Текст книги "Анук, mon amour..."

– Догадываюсь.

– Его даже не удосужились умертвить перед тем, как отрубили голову. Его казнили. Самым жутким средневековым способом.

– Я уже прожил эту историю, – Бланшар начинает утомлять меня, не хватало еще впасть в спячку, – и не хочу к ней возвращаться. Или вы можете сообщить что-то новое? Найден убийца?

Убийца алжирского шалуна так и не был найден; во всяком случае, до моего отъезда в Россию я располагал именно этими сведениями. Резво начатое дело так и осталось нераскрытым. Не было найдено орудие преступления (по слухам – то ли мясницкий топор, то ли мексиканский нож-мачете). Ничего не дали и изнурительные допросы его любовников. Нежнейшие подиумные норманны и викинги на поверку оказались высеченными из кремня, к тому же у каждого нашлось приличествующее случаю алиби. Следствие попыталось было разработать тухловатый алжирский след, но и это ни к чему не привело: не было доказано ни одного факта связи Азиза Мустаки с мусульманскими группировками на родине. Впрочем, все эти сведения можно было почерпнуть у кого угодно, включая секретаршу Николь и дауна Ю-Ю. Даже недалекая адептка мегаяиц и их безмозглый обладатель знали о том, что Азиз не был на родине по меньшей мере лет тридцать и тщательно избегал контактов с соотечественниками. И никогда не исповедовал ислам. И восточной кухне – всем этим кускусам и мешуи, удобренным пряностями, – предпочитал европейскую.

– К сожалению, мсье Кутарба, к сожалению. За последний год следствие не особо преуспело. Но, возможно, оно сдвинется с мертвой точки, если мы установим, кто убил мадам Сават.

– А что, связь между этими преступлениями так очевидна?

Малыш Дидье посылает мне кривоватую ухмылку с самым нелестным подтекстом, что-то вроде «протри глаза, дурачок».

– А вы считаете случайностью, что в течение одного года «Сават и Мустаки» лишилась обоих своих учредителей? И, заметьте, они не умерли в своей постели и не стали жертвами автомобильной катастрофы. И волной за борт прогулочного судна их не смыло. Их убили, понимаете? Убили.

– Да… Я понимаю.

– К тому же имеется ряд совпадений…

– Каких же? – я начинаю волноваться.

– Ни в том, ни в другом случае огнестрельное оружие не применялось. Более того, оба убийства выглядят несколько экзотически… если не сказать эксцентрично. Алжирцу оттяпали голову и утопили ее в ведре с дорогим вином. Которого, кстати, не было на складе.

– Да ну?

– Убийца привез его с собой. А это никак не меньше двух дюжин бутылок… Ну а мадам Сават…

– Пожалуйста, не надо.

Я слишком хорошо знаю, что случилось с Мари-Кристин, подробности еще не изгладились из памяти и вряд ли когда-нибудь изгладятся. Мертвая Мари-Кристин до сих пор стоит у меня перед глазами: живот вспорот и набит лоскутками материи и увядшими темно-лиловыми лепестками. Как впоследствии выяснилось, темно-лиловые лепестки принадлежали ирисам, а лоскуты материи – последней коллекции Мари-Кристин с весьма провидческим названием «Fatum». Именно из нее были извлечены платье покроя «принцесса» и кожаный, украшенный стразами килт[7]7
  Шотландская юбка.


[Закрыть]. Их-то убийца и располосовал на лоскуты, чтобы потом смешать с лепестками и… Думать о том, что произошло с Мари-Кристин после этого проклятого «и», я все еще не в состоянии. Как не в состоянии понять, кому понадобилось расписывать ее тело цветами – все теми же ирисами, но на этот раз стилизованными. А если добавить, что убийца обмакивал кисть (если это была кисть) в кровь самой Мари-Кристин… Более чудовищного боди-арта представить себе невозможно.

– …Не стоит, Бланшар. Я знаю, что произошло.

– В обоих случаях убийца проявил недюжинную осведомленность о пристрастиях жертв. Не так ли, мсье Кутарба?

