоящая подстилка, и как он только вляпался в такое дерьмо? Нужно срочно придумать какую-нибудь убийственную фразу, какой-нибудь жест, чтобы эта подстилка запомнила Габриеля навсегда! И выставить ее за дверь, чем быстрее, тем лучше!.. Выставить за дверь – идеальное решение проблемы, но слезы все еще стоят в горле и никуда не уходят. И Габриель вдруг начинает думать о нежной и кроткой Фэл. Фэл никогда бы так не поступила, ни с одним мужчиной. Хорошо бы оказаться сейчас в ее объятиях (самых первых, когда он был десятилетним мальчишкой, потому что других Габриель не знает, не помнит; потому что других и не было). Хорошо бы оказаться и наплакаться всласть, и услышать, что он самый лучший, и все в жизни делает правильно…

– Эй, парень, ты расстроился? —

Линда приподнимается на локте и свободной рукой проводит по лицу Габриеля – от лба к подбородку. Ничего уничижительного в этом движении нет, наоборот, оно похоже на ласку.

– Меня зовут Габриель. – Габриель еще зол, но слезы из горла ушли.

– Габриель, отлично. А я думала, тебя зовут Хуан, как всех испанцев.

– Испанцев зовут по-разному. Я – Габриель.

– Ты расстроился, Габриель? – Она касается пальцами его груди, спускается ниже – и это снова похоже на ласку.

– Любой бы расстроился. – Не такая уж она плохая, Линда!

– Брось. Я пошутила. Все было очень даже на уровне. Просто я ненавижу, когда мужики произносят такие дурацкие тексты и ждут, что им надуют в уши, что они самые распрекрасные любовники. Самцы, каких не видел свет. И что ты на седьмом небе от блаженства и можешь кончить уже от того, что он на тебя посмотрел…

– Я не такой.

Глаза у Линды такие же медные, как и волосы. Ресницы не слишком длинные, но густые и пушистые. К щеке пристал крошечный кусочек ракушки (откуда здесь ракушки?). Габриель аккуратно снимает его и снова повторяет:

– Я не такой.

– Не такой, – подтверждает Линда. – У тебя хороший английский, а все ваши изъясняются через пень-колоду, ничего понять невозможно. И ты нежный.

– Это плохо?

– Это лучше, чем ничего.

Он нежный. Нежный! Нежность – что угодно, но только не недостаток. Он – нежный и потому похож на свою удивительнейшую английскую тетку Фэл… Да к черту Фэл! Какая может быть Фэл, если чудное существо с молочной кожей перегнулось через него и шарит по полу? Через секунду в руках у Линды оказывается банкнота в тысячу песет с завернутым в нее презервативом.

– Повторим?…

Странное дело, еще секунду назад Габриель даже не помышлял о том, чтобы повторить уже случившееся с ним, но Линда!.. Она знает какой-то секрет, ее руки знают какой-то секрет, и губы. На этот раз Габриель не будет торопиться, все сделает как нужно и не задаст ни одного вопроса – потом…

Потом они лежат, переплетя руки и ноги, совершенно обессиленные (это не только цитата из книг, занимающих промежуточное положение между плохими и хорошими, Габриель – точно обессилел). Все эмоции повторились, и появились новые, а может, у старых возникло несколько дополнительных красок. Габриель не может успокоиться и то и дело касается сведенным ртом кожи девушки. Но думает при этом не о Линде, а о несравненной Чус Портильо. И о ее возлюбленном. Том самом, который сделал удивительное открытие: грудь Чус полна волшебного молока. Что уж говорить о Линде! Если кожа у нее молочная – значит, молоком наполнено все тело, не только грудь. Молоко – напиток богов, и он, Габриель, не отказался бы от стакана-другого. Молока или другой жидкости, его томит жажда, и в горле пересохло.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает он у Линды.

– Холодного пива, – отвечает она.

– Пива нет.

– Тогда вина.

– С вином тоже проблемы.

– Тогда коки.

– Утром допил последнюю банку.

– Тогда зачем ты спрашиваешь, хочу ли я чего-нибудь выпить? Если ни черта у тебя нет…

– Но я могу сходить. И купить все это. И еще то, что ты захочешь.

– Ты очень милый.

– Так чего ты хочешь?

– Ничего, кроме пива.

От наваждения заштампованной порнолитературы трудно избавиться, и втайне на вопрос «Так чего ты хочешь?» Габриель надеялся услышать «Тебя».