Мне нечего возразить тебе, недомерок. Сначала – «Puligny Montrachet», дорогое пойло, которое Азиз засасывал декалитрами. Затем – ирисы во всех возможных интерпретациях. С некоторых пор узоры с растительными мотивами стали едва ли не товарным знаком «Сават и Мустаки», к тому же Мари-Кристин питала пристрастие именно к ирисам. Весь подол чертовой «принцессы» был усеян орнаментом из лепестков, а стразы и мелкие зеркала на килте воспроизводили тот же рисунок. Платье (сразу же после показа) приобрела русская девица, слишком веснушчатая, слишком большеротая и слишком взбалмошная, чтобы составить чье-либо, подкрепленное приличным состоянием, счастье. Любить таких девиц невозможно, их можно только баловать; вот почему я подумал тогда, что у рыжего головастика имеется в наличии лягушка-папик, с завидным постоянством мечущий валютную икру. В отличие от платья, килт купить не успели. Он так и остался в коллекции, чтобы спустя несколько дней благополучно пропасть. Я хорошо помню день, когда килт исчез; вернее, день, который последовал за его исчезновением. Какая-то богатая стерва из шестнадцатого округа (из тех, что привыкли одеваться в «Лор Ашле», но время от времени с замиранием сердца изменяют любимому магазину с поделками от haute couture[8]8
  Высокой моды.


[Закрыть]) воспылала иррациональной страстью к куску чертовой кожи. Но предъявить madame оказалось нечего: килт как сквозь землю провалился. Допрос с пристрастием ничего не дал, никто не видел его после показа, на котором он нежно обволакивал бедра Ингеборг Густаффсон – ведущей модели «Сават и Мустаки», волоокой шведки с темпераментом двухкамерного холодильника «Аристон». Уязвленная легкой тенью подозрений, шведка позволила себе слегка поитальянничать: опрокинула манекен, запустила в стену коробкой с булавками и пригрозила уходом к Йоджи Ямамото – напоследок. Это был откровенный блеф, таких волооких, прямоволосых и неземных у Ямамото пруд пруди, но Ингеборг оставили в покое: уж слишком бессмысленным казался сам факт кражи. Не менее бессмысленным, чем вспоротый живот Мари-Кристин, в котором всплыли обрывки килта, – спустя какие-то жалкие три недели. Не менее бессмысленным, чем само убийство.

Я знаю даже больше, чем ты, недомерок. Убийца – кем бы он ни был – связан с «Сават и Мустаки». А если и не с самой фирмой, то с миром haute couture, закрытым для посторонних на кодовые замки, щеколды, задвижки и цепочки. А если прибавить к этому жесткий фейс-контроль при входе… Тебя бы точно никто не впустил, недомерок, все твои бумажки и бумажки, подтверждающие бумажки, и обнюхивать бы не стали.

Я знаю даже больше, чем ты, недомерок. Например то, что убийств было больше, чем два. И что смерть Мари-Кристин будет не последней. Единственное, чего я не знаю: хватит ли у меня сил противостоять, хватит ли у меня сил положить конец всему этому? И хватит ли у меня ума вычислить того, кто убивает? Впрочем, ум здесь ни при чем, до сих пор я смотрел на происходящее сквозь пальцы; сквозь толщу флаконов, дизайн которых разрабатывал я сам. Даже плавающая в ведре голова Азиза не произвела на меня должного впечатления: небесно-голубого покойника я терпеть не мог. Но Мари-Кристин… Мари-Кристин – совсем другое дело. И своей карьерой, и своим нынешним положением я обязан только ей… Черт, черт, черт, ну почему я скатываюсь на дешевый пафос и подбираю формулировки, уместные разве что в официальной беседе с коротышками типа Бланшара? Конечно же, все сложнее: Мари-Кристин была моей первой женщиной, и ни перешибить, ни отменить этого никто не может. Первая женщина никогда не бывает прошлым. Это-то и есть самое главное. Убийца не просто расправился с главой модного дома, он расправился с Моей Первой Женщиной. А потом подставил меня, бросил мне вызов, швырнул в лицо перчатку, наспех скроенную из кожаного килта со стразами. Возможно, я надоел ему до смерти, возможно, он нашел для своих экспериментов кого-то другого. Возможно, он сам уступил место кому-то другому. И тот, другой, на скорую руку обученный, оказался вовсе не таким сентиментальным, не таким чувственным и не таким утонченным…

– …Призадумались, мсье?

– Я не даю себе труда думать о том, что лежит на поверхности, Бланшар. – Звучит не очень-то вежливо, но сдерживать свою неприязнь к коротышке я больше не в состоянии.

– Значит, и вы считаете, что убийца был как-то связан с вашей фирмой?

– Я этого не говорил.

– Но он мог быть связан с тем, кто связан…

– Скажите мне, Бланшар… Скажите, в этих убийствах есть логика?

Судя по физиономии малыша Дидье, я попал в точку; я исполнил роль хитрована стремянного, и теперь мне остается только наблюдать, как Бланшар будет взнуздывать своего любимого конька. Типов, подобных беспривязной ищейке из парижского комиссариата, не так уж трудно просчитать: они годами высиживают повышение по службе. А чтобы ждать было не так скучно – пачкают холостяцкую постель брошюрками по психологии преступлений, биографиями великих отравителей и криминалистическими справочниками. И скорлупой от фисташек.

– Логика есть в любом убийстве, мсье Кутарба.

– Ищи, кому выгодно? – я почти дружески подмигиваю Бланшару.

– Это логика следствия, мсье Кутарба, она предельно проста. Логика убийства куда сложнее.

Ого, кажется, я нарвался на философа! Коротышка перенапрягся с брошюрами.

– Я как раз работаю над монографией по данной тематике…

Похоже, Дидье Бланшар не только перенапрягся с брошюрами, но и пережрал фисташек.

– Вот как?

– Я закончил юридический факультет Сорбонны.

Щеки Бланшара раздуваются от неподдельного восхищения самим собой, он ждет от меня той же реакции. Природа восхищения не совсем ясна мне; возможно, малыш Дидье прибился к Сорбонне, будучи родом из зачумленной деревушки на атлантическом побережье. И в семье у него все были скорняками. И сам он в детстве страдал аутизмом и заиканием. И пи́сался в кровать до двенадцати лет. Хрен тебе, недомерок, тоже мне – юридический факультет Сорбонны, в которой уже давно учатся все, кому не лень. И шушеры там гораздо больше, чем даже в кварталах, прилегающих к пляс Пигаль. Или к Булонскому лесу.

– Очень интересно. Вы подарите мне экземпляр?

– А вы интересуетесь психологией совершения убийства? – челюсти Бланшара хищно щелкают.

– Не то чтобы жить без этого не могу. Но любопытно было бы ознакомиться. Тем более после того, что случилось с «Сават и Мустаки»…

– Вы спрашивали о логике, мсье Кутарба… Вы имели в виду…

– Я имел в виду только одно – связаны ли оба убийства между собой.

– Это вопрос вопросов… И он напрямую касается вас, не так ли?..

Я пропускаю последнюю реплику Бланшара мимо ушей: уж слишком муторно выслушивать очередную порцию намеков на мою возможную причастность к делу.

– Я долго думал над этим, мсье Кутарба…

Узкая полоска между торчащим ежиком волос и бровями (которую только по недоразумению можно назвать лбом) не оставляет в этом никаких сомнений.

– С одной стороны – обезглавлена крупная дизайнерская фирма, имеющая довольно прочные позиции на рынке…

– Существует масса фирм и модных домов с гораздо более прочными позициями. И потом… Хотя в мире моды и существует жесткая конкуренция, но воспользоваться подобными методами никому и в голову не придет…

– Вы не дослушали, мсье Кутарба. Я вовсе не имел в виду такую пакость, как заказное убийство. Это-то я как раз исключаю. Дело ведь не в самих убийствах, а в том, как они совершены. Заказуха обычно поставлена на поток, а здесь мы имеем дело со штучным товаром. Так сказать, с эксклюзивом. С prêt-à-porter убийства, если хотите…

Ну ты и загнул, коротышка!.. Коротышка же надолго замолкает, любуясь эффектом произнесенной им фразы. Должно быть, он долго репетировал ее: сидя на толчке или вертясь перед заплеванным зубной пастой зеркалом в ванной.

– Отрубленная голова и вспоротый живот – это вам не банальная дырка во лбу. Это больше смахивает на почерк серийного убийцы. Или маньяка.

– Вы полагаете?

– Я больше чем уверен… Я занимался этой проблемой еще в Сорбонне…

Так вот твой любимый конек, Бланшар! Маньяки и серийные убийства, Анук умерла бы со смеху. Но если бы ты только знал, как далек от истины, если бы ты только знал…

Бледная коняшка под Бланшаром пофыркивает и трясет удилами, самое время протереть ей круп. Листками из недописанной монографии.

– Значит, вы полагаете, что действовал маньяк?

– Скажем, я этого не исключаю.

– Вот как… А мне всегда казалось, что маньяк на то и маньяк, чтобы действовать по раз и навсегда определенной схеме. А между… как вы выразились… отрубленной головой и вспоротым животом не так уж много общего.

– Схема может быть любой. – Бланшар снова начинает долбить пальцами по столу, чертов дятел с паучьим прикусом. – Главное – понять ее. Определить, так сказать, систему координат…

– И вы определили?

– Почти. Во всяком случае, одно не вызывает сомнений: убийства не просто совершены…

Ценная мысль.

– …они обставлены. С инквизиторской пышностью. И смахивают на ритуал.

– Вы думаете?

– А вы – нет?

– Выходит, это ритуальные убийства? – хватаюсь я за последние фразы недомерка.

– Я этого не говорил. Я сказал только, что они похожи на ритуал, к которому тщательно готовились. Ведь Азизу Мустаки не просто отсекли голову. Ее бросили в ведро с его любимым вином. А мадам Сават не просто вспороли живот. Его набили лоскутками материи. Кстати, что вы можете сказать о них?

– О ком? – вопрос застает меня врасплох.

– Об этих проклятых лоскутках.

– Ничего.

– Так-таки ничего?..

Бланшар похож на паука больше, чем когда-либо за все время нашей долгой беседы; ничего щадяще-бультерьерского в нем не осталось. С млекопитающими еще можно о чем-то договориться, а вот с подобными тварями…

– Так-таки ничего, мсье Кутарба?

– Ну хорошо. – Запираться бесполезно, рано или поздно малыш Дидье с его неуемной энергией докопается до истины. – Мне неприятно об этом говорить… Но, похоже, лоскутки эти имеют некоторое отношение к последней коллекции Мари-Кристин. Она была представлена в начале прошлого месяца, в Париже.

– Вы можете поручиться за свои слова? – Бланшар вовсе не выглядит удивленным.

– Послушайте, Бланшар… Модели для коллекции создаются в единственном экземпляре. Ошибка исключена.

– И вы могли бы точно определить, что это за вещи?

– Ну, конечно. Я знаю, как они создавались. Их обрывки я видел и потом… – Я понижаю голос, лишний раз тревожить изуродованную тень живота Мари-Кристин мне не хочется.

– Что же это было?

– Платье для коктейля. И кожаный килт.

– Почему же вы ничего не сообщили об этом следствию?

– Меня никто не спрашивал. И я посчитал…

– Удобная позиция, не так ли, мсье Кутарба? Ладно, оставим это на вашей совести…

«На которой и клейма ставить негде», всем своим видом подчеркивает недомерок. Плевать я хотел на то, что ты обо мне думаешь!..

– У вас есть соображения, как… как они там оказались?

– Никаких. Платье было куплено сразу же после показа.

– Кем?

– Откуда же я знаю – кем? Какой-то русской, она никогда не была в числе наших постоянных клиенток. Залетная птичка. И сама покупка, скорее всего, была сделана случайно.

– Кто-нибудь еще может подтвердить ваши показания?

– Естественно. Думаю, вам стоит поговорить с нашими менеджерами по продажам, они наверняка ее вспомнят.

Узкая полоска между ежиком и бровями бугрится, того и гляди, произойдут тектонические подвижки и мозги Бланшара брызнут наружу раскаленной лавой. На всякий случай я вжимаюсь в стул.

– И вы могли бы описать эту… залетную птичку?

– Скорее, лягушонка. Волосы из медно-красной проволоки и одна большая веснушка вместо лица. Незабываемое впечатление.

– Значит, вы утверждаете, что какая-то рыжая русская купила именно это платье?

– Да.

– Больше вы ее не видели?

– Нет.

– Плохо, очень плохо… Плохо, что вы не сказали об этом сразу.

– Меня не спрашивали, – я остаюсь абсолютно глух к стенаниям Бланшара. – И потом, это произошло в Париже, больше месяца назад.

– А опознать ее вы могли бы?

Опознать головастика не составило бы труда, знать бы только, в каком болоте он обитает. И почему мысль о рыжем чудовище до сих пор не приходила мне в голову? – ведь со дня смерти Мари-Кристин прошло уже две недели, примерно столько же времени я знал о страшной, перемешанной со внутренностями, начинке. Каким образом ошметки от эксклюзивного платья могли оказаться там? Одно из двух – либо рыжая знает убийцу… Либо… Но думать о том, что потешный головастик каким-то образом причастен к убийству, мне не хочется. Рыжие слишком импульсивны для таких изощренных, хорошо продуманных злодеяний. В них нет ни брюнетистого хладнокровия, ни блондинистой отстраненности. Странно, что убийце – кем бы он ни был – понадобилась именно «принцесса»; при удачном раскладе этот кусок шелка может задать делу новое направление и послужить неопровержимой уликой против него. Почему именно «принцесса» – ведь тряпок с растительным орнаментом в коллекциях Мари-Кристин предостаточно. И если уж убийца дал себе труд слямзить кожаный килт, то почему бы не умыкнуть заодно и какое-нибудь платье?..

– …Вы слышите меня, мсье Кутарба? Вы бы могли опознать ее?

– Без труда. Если вы ее найдете.

Короткий, мясистый нос Бланшара вытягивается: он уже сейчас готов сорваться с поводка и взять след.

– Быть может, вы заметили что-то такое, что поможет установить личность этой… м-м-м… покупательницы? Или что-нибудь слышали о ней от знакомых? Насколько я знаю, русские обычно держатся друг за друга.

Я снисходительно улыбаюсь в лицо парижскому дурачку.

– Вы знаете, сколько в Париже русских, Бланшар? Чуть меньше, чем арабов, и всяко больше, чем парижан.

– Да? – моментально пугается коротышка.

Расистский румянец, разлившийся по его впалым щекам, неподражаем. Еще пара-тройка подобных высказываний с моей стороны – и одним сторонником Ле Пэна станет больше.

– Я пошутил. Но русских в Париже действительно много. И они вовсе не держатся друг за друга, как вы изволили выразиться. Они предпочитают добиваться всего в одиночку. А что касается рыжей девушки… Она просто купила понравившуюся ей вещь, только и всего. А для этого вовсе не нужно предъявлять удостоверение личности.

– Раньше вы ее не видели?

– Я уже сказал – скорее всего, она попала на показ случайно.

– Ну, хорошо, – Бланшар с трудом отлипает от так понравившейся ему темы с русско́фф покупательницей. – А вторая вещь? Что вы можете сказать о ней?

– Кожаный килт. Его стянули.

– Что значит стянули?

– Украли.

– Как это – украли?

– Молча. Он пропал через несколько дней после показа.

– И что?

– Ничего. Была небольшая буря в стакане воды, но на том дело и кончилось. В конце концов, это всего лишь вещь, а не коллекция бриллиантов. И не ядерная боеголовка.

– Значит, украли его в Париже? – Бланшар на секунду задумывается.

– Да. Я уже говорил об этом…

– А раньше подобные кражи происходили?

– Никогда, – теперь уже задумываюсь я. Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка. – Украсть можно идею. Украсть можно технологию. Украсть можно деньги из сейфа, банку с оливками в супермаркете или лифчик на распродаже. А вещи из коллекций дизайнеров не крадут.

– Крадут все, – в голосе Бланшара появляются поучительные нотки специалиста по кражам зубочисток из бистро. – А если она кому-то понравилась, эта вещь? Настолько, что этот кто-то решил оставить ее себе?

– Это все равно что оставить себе краденую из музея картину. Любоваться можно, но только у себя в сортире. На всеобщее обозрение ее не выставишь.

– Ну у вас и сравнения, – морщится Бланшар.

– Высокая мода всегда была сродни искусству. Я ведь говорю не о поточном производстве, поймите… Авторские модели неповторимы, да и стоят довольно дорого… И предназначены для узкого круга людей, если вообще для чего-то предназначены.

– А зачем они тогда нужны?

Ну вот, еще один приверженец сезонных скидок и покупки индийского текстиля на вес.

– Они определяют тенденции в моде и…

– Да бог с ними, с тенденциями, – перебивает меня коротышка. – Главное, что вещичку украли. Причем украли в Париже, а всплыла она здесь… Самым неожиданным образом. Странно, вы не находите?

Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка.

– Да. Странно.

– Вы ведь были на том показе, насколько я понял?

– Да. Я присутствую на всех показах Мари-Кристин, хотя последние три года почти не появляюсь на подиуме. Это традиция. Мари-Кристин считала меня талисманом… Впрочем, вам вряд ли это будет интересно.

Бланшару и впрямь неинтересны сентиментальные воспоминания экс-модели, чихать он на них хотел. Другое дело – выдавить из тюбика все имеющиеся у него подозрения и густо размазать их по моей физиономии.

– Значит, вы присутствовали на показе. А потом уехали в Россию.

– Да. Глупо было бы отрицать очевидное.

– И много еще было таких? Каким-то образом связанных с «Сават и Мустаки», а потом уехавших в Россию? В самое последнее время, я имею в виду.

– Я не знаю.

– Вот и я тоже не знаю. Пока. Но не думаю, чтобы их количество зашкаливало за разумные пределы.

Пропади ты пропадом, недомерок! Ежу понятно, на что ты намекаешь: если я и не убийца, то по меньшей мере – соучастник преступления. Я звонил Мари-Кристин накануне убийства, она села в мой джип, беспечно стоявший у магазина, где убийство и было совершено. И всему этому имеются свидетели. При желании в свидетели можно привлечь также Ингеборг Густаффсон (шведская сучка, с которой я всегда был на ножах, поднатужившись, вспомнит, что я сорвал килт прямо с ее мать-их-бедер); сотрудников «Air France» (там я заказывал мать-его-билет на Санкт-Петербург), таможню аэропорта Пулково (там добросовестно прошерстили всю мою мать-ее-ручную-кладь, а это – два баула шмоток) – да мало ли кого можно пристегнуть! И среди этой своры потенциальных свидетелей обязательно найдется какая-нибудь сволочь, – она-то и выскочит с утверждением, что видела, как я дефилировал в кожаной псевдошотландской юбчонке со стразами по Невскому.

В самый разгар зимы.

– …Кстати, мсье Кутарба… Как вам удалось узнать обе вещи? Ведь они находились, мягко говоря… э-э… в плачевном состоянии.

– Мари-Кристин сама расписывает ткань, ни один узор не повторяется. А я хорошо знаком с ее моделями.

– Ну да, ну да…

– Кстати, если уж на то пошло, Бланшар… Супруги Грековы, на которых вы тут ссылались… Они тоже были в Париже, на последнем дефиле. И вернулись в Россию не так давно.

– Ябедничаете, Ги? Нехорошо.

Коротышка впервые называет меня по имени, но никакой дружеской интимности в этом нет, скорее наоборот. Я и не думал, что короткое, легко слетающее с губ «Ги» может звучать так зловеще.

– Почему – ябедничаю? Я просто констатирую факт… И еще… Я никогда бы не подумал, что вы выберете именно «Minoritaire»…

Малыш Дидье заливается краской: еще бы, я поймал его, я вычислил его аромат, который сам же и сочинил. Это были мои первые мужские духи, их сопровождала агрессивная рекламная кампания в духе штурма казарм Монкада, воинственных подмышек Че Гевары и бицепсов коммандос. «Minoritaire» имели бешеный успех у интеллектуалов, леваков, биржевых брокеров и прилизанных офисных крыс, не гнушающихся забить косячок на корпоративной вечеринке. Но я и предположить не мог, что на жесткий, насыщенный амброй и белым мускусом запах «Minoritaire» клюнет плюгаш-полицейский.

Аромат моих духов едва уловим. Должно быть, коротышка выхлюпал флакон около месяца назад, после чего на парфюмерном фронте наступило затишье: всякую дешевку типа жидкого мыла и копеечного шампуня я в расчет не беру. А коротышка и понятия не имеет о главном свойстве моих духов: они намертво приклеиваются к коже. Они оккупируют ее и устанавливают на ней свои порядки – но это мягкая, щадящая оккупация. Самая мягкая и самая щадящая из всех возможных. Мои духи ревнивы, они не терпят конкурентов – и легко выживают их. Они похожи на черную метку, которая видна лишь посвященным. Или – посвященному.

Посвященный – это я.

Я связан пуповиной со всеми придуманными мною запахами. Это и есть моя семья. Единственные родственники, если не считать Анук. Но Анук давно открестилась от родства со мной. И если бы не этот прискорбный факт – я был бы полностью счастлив.

Щеки Бланшара все еще горят, и это возвращает нас к существующему положению вещей. И ясно дает понять, кто есть кто. Я – король ароматов, мальчик-солнце, сразивший наповал половину Европы; лицо с обложки, мясная расфасовка для гламурных журналов от Праги до Лондона. И мое пребывание в этом северном городе – не более чем поиски экзотики, прихоть теплолюбивого засранца, которому наскучила игра в светскую жизнь.

Пребывание же здесь Дидье Бланшара – производственная необходимость, больше похожая на ссылку. Ну кто бы еще выдвинулся сюда, к волкам, медведям и белкам-летягам? Кто бы еще был отдан на заклание жутковатому делу о выпотрошенных внутренностях Мари-Кристин Сават? Ты попался, недомерок, полицейская отрыжка, зануда-холостячок в ортопедических semelles interieures[9]9
  Стельках (фр.).


[Закрыть] и с дипломом Сорбонны в штанах. Ясно, зачем тебе понадобились «Minoritaire» – возвыситься в собственных глазах, а также в глазах твоей консьержки и мутантов-трансвеститов, которых ты привык мутузить за две дозы наркоты в сумочке. Последней в списке значится широкоскулая официантка, предмет твоих тайных воздыханий, – но ее не пробить.

Даже «Minoritaire».

Полностью насладиться превосходством над коротышкой мне не дает стук в дверь. Вернее, не стук даже – легкое, застенчивое царапанье.

– Войдите, – разом приободрившись, восклицает Бланшар.

Судя по всему, чье-то робкое присутствие за дверью вовсе не является для него неожиданностью. Но вполне может стать неприятным сюрпризом для меня. Несколько секунд я гадаю, кто бы мог так порадовать коротышку одним только постукиванием. Широкоскулая официантка отпадает сразу, затащить ее в Russie так же нереально, как затащить в постель или на луну. Остаются только свидетели – из тех, что видели, как я убивал Мари-Кристин, а до этого подсаживал ее в джип, а до этого доставал ее телефонными звонками, а до этого – скитался по fashion-пати в платьишке «принцесса»… Да мало ли каких собак можно навесить на ненавистного сытенького парфюмера, который даже задницу вытирает только что напечатанными евро.

Но тебе не удастся взять меня за жабры, Бланшар. По одной простой, но довольно существенной причине.

Я невиновен.

Кажется, я произношу это вслух, вот только «я невиновен» тонет в шуме открываемой двери.

– Входите же, Сонья! – еще раз с нажимом произносит Бланшар, делая ударение на последнем слоге имени.

«Сонья». Очень по-французски.

Конечно, это не Соня Рикель[10]10
  Французский модельер.


[Закрыть], хотя я предпочел бы увидеть именно ее. Обожаю ее фирменные свитера с необработанным краем и швами наружу, один из таких свитеров и сейчас на мне. Конечно, это не Соня Рикель, и даже не супруги Грековы, и даже не Ирма Новак, если коротышка ничего не напутал с именем. На джокер в рукаве девушка тоже не похожа, и уж точно я никогда не видел ее. Разве что…

Разве что она слегка напоминает Лилу, погибшую много лет назад. Лилу, от которой так несло гибискусом за несколько часов до смерти. Сходство не шокирующее, кровь в жилах от него не стынет, но раскосые глаза и прямые, спадающие на плечи волосы цвета воронова крыла заставляют меня вспомнить события семилетней давности.

Уже тогда все было предопределено. Уже тогда.

Скорее всего, таинственная «Сонья» – кореянка, но и без чужеродных примесей не обошлось: черты лица крупнее, чем обычно бывает у азиаток; линия рта несколько мягче и по-русски небрежна. Скулы же, наоборот, жестче. Да и ростом она повыше, чем соплеменники, выращивающие лук где-нибудь на Дальнем Востоке, – метр семьдесят или около того…

– Здравствуйте, Дидье. Извините, я опоздала, – улыбается «Сонья» на вполне сносном французском.

– Ничего. – Бланшар поразительно великодушен. – Знакомьтесь, мсье Кутарба. Это Сонья, мой переводчик.

В исполнении коротышки это звучит примерно как «моя наложница».

– Софья Горская, – кореянка вносит последние коррективы в ритуал знакомства.

– Очень приятно, – я отрываю зад от стула и наскоро пытаюсь изобразить что-то, отдаленно напоминающее полупоклон. – А я – Гай Кутарба.

– Я знаю…

Еще бы тебе не знать, сладкая моя!.. Наверняка, подбираешь объедки светских новостей в киосках у метро. Тестируешь любовников по рецептам от «Vogue», готовишь фруктовые маски по рецептам от «Elle» и устраиваешь дни раздельного питания по рецептам от «Cosmopolitan». И стоит тебе перевернуть страницу с рецептами – как ты тут же наткнешься на меня. И на мои потонувшие в ленивой лжи рассуждения о цветочном очаровании, фруктовой провокации и древесно-амбровой истоме на атласных простынях.

– Я знаю… – чудо-кореянка даже не пытается взглянуть на меня.

Должно быть, ей слепят глаза мой черный свитер, мои забранные в хвост волосы и задумчивая серьга, болтающаяся в ухе. Смятение «Сонья» не остается незамеченным – малыш Дидье хмурит брови и поигрывает челюстями: подобная реакция вовсе не входила в его планы.

– Мы закончили, Сонья, – блеет коротышка.

– Простите еще раз за опоздание…

– Ничего. Мсье Кутарба проявил недюжинные познания во французском.

– Франция – моя вторая родина, – тут же морожу я пошлость в стиле «Vogue», «Elle» и «Cosmopolitan». – А вы были во Франции, Соня?..

– Мы закончили, – рявкает Бланшар. – Вы свободны, мсье Кутарба.

– Свободен?..

После всех обвинений – как высказанных, так и невысказанных, – я был готов покинуть казенную комнатушку по меньшей мере в кандалах. А тут на тебе – «свободен»!..

– Мне нужно что-то подписать?

– Это была ознакомительная беседа. – Бланшар полон решимости выгнать меня на пинках, странная метаморфоза. – К тому же вы уже давали показания. Если вскроются новые обстоятельства дела – вас пригласят.

– Буду ждать с нетерпением. – Кореянка нисколько не тронула меня, но, судя по всему, расшатала нравственные устои Бланшара. Так почему бы не оторваться напоследок?

– Это может случиться даже раньше, чем вы думаете, – коротышка все же решил показать зубы. – И я прошу вас не покидать город, пока идет следствие.

– Я под подпиской о невыезде?

– Нет, – ничего, кроме сожаления по этому прискорбному поводу, в голосе Бланшара не прочитывается. – Это моя личная просьба.

– Даже не знаю… В любом случае, вы всегда можете найти меня по этим телефонам…

Я вытаскиваю из заднего кармана джинсов визитку, но протягиваю ее не коротышке, который надоел мне хуже горькой редьки, а его экзотической переводчице. Рука кореянки слегка подрагивает, а на лице застыло выражение почтительности, граничащей с религиозным экстазом. Восточные штучки, впрочем, довольно искренние. Меньше нужно читать журналы, сладкая моя…